"Эту страну убили не бомбы. Эту страну убили европейские быватели, хронически неспособные отличить правду от лжи, подлинное от фальшивого".

(из телерепортажа)

– Весь следующий номер будет посвящен нелегальным эмигрантам, – щебетала Габи. – А с Вас – материал о... мужской проституции.

Я старательно изобразил на лице искреннее удивление.

– Интересно... А почему именно я должен об этом написать?

На самом деле, всё было и так понятно: я же единственный мужчина в коллективе, который не заглядывает Габи в декольте. Но мне вдруг захотелось увидеть нашу «супер-бюст» смущенной.

– Ну... – Габи смотрела куда-то в сторону. – Наверное, Вы лучше всех сможете найти подход к этим людям, вызвать на откровенность...

Бедняжка окончательно стушевалась, стараясь соблюсти политкорректность.

– Ладно, – смилостивился я, – будет Вам материал.

Конечно, можно было ей объяснить, что я сроду не снимал парней в дешевых барах, где обычно обретаются нелегалы... Но легче было потратить один вечер и некоторую сумму денег.

* * *

В полумраке забегаловки я чувствовал себя особой королевских кровей. Ну, или кем-то настолько же важным. Может, из-за погоды отвратительной, может, слишком рано ещё было, но – я тут сейчас был единственным потенциальным клиентом. И добрый десяток пар глаз был устремлен на меня.

Глаза эти были разного цвета и формы, а их обладатели принадлежали к различным народностям и расам – курды, африканцы, арабы, славяне – но у всех были одинаково голодные и жадные взгляды, одинаковые заискивающие улыбки. Они смотрели на мою недешевую одежду, на деньги, которыми я расплачивался за здешнее дрянное пойло, и видели... возможно, нормальный ужин. Или плату за клоповник, который они считают жильем...

Мне не было их жалко, потому что – каждый сам выбирает, что ему продавать: мозги, как я, или зад, как они. Так что, всё по-честному: сегодня я – их ужин, а они – мой материал для статьи.

... Почему я выбрал его? Да я, если честно, и не заметил его сразу, он сидел в дальнем темном углу, из которого, видимо, наблюдал за мной. И это он меня выбрал. Просто подошел к моему столику и развалился на стуле напротив... Постарше, чем остальные, может, двадцать пять лет, может, все тридцать. Болезненно худой, в потертой кожаной куртке явно с чужого плеча – уж не ограбил ли кого из прежних клиентов? Но привлекательный: гордый профиль, копна вьющихся темных волос, темные жаркие глаза выдавали в нем уроженца одной из тех балканских стран, где трудно найти некрасивого парня.

А главное: несмотря на то, что взгляд его был таким же голодным и жадным, как у его «коллег», но улыбка – нагловатая, щедро сдобренная презрением... «Занятный тип» – подумал я и заказал ему выпивку.

– Итак... Как тебя зовут? – я решил не оригинальничать и воспользовался традиционным способом начать разговор. Конечно, если бы я действительно хотел его снять, то, наверное, следовало спросить: «Сколько?» Но ведь мне нужен был именно разговор...

– Мирко, – он подпер рукой щеку. – Но, если это имя тебе не нравится, то можешь называть как угодно, мне похуй.

Голос у него был довольно низкий, гортанный. Мне нравились такие голоса. И – что там скрывать! – парни такие мне нравились.

Стакан с выпивкой он сразу отодвинул.

– Сам пей, если хочешь, а меня от этого бухла тошнит.

Разумеется, я тоже пить не собирался. Только спросил ради интереса:

– Что ж ты меня не остановил, когда я заказ делал?

– Святая наивность! Так хозяину заведения кой-чего с нас причитается. Если не будем выпивон его разбавленный заказывать, придется тогда на улице торчать, стенку спиной подпирать. А оно мне надо?!

– Тоже верно, – согласился я. – Но, может, что-то заказать для тебя? Чего ты хочешь?

У него были очень красивые запястья. И пальцы, как у музыканта... Определенно, он был в моем вкусе. И, кажется, он это понял.

– Хочешь сделать мне приятное, а? Видишь того ниггера, на улице? Сходи, купи у него дозу для меня. Так у нас и дело веселее пойдет, – он подмигнул.

Черт, этого следовало ожидать! Наркоман... Впрочем, они же тут наверняка почти все на игле сидят...

– Послушай, Мирко, – я решил сразу раскрыть карты. – Я пишу статью об эмигрантах, и мне нужно...

Он оживился, хохотнул даже.

– А, ясно! Тебе не нужен трах, а нужен, типа, душевный разговор. Тогда... две дозы!

... И только когда здоровенный чернокожий детина вручил мне в обмен на мои деньги два пакетика с порошком, я подумал о том, что, вообще-то, делаю нечто незаконное. Ради чего? Точеные запястья, горячий взгляд?.. Нет, дело не в этом. Просто мое профессиональное чутье вдруг проснулось и заявило мне, что в этом парне что-то есть.

И, все же, две дозы – это...

– Дороговато, – хмыкнул я, положив перед ним пакетики, которые тут же перекочевали в его карман. – Думаю, другие мальчики обошлись бы мне дешевле.

Это был не слишком тонкий намек: я не простофиля какой-нибудь, и за проявленную мной щедрость он теперь просто обязан расстараться.

– Другие... – протянул он, и в темных глазах снова появилось презрение. – Другие и есть дешевки. Напиздят с три короба, но все их истории – как под копирку. Про беспредел властей у них на родине, про беспросветную нищету, про выводок вечно голодных и ободранных братиков-сестричек... И, разумеется, про то, как их изнасиловала толпа каких-нибудь засранцев.

Ну, конечно! Он не считает себя одним из них, он мнит себя особенным. Вот пусть и докажет, что он не пустышка.

– А как насчет тебя? Твоя история чем-то отличается?

– А я... – он поглаживал карман, где лежали заветные пакетики. – Я расскажу тебе такую историю, что в конце слезу пустишь, обещаю. Ты со мной не продешевил, не переживай!

* * *

Он наотрез отказался откровенничать в баре. Обстановка, дескать, не располагает. Мы перебрались в грязный мотель неподалеку, где я оплатил номер на одну ночь.

Мирко собрался, было, сразу же пустить в дело один из пакетиков, но я не позволил, опасаясь, что под кайфом он вообще ничего мне не расскажет. Он неожиданно обиделся, вспылил:

– Ты сытый тупой ублюдок! Я мог тебя сразу кинуть, как только ты мне ширево отдал! Но я тут с тобой валандаюсь только потому, что ты похож на... на кое-кого... Да, похож, – он уставился на меня, внезапно успокоившись, и в его глазах, до того колючих и злых, проскочила какая-то странная для него нежность, – Похож... Только ты – пухлый.

– Эй! – вот тут уже пришла моя очередь обижаться. Сам не понимаю, почему, но любые упоминания о набранных мной в последнее время лишних килограммах были моей больной мозолью.

Он усмехнулся и примирительно махнул рукой.

– Ладно, не куксись. Мне даже нравится. И тебе идет... Как плюшевый мишка...

Мирко засмеялся. И тут же, не дав мне времени снова обидеться, со словами: «Духотища здесь!», скинул куртку и рубашку.

В номере, и правда, было неимоверно жарко... И тело у него, вопреки моим ожиданиям, было очень даже ничего. Мускулатура неплохая... Только тощий больно, и шрамы сбоку, над поясом джинсов... Черт! Будь я проклят, если это не пулевые ранения!

– Откуда это? – я показал на шрамы. – Криминальные разборки, мафия?

Он достал сигареты, закурил не торопясь.

– Нее, какая там мафия! Это дома было... Беспорядки, вооруженный конфликт. Хренова гражданская война, короче.

Он отошел к окну и, повернувшись ко мне спиной, заговорил снова:

– Ты знаешь, что такое гражданская война? Ни фига, откуда тебе... Так вот, это когда через оптический прицел смотришь на улицу, по которой совсем недавно в школу бегал. И ждешь, что, вот, может, сейчас появится в перекрестье кто-то из твоих одноклассников. И понимаешь, что нужно будет пристрелить его. И ничего по этому поводу не испытываешь...

Я был далек от того, о чем он говорил. Старушка-Европа совсем маленькая, если на карту посмотреть, но все эти вооруженные конфликты, «этнос на этнос» – словно на другом конце света происходили. Или даже на другой планете... По выпускам новостей казалось, что воевали там все против всех. За кого был Мирко? Я не успел спросить, потому что он продолжил, всё так же не глядя на меня:

– Вот и я ничегошеньки не испытывал. Знакомые-не знакомые... Я делал их трупами, легко, без раздумий и терзаний. Так было до того вечера... Когда наши разведчики притащили его...

– Кого? – быстро спросил я.

– ЕГО! – он резко обернулся, швырнув окурок на пол.

Перемена произошла с ним в одно мгновение. Мирко перестал быть нарочито развязным, опустившимся наркоманом, которого я купил за две дозы, он весь подобрался, напружинился, глаза яростно блеснули.

Мне неуютно стало от него – такого, холодок по спине пробежал, показалось, будто стены номера раздвинулись, и страшная далекая война вдруг рядом оказалась, дышит в лицо трупным смрадом...

– Его, – повторил Мирко, и голос у него чуть дрогнул. – Лицо всё разбито было, но я сразу узнал... это он – Владо Ибрагимович. Владо, беда моя...

Мирко снова закурил, его неожиданная вспышка ярости, казалось, стихла. Он забрался с ногами в кресло и заговорил уже совершенно спокойно:

– Я сейчас всё по порядку расскажу, а ты не перебивай, лады? Так вот...

* * *

– Ибрагимовичи были нашими соседями. Владо, их единственный сын, старше меня на четыре года... Сколько себя помню, мне мои родители постоянно его в пример ставили. И умница-то он, и спортсмен, и аккуратный, и вежливый... Ну, по всем статьям, идеальный сын. В отличие от меня – троечника, лентяя и неряхи. Владо, и правда, молодец был: учился хорошо, и в баскетболе у него успехи были. Но меня так достали сравнения с ним, что к своим шестнадцати годам я в нем и человека-то видеть перестал – так, ходячая превосходная степень.

В тот день... Это был день рождения моей старшей сеструхи, я цветы ей купил на скопленные деньги, шикарный букет. И пока шел домой, пересекся, как назло, с двумя придурками из нашей школы, они на класс старше были и постоянно пытались задеть то меня, то моих приятелей. Ну, в тот раз мы тоже миром не разошлись, потому как один из них вякнул, что переспал, якобы, с моей сеструхой. Ясное дело, я ему – в морду. Только он ведь не один был... Короче, навешали мне. И, хоть я в долгу тоже не остался, но итог обидный – нос мне расквасили, а от букета одни веточки остались.

И вот, стою я, такой «красивый», посреди улицы и думаю, как сейчас домой явлюсь, а там же гости собрались, симпатичные сеструхины подружки... Тут-то меня Владо Ибрагимович и окликнул, он с тренировки возвращался...

Я тогда словно в первый раз его увидел. Он не насмехался, хоть вид у меня был, наверное, жутко нелепый, и с расспросами не лез – что, мол, произошло. Просто головой покачал:

– Фигово, да?

Может, поэтому я и выложил ему всё про это «фигово»... Не ныл, нет, ни в коем случае, нос разбитый – это нормально, букет только жалко. И знаешь, что он сделал? Первым делом, платок достал, смочил минералкой, которая у него с собой была, и давай мне лицо вытирать – у меня же кровь из носа текла.

Должно быть, именно в тот момент меня и переклинило. Когда его пальцы касались моего лица, и я ощущал запах его тела – он оказался терпким, будоражащим... таким... неожиданно вкусным...

А потом он купил мне новый букет, даже лучше прежнего...

Я подозревал сперва, что он к сеструхе моей неровно дышит, следить за ним стал. Но сестра не при делах оказалась, и странно – я этому обрадовался. И слежку за Владо я после этого не прекратил, наоборот, ещё усерднее стал его «пасти». Поджидал у подъезда, чтоб столкнуться как бы невзначай, ходил в то же кафе, что и он, читал те же книжки и смотрел те же фильмы, даже баскетболом стал увлекаться. И теперь уже не мои родители, а я сам, к месту и не к месту, постоянно поминал Владо...

Можешь смеяться, но я в этом ничего... хм... такого не видел. Ну, хотел быть ближе к нему, типа, подружиться, он же классный парень, таким другом любой бы гордился. Вот только – ему двадцать уже было, он взрослый мужик, а я пацан зеленый, на кой ему моя дружба? Так я думал... Потому и ходил за ним хвостом, предпринимая, время от времени, неуклюжие попытки обратить на себя его внимание. А что он? Ну, как бы, ничего... Не прогонял, не приближал... так... Про учебу мог спросить, про семью. Однажды задал вопрос, есть ли у меня девушка... И лицо у него при этом тревожное, нервное какое-то сделалось... Он вообще довольно натянуто со мной разговаривал. Я тогда думал, что ему просто неинтересно со школьником, у него же своя компания – студенты, спортсмены, как и он, и вот они-то наверняка надо мной потешаются... Но я уже не мог остановиться. Как заболел им.

А причина болезни открылась, когда я поджидал его однажды с тренировки.

Лето было в разгаре, жара стояла, форточки в их раздевалке и в душевой открыты... Я и заглянул. Конечно, ничего интересного я там не ожидал увидеть, это ж не девчачья раздевалка... Но тут Владо в душ зашел. Без ничего. Встал под струи воды, голову запрокинул, встряхнул мокрыми волосами... Я смотрел, как загипнотизированный, на ручейки, стекавшие по массивным плечам, по спине, по крепким ягодицам, по длинным ногам с накачанными икрами. А Владо повернулся, будто нарочно красуясь, открыл моим бесстыжим глазам красивый живот, весь в кубиках мышц, и... и всё, что ниже...

И тут – я так ярко, ощутимо представил себе, что я тоже там сейчас, в душе, рядом с Владо, и он, мокрый и распаренный, стискивает меня, прижимает к себе... и я тоже без ничего, и его набухший член упирается мне прямо в...

Как только зловредное воображение подсунуло мне эту картинку, я обнаружил у себя такой стояк, что даже больно стало. И... бросился оттуда со всех ног. Мама дорогая, ну дела! Я же хотел быть нормальным парнем, дрочить на картинки с телками, обсуждать с приятелями сиськи одноклассниц или училок. А быть геем – это значило, быть не таким как все, что ни друзей, ни компании нормальной, а сторониться меня будут, как зачумленного, и пальцем тыкать, хиханьки да шуточки всякие отпускать. Такой жизни мне не хотелось.

Я стал шарахаться от Владо, обходил его теперь десятой дорогой и в его сторону старался не смотреть. Я ведь, ко всему прочему, до одури боялся, что он догадается – и презирать меня будет или смотреть, как на больного.

Но Владо, как назло, теперь всё время сам навстречу попадался, где я – там и он. Ну, не закон ли подлости?! Я был уверен, что это так случайно выходит, даже мысли не было, что Владо нарочно меня выслеживает, как я его до этого.

Только он куда решительнее оказался, надоела ему однажды эта гонка преследования, он на лестничной площадке меня подстерег и напрямую спросил:

– Ты избегаешь меня? Почему?

Меня от этих слов... да просто от звука его голоса в жар кинуло, чувствую – красный стал, как помидор. Глянул на него мельком, и тут же снова глаза опустил. У Владо брови сдвинуты, и вид, похоже что, сердитый. Ну, чего я ему говорить буду? Если правду – стыдобища такая, что хоть сквозь землю провались, а врать я, не то, чтобы совсем не могу, а вот ему – никак.

Потому и попытался прошмыгнуть мимо него к своей квартире. Да куда там! Хваткий он, баскетболист хренов, – цап меня за руку. И мое запястье, как в тисках железных оказалось. Я, конечно, вырываться... И всё это молча, чтоб другие соседи не набежали, только сопим оба, как паровозы...

Не знаю, как долго бы продолжалось это идиотство, но он вдруг остановился.

– Мирко, – говорит. – Мирко, посмотри на меня.

Я смотрю – а он улыбается. И улыбка у него... Ты не представляешь – как будто кот пушистый к тебе ластится, вот так же – нежно, и тепло, и бархатно... Хватка его тут же ослабла, он больше не стискивал моё запястье, только держал легонько за пальцы. Но мог бы и совсем руку отпустить – его улыбка меня куда прочней удерживала.

– Пойдем, – прошептал он и мягко потянул за собой.

Тогда я сам ухватился за его руку, пошел за ним, и в этот момент всё понял: про себя, про него, про нас.

... Что, слишком длинно рассказываю? Но ты уж потерпи, просто мне в удовольствие то время вспоминать. Раз уж без ширева... Нужно же мне себя хоть чем-то подогреть, так хоть приятными воспоминаниями...

... Так вот, у него дома никого не было, пустая квартира. Так удачно получилось... Или это он так рассчитал, а я тогда не понял, потому что и не думал об этом... вообще не думал. А когда дверь за нами закрылась, мы не то, что до постели, до комнаты-то не дошли. Прямо в темном коридоре все и случилось.

Он что-то говорил мне, но я не слышал. Видел только, как движется его кадык. Другие звуки казались гораздо громче, они заглушали слова, заполняли все вокруг – шуршание моей рубашки, падающей на пол, металлический скрежет расстегиваемой молнии моих джинсов, влажный шелест ладоней по моему телу... А слова... Слова, теплые, тягучие, появились только, когда он коснулся губами моего уха: «Мирко, мой малыш...»

Самые простые, самые волшебные, как тайное могущественное заклинание из сказок, и нельзя не повиноваться, невозможно... А за этими колдовскими словами – мир... Весь мир – в полумраке коридора обычной городской квартиры...

Полированная тумбочка под моей спиной быстро стала мокрой и скользкой от пота. Тогда я уперся руками в стену за головой, отталкивался и скользил вперед... навстречу Владо. А в большом зеркале напротив белели наши нагие тела... Я не боялся боли – и её не было. Ни страха, ни стыда, только восторг и полный улет. Слышал про тех, которые танцуют босиком на раскаленных углях? Должно быть, они именно это чувствуют, такой же экстаз, когда больше нет ничего, кроме этого танца...

Я думаю, мне оттого так хорошо было, что я доверился ему целиком, вот, мол, я весь твой, с потрохами. Ещё тогда, когда за руку его ухватился, когда пошел за ним, не спрашивая... Я тогда душу ему раскрыл. А тело – оно уже само раскрылось...

... Самый сладкий плод – запретный, самое сумасшедшее – то, что нельзя.

У нас была тайна, был мир только для нас двоих. И от этого я ходил, как пьяный, отец даже требовал иногда: «Ну-ка, дыхни!» и смотрел недоуменно-подозрительно.

Это Владо так решил – что будем хранить всё в тайне. Владо – он вообще очень правильный, сказал, что родителей ни к чему расстраивать, не поймут они. Да, ко всему прочему, я – несовершеннолетний...

Я с ним согласился, особенно про родителей. Так-то они думали, что Владо мне с учебой помогает, к спорту приобщает и всё такое... Ну, и радовались, мои, по крайней мере. А если б мой папаша узнал... Прибил бы меня, как пить дать. Но, по правде говоря, я больше боялся, что он Владо прибьет, а за себя не боялся. Совсем. Потому, что знал: Владо – вот он, рядом, держит меня за руку, и это значит, что ничего со мной не случится.

... Так у нас год пролетел. Когда тоскливо, то время медленно тянется, а у нас – именно пролетел, свистнув крыльями.

За месяц до моего восемнадцатилетия Владо уехал в Германию, ему предложили играть за баскетбольную команду в каком-то заштатном немецком городишке. Но он согласился сразу: во-первых, неплохие деньги за это платили, во-вторых...

«Мирко, родной, я, как только обоснуюсь, обживусь, сразу тебя туда перетащу. Сможем жить, ни от кого не таясь.»

И уехал...

Поначалу он часто звонил, каждую неделю. И, если родителей не было дома, мы болтали по часу, не меньше. Такое несли... и нежности, и похабщина – всё вперемешку. Ну, ни дать, ни взять, секс по телефону.

Со своего первого жалованья Владо мне подарок прислал – дорогие пижонские часы. Веришь, я их даже на ночь не снимал... А потом он стал реже звонить, говорил, мол, игры пошли, то-сё. Я верил, не дурак же, понимаю, что такое профессиональный спорт, денежки-то отрабатывать надо. Понимал... А, всё равно, сходил с ума от ревности, так и представлял, как моего Владо – до кончиков ушей моего, до последнего сперматозоида – облизывает какой-нибудь смазливый немецкий пацан...

Так больше года прошло – время, круто замешанное на любви, ревности, подозрениях и надеждах...

А потом началось всё это. И пошло-поехало. Привычный мир трещал по швам, нитки, видно, гнилые оказались... Вот ведь, раньше, кажется, не ебало никого, что один православный крест носит, а другой Аллаху молится, а тут вдруг – как с цепи все сорвались. Я не знаю, почему, кто виноват – пиздоболы-политики или мы все – я над этим тогда не думал, для меня не это было главное, а то, что Владо со мной нет. Может, глупо и по-детски, но я уверен, что всё иначе бы сложилось, будь он рядом.

... Мать всё чаще заговаривала о том, чтобы уехать куда-нибудь, где безопаснее. Но отец до поры-до времени держался: мол, никто нас не ждет, сбежим – нищими станем, а тут – квартира хорошая, добра столько нажито... Я отца поддерживал, ясно, что не из-за квартиры и добра, а ждал звонка от Владо. Ну, хоть каких-нибудь вестей... Но от него ничего не было.

И с каждым днем всё становилось только хуже...

Отец, в конце концов, сдался. Однажды вечером мы собрались по-быстрому и выехали. Помню, как отец всю дорогу ругался сквозь зубы, мать и сестра подавленно молчали. А я смотрел в окно, и все думал о том, что Владо так и не позвонил мне...

Нас остановили на выезде из города. Они были с ног до головы увешаны оружием, потребовали выйти из машины...

Отец пытался дать им денег, но они только смеялись – издевательским каркающим смехом.

«Мало даешь! Какой жадный!»

«Что вам нужно?! У меня больше нет!» – отец пытался говорить спокойно, не злить их. Думаю, он, как и я, был уверен, что нас отпустят. Ограбят, конечно, поглумятся, но отпустят же?.. Мы продолжали цепляться за то привычное, что осталось в прошлом...

«Здесь всё теперь наше!» – заявил один из них.

«Мы голодные, – ухмыльнулся другой. – Мясца бы кусочек.»

И с этими словами он схватил сестру, жадно облапал её грудь. Её реакция была мгновенной: вырвалась, залепила ублюдку пощечину, а он... Он ударил её. Кулаком в лицо. Сильно, страшно.

Я бросился на него сразу же, не раздумывая, оставив за спиной предостерегающий окрик отца...

А дальше... Помню так, как будто это кино на поврежденной пленке, всё плывет, сильные искажения... Сначала – толчок, и тут же, следом – боль, такая, словно бок проткнули насквозь, и только после – грохот в ушах... Да, это они и есть – те самые шрамы, которые ты видел... Вокруг меня всё кружится – небо, деревья, асфальт шоссе – потом опрокидывается... Я даже не чувствую удара от падения, только едва слышу крики: испуганные – матери и сестры, яростный – отца. И снова грохот. А потом я выключился...

Когда снова пришел в себя, боль была кошмарной, ещё и оттого, что сверху меня придавливало что-то тяжелое, что-то похожее на... тело?.. А в отдалении слышались отчаянные крики, сопровождавшиеся хохотом...

Понимание происходящего пришло сразу, оно было сокрушительным и ослепляющим, оно словно взорвалось в голове: тело, лежащее сверху, – мой мертвый отец, а кричат – мать и сестра, которых насилуют...

И знаешь, что я почувствовал? Страх. Страх – липкий, вонючий – впивался в меня жадными крючьями. Сильнее боли, выше гордости. А ведь я считал себя смелым... раньше... когда-то... Но уличная шпана и расквашенный нос – как это далеко от настоящего насилия, настоящей смерти... Я ничего не сделал, лежал тихо, не двигаясь, не открывая глаз, едва дыша. Мне казалось, что моё сердце стучит слишком громко, они могут услышать... Страх был болотом, в которое я, захлебываясь, погружался всё глубже...

Я долго лежал так, накрытый телом моего отца, даже после того, как выстрелы оборвали крики матери и сестры. Стало тихо, а я всё лежал, не шевелясь, боялся – вдруг они вернутся? И думал... Знаешь, о чем я думал? Что тело отца остывает, а ночью холодно, и я могу замерзнуть насмерть. Только это и заставило меня, наконец, выбраться...

Тишина вокруг была... невыносимая. Только один звук отчетливо слышался – тиканье часов у меня на руке. Подарок Владо... Заорать хотелось, разорвать эту тихую, мертвую паутину, которая душила меня. Но было нельзя – я это понимал – могли услышать... Враги могли услышать. Я знал теперь, кто мои враги.

Сорвав с руки часы, я швырнул их на землю и яростно топтал, пока они не превратились в кучку никчемных железок.

... Не было долгих размышлений, типа: «ах, как мне жить теперь?!» Если не смог умереть, защищая свою семью, как мужчина... как мой отец, остался только один путь – месть.

И я мстил им. Брал с них плату за свой страх, который прилип ко мне толстым слоем грязи. И не отмоешь, не отскребешь, потому что не снаружи, а внутри. Разве что, наизнанку вывернуться... Можно сказать, я так и сделал – вывернул страх наизнанку, соорудил из этой постыдной внутренней грязи себе доспехи... Доспехи ненависти, прочные, непробиваемые. Ни жалости, ни боли... Всё понятно и просто: есть «мы» и «они». И среди «них» нет невинных, для меня – нет. Все, как один, – враги, мишени, я всех их приговорил к смерти.

Эта дорога была ровной и прямой, под уклон – всегда легко, и я катился в этом направлении с ветерком, не оглядываясь... До того самого вечера, когда наши разведчики уничтожили вражескую группу, рыскавшую поблизости, и захватили одного из них живьем. Владо Ибрагимовича... Решено было, что утром прибудет высокое начальство и тогда допросят «как следует». Я понимал, что это значит, видел такое много раз: сначала выбьют из него всё, что можно, потом прикончат. Понимал я и то, что собираюсь этому помешать...

Я убеждал себя, что просто не хочу, чтобы про нас кто-то узнал. Вдруг, Владо тоже видел меня, расскажет им... И я тогда перестану быть «своим», меня презирать будут как вражескую подстилку... Так я себе говорил, но это только часть правды, кусочек мелкий, а больше и главнее было другое – стоило Владо появиться... стоило мне увидеть его, как по моим верным доспехам здоровенные трещины пошли.

Голова – как в огне, в груди – пекло... Владо, Владо, сволочь, любимый, что он наделал, что творит со мной?! Как посмел явиться сейчас, вторгнуться в мой теперешний мир – из свинца и пустоты, насквозь пропитанный сладковатым запахом смерти... но мне – теперешнему – уютно в нём... А он всё испортил! Он виноват, он бросил меня одного, хотя обещал хранить, защищать, а вернулся только сейчас, ко мне – такому... Он теперь мне не нужен. Он опасен для меня. Он – враг. И как с врагом я поступлю с ним...

Я спросил себя: смогу ли? Закрыл глаза, представил – это Владо стреляет в меня, убивает отца, насилует мать и сестру... Теперь я смогу избавиться от него. Навсегда. Залатать свои доспехи его кровью.

... Я договорился с караульным. Благо, у нас не очень дисциплинированная армия. Я шел в старенький тир, ставший сейчас тюрьмой, чтобы убить Владо Ибрагимовича. Никто другой, только я должен был это сделать.

Я знал, что скажу ему, заранее заготовил гневную речь, злые слова... И... растерял их все, едва увидел его взгляд, устремленный на меня... там узнавание было, радость, боль... Столько боли, мама!

«Мирко, – сказал он. – Бедный мой малыш.»

Это ему за меня больно, оказывается! Как будто не у него рожа разбита, не его завтра будут пытать, а потом убьют!

Глаза щипало немилосердно, и ничего с этим не поделаешь, и язык отнялся... Это нечестно, нечестно... Доспехи мои, разломавшись, как ржавая жестянка, рухнули к его ногам...

«...Прости, Мирко, оба мы с тобой потерялись, – он гладил меня по волосам. – Я знаю, каково это: когда не изменить ничего, не исправить. И винишь себя за то, что не спас, но остался жив. Не виноват, но на стенку лезешь от боли...»

«Да, – говорил я, пряча лицо у него на груди. Перед этим он рассказал мне о том, что его отца подстрелил снайпер возле дома – когда-то нашего общего дома, – а я подумал о том, что этим снайпером вполне мог бы быть я. – Да. Я знаю. Наш прекрасный замок, Владо, оказался из песка. Подул ветер – и всё рассыпалось.»

Горячая ладонь ложится мне на затылок, прижимает ближе, теснее, разбитые губы целуют мой висок.

«Нет, не рассыпалось. Видишь, ты опять со мной... Здесь, сейчас, пусть ненадолго, но мы есть друг у друга...»

И опять я с ним согласился. Видно, кто-то там, на небе – мой Господь или его Аллах – снова свел нас вместе. И уж точно не для того, чтобы мы тратили время на обвинения, упреки, выясняли, кто виноват и кто кого предал... Не это важно сейчас.

«Но что же нам теперь делать, Владо?»

Он держал моё лицо в своих ладонях.

«Любить друг друга.»

... Как в нём это сочеталось всегда – нежность и напор...

Его поцелуи, дыхание... проникали в меня, вычищали всё внутри от этой болотной гнили – постыдного страха.

«Да, да, твой Мирко, твой малыш... всегда твой... навеки...»

Я снова доверился ему. Потому, что это Владо, он знает, как правильно. И потому, что мне захотелось повернуть время вспять и вновь оказаться в полумраке коридора, на скользкой полированной тумбочке... Пусть – обман, иллюзия, но я хотел, чтобы Владо отвел меня туда. И я снова взял его за руку, и пошел за ним, как и прежде, – с радостью и без оглядки. Пусть раскаленные угли под ногами в этот раз жгли невыносимо, всё, о чем я думал, – сгореть, так вместе с ним. И от этого восторг, замешанный на боли, на близости смерти, ещё сильнее был, ещё сумасшедшее.

Мы снова обрели наш мир для двоих, всего на несколько минут отобрав, отвоевав его у слова «Поздно!».

... Я всё ещё не вернулся, не хотел возвращаться... Я всё ещё был там – во влажной, одуряющей полутьме коридора, смотрел, как в зеркале напротив растворяются наши обнаженные тела, такие светлые, такие прекрасные...

А Владо уже нашептывал мне в ухо свои колдовские заклинания.

«...так будет лучше для нас обоих... Уходя, я буду видеть твоё лицо, любимое лицо, а не чью-то гнусную рожу... Сделай это для меня, Мирко, моё сердце...»

Он просил о том, для чего я шел сюда, он хотел этого, и даже не узнал, чего хочу я. Нечестно, опять нечестно... Но я не сумел ему возразить, это же Владо – правильный, разумный... любимый... Я не смог сопротивляться, потому что он улыбался – а я говорил, у него такая улыбка... Он улыбался, когда я выстрелил...

Мать-ночь! Я скулил и подвывал, как брошенный пес. Я слизывал кровь с его лица, солоноватую, щедро разбавленную моими слезами.

Владо, Владо, за что?! Я шел за ним туда, куда он вел. А он привел меня прямиком в ад. И оставил там одного, бросил на медленную погибель. Я хотел освободиться от страха, от боли и муки... И он это сделал – освободил меня, но оказалось – то, что болело и мучило, было самым важным во мне, это душа моя была. И Владо забрал её, унес с собой. А я... Я теперь – только ошметки, обрывки чего-то бесполезного, ненужного, я распадаюсь, потому что мне нечем себя склеить, не за что удержаться. Скоро совсем ничего от меня не останется...

Почему продолжаю цепляться за такую свою никчемность? Сам не знаю. Может, оттого, что не верю, что п о т о м будет лучше, что вообще будет это п о т о м... А может, чтобы рассказать кому-то... вот, как тебе сейчас...

* * *

– Ага! Я же говорил, что слезу пустишь, – он самодовольно ухмылялся. – Ну что, теперь я могу получить свою награду?

Не дожидаясь ответа, он выпрыгнул из кресла и нетерпеливо завозился с порошком. Похоже, это было единственное, что его интересовало.

– Ты всё наврал, да? – я оторопело смотрел на него... сквозь пелену выступивших слез.

– А ты купился? – с явной издевкой спросил он. И, после мимолетной паузы, бросил, – Да, на самом деле, я – одно из тех ничтожеств, которые ни хера не хотят работать, а только ширяться и трахаться.

Я вдруг почувствовал... Ярость, словно меня предали. Захотелось наброситься на него, избить до крови, до полусмерти... Циничный ублюдок, он смотрел на меня со смесью равнодушного презрения и брезгливого любопытства.

– Ладно, не хнычь! – протянул он, когда приготовил своё зелье. Что, видимо, сделало его благодушнее. – В качестве бонуса можешь меня отшлепать.

Я смотрел, как он затягивает жгут на руке, и неожиданно... возбудился. Не знаю, с чего вдруг это действо стало для меня настолько эротичным... Или сыграл свою роль рассказ Мирко, и испытанные мной эмоции... Но факт остается фактом: эрекция у меня образовалась мощнейшая. И не то было удивительно, что Мирко это заметил, а то, что я даже не подумал от него это скрыть.

А он рухнул на колени у моего кресла, припал щекой к моему животу, потерся...

– Плюшевый мишка... Я хочу тебя...

Дрянь, которую он себе вколол, уже начала действовать: его глаза блестели, лицо разгладилось, обрело живые краски. Он казался сейчас гораздо моложе, совсем юным...

– Хочу... тебя...

... Кому сказать – не поверят. Я, всегда такой осмотрительный, первый раз в жизни забыл... да нет, не забыл, а наплевал на осторожность и даже не надел презерватив.

Что на меня нашло? Да просто... Я взял его за руку и пошел за ним. В иллюзию, в обман.

Да, черт возьми, мне хотелось обмануться, хотелось оставить свою жизнь, такую пустую, лишенную настоящего смысла и радости, и шагнуть за порог, туда, где страсть в обнимку со смертью пляшет босиком на раскаленных углях. Хотелось забыться – забыть себя самого, чтобы стать хоть ненадолго тем, другим, кому предназначалось исступленное, почти яростное:

– Jош... Владо, моjе срце... твоj... заувек...

* * *

Я написал стандартную чушь. Про произвол властей, голодных братиков-сестричек и групповое изнасилование. Может, потому что именно такие истории сейчас лучше всего продаются, а может... Мне словно было стыдно за ту ночь, и я хотел поскорее забыть об этом Мирко, обо всем, что с ним связано.

Спустя месяц я, досадуя на свою беспечность, пошел сдавать анализы. Незащищенный секс, знаете ли... Но обошлось.

А ещё через месяц я затосковал по нему – злой, ядовитой тоской. Я нашел ту самую забегаловку, просидел всю ночь среди одинаковых заискивающих улыбок, прихлебывая отвратительное пойло. И только под утро начал расспрашивать...

– Он исчез, – сказал хозяин. – Месяца два назад. Понятия не имею, куда пропал, и лучше пусть не появляется, с ним одни проблемы – агрессивный и гонору до хера.

Кто-то из мальчиков продал мне его адрес. Старый турок, сдававший нелегалам тесные клетушки, был суров и неразговорчив. Даже за деньги.

– Нет Мирко. Не знаю ничего.

– Скажите, хоть, когда он уехал? – почти взмолился я.

Турок усмехнулся невесело.

– Уехал? Не-е-ет, вещи-то его тут оставались какое-то время... Я подождал, потом всё выкинул, там ничего ценного не было... Я всегда так делаю, когда кто-то из них не возвращается. Драка, наркотики или не тот клиент – обычное дело.

«Скоро совсем ничего от меня не останется»...

... Можно было продолжить поиски. Но я отступился. Я предпочел вернуться в свою комфортную квартирку, где ждал меня мягкий диван, пиво в холодильнике и футбольный матч по телевизору. Каждому – свой ад. Да...