Автор благодарит за поддержку Роциель и Jutacu

Две пары синих глаз неотрывно смотрели друг на друга.

– Пора, – наконец решился юноша, трогая шпорами бока своего коня.

Девушка кивнула и отвернулась, не желая показывать своих слёз.

Достаточно она лгала, хитрила и изворачивалась перед родителями – плакать на глазах любимого не будет. Это уже полное бесчестье. Дочь оттона знает, как надо себя вести.

– Аина, – голос юноши прозвучал умоляюще, – неужели теперь ты и смотреть на меня не хочешь? Я стал тебе противен?

Она вскинула на него изумлённый взгляд.

Во всех песнях и легендах такие слова произносят не прекрасные принцы, а юные девы, отдавшие принцам свою честь. Это могла бы выкрикивать она сама... на бегу, в тщетной попытке уцепиться за стремя или целуя высокий сапог...

Но Конлайх не похож на обычного принца.

В маленькой гостинице было тихо – все ещё спали, и хозяева, и постояльцы. Только кухонный мальчишка пробежал вдоль забора с охапкой дров. Запахло дымом. Где-то вверху скрипнула ставня.

– Езжай, – как можно ласковее сказала дочь оттона Эри. – Я не хочу, чтобы про нас узнали. Я тебя люблю, правда. Но разве я пара наследному ардраханскому принцу? Твой дед женит тебя на одной из дочек нашей королевы, вот и всё.

– Никто меня не женит, – самоуверенно заявил юноша, тряхнув длинными светлыми волосами. – У меня уже есть невеста – ты. И ты будешь моей женой. И деду придётся с этим согласиться.

Она не удержалась и тихонько засмеялась.

– Дурачок...

Тон сказанного и брошенный при этом сияющий взгляд – взгляд прекрасной юной женщины, уверенной в своей власти над любимым, – объяснили принцу всё куда лучше, чем самые многословные и горячие признания.

– Езжай, – повторила она. – Мне тоже пора возвращаться. Мама с папой должны быть уверены, что всё это время я провела на ярмарке с подругой и её родителями.

– Хорошо, только я хочу ещё раз тебя поцеловать!

– Придётся спешиваться! – Аина, как озорная девчонка, показала Конлайху язык.

– Ну уж нет! Давай руки... так... Стань ножкой на носок моего сапога... Вот и умница...

Конечно, он постарался не размыкать объятий как можно дольше, но в конце концов у них кончилось дыхание, а солнце уже светило вовсю.

Гостиница просыпалась.

– Всё, – решительно произнесла девушка, спрыгивая на землю. – Если папа узнает, что я на рассвете целовалась с каким-то белобрысым парнем, он тебя разыщет и прикончит, будь ты хоть сто раз принц.

– Ну не станет же он убивать зятя! И вообще – я горю нетерпением познакомиться с твоими родителями!

– А я боюсь твоего деда! Ой, мамочки, нас сейчас все увидят! Да езжай же ты!

Юноша уже послушался её, как вдруг новая мысль заставила его вспыхнуть и замереть.

– Если... Ну, если вдруг ты... попадёшь в беду... ну, если окажется, что...

– Да ты уедешь наконец? – щёки Аины тоже стали пунцовыми.

– Помни, у тебя есть я! Поняла? Ответь, ты поняла?

– Да! Да! Да!!!

Конлайх пришпорил коня, тот птицей перелетел через невысокий забор, отделявший задний двор гостиницы от тихой улочки – и спустя несколько мгновений стройный силуэт всадника растаял вдали.

Только теперь Аина позволила себе заплакать.

Конлайх впервые не хотел возвращаться домой.

Да, он устал от пышности туингенского двора, от молодящейся (и действительно красивой) королевы Ирмард, от её несносных спесивых дочерей и галдящих фрейлин. Ему надоело бестолковое натужное веселье – когда пир сменяется охотой, охота – игрой в волан, игра – танцами, а на десерт подают состязание поэтов. Он находил нелепой туингенскую моду носить камзолы и платья с многочисленными прорезями и разрезами – так знать выставляла напоказ шёлк и батист нижних одеяний, часто ещё более роскошных, нежели верхние. Его раздражало повальное увлечение оттонов и их дам парфюмом, сила которого за пять шагов сбивала с ног

Да, всё было так. Но в Туингене оставалась Аина.

И оставался оттон Эри...

Конлайх передёрнул плечами и плотнее закутался в плащ. На перевале стоял холодный туман. Родная погода...

Королевский капитан, возглавлявший кортеж, подъехал и негромко проговорил:

– Можно свернуть в Брик. Повелитель Фиад будет счастлив принять ваше высочество.

Конлайх покачал головой.

Он всё-таки соскучился по деду. И очень, очень соскучился по отцу. Ему было что рассказать им обоим.

В конце концов, с Аиной можно говорить и через огонь – надо только остаться одному. Как ему повезло, что она тоже обладает Даром!

Дар... Сам Конлайх никак это не называл до тех пор, пока не познакомился с ней. Для него это была «вещь», о которой не следовало рассказывать никому. Эта «вещь» расстраивала деда и заставляла нервничать отца. А когда отец начинал нервничать...

Странно, для Конлайха владение силой огня было чем-то само собой разумеющимся, чем-то домашним и уютным. Как будто гладишь верного пса. А вот отец – тот нёсся верхом на огненной силе, словно на необъезженном коне, и конь то и дело переставал слушаться поводьев. Топот его копыт отдавался эхом горных обвалов, и лава была его кровью.

Конлайх неосознанно нахмурился. Он не понимал такого – то равнодушного, то яростного до ненависти – отношения к тому, что подарено тебе судьбой. А ведь отец знал о Даре больше сына. Намного больше – только почему-то почти ничего не рассказал, ничему не научил...

Дед теперь ходил с огромным трудом, и обычно его поддерживали под руки слуги.

Именно поэтому Конлайх, бросив поводья конюху, стрелой взлетел по крутой лестнице, чтобы не дать его величеству королю Фареллу сделать мучительный лишний шаг.

Его величество стоял в просторном кабинете, одной рукой опираясь на спинку кресла, другой – на резную клюку.

Слуги, отвесив Конлайху поклон, незаметно исчезли.

– Приехал, – прохрипел старик.

Внук почтительно склонил голову и поцеловал высохшую жёлтую руку с аметистовым перстнем на указательном пальце. Теперь он был почти на полголовы выше деда.

Они крепко обнялись.

– Приехал, государь – ответил Конлайх, целуя Фарелла в жёсткую щёку.

– Тогда пошли обедать, – скомандовал тот. – Посидим вдвоём, поговорим. Потом ты отправишься отдыхать, а вечером будет торжественный ужин. Правда, будут одни капитаны, я не желаю видеть за столом никаких баб – да и ты, поди, на них насмотрелся в Альценау, скажешь, нет? Могу представить, в какой гадюшник превратился двор Ирмард – что сказал бы Адальрих, посмотрев, как в Туингене бабы раздают посты и назначения!

Конлайх вытаращился на деда. Он и не подозревал, насколько велика осведомлённость старого короля – даже в таких мелочах.

– Да уж, – сдержанно, пряча усмешку, ответил внук. – Оттонам приходится здорово вертеться, чтобы угодить всемогущим дамам.

– Именно поэтому Ардраханом никогда не будет править женщина!

Конлайх фыркнул:

– Хочешь сказать, родись я девчонкой, не видать бы мне трона?

Дед растерялся.

– И потом, – безжалостно продолжил внук. – Ты же посылал меня к этому бабскому двору не затем, чтобы я учился фехтовать, так?

– Что за дурацкий вопрос? – пробурчал Фарелл. – Умный стал, да? Сам знаешь, зачем я тебя отправил к этой рыжей стерве.

– Она не рыжая, дед. У неё очень красивые волосы золотистого оттенка. Это во-первых. Во-вторых, её дочки – три маленькие надутые индюшки, глаза бы мои на них не смотрели.

Фарелл моргнул.

– И в-третьих – я нашёл девушку, которую хочу назвать своей женой. Только она не принцесса, а всего лишь дочь провинциального оттона. Но если ты запретишь мне на ней жениться, я не женюсь вообще ни на ком.

После долгой паузы дед, глядя куда-то мимо, пробормотал:

– И этот дерзкий щенок наследует мой трон...

– И ничего не дерзкий – ответил Конлайх, снова целуя его руку. – Просто взрослый и... относительно самостоятельный.

– Самостоятельным ты станешь, когда получишь корону – отрезал Фарелл.

Он, похоже, если и сердился, то не слишком.

– Ладно, идём есть. За обедом расскажешь подробнее.

– Слушаюсь, ваше величество!

Дед, не оборачиваясь, погрозил клюкой.

Тяжёлая дверь захлопнулась за спиной, отрезав оглушительный ор хорошо поддавших капитанов.

Конлайх перевёл дух и вытер пот со лба. Это ж надо было так налопаться! Пришлось расстегнуть пояс и категорически отказаться от очередного кубка, а потом, воспользовавшись тем, что изрядно захмелевший и забывший о своём ревматизме дед сцепился в жарком споре с одним из своих ветеранов, незаметно исчезнуть из-за стола. Скрипучий голос его величества Фарелла бил по ушам, перекрывая пьяный гвалт.

– А я тебе говорю – мятеж мог обернуться куда большей кровью... И хорошо, что эти мерзавцы выбрали главой каплуна Фиада!

– Да разве я спорю, государь! – гудел в ответ отошедший от дел начальник королевской стражи. – Хорошо, что мальчишка куда-то делся... оба мальчишки...

– Да, без них бунт просто угас сам собой...

Опять пошли обсуждать дела столетней давности.

Конлайх, жестами останавливая солдат, отдававших ему честь, миновал холодные каменные галереи, освещённые тревожным светом факелов, и выбрался во двор у конюшен.

Уже успела взойти луна.

Сколько же мы там просидели? А они ведь и не собираются расходиться!

Он усмехнулся – вина в королевских подвалах было много, ужинать доблестные капитаны будут, пожалуй, до самого рассвета. Да и дед словно бы забыл о болезнях и грузе прожитых лет. Вот и славно, пусть поговорит вволю.

А завтра надо сказать ему, что внук хочет съездить к отцу в Друим.

Поговорить о матримониальных планах Конлайха за обедом не вышло – деду принесли срочную депешу, он её прочитал, сунул внуку и потребовал найти сразу два варианта решения большого торгового спора. Конлайх, внутренне улыбаясь, выдал самый дурацкий ответ, какой только сумел изобрести, Фарелл мрачно просверлил его взглядом и велел идти отсыпаться.

Он был прав – внук заснул, едва коснувшись головой подушки, и во сне не видел ровно ничего. А потом было мытьё, переодевание в торжественную одежду, длинный накрытый стол и полный зал верных служак, рядом с которыми Конлайх сразу ощутил себя слабаком и белоручкой.

Ночь выдалась на удивление тихой и звёздной.

Из конюшен тянуло запахом лошадей и сена. Конлайх вдруг подумал, что надо бы проведать своего коня. Тот не будет дышать в лицо вином и орать в самое ухо.

Ага, а конюшню облюбовал не он один. Из угла, где было сложено сено, доносились голоса, перемежаемые бульканьем фляжек.

– ... значит, говоришь, ему не понравилась ни одна из тамошних принцесс? Хм, неудивительно...

– А ты почём знаешь? Видел их, что ли?

– Их – нет, – философски ответил обладатель первого голоса. – А вот принцу Бранну служить довелось, хоть и недолго. Ранили меня во время высадки пиратов, вот, хромаю с тех пор. А братец мой прошёл с ним три похода, пока от белой горячки не умер. Он и в Друиме был помощником начальника гарнизона. Так что я знаю, о чём говорю. И все эти двадцать лет мне было удивительно, как это он умудрился заделать ребёнка – у него же на баб просто не стояло никогда.

– Э, э, ты полегче с такими разговорами!

– Да ладно, хорош прикидываться! А то ты не знаешь, с кем он спал! Так что как бы сын не пошёл по той же дорожке...

– Слышь, ты, трепло, да принц Конлайх там, между прочим, себе девицу нашёл!

– О как! И с тобой в первую очередь поделился, не иначе!

– А чего делиться – и так всё было понятно. Там такая красотка – пальчики оближешь, я её видел один раз, она как раз то ли с сестрой, то ли с подружкой на ярмарке в Альценау была... Видать, они с нашим договорились, он три не то четыре ночи во дворце не ночевал. Я это точно знаю, потому что капитан стражи велел мне шума не подымать, когда принц по утрам возвращаться будет.

– Ну, слава Единому, глядишь, и у нас будет молодой король, как у всех, – с женой и детьми. Старый-то, небось, всё знает и рад до смерти, что внук на сына не похож. Эх, слов нет, любил я принца Бранна, умер бы за него... да только не так он жил... Вот и головой стал скорбен.

Конлайх стоял в дверях конюшни, словно громом поражённый. Даже под угрозой смерти он не смог бы сделать ни шагу. Двое невидимых собеседников говорили о немыслимых вещах, казавшихся составными частями какой-то чудовищной головоломки.

– ... вот и скажи мне, куда они все делись?

– Ну, я-то там не был...

– Верно, не был. Зато там был мой брат, мир его душе. Он-то мне однажды всё и рассказал. Напился вдрызг, я, говорит, без браги и вспоминать боюсь, что там было. Так и сказал – прОклятое место эта крепость. Там люди и сгорают заживо, и пропадают без следа, и появляются ниоткуда. И башня, говорит, эта обгоревшая... смотреть на неё страшно... и ребёнок... Откуда там взялся ребёнок? Сроду в той башне женщин не было. Мятежника – да, привезли, и сразу туда. А куда он потом делся? Непонятно. И кого хоронили – тоже непонятно. Да и хоронили ли вообще?

Звучный глоток из фляжки.

– Он мне это рассказывает, я смотрю, а у него руки трясутся. Про пожар даже говорить не стал. Жутко, мол, было, и всё. Хорошо, говорит, огненный маг всё взял в свои руки, а то бы разбежались – и гарнизон, и обслуга.

Молчание.

– Вот я и говорю – государь наш, поди, от радости на седьмом небе, что принц Конлайх не пошёл по отцовским стопам. А брата жаль. Спился он после той истории. Ему-то как раз выпало дежурить у восточной башни, когда Бранн там пожар устроил. Эх...

Пауза.

– Как-то ты всё урывками рассказываешь, – нерешительно проговорил второй. – Я толком ничего не понял...

– Кабы я сам понимал...

Конлайх не помнил, как добрался до своих покоев.

Рассказ неизвестного стражника пробудил в душе настолько тяжкое, мрачное, жуткое чувство, что первым желанием по приходе домой было напиться допьяна, упасть и всё забыть. Но на столе стоял только кувшин с водой.

Конлайх глотнул прямо из него, не озаботившись поискать чашку или кубок, потом сел на кровать, обхватив голову руками. Разговоры и события сегодняшнего дня крутились в голове каким-то адским водоворотом.

– Аина – простонал он. – Что же это? Что мне делать, Аина?

Внезапно его повело в сторону, он упал на кровать и заснул, как был, в одежде и ногами к изголовью.

Конь цокал копытами по узкой тропе.

Под этот усыпляющий перестук Конлайх вспоминал разговор с дедом.

... Голова наутро почти не болела, но пить хотелось ужасно. И... Да, вчера он услышал что-то очень важное, то, что знал и раньше, но просто не связывал со своей жизнью, пропуская мимо ушей.

...– Дедушка, о каком мятеже вы вчера вспоминали?

– Да мы много о чём вспоминали...

– Ну, ты ещё упомянул о двух пропавших мальчишках, из-за которых мятеж угас.

Деду явно не доставляло удовольствия говорить на эту тему. Когда у него начинали так бегать глаза, можно было ставить сто против одного – предмет разговора затрагивает королевскую честь, точнее, урон этой самой чести.

– Пожалуйста, – очень серьёзно сказал внук. – Мне нужно это знать.

– Зачем? – отрывисто спросил Фарелл.

– Там был замешан папа?

Задавая этот вопрос, Конлайх действовал просто по наитию. В его голове почему-то чётко увязались «мятеж», упомянутый дедом, и «мятежник», о котором говорил тот неизвестный стражник. Ведь это всё ему когда-то рассказывали – без подробностей, мельком, почти не называя имён. Просто чтобы наследный принц знал, какая опасность грозила королевству меньше чем за год до его рождения.

– Изволь – прежним напряжённым тоном ответил дед. – Мятеж начался в Южном Пограничье. Твой отец самым прискорбным образом приложил к этому руку... он... у меня до сих пор не находится слов... он не то чтобы плеснул масла в огонь – он просто запалил костёр и вынудил всё королевство тушить его!

Фарелл в ярости сжал в кулак изуродованные ревматизмом пальцы.

– Фиад, родич тогдашнего главы клана, после мятежа принял бразды правления. Его двоюродный брат, зачинщик бунта, пропал бесследно...

... и пропадают без следа, и появляются ниоткуда...

...– Ты слушаешь меня?

– Да, дедушка – очнувшись, ответил внук.

– Только потому, что он был моим единственным сыном и наследником, я предпочёл уладить дело максимально мирным способом. И было время, когда я действительно верил, что он не мог убить женщину с ребёнком. А теперь... твоего отца, мой мальчик, спасает только то, что он безумен... и что даже в своём безумии он любит тебя. Этой любовью он искупил, я думаю, три четверти своих грехов.

– Подожди, дедушка! Какая женщина с ребёнком? Ты говоришь, мой отец...

– Твой отец уничтожил семью тогдашнего повелителя Южного Пограничья. И это послужило причиной страшного бунта. Нас, равнину, спасло только то, что Эри исчез, и воинственный пыл в горцах утих...

– Эри?! Его звали... Эри?

Конлайх подался вперёд, напряжённо глядя на деда.

– Ну да, Эри, – сердито ответил Фарелл. – Горское имя. Не самое распространённое, но и не редкое. С этим исчезновением тоже много непонятного, хотя все приметы указывали на его соплеменников. Но ведь потом он так и не появился! А второй мальчишка, его секретарь и тоже бунтовщик, открыто обвинил в этом твоего отца. Мои люди тогда обшарили все крепости королевства до единой...

Фарелл по-стариковски пожевал губами. Его голова с просвечивающей сквозь седые пряди лысиной вдруг мелко затряслась.

– Дурной был год... Да, дурной. Одно меня утешает – в тот год родился ты...

Добиться у деда согласия на поездку в Друим оказалось на удивление легко. Но Конлайх понимал – король не хочет сейчас обсуждать с ним возможность женитьбы на неровне и потому просто отвлекает, зная, что для внука каждое свидание с отцом уже подарок.

Прежде он летел бы на крыльях радостного ожидания, нетерпеливо считая повороты и развилки петляющей дороги. Теперь же – ловил себя на непривычном желании оттянуть встречу, а то и вовсе вернуться в Килкрист. Конлайх больше не узнавал в человеке, к которому ехал, своего обожаемого отца.

Но части головоломки не желали складываться в целостную картину. Дать представление о ней мог только опальный принц Бранн.

По крайней мере, Конлайх на это надеялся.

Отец ждал его во дворе.

Спешиваясь, сын бросил невольный взгляд на пустующую восточную башню. Она действительно производила жутковатое впечатление – с пустыми оконными проёмами, прятавшими черноту обгорелых стен, с выломанными дверями, которые так и не починили.

– Сынок...

Руки отца были тёплыми, надёжными, как и прежде. И когда Бранн немного отодвинул Конлайха от себя, чтобы убедиться, что с сыном всё в порядке, тот снова поразился тому, насколько молодо выглядит этот самый прекрасный в мире человек. Зелёные глаза светились такой любовью, что у Конлайха защипало в носу.

– Папа... Папочка, я так скучал!

– Родной мой!

Бранн обнял его, поглаживая по голове, как маленького. Потом отец и сын одновременно засмеялись, сильная рука хлопнула Конлайха по плечу, и они направились в жилую южную башню – оба высокие, статные, красивые и опасные, как два сарацинских клинка, одинаково светловолосые и похожие друг на друга буквально всем...

Кроме цвета глаз.

Конлайх побывал везде – во всех памятных местах своего детства. Обошёл крепостную стену, удивляясь про себя, почему дед позволил настолько выгодно расположенному укреплению прийти в такое запустение. Конечно, теперь уже не было необходимости опасаться нападения немирных кланов, но всё же... Оставалось только предположить, как ни печально, что неприязнь к месту обитания непутёвого сына перевесила прагматизм.

Крохотный цветник у южной стены казармы никуда не делся, и цветы в нём по-прежнему чувствовали себя прекрасно – Конлайх помнил, как радовался ребёнком, когда в очередной приезд в Друим обнаружил, что папа приготовил ему такую радость. Его маленькая, специально сделанная лопатка всё так же стояла в уголке, и, похоже, кто-то следил, чтобы она не заржавела.

Знакомый стражник, улыбаясь, пустил его на псарню – посмотреть на щенят, праправнуков знаменитой гончей Бранна. Конлайх смутно помнил эту большую, тёмно-рыжую, мрачного нрава суку, признававшую только хозяина. Куда больше его в детстве интересовали её щенята – так что пока сын возился с пищащими комочками, отец держал собаку за ошейник.

Был арсенал – загадочное и невероятно интересное место, в котором Конлайх по-прежнему испытывал что-то вроде священного трепета. Казалось бы, неплохо владея оружием, он уже должен был научиться относиться к арсеналу просто как к месту его хранения – собственно, так оно и было, но только не здесь. В это сумрачное, пропахшее металлом, кожей и маслом помещение его за руку привёл отец. Именно тут Конлайх впервые взял в руки меч, правда, деревянный, лёгкий, для тренировок, и Бранн учил его первым приёмам фехтования...

Со двора что-то крикнули.

Ещё один старый знакомый – начальник караула, осматривавший древко бердыша – повернулся в сторону гостя.

– Малец, слышь, Конлайх... Тебя уже ищут – поди, отец ждёт. Ступай, мечи никуда не убегут.

Только выйдя на воздух, Конлайх сообразил, что действительно задержался – давно уже было пора обедать.

Стол был покрыт не полотном, как Конлайх привык в Килкристе, а тяжёлой гобеленовой скатертью, посуда – золотая, массивная, но красивая. В некоторых отношениях Бранн являлся сибаритом. Повар опального принца готовил без изысков, но очень вкусно, и уж особенно расстарался сегодня, в честь приезда всеми любимого «малыша».

Сначала отец с сыном ели в молчании, тишину нарушало только звяканье тарелок и столовых приборов. Двое слуг неслышно появлялись и исчезали, принося кушанья и убирая пустые тарелки.

Разговор начался только за второй переменой блюд.

Заговорил Бранн.

– Тебе не сидится спокойно. Что случилось?

Конлайх чуть не подавился.

Он знал, что отец невероятно обострённо воспринимает всё, связанное с его жизнью, буквально читает чувства и настроения сына – но сейчас это было слишком не вовремя. Слишком... просто слишком.

– Идея деда со сватовством... оказалась удачной?

– М-н-э-э-э... – промямлил Конлайх с набитым ртом.

– Дочери Ирмард, я слышал, красотки, хоть самой старшей всего пятнадцать.

– Может, и красотки. Но то, что дуры набитые – это несомненно.

– Так, – с весёлым удивлением проговорил отец. – Отсюда я делаю вывод, что ни одна из них не затронула твоего сердца.

Сын медлил с ответом.

Он не знал, как свести разговор к интересующей его теме. Но повод всплыл сам собой, когда Бранн упомянул молочных братьев Конлайха.

– Кстати, мальчишки, сыновья этой кошмарной бабы, твоей кормилицы, стали потомственными дворянами? Или король решил ограничиться личным дворянством?

– Дед пожаловал всем троим потомственное дворянство... за заслуги их матери, – Конлайх рассмеялся. – Видел бы ты вытянувшиеся физиономии знатоков геральдики и блюстителей сословной чести! А дед сказал – внук у меня один, и то, что он остался жив, всецело заслуга этой женщины. Ей самой дворянство уже ни к чему, а вот её сыновьям – в самый раз. Ничего – служат. Старший дослужился до капитана...

– Честно признаюсь, Садб я всегда терпеть не мог. Но за то, что она тебя вскормила и вырастила, я её должник до самой смерти. Даже не за это – за любовь. Она ведь тебя любила по-настоящему.

– Она часто говорила, что ни у кого не видела таких глаз, как у меня. Мол, у принца Бранна глаза тоже необыкновенные, но – другие. А мои – как сапфиры или фиалки...

– Много она знала о сапфирах до тех пор, пока твой дед её не озолотил! – фыркнул Бранн.

– Я и правда ни у кого не встречал такого цвета глаз – упрямо продолжил Конлайх, глядя в тарелку. – А недавно увидел. У троих человек сразу.

– Вот как? – улыбаясь, спросил Бранн.

– Да – словно прыгая в холодную воду, ответил сын. – Папа, я не женюсь на туингенской принцессе. Ни на старшей, ни на младшей. Ни на какой. Я встретил девушку. Теперь она моя жена перед Единым.

– Вот как, – задумчиво повторил Бранн.

Он откинулся на спинку стула и сцепил пальцы на затылке, глядя на потолок и что-то обдумывая.

– Полагаю, твой дед не будет против, – голос его прозвучал неожиданно буднично. – После моих безумств такая вольность даже не считается. Что касается меня – я даю тебе благословение. Только расскажи хотя бы, что это за девушка, из какой она семьи...

– Она дочь одного провинциального оттона. Её отец женат вторым браком. От первого у него сын. Киран.

– Как-как, повтори? – глаза отца сузились. – Знакомое имя...

– Да, забыл сказать, на самом деле они горцы-южане, выходцы из Ардрахана...

Взгляд Бранна стал пугающе-цепким.

– Ты не думай – Конлайх мучительно покраснел. – У меня в мыслях не было соблазнять её. Только ведь бывает – встречаешь человека и чувствуешь, что знаешь его всю жизнь. Вот так и у меня с ней. Она потом говорила мне то же самое...

– Расскажи ещё о ней. Или о её семье, – негромко попросил Бранн. – Я вижу, дело не только в том, что ты её соблазнил.

– Да – опустив голову, ответил Конлайх. – Я сказал ей, что мы поженимся. И мы действительно поженимся. Только... после первой встречи с ней и её братом я видел сон. Страшный, пугающий. Сон о потере. Я слышал плач ребёнка и знал, что это плачу я сам. Я слышал твой голос и знал, что ты страдаешь. А кто-то умер. Кто-то оставил меня...

Он посмотрел на отца.

Бранн словно окаменел, устремив на сына немигающий взгляд. От его лица отхлынула вся кровь, и на нём теперь выделялись зелёные глаза – словно изумруды, освещённые огнём.

– Потом я думал, что мне приснились первые... первые минуты моей жизни. И я плакал, потому что умерла моя мать... Про тебя говорили и говорят всякое, но ведь ты её любил?! Я же чувствовал, как тебе плохо!

– Да, – безжизненно ответил Бранн. – Любил. Потом я не любил никого. Только тебя.

– Я не знаю, почему я увидел этот сон, – словно извиняясь, проговорил Конлайх. – Ты ведь никогда и ничего не рассказывал мне о матери. А потом была ещё одна странная вещь... то есть... ну, опять встреча с человеком, которого знаешь как будто всю жизнь. Только немного по-другому. Я... я даже не могу это объяснить. Просто... он появился, и мне вдруг стало так тепло! Как будто это о нём я плакал, а он взял и пришёл! Странно, правда. Может быть, он родственник моей матери? У него тоже синие глаза...

– Договаривай, – странным сдавленным голосом попросил отец.

– Папа, его зовут Эри, – решился Конлайх. – И здесь в заточении был мятежник с таким же именем. Только дед говорил, что у того Эри погибла вся семья, а у этого есть сын от первой жены. Он... он очень красивый... И выглядит моложе своих лет... Аина похожа на него... У него тёмные волосы до лопаток. И синие глаза... да я уже это говорил... Он мне родственник, да? Родственник моей матери?

Белая маска, в которую превратилось лицо Бранна, внезапно пришла в движение. Губы зашевелились, словно в бреду. Но Конлайх увидел то, что напугало его больше всего – в глазах отца полыхнуло настоящее пламя. Из зелёных они стали огненно-красными.

...– Пап, а почему мне нельзя рассказывать о том, что огонь меня слушается?

– Тогда ладно. Раз дедушка знает, я никому не скажу...

... Потом были перелопаченные полки библиотечных шкафов и истории, больше похожие на набор детских страшилок. Сказки и легенды, почти не дававшие ответа на вопрос – а кто же были прежние хозяева Ардрахана?..

Отец вскочил, уронив тяжёлый резной стул. Пальцы правой руки рванули воротник, словно Бранна застигло удушье.

– Папа!

– Уйди! – прорычал Бранн. – Уйди! Оставь меня!

– Нет, папа!

Казалось, невероятным усилием воли отец совладал с собой.

– Иди, сын. Мне надо побыть одному.

Конлайх видел, что каждое слово даётся ему с огромным трудом.

Повинуясь яростному жесту Бранна, он вылетел из трапезной с одной мыслью: найти хоть кого-то, кто был свидетелем событий двадцатилетней давности.

Бранн не знал, как долго сумеет сдерживаться.

Глупый мальчишка медлил, не соображая, что рискует собственной головой – огненный зверь внутри уже поднимал голову. И всё же Конлайх ушёл.

Едва за сыном захлопнулась дверь, Бранн метнулся к камину, упал на колени и погрузил руки в пламя. Какое-то время ничего не менялось, а потом из груди существа с пылающими, как угли, глазами вырвался вопль, от которого заплясало пламя во всех очагах замка.

Внук Повелителя огненных духов увидел того, кого считал давно умершим.

Эри с криком вырвался из душащих объятий... и очнулся, сидя в собственной постели, замотанный в одеяло. Рядом уже поднимала голову разбуженная Эйдне.

– Что такое? – охрипшим со сна голосом спросила она. – Ты кричал.

– К... кошмар...

Она тоже села. Притянула его голову к своему плечу, погладила по влажным спутанным волосам.

– Да тебя лихорадит...

Эйдне обняла его, окутав своим запахом, она была настоящая, надёжная, как земля, верная спутница все эти двадцать лет. Женщина, заменившая мать его сыну. Женщина, родившая ему дочь.

Ей незачем знать, что именно он видел во сне.

– Я, пожалуй, выпью вина с кореньями и лягу в комнате Кирана, – проговорил Эри. – Похоже, я действительно нездоров – тебе не стоит спать со мной в одной постели.

– Вот ещё глупости, – со свойственной ей прямотой ответила Эйдне. – Помнится, я выхаживала тебя, когда ты маялся лёгкими – ничего, осталась жива. Это просто небольшая лихорадка. А вина с кореньями я тебе сейчас принесу.

Однако когда она вернулась, неся кубок с горячим вином, мужа в спальне не оказалось. Он действительно перебрался в пустующую комнату сына и теперь устраивался на сеннике, накрывшись тёплым плащом.

Эйдне поджала губы, но спорить не стала, понимая, что это бесполезно.

– Подожди, я хоть принесу постельное бельё и хорошую подушку. И накрываться ты будешь не этой дерюгой, а нормальным меховым одеялом. Кстати, пока я хожу, можешь выпить вино... И имей в виду, если ты возьмёшь привычку от меня убегать, лучше сразу подавай прошение о разводе.

Она смягчила последние слова улыбкой, наклонилась и поцеловала мужа в щёку.

Потом была недолгая возня с приведением в порядок постели, Эри получил ещё один поцелуй, затем супруга как следует подоткнула одеяло со всех сторон, убедилась, что вино выпито, и оставила его одного.

Эри долго не мог заснуть. Спать хотелось смертельно, но страшно было закрыть глаза. Он отвлекал себя мыслями о том, что скоро уже рассвет, что Эйдне прикажет слугам не беспокоить хозяина, что под привычный шум хозяйственной возни сон будет крепким и спокойным... Скоро из Альценау вернётся Аина, и семья снова соберётся вместе...

Усталость и выпитое вино оказались сильнее.

... Он сидел и смотрел на огонь – на самую яркую и завораживающую картину из всех, известных человеку. Пламя можно было погладить или позвать поиграть на ладони – оно слушалось, как домашнее животное.

Окинув себя беглым взглядом, Эри обнаружил, что совершенно раздет, но это почему-то воспринималось как само собой разумеющееся и даже комфортное, потому что в просторной круглой комнате было по-настоящему жарко. Он протянул руку к камину, удивившись тому, как молода и гладка его кожа. Прядь волос упала на плечо – тёмная, без единого седого волоса.

Эта комната была ему хорошо знакома. Людей, которые здесь появлялись, можно было бы пересчитать по пальцам одной руки, и то бы остались лишние. Впрочем, никакого желания считать у него не возникало. События происходили независимо от его воли.

От нечего делать Эри оглядывал комнату, отмечая множество узнаваемых деталей – порядок кладки камней в стенах, трещину в потолочной балке, узор кованой оконной решётки... Прочее прекрасно помнилось наощупь – густой мех медвежьей полости перед камином, тонкое полотно постельного белья на широкой кровати, жёсткая кисточка парчового шнура от полога. Иногда его пальцы бессознательно играли этой кисточкой.

Воспоминания о комнате были двойственными. Она была тюрьмой, из которой он напрасно искал выход. Потом стала единственным и уютным жилищем, где о нём заботились, где его ласкали...

Словно уловив эти мысли, кто-то невидимый, подошедший со спины, положил ему на плечо тёплую руку. Такое знакомое прикосновение...

Эри обернулся, попытался увидеть этого человека, но тот каким-то загадочным образом всё время оказывался вне поля зрения, хотя его жаркое дыхание обжигало шею.

«Тихо, мой хороший, я не причиню тебе вреда».

Сильные руки мягко обняли, начали ласкать.

– Кто ты? Я хочу тебя увидеть! Почему ты трогаешь меня?

«Потому что я так хочу. Потому что тебе это нравится. Потому что ты мой».

Эри попытался возразить, но горячие губы нашли его рот, не дав произнести ни слова. Накатила странная истома, веки вдруг отяжелели – он даже не смог открыть глаз, чтобы разглядеть того, кто так собственнически его целовал.

– Отпусти...

«Здесь я хозяин. А ты – мой самый желанный гость. Я оставил в этой комнате всё как было... как ты помнишь... А помнишь ты немало...»

Сильные руки подхватили его, как ребёнка, подняли, куда-то понесли, положили на мягкое. Он чувствовал прижатое к себе вплотную горячее мускулистое тело.

– Что ты сделал с моими глазами?! Я не могу их открыть!

«Ты не хочешь их открывать. Ты боишься. Ты помнишь, как хорошо тебе было в моих объятиях, и запрещаешь себе вспоминать это».

– Ложь! Я ненавижу эту грязь!

«Ну хоть сейчас-то не обманывай себя! Смотри, твоё тело говорит совсем другое!»

Это правда, Эри ощущал сильное возбуждение, ещё больше подогреваемое словами и ласками неизвестного.

«У тебя такие длинные ресницы... Ты, наверное, закрыл глаза именно для того, чтобы я мог целовать их. Ужасно, я почти забыл, как ты красив!»

– Это сон... Это сон... Я сплю...

«Так хотя бы во сне отпусти себя! Смотри, ведь ты не закован, твои единственные цепи – это мои объятия. Ты же знаешь, что по силе мы равны – так сопротивляйся, докажи, что ты не хочешь моих ласк!»

Тёплая ладонь, загрубевшая от постоянного общения с оружием, легла на губы Эри, скользнула на шею, на грудь. Жёсткие пальцы сжали сосок, послав в пах новую волну жара.

Эри казалось, что тело превратилось в тёплый воск. Он помнил эти прикосновения, страшился их, желал и ненавидел одновременно. Разум кричал: «Спасайся!», а тело приказывало: «Останься!» – и его сон был на стороне плоти. Постель была такой мягкой, ласки – такими страстными! Чужое тело всё сильнее вдавливало его в подушки, он пытался сделать хотя бы вдох в перерывах между поцелуями...

Ему снова двадцать три, и он снова пленник Бранна...

Горячие умелые губы ласкают его член. Длинные шёлковые волосы рассыпались по бёдрам. Теперь есть силы открыть глаза, и взгляд снова упирается в бархатный полог, как тогда, когда вернулось сознание.

Это сон... Это только сон... Я вырвусь, если захочу, я проснусь...

«А ты захоти».

Где-то в голове – не в ушах – звучит негромкий весёлый смех.

Властные руки раздвигают ему колени. Он помнит это ощущение сладостной принадлежности сильному самцу. И стонет, стискивая пальцами чужие бёдра, пронзённый, покорный, отдающий своё тело в обмен на наслаждение.

«Назови моё имя. Ты помнишь его».

– Нет... я ничего не хочу помнить...

«Позови меня по имени. Сейчас я хозяин твоего удовольствия, но я могу и отказать тебе в нём...»

Зачем так много слов? Только не останавливайся!

«Назови моё имя!»

– Я... забыл... Это было двадцать лет назад...

«Позови меня – и всё вернётся, мы снова будем вместе, только выберем другой путь».

– Нет... нет...

Неистовое биение чужой плоти внутри, невыносимый жар... кто так сильно натопил эту комнату?

«Эри! На это раз я не дам тебе сбежать!»

Он всё-таки заставил себя открыть глаза – и увидел лицо, воспоминание о котором наполняло его сны непреходящим ужасом. Длинные волосы, красные в отсветах огня, взгляд демона, стиснутые от напряжения зубы.

Демон перехватил ногу Эри, закинул её себе на плечо. Толчок – взрыв боли и наслаждения, ещё и ещё... Они закричали практически одновременно, тяжёлое тело придавило Эри, он задыхался, умирал... а потом откуда-то взялись силы, он упёрся руками в чужие плечи...

...– Бранн!

Эри яростно дёргался, пока не ударился обо что-то лбом. Сила удара была такова, что голова, казалось, раскололась, как орех.

Когда он окончательно пришёл в себя, то обнаружил, что во сне скатился в узкое пространство между кроватью и стеной. И стена оказалась его единственным противником.

Стражник, дежуривший на стене у южной башни Друима, случайно взглянул на освещённое окно и замер.

Узкое, как бойница, оно пламенело невыносимо ярким оранжево-алым цветом. Казалось, внутренность комнаты охвачена пожаром, огонь полыхал так, что было больно глазам, но при этом не было слышно ни треска рушащихся перекрытий, ни запаха дыма. Окно пылало на фоне чёрной башни, похожее на застывшую в пространстве стрелу. В какой-то момент свет стал непереносимо-ярким, и стражнику показалось, будто он услышал исполненный ярости и отчаяния крик.

А потом силуэт пламенной стрелы погас, оставив в память о себе слепящие зелёные пятна везде, куда ни посмотришь, как после неосторожного взгляда на солнце.

Эйдне пришла на рассвете, уже одетая, с ключами на поясе, успев отдать слугам первые распоряжения.

Она была готова увидеть, что Эри мечется в лихорадке или, наоборот, спокойно спит... Но муж стоял у окна, закутавшись в плащ, и, судя по напряжённой линии плеч, думал о каких-то не слишком весёлых вещах – уж его-то настроения она научилась различать за двадцать лет совместной жизни.

Эйдне знала, что Эри никогда не питал к ней любви. Да и она тоже не была потерявшей голову девчонкой, когда легла с ним в постель, а потом согласилась стать его женой. Похоронившие первых супругов, немало пережившие, они прибились друг к другу в поисках тепла – и, как ни странно, им повезло. Спустя полгода после свадьбы Киран назвал Эйдне мамой... потом, когда, казалось, исчезла надежда иметь собственных детей, родилась Аина, обожаемая папина дочка, унаследовавшая отцовскую красоту.

Сам Эри не терпел разговоров о своей внешности. Эйдне знала, что муж верен ей, хотя женщины бросали на него откровенные взгляды и теперь, когда он перешагнул сорокалетний рубеж. Они пережили вместе многое – пару небольших феодальных войн, устроенных задиристыми и спесивыми соседями Кьярдана, тяжёлые болезни детей, несколько неурожайных лет, ознаменовавшихся крестьянскими восстаниями на северо-востоке Туингена...

И существовала тема, которой они не касались никогда – долгий плен Эри в крепости Бранна. До Эйдне тоже доходили слухи о склонностях принца, но у неё просто не укладывалось в голове, что один мужчина может испытывать похоть к другому. Однажды она хорошо напоила приехавшего в гости Ронана и сумела кое-что у него выпытать... хотя осталась в полнейшей уверенности, что очень многого он ей так и не рассказал.

И не расскажет никогда.

Эри ничего не потерял в её глазах, а Бранн... Бранн был падшим, давно и бесповоротно, вот почему она с таким удовлетворением услышала, что наследником престола Ардрахана стал не сын Фарелла, а его внук.

А теперь Эри думал какие-то мрачные мысли и не собирался делиться ими с женой.

– Ты поспал хоть немного? – спросила она и увидела, как дрогнула его щека в короткой невесёлой усмешке.

– Немного, – помолчав, ответил муж.

Эйдне подошла к нему, дотронулась до его лба. Жара нет. Это успокаивает. Но всё же его лихорадило ночью.

– Я прикажу протопить эту комнату. А ты сегодня лучше проведи день в постели. Не хотелось бы, чтобы Аина застала тебя больным.

Эри обернулся. Как всегда при упоминании имени дочери, у него просветлело лицо.

– Я не болен. Но раз уж я тут, прикажи принести мне письменные принадлежности – хочу поблагодарить Кьярдана за любезное приглашение.

Эйдне улыбнулась. Оттон Кьярдан недавно прислал с нарочным письмо, в котором звал Эри с семьёй погостить в его охотничьем замке. Он сильно скучал по своей крестнице.

– Хорошо. Но всё-таки не стой у окна.

Эри фыркнул.

Наверное, Эйдне всё-таки была права – он немного приболел.

Поэтому, покончив с делами, Эри придвинул к камину резное кресло, уселся и стал смотреть в пламя. Это всегда успокаивало.

Но не теперь. Обрывки безумного сна крутились в голове, заставляя то внутренне корчиться от стыда, то леденеть от отвращения к самому себе. Кошмар был слишком ярок, слишком реален для простого сна.

За прошедшие годы Эри привык к тому, что на родине его считают умершим. Он искренне горевал, когда скончался король Адальрих, но и речи не шло о том, чтобы выразить соболезнование овдовевшей королеве Зигрун и готовившейся к коронации принцессе Ирмард. Киран вырос в неведении о том, что его троюродная тётка теперь сидит на троне.

А самое главное – в его смерти убедили Бранна. По крайней мере, за всё это время образ безумного принца ни разу не встал перед мысленным взором Эри. Он запретил себе вспоминать то, что было, и радовался, что помнит относительно мало.

Как выяснилось этой ночью, память оказалась слишком хорошей...

Чтобы отвлечься, Эри решил поискать в огне дочь.

Он постарался выкинуть из головы лишние мысли и сосредоточился на образе дочери. В пламени постепенно очертились контуры большой комнаты. Аина сидела у стола, придвинутого к окну, её руки были опущены, она словно забыла о лежащем на коленях шитье. Эри вдруг с мучительной остротой ощутил, что его ребёнок страдает.

Аина плакала.

«Детка моя, что случилось?» – спросил он, постаравшись вложить в вопрос всю свою нежность.

«Папа?»

«Я, моё сокровище. Почему ты плачешь? Тебя обидели?»

«Ох, папа, папочка!»

«Аина, что случилось?» – мысленно закричал он, готовый убить того, кто довёл до слёз его девочку.

Вместо ответа она закрыла руками лицо и зарыдала.

«Аина! Маленькая моя! Мне приехать за тобой?»

«Ох, папочка...»

Внезапно между ним и дочерью встала стена ревущего огня.

Эри опешил – такого он не видел никогда. Мирное домашнее пламя, такое послушное, превратилось в чудовищную стихию. Он осознавал, что продолжает сидеть в кресле, чуть наклонившись вперёд, и одновременно находился на самом дне огненного колодца.

А потом услышал голос – почти забытый, но оттого ничуть не менее ненавистный.

«Эри...»

Неизвестно, что придало ему сил – то ли воспоминания, воскрешённые кошмаром, то ли безумный гнев из-за того, что проклятый выродок посмел прервать его разговор с ребёнком. Невероятным усилием воли Эри рванулся сквозь огненную стену – и раздвоенность исчезла. Он находился в комнате Кирана, сидел в кресле Кирана... вот только в огне появилось лицо... дьявольски прекрасное лицо, развевающиеся волосы... он изменился... да, годы не щадят даже огненных духов...

«Эри! Ты жив!»

«Убирайся! Вон из моего дома, вон из моих мыслей! Я убью тебя, мразь!»

«Эри... ты не представляешь, что такое оплакивать любовь двадцать лет!»

«Представляю! Я двадцать лет оплакиваю Улу! Проклятье! Откуда ты узнал обо мне?!»

«Конлайх рассказал о встрече с тобой... Наш мальчик известил меня, что ты жив! Ты узнал его? У него твои глаза... Это знак, Эри! Ты жив, я люблю тебя – мы можем всё начать сначала!»

«Проклятый сумасшедший... Ты отнял у меня одну семью, но я не позволю тебе этого снова!»

– Эри-и-и...

Пламя внезапно заклубилось, и образ Бранна начал обретать объёмность. Это было ужасно – видеть, как вырастает в огне человеческая фигура, готовая шагнуть в комнату.

И тогда Эри сделал первое, что пришло ему в голову. Он вскочил на ноги, схватил со скамьи умывальный таз с водой – и выплеснул всю эту воду в камин.

Бранн дико закричал. Его оглушительный вопль перешёл в вибрирующий визг, а потом всё оборвалось – именно тогда, когда погасла последняя искра.