С огромной благодарностью Энельде за помощь в вычитке
и за комментарии к истории Алена и Шарли

Бог дал людям бесценный дар – свободу выбора

Как там в одном детском стишке говорилось?.. «Погода была ужасная, принцесса была прекрасная...» А может, все было совсем-совсем наоборот?

Часть I

В одной стране – назовем ее княжеством Соль – жил мудрый князь. Он был вспыльчив, но отходчив, правление его отличалось полезными союзами, благоденствием и возрождением интереса к музыке и многим изящным искусствам. В целом, народ любил и уважал его.

Лишь одно удручало князя, а тем пуще – его двор: единственная наследница его сбежала с безродным проходимцем. А горячо любимая супруга скончалась от неизлечимой болезни, и никого милее не мог он найти, чтобы и себе по сердцу, и ко двору пришлась.

Так жил он в одиночестве. И огромный, залитый солнцем, полный драгоценных полотен и красивейших статуй, серебра и золота – замок грустил вместе с ним.

Но вот однажды к правителю прибыл гонец. Был он весь в пыли, изможденный и едва не падал, как и его покрытый пеной конь. Гонец желал как можно скорее видеть князя, но его не хотели пускать, потому что был он такой грязный, и его простая одежда истрепалась в лохмотья, а лицом он был столь дик и мрачен, что начальник замковой стражи вообразил, будто сей господин желает убить правителя. На счастье гонца, сам князь как раз проходил по галерее и признал в усталом посланнике своего друга и полководца, которого отправлял много лун тому назад за сбежавшей дочерью. Он сделал знак страже, и гонца нехотя пропустили. Тот же сразу повалился князю в ноги.

– Господин мой, Кароль, горе! Горе, князь! – воскликнул он.

Ибо так звали повелителя – Кароль[1]. И словно в насмешку над этим сыпались на него неприятности да несчастья. Он уже так привык к этому, что без страха обратил свой взор на прибывшего.

– Говори.

– Страшная беда. Князь страны Сомбр пленил мою госпожу, вашу дочь, и велел объявить вам войну. Лишь обманом удалось мне свидеться с нею, и она велела отдать вам это письмо с кольцом. И еще – свое дитя.

– Свое дитя?

Кароль удивился, несмотря на тяжкие думы, одолевшие его от этого известия. Ведь он считал, что ему уже никогда не нянчить младенцев, продолжателей своей крови.

– Так где же оно, это дитя?

– Со мною.

С этими словами посланец откинул плащ, которым до того укрывал сверток с младенцем, боясь гнева своего князя. Но его сомнения были напрасны. Кароль взял младенца на руки и прижал к своему сердцу.

– Как же дочь моя назвала дитя?

– У нее не было времени ни крестить его, ни назвать, мой повелитель. И она просила вас дать ребенку имя, ведь лучше вас все равно никто не придумает.

– О, моя Жаклин! – вскричал в тоске князь. – Жан! Мериль! Мы идем войною на Сомбр.

Гонец, чье имя было Сурре, и кто лишь временно исполнял обязанности гонца, нерешительно коснулся плаща князя.

– Но что же с именем?

Кароль кивнул и велел позвать капеллана, чтобы крестить ребенка. Оказалось, что это девочка. Ее назвали Ален[2], а воспринимал ее от купели Сурре, который через то сделался ей крестным отцом, поскольку искать восприемницу было не досуг.

Сразу же после крестин было велено служить молебен, и на следующий день Кароль увел своих людей на войну.

В той войне погибли многие: молодые и старые, мужи и жены. Без счета было порублено деревьев и спалено селений, загублено лошадей и разорено земель.

Каролю не удалось спасти свою дочь: когда его войска подошли к замку князя Сомбра, тот приказал сбросить ее из окна высокой башни на мощеный двор, после чего бежал в земли заходящего солнца, а владетель Соля вернулся в свой замок.

И так велико было горе, что ослепило оно сердце Кароля и затворило его глаза. Желал он теперь только одного – чтобы все оставили его и не мешали горевать.

О малышке Ален он совершенно забыл. А она тем временем росла и радовала своих воспитателей.

Раз случилось так, что она попала в ту часть замка, где никогда не бывала. Она шла и шла анфиладой полутемных комнат, пока не оказалась в огромном мрачном зале. Там невозможно было разглядеть что бы то ни было, поскольку портьеры и гардины были задернуты, и ни одной свечечки, ни одного факела не было у двери.

Ален была совсем не робкой девочкой. Она взяла на галерее факел и вернулась. Удивительное зрелище представилось ей. Везде, по всем поверхностям были разложены и расставлены музыкальные инструменты со всего света. А стены! Ален выше подняла факел и увидела, что от пола росли, высились и исчезали в кромешной тьме вверху бесчисленные полки с книгами. Тысячи, миллионы, мириады книг!

Как она любила читать... И все это время совсем рядом находилась такая сокровищница! Кто же так мог обращаться с книгами? Сыро, холодно, пыльно, в воздухе пахло плесенью...

Она взялась за ближайший томик и читала, пока не погас факел.

Тогда ей пришлось уйти.

Но она запомнила, где находится зал, явилась к ключнику и велела ему прибраться там, вымыть полы, открыть окна, поставить стол с креслом и письменными принадлежностями, да заготовить дров для камина.

– А еще, – добавила она, – я хочу, чтобы там всегда были свечи.

– Там? О чем вы говорите, дочь моя?

Это Сурре, прослышав о ее странных распоряжениях, зашел узнать, что происходит. За время войны он отличился, был удостоен рыцарского звания и графского титула, но предпочел не покидать замок, поскольку любил Кароля и его внучку всем сердцем.

– Крестный, как здорово, что ты пришел! Я нашла библиотеку, но там так мрачно, что ее надо привести в порядок.

– Ален, если твой дед узнает, он...

– Мы не расскажем ему. Никогда, ни за что не расскажем. Ведь правда?

Ален глянула на ключника, и когда тот нерешительно сначала, затем более уверенно помотал головой, взяла за руки Сурре.

– Пожалуйста. Ну пожалуйста. Я так люблю читать!

Сурре, конечно, считал, что будущей княжне куда больше пристало учиться вести дом, да рукодельничать. Но она была всего лишь ребенком, к тому же, заброшенным собственным дедом. И вот, он согласился молчать. Да почему нет, когда Кароль почти не выходил из своих комнат, а о библиотеке, куда приказал перенести все музыкальные инструменты после возвращения из похода, вряд ли помнит...

Шло время.

Со дня рождения Ален уже минуло двенадцать зим, и все чаще поселялось в ней смятенное беспокойство.

Она почти каждый день пропадала в библиотеке, читала запоем все, что подворачивалось под руку, но особенно ей нравились сказания о рыцарях, подвигах и драконах. Не раз ей представлялось в мерцании свечей, как дрожит солнце в начищенных латах, как оттягивает руку пика...

Ржал во дворе конь, и ей хотелось тут же бежать прочь, на солнце.

А потом вдруг задумывалась, почему столько инструментов в этой зале и никто на них не играет. Может, все, как и она, боялись коснуться лакового изгиба арфы или подержать в руках тяжело вздыхающую волынку, не решаясь нарушить суровую тишину замка?..

Одним прекрасным зимним утром, едва проснувшись, она поняла: дальше так продолжаться не может. Она должна, должна что-то сделать, как-то нарушить сложившуюся унылую традицию!

Ален накинула теплую мантию на горностаях, сунула ножки в меховые ботиночки и побежала по замковой кружной галерее. Снаружи светило солнце, фианитами искрился снег, и Ален распирало от какого-то огромного, неведомого чувства, у которого даже не было имени. Ей хотелось и кричать от радости и плакать от грусти одновременно, а взбегая по лестнице – она напевала себе под нос.

Она разбудит это зачарованное царство своей музыкой!

Здесь должны снова поселиться любовь и счастье.

Распахнув двери, Ален бросилась к арфе, прижала ее к груди, отпустила и закружилась по комнате в танце.

В это время повелитель Соля ненадолго вышел на галерею, чтобы чистый воздух освежил его мысли.

И услышал Кароль веселое пение арфы. Сердце его сжалось от горькой смутной надежды, и он бросился в библиотеку, чая найти там свою Клэр[3], обожаемую и незабвенную супругу. Сколько раз заставал он ее и в саду, и в общем зале, а летом и на галерее, у окна, играющей на арфе, склоняющей голову и поющей тихим голосом.

В два счета достиг он дальней залы.

И что же?

Клэр?

Неужели Клэр?

Волнение так затуманило его взор, что он видел лишь русую головку, да светлое облако платья. Но вот – она запела. То был совсем другой голос – глубже, ниже и... моложе.

– Вы не Клэр, – пробормотал он.

Музыка и пение прервались.

С изумлением смотрела Ален на исхудавшего, убеленного сединами, иссушенного отчаянием и скорбной тоской человека, находя в нем лишь смутное сходство с портретами в парадной галерее.

– Дедушка Кароль?

Тот прищурился, разглядывая ее в скудно свете свечей.

– Кто вы такая?

– Я Ален. Ваша внучка.

Он медленно покачал головой.

– У меня есть внук Ален, сын моей Жаклин. Подите прочь отсюда. Не издевайтесь над моим горем. Да и не пристало молодой женщине находиться в библиотеке!

– Но я...

– Вон!!!

Слезы застили Ален свет, она бросилась прочь, а добравшись до своей комнаты, ничком упала на кровать и долго рыдала там, и даже окна плакали вместе с ней. Снаружи шел дождь.

Но долго плакать человек не умеет. Вот и Ален вскоре поднялась и обнаружила, что простыни под нею стали алыми.

«Ах, это разорвалось мое бедное сердце!» – в ужасе подумала девочка.

Она свернулась на постели калачиком, закрыла глаза и стала ждать смерти.

Смерть все не шла и не шла, но в конце концов явилась – почему-то в образе ее старой кормилицы Тэмми. Та внесла свечи и всплеснула руками.

– Боже мой! Госпожа моя. Голубка, что ж вы меня-то не позвали?!

– Я умираю, Тэмми. У меня разорвалось сердце – видишь, сколько крови, – и я теперь нынче должна предстать перед Господом. Ты пришла проводить меня?

Однако, к ее удивлению, Тэмми рассмеялась.

– Ну какой же вы еще ребенок, голубка моя! Вставайте сей же час. Я приготовлю вам ванну. А пока вы изволите мыться, старая Тэмми все-все вам расскажет. Да не бойтесь за ваше сердечко, уж оно-то у вас покрепче любого мужского.

Пришлось Ален отложить смерть до лучших времен. Пока она мылась, кормилица все ей объяснила, как умела.

– Какая, в самом деле, я глупышка. Но только знаешь, Тэмми... детей я рожать не могу.

– Это почему это?

– Видно, придется мне стать мальчиком.

– Да как же... – кормилица даже уронила кувшин, и тот с печальным звоном разлетелся по каменному полу на тысячу осколков. – Горлица неугомонная, ну что вы еще удумали?

– Тише, Тэмми, тише. Вот, послушай сама...

Ален рассказала ей про то, как встретилась с дедушкой Каролем, и что услышала от него.

– Я думаю, что он немного лишился ума, но если я стану мальчиком, вдруг ему это поможет?

Тэмми промолчала, но решиться на подобный немыслимый обман не могла и позже все передала графу Сурре. Только, к ее удивлению, тот лишь махнул рукой.

– Уже двенадцать лет я пытаюсь вытащить князя на свет Божий. Если и ее придумка не спасет его, то я уж и не знаю, что поможет моему сюзерену и другу стать прежним.

И решено было так.

Ален забинтовала свою белую грудь, отрезала роскошные косы и надела мужское платье. Все теперь было ей внове – и ходьба, и бег, и седло. Всему пришлось учиться сначала, но она восприняла это с восторгом.

Ей совсем разонравилось быть девушкой – как будто до того она спала, а теперь проснулась и поняла, что все, чем она жила раньше, выдумка, чья-то фантазия про ее жизнь – не более.

Куда как интереснее было с учителями, чем с глупыми подружками, которые кроме как о нарядах, вышивке, да женихах ни о чем не могли думать.

– Дайте мне свою шпагу, – потребовала она месяц спустя у крестного.

Но тот лишь покачал головой.

– Сначала научитесь обращаться с нею.

– Да как же я научусь, если не смогу даже взять ее в руки?!

В нетерпении топнув ногой, Ален направилась на двор, где воины князя тренировались и проводили свой досуг.

– Научи меня обращаться с оружием, – обратилась она к Мерилю, занявшему к тому времени место Жана и ведавшего всеми войсками.

– А ты кто такой будешь, парнишка?

– Я внук Кароля.

– У его высочества нет внука, только внучка.

– Значит, учи меня как любого другого в твоем отряде.

Мериль посмеялся, но все же самолично занялся обучением. И был поражен тому, какой талант проявляет нахальный мальчишка в воинском искусстве и истории. Но особенно удавалось ему фехтование...

Затем настал день, когда Ален всем без исключения велела звать себя Аленом.

Послушались ее приказа не все и не сразу, но постепенно привыкли, поскольку внучка Кароля не только на словах вела себя подобно пареньку, но и в движениях и решениях подтверждала свою правду.

Часть II

Прошло еще два года.

Все и помнить забыли, что у Кароля была внучка, и даже кормилица Тэмми вспоминала о природе Алена лишь время от времени, когда та брала свое.

Наконец Ален решился второй раз увидеться с дедом.

Кароль сидел в кресле, утонув в своем просторном стариковском одеянии и ждал смерти.

Без удивления или узнавания смотрели его глаза на вошедшего.

– Я Ален, дедушка. Ваш внук.

– Сын Жаклин... – взгляд его ожил, оттаял – так быстро исчезает иней с трав, стоит только показаться солнцу. – А что, Ален... Ярко ли сегодня светит солнце?

– Ярко. Снег совсем сошел, и птицы поют.

Ален поспешил отдернуть тяжелые портьеры и распахнуть окна, в комнату хлынули потоки воздуха и света.

– Смотри, дедушка! Погляди на меня.

Кароль смотрел. И не верил своим глазам – так назвавшийся его внуком был похож на Клэр и Жаклин. Как же он мог пропустить столько лет, когда они все это время были рядом с ним? Он окинул взглядом свою комнату. Каким же гадким показалось ему это пристанище грустных мыслей, каким пыльным! И этот затхлый воздух он променял на свежий ветер, а мир – блистательный, великолепный, удивительный мир – на склеп? Как же слеп и глух он был, закрываясь от жизни и зарастая паутиной...

– Вели седлать коней, мальчик. Мы едем на прогулку.

Счастливый, смахивающий слезы радости – Ален понесся прочь. Никогда, кажется, его сердце так не пело.

И хотя Кароль долгое время после того еще не мог подолгу оставаться в седле или помногу ходить, он все же постепенно становился собой-прежним. Вновь появился у него интерес и вкус к государственным делам, еде, женскому полу и охоте на зверя. А граф Сурре с удовольствием и облегчением сложил с себя обязанности регента.

Таким образом, все должны были бы жить долго и счастливо, но людям все время неймется.

Для большинства из них недостаточно бывает каждый день просыпаться и понимать, что нет войны и стихийных бедствий. Так и приближенных Кароля вскоре заинтересовало, почему молодой княжич не проявляет должного интереса к девушкам. Месяц-другой, и вопрос этот уже задавался не только в замке.

Ответа не было.

Тогда Калле, принц по праву рождения, нищий волею судеб, пригретый Каролем из жалости и в память об отце-короле, близком друге и союзнике князя, дал себе клятву – разузнать об этом все, что возможно, и начал следить за внуком своего благодетеля. Разумеется, он делал это из лучших побуждений, поскольку подозревал, что несчастного князя обманывают.

В конце концов он заметил, что каждый месяц Ален по нескольку дней не показывается из своих покоев, и к нему никто не входит, кроме старухи-кормилицы. Калле показалось это странным. И потому он нарочно втерся к молодому княжичу в доверие, однако и вблизи не было в княжиче ничего странного, разве только – что был тоньше большинства юношей его возраста. Но стрелял из лука он лучше иного лучника, а шпагою владел искуснее самого Калле. Многое получалось у княжича ладно, да быстро. Да и как не быстро, когда тяжелым золоченым доспехам предпочитал он иноземные чудные кольчуги.

Неспокойное сердце рано или поздно находит путь к цели.

Случилось им сражаться вместе на турнире, и Ален при Калле выронил пику. Принц поднял ее, и оказалось, что она куда легче подобного оружия других воинов. Выглядела точь-в-точь такой же, а возьмешь в руку – и, кажется, взлетишь, так она неожиданно легка.

Тогда Калле приступился к Алену с расспросами.

– Скажи. Почему у тебя такое странное оружие? Как получается, что оно намного легче другого, на вид такого же?

– Оружие мое выковано великим мастером, принц. Он всю свою жизнь посвятил плавке и ковке, и ему ведомы секреты, о каких другие мастера и не слыхали.

А Калле того мало. Он решил зайти с другой стороны.

– Твои руки, друг. Почему они так малы и нежны?

– Это родовое отличие моей семьи, принц. Обладающие такими руками – прекрасные врачеватели и мудрые летописцы.

Но Калле и тут не может успокоиться.

– У тебя на щеках нет щетины. Сравнить мою кожу и твою – они разные, а возраст у нас одинаковый. Отчего так?

– Это оттого так, принц, что в твоих жилах течет южная кровь, а в моих – северная.

Тверды были ответы Алена, но Калле все равно удалось выведать его секрет, когда он волей случая столкнулся с Тэмми, несущей в стирку простыни. И он вновь пришел к Алену.

– Скажи, друг, отчего каждый месяц ты истекаешь кровью?

– Оттого, принц, что я болен. Каждый месяц возвращается ко мне лихорадка из Желтых земель.

Но Калле не поверил ему.

– Ты девица! – уверенно заявил он.

Нахмурился Ален.

– Что позволяет тебе говорить так? Разве я хуже тебя знаю историю походов? Или, может, хуже тебя владею луком, шпагой, дерусь в седле? Уступаю тебе в беге или в дозоре?

– Это все так. Ты лучше, – отвечал Калле. – Но я готов спорить с тобой, что нет у тебя естественного мужского меча, коим совершаются подвиги не менее славные, чем те, что свершаются на поле брани. Но ты не волнуйся. Я никому не раскрою твоего секрета, если ты согласишься выйти за меня замуж.

Ален рассмеялся ему в лицо.

– Да где ж то видано, чтобы парень на парне женился?!

И ушел к себе в комнату.

А Калле остался, затаив недоброе в мыслях.

Бездумные слова больно ранили Алена в самое сердце. «Не может быть, чтобы в целом свете не было человека, зверя, волшебника или высшей силы, что согласились бы мне помочь», – так подумал он и велел седлать коня. И в час, когда злой нищий принц рассказывал обо всем Сурре, побоявшись сразу идти к князю, славившемуся своею вспыльчивостью, Ален покинул замок.

Калле же совершил ошибку, доверившись графу, поскольку тот приказал немедля схватить наглеца, посмевшего оскорбить кров, принявший его, шпионажем и наветом, бросить его в самую глубокую темницу и наутро казнить. Истинное положение дел по-прежнему скрывали от князя, и граф не желал рисковать.

Но, увы, было поздно.

Как ни искал он своего крестника, не смог найти, и все княжество погрузилось в печаль.

Только Кароль не терял надежды, хотя и ослеп от горя.

«Ничего, – говорил он, – детское сердце жестоко, но чисто. Ален вернется.»

Часть III

Прошло немало дней, уж и реки начали мелеть, а листва на деревьях запылала румянцем от студеных рос и густых туманов.

А Ален ехал и ехал себе, не разбирая границ, по великолепным наливным лугам и светлым звенящим рощам, по плавным холмам и болотам, всем в кислице и хвощах, пока не заехал в такую глушь, что совершенно сбился с пути. Окружали его коряги, да зловещие ели, сень которых холодила кровь.

Уже темнело, и ему очень не хотелось заночевать в этом странном месте в полном одиночестве, где и коня нечем было накормить. Но вдруг промеж деревьев мелькнул огонек, затем – вот же, снова! – послышались дикие вольные напевы, протяжный плач скрипки, и княжич вскоре выехал на поляну.

Оказалось, что среди леса расположился на отдых табор. Смуглые веселые цыгане сновали туда и сюда, обустраивая стоянку. Нашлась и дорога. Где цыгане – там всегда дорога.

Хотя учителя и воспитатели всячески предостерегали от цыган, говоря, что все они обманщики и воры, Ален все же решился просить у них приюта. Не будем забывать – ведь ему было всего восемнадцать зим, и он никогда еще не покидал пределов замка и, кроме выходки Калле, не сталкивался еще с человеческой злобой и хитростью.

Он направился прямо к высокому чернобровому и черноглазому мужчине, полагая его главным, поскольку он всем заправлял, представился ему как сэр Ален из Соля и попросил разрешения разбить лагерь рядом с их стоянкой.

Мужчина махнул рукой в сторону самой большой кибитки.

– Ступай к маме Мичел[4]. Если она тебя примет, то и остальные не погонят.

И Ален пошел в указанном направлении.

Мичел оказалось лет сто на вид, но все зубы у нее были целы, а белые глаза пронизывали душу насквозь. Еще прежде, чем Ален достиг ее передвижного дома, она изнутри позвала его.

– Входи, Ищущий.

Он вошел. И первым, что он увидел, была прекрасная девушка в богатом платье.

Мичел захихикала в своем углу, и смех ее напоминал одновременно скрип несмазанной телеги и карканье ворона.

– Наконец-то вы встретились. Как зовут тебя, Ищущий?

– Ален, внук Кароля.

Оказалось, что солгать этой старухе куда сложнее, чем сказать правду.

– Ален, сын своей матери, вот твоя спутница, Шарли[5], дочь своего отца.

Отныне вам по пути. Ешьте сегодня с нами. Танцуйте и пойте с моими детьми. Но спите вне круга табора. Завтра ваш путь укажет восход.

Ален удивился.

– Почему я должен поступить по твоему слову?

– Мы ждали тебя здесь. Ты пришел. Мы – дети дорог, верны им всю жизнь от рождения и до перекрестья. Мы идем туда, куда ведет нас путь. И приходим туда, куда он приводит. Еще вчера не было дороги, кроме той, какой мы пришли, а теперь она тянется в обе стороны. Наша встреча – судьба.

Ни слова больше не сказав, Мичел вышла.

– Ну, здравствуй, – сказала поименованная Шарли.

Больше они не успели ничего друг другу сказать: их позвали к общему костру.

Ален и Шарли ели, пили и танцевали вместе со всеми и ушли в шатер княжича, когда взошла луна. А следом за ними вошла старая Мичел. Она протянула каждому по талисману. Алену – небольшой нож, Шарли – деревянный челнок.

– Разденьтесь нынче же. И поймете через то, почему свел вас путь.

– Раздеться?

Ален в недоумении посмотрел вслед Мичел.

– Рассказать друг другу свои души.

Шарли повернулась к нему спиною.

– Задерни полог.

Пока княжич выполнял ее просьбу, Шарли сбросила с себя одежды, и когда Ален обернулся, увидел, что с ней случилась удивительная перемена. Тонколицый, с фарфоровой кожей, да длинными волосами – такими густыми и волнистыми, каким позавидовала бы любая женщина, в нижних юбках – но вне сомнения, перед княжичем стоял юноша.

Видя замешательство Алена, он улыбнулся.

– Полагаю, и над тобой природа сыграла ту же шутку, что со мной?..

Справившись с удивлением, княжич только молча кивнул.

– Я давно с цыганами. Мы встретились в Закатных землях. Я искала там одну колдунью.

– Колдунью?

– Ее прозвали Красной Ведьмой. Говорят, что ей ведом секрет: как изменить природу человека.

– И это в самом деле так?

– Не знаю. Ее давно уже никто не видел. Ходят только слухи, что она удалилась на Железную гору и живет там в полном одиночестве.

– Если все так, как ты говоришь, то я хотел бы поехать с тобой.

– Я буду признательна тебе за компанию. Вдвоем легче.

Они улыбнулись друг другу, и каждый уже знал в своем сердце, что они друзья, потому что дружба начинается с правды, улыбки и единой цели.

Путники покинули табор, как и было им сказано, на рассвете и направились навстречу восходу.

А чтобы сделаться менее заметными, пришлось одеть Шарли в мужскую одежду. И хотя видно было, что ей неуютно, ничего нельзя было поделать: девушка в дорогом платье и верхом – отнюдь не самое привычное зрелище на дороге.

Поначалу пришлось им ехать в одном седле. Затем в селении у опушки Ален купил ладную послушную кобылку, и дальше они уж ехали поврозь, но все равно рядом.

Время летело для них незаметно. Кажется, не осталось ничего, о чем бы они не говорили. Делились и детскими воспоминаниями, и надеждами, и страхами, и разочарованиями. Шарли была из бедной семьи, рано потеряла родителей и жила с родственниками. А убежала из-за того, что ее привычки невозможно было скрывать долгое время. С тех пор она много скиталась по земле в поисках Красной Ведьмы, пока не встретила цыган. Те пригрели ее, одели и научили актерской игре и музыке, шитью и прочему рукоделию. Шарли была неграмотна, но умела предсказывать погоду и ставить хитроумные ловушки для птиц и мелкого зверя. Тем они и жили в дороге, когда у Алена закончились деньги.

– Ах! – воскликнула Шарли однажды. – Как я мечтаю стать настоящей женщиной, выйти замуж и подарить любимому много детей!..

Ален покачал головой. Ему с такой же силой хотелось быть мужчиной, а не только лишь казаться таковым...

И вот достигли они леса – еще более темного и страшного, чем те, в каких им прежде доводилось бывать.

Навстречу им из этого леса ехал на дрожках крестьянин. Увидев, что двое статных и красивых молодых людей направляют своих коней по тропе, уводящей от дороги в лес, заговорил с ними. Он рассказал, что в лесу живут разбойники и не стоит въезжать в их лес ночью, поскольку именно тогда они орудуют на дорогах.

– Переночуйте у меня в амбаре, – настаивал крестьянин. – А назавтра по свету спокойно проедете, пока разбойники будут спать.

Решили, что так и сделают.

Но пока они ели, да укладывались, хитрый крестьянин послал со своим сынишкой в лес весть, что у него остановились двое красивых, богатых и явно знатных молодых путешественников. Разбойники платили ему немалые деньги, если он выдавал им путников, за счет которых можно было так или иначе поживиться.

Вот как получилось, что в полночь явилась вся разбойничья шайка и сразу же сунулась в амбар, где ночевали друзья.

Только Шарли, конечно, не поверила крестьянину, поскольку была куда опытнее своего спутника, успела услышать шум и спрятаться в пустых коровьих яслях, мудро рассудив, что спасти кого-то легче, оставаясь на свободе. Когда же проснулся Ален, было слишком поздно. Его скрутили, натянули на голову мешок и повезли в чащу.

Дождавшись, пока все утихнет, Шарли вышла и столкнулась носом к носу с их двуличным хозяином, который никак не ожидал этой встречи и вышел во двор помочиться. Попятившись, он собрался звать на помощь, но тут его горло сдавили пальцы давешнего гостя, и сила в них была немалая.

– Ты знал?! – прошипела Шарли. – Говори, хуже будет...

Крестьянин сказать ничего не мог, уж очень крепко его горло стиснула эта рука. Он только кивнул.

– Жалкий предатель... Ты нарушил законы гостеприимства. Так прими мой ответный дар.

Сверкнула сталь, и мужское естество крестьянина шлепнулось наземь.

Тот хотел было заорать от боли, но Шарли мрачно усмехнулась.

– Не вздумай, если не хочешь, чтобы туда же отправился и лживый твой язык.

Потом Шарли переоделась в женское платье, перевязала лошадям копыта мешковиной и сеном, подожгла амбар и ушла с лошадьми и поклажей в лес.

Луны в ту ночь не было, но разбойники так шумели, привыкнув к своей безнаказанности и радуясь добыче, что ей удалось без труда догнать их и следовать за ними до самого их убежища, оставаясь незамеченной.

Часть IV

Добрались разбойники до своего логова, радуясь, представляя, как за знатного наследника потребуют выкуп, да споря, кому за ним ехать. Ален сидел-сидел, слушал-слушал, а затем возьми и спроси, что те делать будут, если никакой он не знатный принц и даже не бастард и не принесет им никакого выкупа.

– А тогда мы отведем тебя на поживу Красной Ведьме с Железной горы! Или ты к ней и ехал девчонку какую приворожить? – расхохотался атаман, и люди его – вместе с ним.

Неожиданно хрупнула ветка.

Атаман насторожился, и, повинуясь его знаку, один из разбойников волчьей тенью метнулся в темень лесной сени. Вскоре оттуда донесся его голос.

– Атаман! Да тут девчонка!

Затем он и сам явился, ведя за локоть потупившую бархатные свои очи Шарли. Ален стиснул зубы и молчал: плохо будет, если кто догадается, что они знакомы.

– Что же... Коли твой спутник сбежал, то вместо него дорога подарила нам потеху.

– Атаман... – вдруг промолвила Шарли, и от этого голоса у всех, даже у Алена, по спинам побежали мурашки, да волоски на руках-ногах встали дыбом. – Дозволь сказать.

– Смотрите-ка. Диво дивное: лань заговорила.

Разбойники вновь засмеялись, но Шарли это не смутило. Она подошла и шепнула что-то атаману. Тот довольно улыбнулся и одобрительно шлепнул ее по заду.

– Вот что. Сегодня с нею развлекаюсь я, а завтра – ваша очередь. Согласны?

– Согласны! – один за другим взревели разбойники и один за другим потянулись к общему костру, оставляя пленника, атамана и ночную гостью в одиночестве.

Ален только молча молился Богу, уповая на то, что Шарли знает, что делает. Ведь если атаман обнаружит, как его надули, он разозлится. А был он с виду так могуч, что одной рукой мог, пожалуй, сшибить с ног лося.

Шарли же только незаметно подмигнула своему другу, а затем распустила тесемки на атаманских штанах, стащила их и начала творить с его мужским достоянием нечто такое, от чего лицо Алана запылало, и он поспешил отвернуться.

Лишь когда утро позолотило верхушки сосен, лагерь окончательно затих.

Тогда Шарли оставила спящего разбойника и тихонько подобралась к Алену. Прижав палец к его губам, она достала из-за корсажа кинжал и перерезала путы.

– Самое время бежать, – шепнула она. – Сними сапоги и следуй за мной.

Когда проходили мимо атамана, тот громко всхрапнул, и у Алена едва душа в пятки не ушла. Он крепче сжал свой нож (тот был спрятан в голенище сапога, и его не нашли, да и не особо-то искали), приготовишись задержать врага, пока Шарли будет убегать. Но мужчина лишь сладко потянулся, почесал промеж ног, обнял плащ Шарли и перевернулся на другой бок. Протяжный храп и вовсе заглушил их легкие шаги.

За поворотом много дальше по дороге ждали их стреноженные кони. Друзья вскочили в седла и отправились в глубину леса.

Очень нескоро решился Ален задать вопрос.

– То, что ты делала там... Зачем? Тебе же наверное было противно...

Шарли звонко рассмеялась.

– Нет, Ален. Не тревожься об этом.

Алену не очень-то и хотелось об этом говорить. Он торопливо рассказал, что разбойники говорили о Красной Ведьме и о том, что дорога, по которой они ехали, видно вела к ее дому.

– Так значит, она все-таки существует. Вот и хорошо.

Далее они ехали в полном молчании. И чем дольше они молчали, тем ближе становилась Железная гора.

Потом лошади отказались идти дальше, и им пришлось оставить их и пойти пешком.

Чем выше они поднимались, тем холоднее и бесприютнее становилось вокруг. И вот уже тропу скрыли лед и снег. Ален снял с себя плащ и набросил его на дрожащую Шарли. Та совсем выбилась из сил и еле плелась, ступая в следы Алена. Но дул такой ветер, что даже это не помогало. А ветер, к тому же, все крепчал и в конце концов стал обрушивать на них целые горы снега.

В конце концов, Шарли поскользнулась и едва не сорвалась в пропасть.

– Вернемся! – жалобно крикнула она склонившемуся рядом Алену.

– Нет. Если сдадимся сейчас, продолжим отступать и впредь. Мы сами выбрали этот путь.

И хотя ему было очень тяжело, он подсадил Шарли к себе на спину, потому что сама она не могла больше идти, и двинулся дальше, упрямо сцепив зубы.

Замерзшие, полуослепленные вьюгой – они одолели перевал. К их удивлению, вершина горы оказалась вогнутой наподобие чаши. И в этой ложбине было тепло, сухо и тихо. А на другой ее стороне, как прекрасное видение, стояла под защитой трех огромных валунов неприметная хижина.

Шарли лишилась чувств и соскользнула со спины Алена. Он наклонился, взял ее на руки и из последних сил добрался до двери. Княжич успел только постучаться, когда выдержка ему изменила, сраженная голодом, усталостью и холодом, и он рухнул на колени там же, у порога.

Им снился сон – один на двоих.

... как шли по солнечной долине. Каждая травинка, и каждый кустик, и всякий цветочек кивали им. Вокруг мелькали бабочки, но две из них – больше и ярче других и формою крылышек совершенно отличаются от своих подруг. Так они летали и играли друг с дружкою, пока не налетел шквал. Он измял одну из бабочек, швырнул оземь, и она лежала, жалобно раскручивая и скручивая хоботок. Вторая бабочка села рядом и обняла первую лапками, а затем подхватила и унесла с собой...

Ален очнулся, открыл глаза и пораженно уставился на деревянные балки, с которых свешивались пучки трав и глиняные бутылочки, силясь понять, где он и как удалось ему попасть сюда. Но от усталости все никак не мог собрать обрывочные воспоминания воедино.

А произошло вот что.

Пока молодые люди лежали в беспамятстве, дверь хижины отворилась, и оттуда вышла красивая молодая девушка. Нисколько не удивившись столь неожиданному подношению гор, она быстро внесла их в дом одного за другим, что, казалось, не составило для нее никакого труда. И пока варились на огне снадобья и курились травы, ее верный друг – черный кот – умыл иссеченные снегами и ветрами лица путников и согрел их своим горячим телом.

Семь дней и семь ночей спали Шарли и Ален.

И все семь дней и семь ночей ухаживала за ними девушка. А большой черный кот помогал ей.

И вот Ален очнулся.

– Долго же ты спишь, путник, – насмешливо сказала девушка и подала ему воды в кувшине.

Ален приник к нему и пил, пил, пил – так долго, что казалось, никогда не напьется. Да и как было оторваться от воды – столь чистой и свежей? С каждым глотком в него словно вливалась новая жизнь. А поданная вслед за тем каша показалась ему вкуснее самого изысканного блюда с княжеского стола.

А там и Шарли пришла в себя, и ее точно так же напоила и накормила их странная хозяйка.

Сытые и немного осоловелые – они смотрели друг на друга и улыбались. Девушка не мешала им. Ей принадлежало все время мира.

Наконец, Ален опомнился и перевел взгляд на приютившую их. Туман, застилавший его взор, к тому времени рассеялся, и увидал он, что девушка эта сказочно хороша собой, но вовсе не так уж молода. Глаза ее были мудры, а взгляд тяжел. Платье на ней было диковинное: то горело темным багрянцем, как умирающие угли, то вскидывалось кумачовыми сполохами драгоценных камней из горных глубин; виделось в нем не то рассветное небо, не то зарево волчьей луны. И только теперь начал он понимать, кто же она такая.

– Так ты, должно быть, и есть Красная Ведьма?

Девушка покачала головой.

– Я Ирмина[6]. А та, о ком ты говоришь, была моей бабкой.

– Так значит, мы зря пришли сюда? – опечалилась Шарли.

Ирмина долго вглядывалась в них, а потом покачала головой.

– Совсем не зря. Вы повстречали в пути друг друга.

– Но мы...

Девушка жестом велела Алену замолчать.

– Я знаю вашу печаль. Но никому не под силу превратить мужское тело в женское и наоборот. Можно отрезать там, приставить в другом месте, но это не сделает мужчину женщиной, а женщину мужчиной. Да вам это и не нужно. Ваше путешествие – лучшее тому доказательство. Жаль, что люди больше склонны слушать то, что у них тут, – она коснулась пальцем виска, – и совсем разучились слышать то, что у них здесь, – она коснулась груди. – Потому что, когда не знаешь, кто перед тобой, надо спрашивать не голову – голову можно обмануть, сердце – никогда.

Ален и Шарли переглянулись. Не такого они ожидали, когда шли сюда. Но каждое слово Ирмины все равно западало им в душу.

– Впрочем, кое-чем я могу вам помочь. Сначала ты, Ален. Идем со мной.

Они вместе вышли из хижины.

Ирмина показала Алену несколько трав. Из них он узнал лишь крапиву, остальные были ему неведомы, а называла их Ведьма на чужом языке.

– Взвар из этих трав поможет тебе справляться с обычным женским недомоганием. И хотя вряд ли вовсе избавит от него, но ты сможешь больше не прятаться и даже сражаться во время своей луны.

Затем они вернулись, и Ирмина скинула с себя платье, оставшись нагой, и протянула его Шарли.

– Носи его. Оно соткано из женской крови, лучей закатного солнца и языков пламени. Ему не страшны ни лезвия, ни огонь, ни вода. Ты будешь желанна, любима и счастлива. Кстати, счастье твое не так далеко, как кажется.

Она повернулась к ним обоим, ничуть не стесняясь своей наготы – прекрасная, словно горная река. И столь же коварно-немилосердная.

– Вам пора уходить. Здесь вам нечего больше делать. Никому не говорите, что видели меня, и что я помогла вам.

С этими словами она исчезла с их глаз вместе со своим котом.

Часть V

Обратный путь показался им не в пример легче и короче. Не то ветер утих, не то они отдохнули и набрались сил, а скорее все вместе. Когда спустились они с Железной горы, обнаружили, что лошади их никуда не убежали и ждали все это время у дороги.

– Ален... А как же мы будем возвращаться? Там же разбойники.

– Господь миловал. Может, и в этот раз обойдется.

– А как ты думаешь, что она имела в виду, говоря, что мое счастье близко?

Ален пожал плечами.

И вышло по его словам. Все обошлось.

Не оказалось на старом месте и следа разбойничьего пристанища. Лишь у погасшего костра сидел атаман, мрачно глядя перед собой. Заслышав конскую поступь, он поднялся и заступил им дорогу.

– Вот и вы.

Ален спешился, выхватил из ножен шпагу и заслонил собой Шарли.

– Опусти свой прутик, малый. Я вас ждал не для того, чтоб сквитаться.

Недоумение Алена отразилось на лице Шарли, как в зеркале.

– Я... ее вот ждал, – атаман отчего-то сел голосом и вроде даже покраснел. – Дорога-то одна, а дальше Железной горы ходу нет.

Шарли с интересом глянула на него, и неожиданная улыбка тронула самый краешек ее рта.

А атаман вдохнул побольше воздуха, словно собирался прыгнуть в омут.

– Будь моей.

Алену вдруг сделалось смешно. Шарли против этого человека-горы была все равно что тростинка перед медведем, тот мог взять свое силой, а вместо этого мялся и краснел, как деревенский простак на смотринах. Впрочем, он был воспитанным юношей и сдержал не только смех, но и улыбку.

Шарли же тем временем и сама словно смутилась и уставилась в землю под своими ногами.

– Но я... Я же... не...

Атаман криво усмехнулся.

– А то я не заметил. Но для меня ты всегда будешь прекраснейшей из подруг. Потому что у тебя самая женская душа изо всех женщин.

– Обещаешь так думать даже через много лет?

– Обещаю.

– У нас не будет детей.

– Мы возьмем найденыша.

– Люди будут говорить...

– Я найду, как заставить их замолчать.

– Ты лучше сказал бы даме, как тебя зовут, – хмыкнул Ален.

Атаман бросил на него волчий взгляд.

– Аможер[7].

– Отчего же так прозвали тебя? За ратные дела или за другую доблесть ?

– Хватит, Ален! Атаман. Я буду твоей. Но сперва мы должны завершить наш путь.

И дальше они ехали уже втроем.

Аможер рассказал, как разогнал своих людей, как пришлось ему биться с самым упрямым. В завершение рассказа он неловко улыбнулся:

– Я уж было решил, ведьма вас сварила в котле и съела...

Ален и Шарли переглянулись и прыснули со смеху.

До самого Соля не встретили они никаких преград на своем пути.

В замке князя заранее прознали об их приближении.

Кароль, постаревший и ослабевший, тепло обнял Алена, ласково укорил за то, что никому не сказался, что уезжает.

На следующий день в честь возвращения княжича устроили большой пир.

А утром Аможер и Шарли обвенчались...

Эпилог

Все кончилось хорошо, но Алену не сиделось на месте. Какая-то смутная тоска владела им безраздельно, и он не находил себе места. Не увлекали его больше ни любимая прежде музыка, ни друзья детства – книги.

Вскоре его вновь позвала дорога, и он уехал.

Быстро пошла о нем молва, что он женат на дороге. И люди прозвали его Странствующим Князем.

Но он всякий раз возвращался, когда был нужен своей стране.

В последний же раз вернулся не один, а с чужим черноволосым и черноглазым юношей, чрезвычайно сведущим в лошадях.

Больше он уж не отлучался никогда надолго, хотя его прозвание так и осталось за ним до конца жизни. Кароль вскоре скончался, и Ален занял его место, а советниками своими поставил Сурре, Аможера и юношу, с которым вернулся из последнего путешествия и с которым был неразлучен.

Ален не оставил по себе наследника, и после его смерти Соль долго еще раздирали смуты.

Но это – совсем другая история.

февраль – март, 2009
доработка: сентябрь, 2009

[1] франк. – «песнь счастья».

[2] фр. – согласие

[3] фр. – свет

[4] иск. от англ. и фр. цыганск. – божья близость

[5] фр. – мужество, герм. – смелость

[6] Значение и происхождение имени: имя происходит от названия древнегерманского божества Ирмина (Германа), легендарного родоначальника сакского племени гермионов. По всей видимости, речь идет об общем для всех арийских народов божестве: в Ведах Ирмину соответствует Арьяман (Ариман), у южных славян – божество плодородия Герман или Яриман (Ярило). Первый слог имеет значение "благородный, истинный, жизненный".

[7] (фр.) – work-spear