Ветер дует с окраин, а нам всё равно,
Ветер дует с окраин, а нам уже всё равно.

Сплин

Белыми нитками

– Поговорим сегодня о дожде. Что такое дождь для вас? Просто капли воды, или, быть может, россыпи ярких жемчужин, слёзы Снежной королевы? У меня, например, с дождём связано много приятных воспоминаний, а у вас? Если вам есть что рассказать нашим радиослушателям, то просим вас звонить по номеру 345-56-76, мы ждём интересных рассказов, а за самый душевный рассказ даём приз! Звоните прямо сейчас и получите, наконец, путёвку в Египет, а то перегорит!

– Не перегорит, зальёт дождём, – усмехнулся я и помешал подгорающую на плите картошку. Никогда не умел жарить картошку, но когда мама уезжала, приходилось как-то выкручиваться.

По радио поставили песню «Майский дождь». За окном тоже лило как из ведра, весьма актуальная тема. Я протянул руку на улицу и поймал несколько капель. Шуршали шины, пахло скошенной травой и озоном. Летом в городе было хорошо, даже если просто смотреть из окна.

Из-за угла дома вывернули трое. Я сразу узнал их по чёрным кожаным курткам – святая троица, как любили называть их бабули, просиживающие на скамейках в перерывах между сериалами. Два брата Акимовых и Костя. Фамилия у него была сложная, нерусская, поэтому я до сих пор её толком не знал. Да и по сути, в фамилии этот человек не нуждался. Достаточно просто было услышать «Костя из третьего подъезда», как становилось понятно, о ком идёт речь. Святая троица была футбольными фанатами, вполне европейского склада мышления – дрались за любимую команду направо и налево, не щадя живота своего. Интересно, что бы сделали Спартаковцы, узнав, сколько рёбер и носов было сломано за них? Скорее всего, по головке бы не погладили. Но там своя пьянка, а здесь своя. Дело чести. Но я никогда не иронизировал на тему святой троицы, я, как и все жители нашего двора, старался обходить их стороной и ни с кем не обсуждать их методы, и не только потому что не любил футбол, но и в силу других обстоятельств. У святой троицы было много принципов, кроме футбольного фанатства. И я в них не вписывался.

Впереди, спрятав руки в карманах широких джинсов, шли Акимовы, коренастые, коротко стриженые, почти клоны, хоть и не близнецы. Чуть позади них – Костя, разговаривал по телефону, активно жестикулируя. Он был выше братьев на целую голову. Тёмная кожа в сочетании с белыми, коротко стрижеными волосами придавала ему крайне свирепый вид норманнского завоевателя, а извечные синяки и ссадины – окончательного отморозка. В школе он появлялся только по праздникам, но как-то умудрялся сдавать зачёты и не задерживаться в классах. Он был на два года старше меня, и следующим летом должен был выпускаться. Учителя пророчили ему колонию, а я всё думал, знал ли об этом сам Костя. И если знал, то как к этому относился? И каково это, быть вне правил по собственной воле?

Я же с первого и до девятого класса считался ботаником, хотя сам уже вспомнить не мог, когда последний раз учил уроки дома. Всё успевал делать в школе, на переменах, просто быстро схватывал, а вечерами ходил учиться играть на гитаре, и ещё на плавание, и на фехтование, и даже на йогу. Мама старалась занять всё моё свободное время, а я был не против: мы боролись с моим психологическим недугом. Так мы с мамой называли Серёжу. И вполне успешно боролись, а потом мама уезжала в очередную затяжную командировку, и недуг был уже тут как тут, звонил в дверь, заходил, как к себе домой, что-то с собой приносил, говорил, говорил, он всегда много и красиво говорил, и тогда я уже не мог с ним бороться.

До восьмого класса я думал, что это просто такой склад характера, психики, в конце концов, просто придурь. И я свято верил в то, что стоит только появиться в моей жизни симпатичной милой девочке, которую я смогу полюбить, как всё пройдёт, и меня не будет бросать в дрожь всякий раз после того, как кто-нибудь из одноклассников случайно прикоснётся ко мне на уроке физкультуры. Но после того как появилась эта девочка, дочка маминой хорошей подруги, я понял, что это уже неизлечимо. Катя была предельно милой, золотые кудри, большие глаза, пухлые губы, ангельский характер – она была на год меня старше и раскусила в два счёта, поймав всего лишь один взгляд, невзначай брошенный на официанта в смешном переднике. В тот день мы впервые поговорили об этом открыто, и я понял, что моя проблема неразрешима, с ней нужно просто примириться и найти какой-нибудь вариант. Катя же и нашла этот вариант. Звали его Сергей. Мой личный домашний ад.

С ним всегда было больно и одиноко. Но честно. Я становился собой, и мог не врать, что такой же, как все. Я другой, совсем другой, такой же, как Сергей. Нас двое. Пусть на два часа в неделю, но всё-таки у меня были эти два часа покоя и настоящей, моей жизни, без притворства. Поэтому я не мог порвать с ним, несмотря на все увещевания матери, слёзы, просьбы. Иногда мне казалось, что она смирилась и просто по инерции хочет что-то сделать для меня ещё, попытаться исправить. Но материнское сердце не обманешь, и постепенно высохли слёзы, стихли просьбы, и мы примирились с данностью. Каждому своё.

Сергей всегда курил, лёжа в постели, смотрел в потолок и молчал. Я тоже молчал, я едва мог дышать в его присутствии. Таковы правила, других я не знал.

– Ты всё ещё играешь на гитаре? – спросил он вдруг, скользя рассеянным взглядом по комнате.

– Да, – тихо ответил я.

– Сыграй, – голос его, низкий и немного грубый, всегда звучал командно. Я приподнялся с кровати и потянулся за шортами. Сергей перехватил мою руку и остановил. – Так сыграй.

Впервые меня охватил стыд перед ним. Жуткий, животный страх. Я для него никто, просто объект, один из многих, с кем он спит. Он меня не видит, не ценит, не знает.

Я сыграл что-то лёгкое, кажется, «Зеленые рукава», пальцы дрожали под его пристальным сальным взглядом. Я чувствовал, как медленно, с каждым новым тактом, погружаюсь в его личную грязь. Это ли было моим покоем? Чужая грязь, на два часа становящаяся и моей.

– Возбуждает, – хмыкнул он, когда я доиграл, а он затушил сигарету. – Я опять хочу тебя. Убери гитару.

Три года разницы – целая пропасть. Я никогда не мог ему отказать, и знал, что так будет всегда. Конечно, можно было бы выставить его вон, заняться учёбой, спортом, ещё чем-нибудь, и каждый день, просыпаясь с утра, уверять себя, что всё в порядке, что всё нормально, бесконечное враньё... я не хотел врать себе. И Сергей мне этого не позволял. Кровать скрипела, он всегда стонал громко, я же молчал, терпел, ждал – всё честно. Я такой и получаю то, что моё, по праву. В церкви, куда каждое воскресенье ходит мама, это считается смертным грехом. Не так уж и неправы мамины религиозные адепты. Это ад, минута за минутой, унижение, отчаяние, вымученное удовольствие, простыни, пахнущие стиральным порошком и его яркий цитрусовый запах, смешанный с запахом пота и похоти. Смертный грех и наказание одновременно, красные маки на простыне, а они что-то там говорят о далёкой преисподней.

– Святая троица опять кого-то вчера избила, говорят, одного парня даже в больницу увезли, а Косте прислали повестку в суд, – Паша, мой одноклассник и сосед по парте, знал все самые свежие сплетни. Его бабушка каждый день сидела на лавочке и в стужу и зной, улавливая малейшие колебания воздуха, уж не говоря о живой информации. Обо мне же она не знала, пожилые люди жутко смущались этой темы, поэтому не обсуждали. Иначе бы непременно сложили два и два и получили правильный ответ. Дело времени.

– За что избили? – без аппетита дожёвывая рыбную котлету, спросил я. С самого утра в голове стоял туман, и двигаться было трудно, словно в бассейне с водой. Я ещё вчера чувствовал себя паршиво, но Серёжу это не остановило. Во-первых, он долго добирался до нашего района, а во-вторых, никто ещё не занимался с ним сексом при высокой температуре. И ему это очень понравилось, несмотря на то, что периодически приходилось приводить меня в чувство.

– За то, что что-то там сказал про бабулю Кости. А ты знаешь, он за свою бабулю любому голову открутит, – с восхищением проговорил Паша и, открыв сумку, достал из неё новенький красно-белый шарф. – Вчера купил.

– Тебе нравится «Спартак»? – я так и замер с недожёваной котлетой во рту.

Паша смутился и быстро спрятал шарф обратно в сумку.

– А что? Хорошая команда, – пробубнил он, стушевавшись.

Нет, Паша был не единственным, кто после историй с избиением покупал себе такие шарфы или футболки, начинал ходить на футбол, интересоваться командой, свято верил в победу «Спартака»... в справедливое отмщение. Святой троицей восхищались, все хотели бы с ними дружить, особенно с Костей, покровительство такого человека многого стоило. Хотя никто себе в этом не признавался, но этим желанием был пропитан весь воздух нашей школы. Я как дикое животное чувствовал этот тонкий острый запах готовности встать под флаги святой троицы, потому что боялся Кости, как чёрт ладана и даже издалека старался не смотреть в его сторону, не говоря уже о том, чтобы поздороваться на улице.

Но футбол я всё ж таки не любил, и тех, кто причиняет боль, тоже.

Дома было тихо. На кухне мерно тикал будильник, где-то у соседей сверху шумела вода, сбоку – разговаривал телевизор. Коробка на коробке – панельный высотный дом на окраине Москвы. Огромный конструктор лего для чьей-то весёлой, а быть может, и не очень весёлой игры. Телевизор замолчал, заиграло радио. Опять запели что-то про дождь. Я лежал на диване, в темноте, и пытался заснуть. Голова болела так сильно, что от боли подташнивало. Таблетки не помогали. Мой организм настолько привык к обезболивающему, что устал его воспринимать. Да, глушить нервные окончания было бесполезно, нужно было устранять причину. Но о ней я старался лишний раз не думать.

Я медленно поднялся с дивана, оделся и вышел на улицу в надежде найти облегчение в весеннем прохладном воздухе.

Перед нашим домом располагалась детская площадка. Уже давно стемнело, поэтому там было пусто. Я присел на поскрипывающие качели и слегка оттолкнулся ногами. Напротив горел жёлтыми окнами мой дом. В окнах десятого этажа было темно. Там я был всего пять минут назад, в своём мире, в маленькой коробочке, и только головная боль, как сиделка, присматривала за мной. А теперь я здесь под вечным небом и боль чуть отступила. Пахло свежестью и надеждой.

– Костя, тут занято, – раздался сзади детский обиженный голос. – А ты говорил...

– Сейчас я попрошу дать тебе покататься, Лена, не хнычь только.

– Не буду.

Я уже знал, кого увижу, когда обернусь, поэтому не спешил. Первым порывом было вскочить и побежать, не оборачиваясь, но я себя одёрнул. В конце концов, бить меня никто не собирается. Присутствие ребёнка несколько успокоило моё взбесившееся от страха сердце.

– Я уже ухожу, – выпалил я первым, столкнувшись взглядом с тем самым легендарным Костей. В тусклом свете единственного фонаря его лицо казалось ещё суровее, чем днём. Так и есть, норманнский завоеватель-отморозок.

– Да она только на пять минут, вечно чего-нибудь захочет, а потом передумает, – Костя слегка улыбнулся и, не обращая внимания на мою заторможенную растерянность, повернулся к девочке лет пяти, которую держал за руку. – Ну, садись. Если заноешь, тут же отведу домой.

– Не заною, – активно замотала она головой и попыталась сама забраться на качели, но ничего не вышло. Костя легко подхватил её и усадил.

Я отчего-то помялся около качелей, словно ожидая приказа удалиться, но поскольку его не последовало, сам развернулся, чтобы уйти. Моя миссия – освободить территорию – была выполнена.

– Зажигалки не найдётся?

Костя раскачивал качели и одновременно рылся в карманах джинсов, но, очевидно, так ничего и не нарыл.

– Да, есть, – нашёлся я и протянул ему зажигалку Серёжи, которую он оставил вчера на кухне.

– Спасибо, – вновь улыбнулся он. Я опять опешил. Никогда бы не подумал, что он так часто улыбается. – У Ленки зубы болят, вот и гуляем по ночам.

– А к стоматологу если отвести? – логично предложил я, немного осмелев. В конце концов, даже самые отпетые отморозки всего лишь люди, которые гуляют, курят, катают на качелях детей.

Костя хмыкнул.

– Так лечить-то ещё нечего, растут только ещё.

Я почувствовал, что краснею. Действительно, ей же лет-то всего ничего, какой стоматолог.

– Сестра? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить. Домой идти расхотелось. Что-то было притягательное в этой ночной беседе. Или в крутом Косте из святой троицы, раскачивающем детские качели.

– Да, Ленка.

– А сколько ей?

– Летом шесть будет. А у тебя есть братья или сёстры?

– Нет, я один.

– Сочувствую, – искренность в хриплом голосе обрадовала меня. Быть может, не всё ещё потеряно, и Костя не такой уж и отморозок, как я всегда думал. – Не скучно одному?

Я пожал плечами и вновь посмотрел на чернеющие окна квартиры. Можно ли назвать скукой то чувство противопоставления себя всем окружающим? Скорее всего, нет. Это другое.

– Нет, не скучно. Я занимаюсь во всяких секциях, поэтому редко бываю дома.

– Ах да, ты же ботаник, – мягко подколол Костя и тут же добавил, – моя бабуля постоянно тебя в пример ставит.

– Меня?

Я всегда думал, Костя и имени-то моего не знает, а оказывается, в его семье меня даже обсуждают. Это открытие наполнило меня лёгкой эйфорией и чувством гордости.

– Ага, так и говорит, вон посмотри на Димку Васильева, какой хороший мальчик, а ты... – Костя замолчал, с чувством шмыгнул носом и махнул рукой, сжимающей сигарету. В темноте летнего воздуха огонёк фильтра описал дугу, я жадно проследил за ним.

– А ты оболтус и тупица, – нараспев, закончила за него Ленка и, довольная собой, широко улыбнулась.

Я засмеялся, не сдержавшись. Маленькие дети очень непосредственны. Взрослым есть чему у них поучиться.

– Ах ты заноза! – угрожающе цокнул языком Костя. – Ябеда, солёный огурец.

– Сам огурец, – показала Ленка язык, на что я опять рассмеялся. По всей видимости, моё присутствие делало её смелее с братом. Хитрюга.

– И вот так постоянно ругаемся, заколебала в доску, – повернувшись ко мне, сказал Костя и, подхватив сестру, ловко перекинул через плечо. – Руки как ледышки, пора домой.

– Сам ты огурец! – вновь повторила Ленка и засмеялась от щекотки. – Костя – огурец!

– Ленка – засранка, противная девчонка, никто с ней не будет дружить, потому что она обзывается.

Так, под непрекращающийся поток взаимных подколов мы дошли до моего подъезда. Я бы хотел, чтобы он был на краю света, и идти до него нужно было много-много дней – так уютно мне стало вдруг. Костя остановился и опустил сестру на землю.

– Ты в баскетбол умеешь играть? – вдруг спросил он. – Я мяч купил, а у Акимовых руки не тем концом вставлены.

– Умею, – уже понимая, к чему он клонит, ответил я и зябко поёжился, хотя внутри всё горело от нездорового восторга.

– В субботу с утречка поиграем?

– Поиграем.

– Я зайду часов в десять. Ты в пятьдесят шестой живёшь?

Я от удивления даже рот открыл. Откуда?... Аа, эти бабули всё всегда знают, чему я удивляюсь. Хотя нет, не всё.

– Спокойной ночи, Дима. Спасибо за компанию.

– Спокойной ночи, – слишком медленно протянул я, поражённый тем, что Костя назвал меня по имени. Никто в классе не называл меня по имени, Васильев, так меня звали вот уже восемь лет. А Костя сказал, потому что старший, потому что ему не стыдно, потому что меня действительно так зовут.

Я влетел в квартиру и на секунду замер, прислушиваясь к своему состоянию. Сердце сбивалось с ритма, то ускоряясь, то замедляя свой трепетный бег. Щёки горели от возбуждения, усиливая головную боль. Но сейчас я не обращал на неё внимания. Ничего не стало, меня не стало. Я – пульсация, энергия, поток сознания, без плоти, без крови. Человек, которого я боялся, которого все боятся, о расположении которого грезит половина школы, назвал меня по имени. Меня... того, к кому и обращаться-то не стоит. Я медленно сполз на пол и накрыл голову руками. Осознание невозможности всего происходящего накрыло меня с головой. Если бы Костя знал, какой я на самом деле, разве он назвал бы меня по имени? Никогда.

– А если он узнает? – прошептал я и сам испугался своего сиплого, надтреснутого голоса. Ответа не требовалось. Ответ был очевиден. Но искусно скрываться было моей второй натурой. И на следующее утро я пошёл играть с Костей в баскетбол, а потом ещё раз и ещё... Я заложил опасный вираж и каждый раз был готов вылететь из седла и сломать себе хребет, но от этой опасности, от этого острого чувства ощущения грани, я был открыт, спокоен и беспечен как никогда прежде.

Каждое воскресенье я ходил смотреть на закат в парк. Нет, конечно, официальная версия звучала как прогулка, но я доходил до окраины города, вставал на возвышении за дорогой, откуда открывался вид на парк и просто стоял и смотрел. Мимо проезжали машины, обдавая едким пыльным облаком спину, но мне было всё равно. Каждый раз небо горело по-особенному, и никогда закат не повторялся. Я и сам не знал, что такого было в этой привычке, но она примиряла меня с этим миром, успокаивала, наполняла ощущением прекрасного, как прикосновение к чему-то святому, живому, тёплому, к тому, что любит меня, несмотря ни на что. Каждое воскресенье я смотрел на небо и был небом, а потом, когда солнце скрывалось за горизонтом и небо гасло, я снова становился собой, но чуть-чуть другим, спокойнее, чище.

Я возвращался с прогулки мимо гаражей, в воздухе парил душный аромат жасмина, который ещё с детства вызывал во мне необоснованное чувство тревоги. И сейчас я ускорил шаг, чтобы миновать кусты жасмина как можно быстрее. Меня обогнал Пашка. Я даже вздрогнул от неожиданности, понимая, что всё-таки что-то случилось.

– Васильев, привет, – затормозив около меня, затараторил он. – Ты идёшь смотреть на стрелку?

С Пашки текло в три ручья, видно было, что долго бежал.

– Какую стрелку?

– Как какую? Святой троице на свалке стрелку забили ПТУшники. Весь класс уже там, мне Катька Миронова позвонила, а то я бы проспал такое событие.

– А из-за чего стрелка-то? – ускоряя шаг, спросил я, голос дрожал от волнения. Никогда прежде я не видел, как Костя дерётся. Должно быть, это зрелище, достойное арены Колизея. Сердце забилось в два раза быстрее.

– Из-за какой-то девчонки. Костя увёл у ихнего главаря, ну тот и разозлился. Но все знают, что девчонка – просто предлог. У них давняя вражда, ещё с прошлого матча.

Мы уже бежали, поэтому Пашка начал задыхаться, а я даже не чувствовал, что мы ускорились. Я был там, рядом с Костей, смотрел на противника, ждал первого удара. Я и мечтать не смел, что когда-нибудь увижу это.

– Как Гектор и Ахиллес, – мечтательно выдохнул я, вспоминая великую битву у стен Трои.

– Кто? – нахмурился Пашка.

Я широко улыбнулся и не стал повторять. Восторг. Это был чистейший восторг. Костя действительно был похож на Ахиллеса, на бога, моего личного бога.

Народ толпился у края обрыва, там, внизу была городская свалка, конечно же, неофициальная, но довольно-таки колоритная и обширная. Разбитые помятые холодильники, ржавые остовы автомобилей, стекла, мусор, грязная перина обнажила свои внутренности. Свалка не была похожа на Трою, но для меня это не имело никакого значения. Там, на разноцветном мусоре, как на средиземноморском песке, стоял Костя. Высокий, опасный, обнажённые руки, отливающие загаром, были похожи на бронзовые, а светлые, почти белые волосы, делали похожим его на снежного волка. Прямая, как натянутая струна спина говорила о тотальном сосредоточении и готовности к бою. Рядом с ним стояли Акимовы, молчаливые стражи. Я протолкался к самому краю и замер, раздавленный этим великим зрелищем. Костя что-то говорил стоящему напротив него черноволосому парню, одетому в чёрную майку с надписью «Алиса». Я ничего не мог расслышать из-за ободряющих криков собравшихся.

– Врежь ему, Костян! Гнать их из нашего района! Пусть валят к себе, гопники! – кричал какой-то высокий тощий парнишка, едва державшийся за плечо своего товарища, чтобы не съехать вниз, туда, где происходит действо. Толпа одобрительно загудела. Хлеба и зрелищ, Костя. Народ требует хлеба и зрелищ.

И тут алисовец нанёс первый удар под дых, с разбега. Костя перехватил его руку, и они столкнулись. Девчонки, окружавшие нас, высоко взвизгнули, так, что уши заложило. Акимовы тотчас ринулись в бой. На них пришлось трое парней, выше на две головы, но более нескладных и от этого неповоротливых. Было видно, что Акимовы их уложат в два счёта, поэтому я потерял к ним интерес сразу же, а вот у Кости был достойный соперник, ловкий, крепкий, отчаянный. Он дрался не за компанию, а за идею. Я даже проникся к нему уважением. Его девушку увёл парень из другого района – непростительное оскорбление. Но как бы я ни уважал противника, Костя был для меня на первом месте. Мой живой, трепещущий, почти осязаемый восторг перекрыл все остальные чувства. Я весь превратился в зрение, я поглощал каждое движение Кости, каждый взмах его стремительной руки. Он танцевал, он завораживал, он наносил один точный удар за другим. Его руки были в крови, его лицо было в крови, мне казалось, что я чувствую тяжёлый низкий запах крови, смешанный с духотой жасмина. Минута полного блаженства. Но ветер переменился, и запахи развеялись. Алисовец упал на колени, и Костя крикнул ему на прощанье грубое предупреждение, что в следующий раз он выбьет ему все зубы, если увидит на своей территории.

Народ ликовал. Я еле-еле держался на ногах, часть моей души осталась там, в той минуте, когда был нанесён последний удар. Гектор повержен, Троя пала.

– Вот это Костя! Ты видал? Видал, как он его? – Пашка шёл рядом и размахивал руками, пытаясь повторить Костины движения, но у него, конечно же, ничего не получалось, потому что Костя – это Костя. – Под дых раз, потом ногой, а тот ему хлобысь в челюсть, но он устоял! А потом ещё ногой в грудь!

– Наверное, ему больно было, когда в челюсть получил, – выдал я и сам испугался того, что сказал это вслух. Пашка с сомнением посмотрел на меня, а потом громко рассмеялся.

– Васильев, ну ты даешь! Это ж Костя! У него челюсть железная, ему плевать на всё, не переживай. Ты совсем спятил, Косте не бывает больно.

Пашка покрутил пальцем у виска для пущей убедительности.

Мы шли вдоль дороги, вспоминали каждый своё. Пашка вслух, я про себя.

– Димка, привет! – раздалось откуда-то справа. Костя шёл по тротуару в обнимку с той самой Еленой, из-за которой пала Троя. Красивая длинноногая блондинка, ради такой можно поступиться челюстью.

– Привет, здорово ты его уделал, – отчего-то спрятав руки в карманах, словно мне было что скрывать, ответил я.

– Да фигня, привычка, – Костя слегка улыбнулся, и из разбитой губы тут же потекла кровь. – Я не думал, что ты ходишь смотреть на драки.

– Я не хожу, просто случайность. Лёд приложи к губе, быстрее заживёт.

– Спасибо. Ну, пока, – Костя махнул рукой и наклонился к девушке, которая потянула его за воротник, чтобы что-то сказать. Он посмотрел ей в лицо взглядом, полным невысказанной страсти. Сейчас Костя любил её.

Я отвёл взгляд, смутившись, и быстро перешёл на другую сторону улицы, даже не попрощавшись. Пашка молча семенил следом за мной, явно не находя слов, чтобы спросить, как так получилось, что Костя меня знает. А я ему ничего не рассказывал, я не мог говорить. С неба я падал в пропасть и ещё не ведал, насколько глубока она окажется.

Кажется, этой ночью я плакал впервые за последние пять лет. Нет, не из-за ревности. Из-за невозможности ревновать. Мне была недоступна даже эта малость.

Крах никогда нельзя предсказать. Он всегда наступает неожиданно, будь то атомная бомба, будь то выстрел в темном переулке, будь то вошедшая в класс учительница по физкультуре. Конец, каким бы он ни был, всегда приходит внезапно, но ты за секунду до этого уже знаешь, что это именно он.

Учительница по физре сообщила о межшкольном соревновании по плаванию, куда я автоматически был записан, как самый лучший пловец параллели. Меня поставили перед фактом, даже не спросив согласия. Предполагалось, что я буду несказанно рад возможности постоять за честь школы, заработать уважение одноклассников и учителей. Но я пришёл в ужас от одной только мысли, что мне предстоит находиться в одной раздевалке с Костей. Он, в свою очередь, выступал на каждом соревновании, и его участие было само собой разумеющимся. Я сидел в прострации всю географию и не находил выхода. Конечно, я мог сказаться больным, но тогда нужна будет справка, а взять её неоткуда. Можно ещё сломать ногу, тогда у меня точно будет причина для отказа. Но это было слишком. Это... трусость, а трусом я никогда не был. Я отчаянно надеялся, что пронесёт, что Костя ничего не заметит. Там будет много народу, и я постараюсь вести себя как можно незаметнее. Это было чудовищно! Как же сильно я не хотел, чтобы он видел меня голым, и эти уродливые синяки, что оставил Сергей, как знак тотального унижения. Слишком специфические метки, чтобы не догадаться. У Кости были девочки, он всё поймёт.

Домой я пришёл совсем разбитым, обычная порция таблеток помогла справиться со стрессом, а телевизор притупил остальные чувства. Я уже медленно соскальзывал в поверхностный сон, когда в дверь позвонили. Я знал, что это был Костя. Два раз и один раз, контрольный, звякнул колокольчик. За что?

– Диман, пошли сыгранём разок, – предложил он, лучезарно улыбаясь и покрутил на указательном пальце рыжий, немного пыльный мяч, потом глянул на меня и серьёзнее добавил: – Заболел, что ли? Бледный, как покойник.

– Голова болит, очень, – промямлил я, прислонившись виском к косяку двери.

– Что-то она у тебя часто болит, – покачал он головой и опять улыбнулся. – Можем просто пройтись. Нельзя целый день сидеть взаперти, тут не только голова заболит. Ну, идёшь?

Я посомневался ровно две секунды и согласно кивнул. Я был без ума от Кости, и не мог пренебречь ни одной возможностью побыть с ним, пока у меня есть это право.

– А почему у тебя никогда никого дома не бывает? – спросил Костя, когда мы, уставшие от игры, сидели на залитой солнцем площадке прямо на асфальте и смотрели на первоклашек, гоняющих мяч после нас.

– Мама часто уезжает в командировки.

– Везёт, – протянул Костя и, достав сигареты, закурил. Я смотрел на это крепкие узловатые пальцы, точным выверенным движением подносящие зажигалку к сигарете и до дрожи хотел коснуться их, даже скулы свело от желания, и картинка перед глазами подёрнулась туманом. А потом Костя опять заговорил, и туман рассеялся. Я вновь был далеко от него, а он от меня. – Есть куда девчонок приглашать.

Я почувствовал, как внутри всё сжалось от тоски и унижения. Вспомнился Серёжа, и его похожие слова, только про мальчиков.

– А ты куда приглашаешь? – севшим голосом спросил я и тут же закашлялся, отвлекая его от своего явного волнения.

Костя пожал плечами.

– Иногда к Акимовым вожу на дачу, иногда у девчонки дома встречаемся, иногда в подъезде перепихнёмся, тоже свои плюсы есть, – Костя подмигнул мне, так что я вмиг покраснел и стушевался. – А у тебя девчонка-то есть?

Я помотал головой, не в силах ответить, боялся, что голос вновь подведёт.

– А была?

Я опустил голову и опять помотал ею. Костя тихо засмеялся, потрепал меня по голове, подбодрил.

– Извини. Я забыл, что не все такие озабоченные, как я. Не могу без секса. Очень люблю это дело. Но ты не переживай. Ты умный, симпатичный, девчонки на таких быстро клюют. Главное, задаться целью, – Костя приобнял меня за плечи. В нос ударил яркий горячий запах его тела. Перед глазами вновь всё поплыло. Я замер, почти перестал дышать, даже моргнуть не мог от страха. Так, не двигаясь, мы сидели около минуты, а потом Костя меня отпустил, затушил окурок и поднялся на ноги.

– Да мне некогда о девчонках думать, – пробубнил я себе под нос, но Костя этого уже не слышал.

– Так, мелочь, разойдись, – крикнул он первоклашкам. – Взрослые поиграть хотят.

Малыши испуганно бросились врассыпную, освобождая территорию. Как хорошо я их понимал в эту минуту, я бы тоже хотел убежать от себя, от Кости, от своего нового чувства. Любовь... жжётся, болит, тянет, пугает. За что?

Я не спал всю ночь, бродил из угла в угол, строил планы своего поведения завтра в раздевалке. Нужно немного опоздать, раздеться, когда все уже будут в душе, потом ещё потормозить, быстренько помыться и выйти в бассейн. А если Костя будет меня ждать у входа в спортивный корпус? Тогда мы окажемся с ним вдвоём в раздевалке. Я закусил палец и с силой вырвал заусенец. Потекла кровь. Я чувствовал солёный вкус во рту, но не обращал внимания. Было страшно. Минуты утекали как песок сквозь пальцы. На улице светало. Я вышел на балкон и в отчаянии встречал рассвет. Красиво. Сегодня Костя всё поймёт. Непременно поймёт, моё тело меня предаст, оно расскажет ему всё. Не бабки, не сплетники, не кто-то другой, чужой, далёкий, а моё собственное несовершенное тело. Я смотрел в зеркало на свою грудь, бёдра, спину. Неяркие синяки, оставленные жестокими пальцами, покрывали бледную кожу то тут, то там. Особенно заметные пятна были на внутренней стороне бёдер и на ягодицах. Я не мог ненавидеть Серёжу за то, что он оставил свои следы на мне, я сам выбрал его, осознанно. Но... хотелось, хотелось усидеть на двух стульях. А это всегда невозможно.

Щёки щипало от слёз, когда я замазывал синяки маминым тональным кремом. Ничтожный, жалкий человек. Я должен был рассказать Косте всё сам, с самого начала, а теперь уже поздно, я повёлся, решил, что смогу скрывать правду вечно. Мы стали почти друзьями, и я не хотел его терять, я боялся его потерять, я знал, что больше не смогу подняться, если его потеряю. Уже сегодня...

Костя не ждал меня около спортивного корпуса. Я почувствовал себя чуть легче. Оставалось послонятся минут десять и идти. Все должны были уже переодеться за это время. Я смотрел на висевшие над парадным входом электронные часы и старался ни о чём не думать, просто ждал, разглядывая входивших и выходивших из корпуса людей. Всю ночь думал, хватит уже. Утром, когда я прекратил паниковать и взглянул на проблему трезво, в душе затеплилась надежда, что Костя ничего не поймёт, а если я приду нервный и убитый, то пристального внимания не избежать, а допускать этого было никак нельзя.

– Васильев! Что же опаздываешь?! – поймала меня на лестнице Мария Григорьевна, наша учительница по физкультуре, когда я уже бежал в раздевалку. – Все уже переоделись давно.

– Простите, так получилось, – смущённо улыбнулся я и облегчённо выдохнул. Неужели, неужели всё получится?! Распахнув дверь пустой раздевалки, я опасливо вошёл внутрь, из душа слышался звук льющейся воды и приглушённые голоса. Я узнал их. Это были Синицын и Рябов, не Костя. Значит, он уже у бассейна. Сердце радостно запрыгало в груди. Мне дали ещё время. Быстро раздевшись, я вошёл в душ, как и получилось по моим расчётам, там никого уже не было к этому времени. Наскоро сполоснувшись, я надел плавки и шапочку, повозившись со сланцами, пальцы никак не хотели слушаться, тело била истерическая дрожь, но я знал, что это ненадолго, скоро всё пройдёт, нужно просто успокоиться и перестать так безобразно радоваться. В бассейне шумели собравшиеся болельщики, где-то около самого выхода из душа маячил тренер, я видел его тень на стене, слышал голос. Я был готов к победе, ради того, что всё так удачно сложилось сегодня. Я знал, что силы не подведут меня. Я слишком торопился, в голове внезапно вспыхнули слова Марии Григорьевны, на самом первом занятии ещё она говорила: «В бассейне нельзя бегать даже в сланцах. Пол очень скользкий». Я вспомнил это ровно за секунду до того, как почувствовал, что пол неумолимо ускользает от меня куда-то назад, стремительно накрывая собой. Острая тонкая игла пронзила висок, кажется, я успел вскрикнуть.

Я ослеп и оглох. Где-то рядом скользили тени, опасные, пугающие, нависали надо мной. Хотелось кричать от страха, но рот был неподвижен, и я вообще не знал, был ли у меня рот. Маленькие острые иголочки жалили меня всюду, я плыл в красном жидком тумане, потом что-то резко громыхнуло, я подумал, что сейчас разорвусь от боли, и резко открыл глаза. Костя. Суровый норманнский завоеватель смотрел мне прямо в глаза, сжав губы.

– Васильев! – высовываясь из-за широкой спины Кости, заверещала Мария Григорьевна, – Очнулся наконец-то. Ну слава богу!

Я опять закрыл глаза, не в силах смотреть на свет и на Костю. Разбился... нелепо всё получилось. Было и стыдно, и больно, и хотелось плакать от обиды. В голове словно работали отбойные молотки, внутри всё сжималось. Но я тут же очнулся, чувствуя, как меня трясут за плечи.

– Димка, не засыпай. Сейчас скорая приедет, – в голосе Кости были растерянность и сожаление. Обо мне? Я с силой зажмурился, пытаясь угомонить молотки, но они только сильнее заколотили по моим бедным мозгам. Мутило со страшной силой, потолок раскачивался, нависал, грозился обрушиться вовсе, и периодически я не понимал, что рядом со мной кто-то находится.

– У мальчика сотрясение мозга, он ударился головой о кафельный пол, – быстро и нервно говорила Мария Григорьевна кому-то, кого я не видел. Я не понимал, что она говорит обо мне. Кто-то упал, у кого-то сотрясение... мне-то какая разница, главное, что Костя смотрит на меня и жалеет. И он не исчез, как я думал ещё сегодня утром, он стал ещё ближе. Я сошёл с ума. Мне осторожно надели на лицо какую-то жёсткую маску, и всё мгновенно исчезло, и холодная душевая, и молотки в голове, и Костя, и я сам.

На следующий день в больницу прибежала мама. Она не плакала, наоборот, улыбалась, сновала по палате, говорила, говорила, что-то рассказывала о своей командировке, о жизни, о делах... Мне было жутко стыдно за то, что я заставил её волноваться, но одновременно с этим я был спокоен. Мама рядом, значит, всё будет хорошо.

Мне поставили диагноз – сотрясение мозга в лёгкой форме и ушиб затылочной части головы. Ничего, что могло бы повлиять на мою дальнейшую жизнь. Обещали выписать через два дня.

– Дима, к тебе какой-то мальчик пришёл, хочет повидаться, – мама ласково провела рукой по моим волосам. Я задремал, поэтому не сразу отреагировал на её слова. А потом в палату зашёл Костя. Он был смущён, так, словно впервые попал в церковь во время службы.

– Привет, Диман, как голова? – улыбнулся он, и, посмотрев на мою маму, тут же покраснел: – Здравствуйте, Ирина Геннадьевна.

– Здравствуй, – мама кинула на меня внимательный взгляд, распознав всё лучше всяких сканеров, и немного грустно улыбнулась. Да, мама, я знаю, что это самая большая глупость, которую я когда-либо совершал в жизни. Но пусть всё идёт, как идёт, я готов заплатить. – Ну, поговорите, пока я схожу в магазин за фруктами.

Костя сел на стул и долго не решался заговорить со мной. А я был рад видеть его, поэтому просто рассматривал и тоже молчал.

– Знаешь, Дима, – первым начал Костя и посмотрел мне прямо в глаза. Я замер, как всегда готовясь к худшему. – Я решил больше не драться.

– Почему? – от удивления я даже приподнялся на кровати и попытался сесть. Голова пошла кругом, но я удержался.

– Я впервые увидел кровь. По-настоящему, – Костя говорил тихо, ровно. Но в голосе его слышался трепет, настоящий, священный, почти осязаемый, он тёк мне в уши подобно самым чистым нотам.– Когда ты упал в бассейне и ударился головой, я видел, как тебе было больно. Как все за тебя испугались, и я испугался. Впервые я реально испугался. Это была не шутка, я никогда не смогу этого забыть.

– Костя, но это же совсем не то, – я едва мог дышать от волнения, перед глазами танцевали белые точки, и горло перехватило.

– Почему не то, Дима? Почему? – Костя вцепился в покрывало и крепко сжал его в кулаке, чтобы успокоиться. – Боль всегда остаётся болью, какие бы причины не были. И я увидел, что это такое, когда кому-то больно! А я ничего не могу с этим сделать! Единственное, что я могу, это впредь больше никому не делать больно. Это я действительно могу.

– Костя, но иногда боль нельзя отменить, – шептал я, не в силах совладать со своим волнением и желанием прикоснуться к руке, сжимающей покрывало, чтобы успокоить... всего лишь, чтобы успокоить. Но я не смел, я не смел к нему прикасаться.

– Дима, у них у всех есть матери, которые волнуются, как твоя, я и им тоже делаю больно. А у меня есть Ленка. Она ещё мелкая, но уже всё понимает. И я ей тоже делаю больно. А зачем? Дима, я уже не понимаю, зачем? Нам и без того несладко живётся одним.

– Я тебя поддержу в любом случае, – улыбнулся я. – А как же Акимовы, они поймут?

– Да мне как-то наплевать, – хмыкнул Костя и, немного расслабившись, расправил плечи. – Это их личное дело. Я могу отвечать только за себя, ну, ещё за Ленку, и теперь вот за тебя.

– За меня-то почему? – опешил я.

– Ну как? Ты, можно сказать, другим человеком меня сделал, поэтому я за тебя в ответе. И это не обсуждается.

Я смотрел на Костю как на полоумного и никак не мог понять, шутит он или говорит правду. Поймав мой растерянный взгляд, Костя не стал смеяться, наоборот, посерьёзнел и тише добавил:

– Я очень испугался за тебя, Димка. А такими вещами я шутить не привык.

– Спасибо, Костя, – вспыхнув до корней волос, ответил я. Это была последняя грань моего личного безумия. Всё стало таким большим и серьёзным, а я не мог это поднять один, но сегодня хотелось быть счастливым, несмотря ни на что.

Я бы никогда не смог вспомнить, как прощался с Костей, как вернулась мама, о чём мы с ней говорили. Мой мир раскрасился всеми цветами радуги, как в калейдоскопе. Какие-то паззлы, картинки, осколки реальности, всё закружилось перед глазами, лишая последних сил. В ту ночь я спал, как убитый, а проснулся уже здоровым.

Серёжа пришёл как обычно, в пятницу. Мама вновь отбыла в командировку, продолжать налаживать контакты с австрийскими поставщиками, а я в это время налаживал контакты со своим визави. Когда Серёжа прошёл в квартиру, я почувствовал себя как никогда скованным и смущённым. В то же время в моей голове вспыхивал вопрос: а что он здесь делает? После того, как я побывал в больнице, мне казалось, что жизнь невероятно удлинилась, и с нашей последней встречи прошло не меньше двух лет. А было это всего лишь в прошлую пятницу.

– Ты какой-то напряжённый, Димочка, – плюхнувшись в мамино кресло и вытягивая свои длинные ноги в фирменных дорогущих джинсах, сказал Серёжа и поманил меня рукой. – Сядь рядом, моё сокровище, расскажи, что случилось?

Я присел на подлокотник, позволяя Серёже обнять меня за пояс. Всё во мне взбунтовалось от этого собственнического жеста. Это было как предательство. Ведь у меня теперь есть Костя? Или нет? Опять ложь... ничего у меня нет, и никогда не будет.

– Ничего не случилось, кроме того, что я получил сотрясение мозга и попал в больницу, – сухо ответил я.

– Бедненький Димочка, давай я пожалею.

Сегодня Серёжа был ласков, как никогда ранее. Он всё время что-то шептал на ухо, обнимал, говорил, какой я хороший и замечательный, что он по мне скучал. А я слушал его, и вновь не мог отказаться от того, чтобы забыться, вернуться в свою реальность. А Костя... Костя – это моё небо, недостижимое, бесстрастное, молчаливое, святое.

Только утром я с ужасом обнаружил, что Серёжа оставался со мной на ночь. Костя должен был зайти в десять.

В полдесятого я вылетел из душа, как ошпареный. На кухне призывно и грозно шипел чайник.

– Так это и был тот самый Костя? – Серёжа сидел за столом и с насмешкой смотрел на меня. Я медленно опустился на стул рядом с ним. Чайник надрывался, заявляя о своих вскипевших правах. А у меня внутри всё оледенело.

– Он заходил? – автоматически спросили мои губы.

– Заходил, – Серёжа любовался моим падением в бездну. Мы оба слышали этот противный, знакомый каждому звон разбиваемых надежд. – Я всегда знал, что ты безумный мальчик, Димочка. Но такого виража я не ожидал. Он хоть знает?

Я закрыл лицо руками, потом резко отнял их и в отчаянии посмотрел на Серёжу. Тот больше не улыбался. Есть вещи, которые пугают всех, подобных нам. Нельзя влюбляться в нормальных парней – запрещено.

– Димочка, ну ты влип. Он же гомофоб натуральный, – в глазах Серёжи читалось искреннее сочувствие и тоска, причины которой я не мог понять, но мне сейчас было не до разбирательства каких бы то ни было причин. Я был на дне.

– Я хотел ему рассказать, но не смог.

– А если он узнает? Жёсткий игнор – это самое меньшее, на что ты можешь рассчитывать. Видел я таких твердолобых крепышей, он и избить может, Димочка, мне даже страшно за тебя. Но я понимаю, сейчас уже поздно что-то менять, поэтому пока ещё есть возможность, постарайся осторожно отдалиться от него. Это всё, что ты можешь сделать. У него, небось, дружки ещё какие-нибудь отмороженые есть?

Я кивнул, опустил голову и опять закрыл лицо руками. Пальцы, ледяные, дрожали. У меня не было сил даже для того, чтобы заплакать.

– Любовь – она такая противная штука, Димочка. Иногда ради неё нужно и отказаться от человека, чтобы оставить его человеком.

– Я не могу отказаться... Серёжа, он мне верит. Господи, что я натворил?

Серёжа быстро встал со стула, выключил, наконец, этот свихнувшийся чайник, подошёл ко мне, положил руки на плечи и легонько тряхнул, приводя в чувство.

– Дима, хватит сходить с ума. Посмотри на вещи трезво. Ты не такой как он, и никогда уже не станешь, не обманывай себя. Ты же любишь его не как друга и брата, тебе нужно больше. И даже если однажды он переступит через себя и поддастся, то ничего хорошего из этого всё равно не выйдет, он только возненавидит тебя за то, что ты попался на его пути. Дима, это законы жизни и человеческой психологии. Именно поэтому мы и натуралы никогда не пересекаемся. Оставь его, сегодня же оставь.

Я слушал Серёжу, слушал и слышал, соглашался, со всем соглашался. Разве я не знал всего этого? Всегда знал, с первой минуты знал. Но что-то остановило меня тогда, у качелей, что-то заставило не убегать от Кости. Ошибка, неужели это была всего лишь ошибка? Прихоть моего ненормального сознания.

– Я ему всё расскажу, – вытирая мокрое от слёз лицо, решительно заявил я. – Он имеет право знать.

Серёжа тяжело вздохнул и пошёл наливать чай.

– Зря ты это задумал. Он не поймёт, слишком правильный.

– Ты не знаешь Костю.

– Ты не видел, как он посмотрел на меня, Димочка. За моей ориентацией он не увидел ничего.

Я кинул взгляд на крепкую спину Серёжи, струящиеся по спине чёрные волосы, на его плавные движения. Приятный молодой человек, чей-то сын, брат. Руководит туристической фирмой отца. Неужели то, что он спит в одной постели с мальчиками, а не с девочками, автоматически перечёркивает все его достижения? Я молча поднялся и вышел из квартиры, прикрыв за собой дверь. Серёжа не стал меня останавливать. Я знал, что когда вернусь, его уже не будет. Пятница закончилась.

Костя гонял мяч по площадке. На минуту я остановился в тени деревьев, чтобы посмотреть на него. Да, я безумно любил его, до дрожи в коленях, на грани нервного срыва. Как я мог унизить его своей дружбой, как посмел прикоснуться к запретному? Я смотрел, как одним точным движением он отправляет мяч в кольцо, не промахиваясь. Я смотрел и понимал, что ему нельзя говорить о том, кто я. Костин мир прекрасен, я не имел права корёжить его своим извратом.

– Привет, Диман, – заметив наконец меня, поздоровался Костя. Он был задумчив, я смутился. Чувство тревоги наполнило меня, заглушая голос пустоты и презрения к себе. – Это что за пижон был?

– Брат двоюродный, – тут же соврал я, не успев осознать, что произошло. Костя внимательно посмотрел на меня и уже спокойнее улыбнулся.

– Не знал, что твой брат гей.

– А это плохо? – нервно усмехнувшись, спросил я. Костя перехватил мой взгляд и опять нахмурился.

– Может, для кого-то это и нормально, но, была бы моя воля, я бы всех их перестрелял. Извини, что так говорю о твоём брате. Просто это моя позиция.

Я до боли сжал руки в кулаки, чтобы хоть как-то сдержаться и не раскиснуть сразу же. Как же мне было страшно сейчас слушать Костю. Я вновь боялся его, как прежде, как будто ничего и не было, словно я вытер пыль с зеркала и увидел безобразное лицо своей сущности, той правды, на которую смотрел любимый мною человек и кривился от омерзения. Хороший мой Костя. Красивый, сильный мой Ахиллес. Если бы ты пристрелил меня, как говоришь, я был бы только счастлив. И это не было бравадой, я действительно жаждал принять смерть из его рук. Но никто убивать меня не собирался, и лёгкого избавления от страдания ждать не приходилось. Слово за слово, минута за минутой, жизнь шла своим чередом, невзирая на лица.

– А что в них плохого? Живут себе и живут, никого не трогают, – проговорил я, хотя куда там, почти пропищал, ничтожный человек.

– Димка, я понимаю, у тебя брат один из них, поэтому ты так и говоришь. Ну вот скажи, разве тебе приятно, когда он называет тебя «Диимочкаа»? – Костя очень реалистично изобразил голос и манеру Серёжи, у меня даже мурашки по спине пробежали и в животе всё сжалось от предвкушения. Да, мне нравилось, как Серёжа меня называл. Ласково и одновременно развратно. Но это было только между нами, законы нашей ненормальной действительности.

Я стоял и молча изучал рисунок на асфальте. Повисло молчание. Только кузнечики стрекотали в траве, нагнетая обстановку. Тут вроде как я должен был признаться, сама природа ждала моих слов, не говоря уже о Косте, но у меня не хватило духа.

– Ну вот ты нормальный мужик, я нормальный мужик, а они ненормальные, они одеваются вызывающе, какие-то парады собирают, выпендриваются, демонстрируя свою ненормальность, они детей совращают. Знаешь, сколько среди них педофилов? И вообще, что это за любовь такая, которая заставляет делать другому больно ради наслаждения?

Костя говорил, говорил, горячо, с чувством, толком, расстановкой. Я понимал его позицию, разделял её, соглашался со всем. Да, всё так... есть и такие.

– Костя, но ведь есть те, кто просто не может по-другому.

– Да, возможно, есть и такие. Но я не могу им сочувствовать, меня на всех не хватит, – ответил Костя и кинул мне мячик, широко улыбаясь. – Может, лучше поиграем?

Мы стали играть. И я ничего не смог сказать, быть может, так было лучше для нас обоих. Пока.

На улице шёл дождь. Я играл на гитаре и что-то мурлыкал себе под нос. По подоконнику барабанили капли, в комнате горел один только ночник. Спокойствие и умиротворение. Я любил одиночество и свою гитару. Тягучие ленивые мысли были о чём-то приятном и далёком. Хотелось съесть мороженое, припрятанное в морозилке именно для такого вечера. Я поставил ми-минор и только коснулся пальцами струн, как звякнула ре и, оборвавшись, ужалила меня в щёку, алые капли брызнули на верхнюю деку. Я быстро отложил гитару и машинально зажал щёку рукой. Сердце глухо билось об рёбра. Я как завороженный смотрел на оборванную струну и ставшие вдруг бордовыми капли моей крови и понимал, что это знак. Знак моего разоблачения.

Промыв рану, я заклеил её пластырем. В дверь настойчиво позвонили. Я опасливо выглянул в коридор. Часы показывали десять минут одиннадцатого. Я не знал, кого могло принести в такое позднее время.

Посмотрев в глазок, я почувствовал, как кровь отхлынула от лица. За дверью стоял Костя.

– Привет, Дима, извини, что так поздно, – быстро заговорил он, не глядя мне в глаза. Он был мокрый и бледный, в домашней растянутой на рукавах и воротнике футболке и спортивных штанах. – Я просто хотел спросить одну вещь.

– Да, может, пройдёшь? – я распахнул дверь шире, так что едва не свалился на самого Костю, но вовремя отпустил её, позволив стукнуться о соседскую.

Костя прошёл в коридор, зябко поёжился и, обернувшись, посмотрел на меня с невыразимой тоской в глазах, точно такой же, какую я видел у Серёжи. И опять я не понял, какова была её причина. Я думал совсем о другом, вернее даже не думал, знал. Всё закончилось. Костя всё знает, он пришёл казнить меня.

– Димка, скажи мне честно, этот твой брат, ведь он тебе не брат? – Костя говорил глухо, бросал на меня короткие тёмные взгляды и всё катал что-то в пальцах, какую-то бумажку яркого рекламного цвета. Я больше не мог ему врать.

– Нет, – едва слышно ответил я.

Костя резко провёл обеими руками по своим коротким волосам, стряхивая с них воду, и медленно опустился на лавочку, стоявшую напротив двери для того, чтобы удобнее было обуваться.

Я опустился на пол напротив него и тоже не смел поднять глаза и заговорить. Часы мерно тикали, отсчитывая секунды нашего отдаления, и с каждой секундой мне становилось всё труднее и труднее начать говорить. Я хотел так много всего сказать, объяснить, попросить прощения, рассказать о себе, о том, каково это, когда не можешь по-другому.

– И тебе это нравится? – вдруг спросил Костя, с сожалением глядя на меня.

– Я не могу по-другому, – попытался улыбнуться я, но губы только слегка дрогнули, так и не сложившись в улыбку. Я проклинал себя, я ненавидел себя всей душой, за слабость, за любовь, за каждый свой неверный жест.

– И ничего нельзя сделать? Психологи же говорят, что это лечится... может, какие-нибудь таблетки, уколы?

Я помотал головой и широко улыбнулся.

– Невозможно, моя мама тоже пытается что-то изменить, но я неоперабельный случай.

– Димка, но ты же совсем нормальный, ты же самый нормальный парень из всех моих знакомых... Почему? Чёрт возьми, почему всё так хреново-то и безнадёжно?!

– Я не знаю, Костя. Если бы я знал, то непременно исправил бы, – говорил я и вздрагивал от каждого слова. Меня трясло, и зубы с трудом попадали друг на друга.

– А этот твой друг, ты любишь его? – губы Кости невольно изогнула презрительная усмешка, и я совсем сжался, как от пощёчины. Я не мог говорить с ним о сексе, только не о сексе, о моей личной преисподней. Собравшись с силами, я поднялся с пола и пошёл на кухню.

– Может, выпьем? Для смелости, – нервно усмехнулся я. Кроме своих ночных кошмаров терять было уже нечего.

Мы молча выпили мамин подарочный коньяк, не закусывая ничем. Просто одну рюмку за другой, как на поминках, не чокаясь. Голове полегчало, Костино лицо тоже расслабилось и просветлело. Иногда алкоголь творит чудеса. Теперь я мог спокойно говорить, а Костя слушать.

– Я познакомился с Серёжей в восьмом классе. Он на три года старше, работает в туристическом агентстве. Мы встречаемся раз в неделю, когда мамы нет дома.

– Ты любишь его? – вновь повторил свой вопрос Костя. – Никогда не понимал, как мужик может любить мужика...

– Нет, я его не люблю. Мы просто молча занимаемся сексом, – я засмеялся, только лишь для того, чтобы не разреветься. – Мы даже не целуемся, просто трахаемся, как животные, без удовольствия. – Я опять засмеялся, надтреснутым, болезненным смехом психопата со стажем.

– А зачем тогда трахаться, если не получать удовольствие? – удивился Костя. Он тоже был чертовски пьян и абсолютно искренен.

– Ну как? Чтобы знать своё место! Раз я гей, то должен спать с геем, разве нет?

– Да никому ты ничего не должен, – возмутился Костя. – Ты имеешь полное право выбирать себе того, кого хочешь!

Я смотрел на Костю, восхищаясь и боготворя. Да, я не зря влюбился именно в этого человека. Истинный норманнский завоеватель, всегда идущий напролом, по камням, костям и рекам крови.

– А если я хочу тебя? – вдруг спросил я и тут же прикусил свой чересчур длинный язык. Костя вмиг стал хмурым и серьёзным. Мне показалось, что он совсем протрезвел.

– Нее, Димка, так дело не пойдёт, – протянул он и осмотрел кухню мутным взглядом в поисках чего-то. – У тебя есть ещё выпить?

Я кивнул. С трудом поднялся из-за стола и достал из столового шкафа бутылку виски.

– Моя мама всегда считает, что нужно держать в доме исключительно элитный алкоголь для особых случаев. Чем наш случай не особый?

– Наливай, Диман. Будем думать! – обрадовался Костя и потёр ладони в каком-то лихом возбуждении.

– А чё думать-то? Пристрелить меня и делов-то! Или вон, окошко рядом, сам выброшусь, чтоб людей не пугать.

Что произошло в следующий момент я не смог понять, но очнулся я, лёжа на полу, в голове звенело от боли и зубы ныли так сильно, что из глаз текли слёзы.

– Димка, прости, – испуганно причитал Костя, пытаясь поднять меня. – Не рассчитал, прости дурака... Димочка.

– Ты же обещал больше не драться? – опершись о протянутую руку, я кое-как поднялся и сел обратно за стол. Костя навис надо мной, ощупывая голову, припухшую челюсть. – Лёд дай, в холодильнике на полке лежит.

– Никогда не смей говорить о самоубийстве! – кричал Костя, прижигая моё лицо льдом. – Ещё раз такое услышу и сам придушу. Да и кого ты пугаешь? Кого?

– Тебя, – всхлипывал я. – Ты же не хочешь со мной больше общаться... А я люблю тебя. И это так чудовищно, Костя. Если бы Акимовы узнали, что тебя любит парень? Если бы в школе узнали?..

Костя убрал лёд от моего лица и выбросил остатки в раковину.

– А мне-то что? Я никому ничего не должен. А на мнение школы плевал с высокой колокольни всю свою сознательную жизнь.

– Костя... – прошептал я, едва дыша от зарождающейся в душе надежды. Неужели не оттолкнёт? Он ласково посмотрел на меня и пригладил волосы на голове.

– И всё-таки ты ненормальный, Димка. С тобой я постоянно меняюсь, и, чёрт возьми, мне это нравится. Но я должен ещё подумать, привыкнуть, так быстро это не делается.

– Конечно, конечно, подумай, – запинаясь, ответил я и опять разревелся, закрывая лицо руками.

– Димка, – Костя присел напротив меня на корточки и убрал мои руки. – Только сырости не нужно. А то как Ленка моя ревёшь в три ручья. Но ей-то пять лет и она девчонка. Давай как-то по-мужски решать эту проблему, без фанатизма.

– Да, – засмеялся я, – без фанатизма.

– Сначала ты пообещаешь мне, что этот пижон больше здесь не появится, иначе, ещё раз увижу и точно накостыляю, несмотря на обещание. Потом никакого самобичевания и прибеднения. И наконец... я бы хотел поговорить с твоей мамой.

– С мамой?

– Ну она же в курсе?

Я кивнул.

– Не хочу скрываться. Не люблю я это, и не буду начинать.

– Но ты же ещё ничего не решил? Это же... нельзя так сразу взять и стать таким как я, – бормотал я, едва шевеля языком. Мысль постоянно ускользала, но всё равно я понимал, что что-то не так.

– Я всё решил, ещё дома, иначе бы не пришёл к тебе. Просто нужно было посмотреть...

Конечно же, без фанатизма опять не обошлось. И ревел я, пьяный и счастливый, до тех пор пока не уснул, сидя за кухонным столом.

А утром было яркое солнце, жуткое похмелье и первый поцелуй.

Ленка постоянно пыталась вырваться и побежать навстречу прибывающему поезду. Но я крепко держал её, хотя сам готов был сорваться с места и броситься вперёд. Полгода я не видел Костю. Долгих пустых шесть месяцев.

– Костя теперь солдат, а ты нет, – дразнилась Ленка и сильнее льнула ко мне, пугаясь каждого крика пробегающих по перрону мальчишек.

– Мне ещё рано идти в армию, – улыбался я, крепче сжимая её маленькую ладошку. За то время, пока Костя служил в армии, я привык к Ленке настолько, что иногда называл про себя сестрёнкой, и она часто прибегала ко мне домой, чтобы рассказать какие-нибудь свежие новости из новой школьной жизни.

– Потому что ты умный, а Костя тупица, – засмеялась Ленка. Прав был Костя – очень она опасная девчонка, палец в рот не клади.

– Нет, не поэтому, – я поднял Ленку и усадил к себе на плечи, чтобы удобнее было смотреть на поезд. На перрон начали стекаться родители и друзья прибывающих. – Просто Костя старше меня, и к тому же я в армию вообще не пойду.

– Знаю, потому что у тебя голова всегда болит, – Ленка погладила меня по волосам и прижалась к затылку щекой и тихо прошептала: – Чтобы не болело никогда.

– Спасибо, Леночка, теперь точно никогда болеть не будет. Ты же настоящая волшебница.

Поезд запыхтел, останавливаясь. Проводницы открыли двери вагонов и осматривали всех ждущих профессионально-придирчивыми взглядами. Из-за их спин виднелись улыбающиеся молодые лица. Сердце быстрее забилось в груди, где-то там, в душном вагоне стоял Костя. Мой Костя... горло перехватило от волнения и страха. А вдруг всё изменилось? Полгода прошло. Слишком большой срок для непонятной, безумной связи.

Я заметил его сразу же, как только он легко спрыгнул с подножки и закинул спортивную сумку на плечо. Светлые волосы, тёмная кожа. Повеяло прохладой, словно привет от северных фьордов. Ленка спрыгнула с моего плеча и побежала навстречу брату, расталкивая мешающих ей людей. Маленькая, а сильная и упрямая – по праву Костина сестра. Я чуть замедлил шаг, заворожённо наблюдая, как сильные руки обняли хрупкую детскую фигурку, как подняли в воздух, закружили. Ленка громко верещала, что-то кричала, рассказывала, захлёбываясь в словах, а Костя всё внимательно слушал и не перебивал. А потом он нашёл меня взглядом, глаза его вспыхнули, и смущённая улыбка тронула обветренные губы как ответ на все мои опасения.

Нас по-прежнему было двое.