Часть 17. Флоренция-2

Дима смотрел в зеркало и медленно бледнел. Глаза те же, губы, нос, даже две веснушки на лбу – всё своё, родное, до боли знакомое и годами изученное. Но общее впечатление, так сказать, аура – изменилось напрочь. И дело было не в открытых ушах и лбе, а в том, что лицо стало производить впечатление подсвеченного изнутри. Словно тонкая керамическая маска, сквозь которую смотрят на свет.

– Бениссимо! Бениссимо, ми чико аморэ! – звенел где-то в области правого полушария мозга голос активно жестикулирующего Антонио. И ещё он опасно клацал маленькими длинными ножницами около самого Диминого носа.

– Это же... – голос неожиданно жалобно пискнул, и Дима громко кашлянул, прочищая горло, чтобы договорить: – Полный пиздец...

– Что? Не понял... – Антонио всем своими длинным гибким телом изобразил удивление и растерянность. В голове Димы мгновенно пробежала мысль об уехавшем цирке и задержавшемся клоуне.

– Пиздец, говорю, – спокойно повторил Дима и провёл рукой по тому, что осталось от волос – почти ничего, сообщила рука неверящим глазам. И они вместе, наконец, догнали, что «слегка укоротить чёлку» можно и таким радикальным способом. А что? Никто не говорил Антонио, что стричь налысо не нужно.

– Такой стиль, твой стиль – открытое лицо, высокий лоб, красивый, зачем прятать? Ди-и-ма-а... – Антонио явно расстроился, но, несмотря на это, изобразить радость у Димы не получилось, увы. – Са-а-ша, а ты что скажешь?

Дима вздрогнул и поднял взгляд, посмотрел в зеркало чуть выше уровня своих ставших просто огромными глаз и ярко очерченных бровей. И увидел Александра, стоящего рядом с вешалкой для рабочей парикмахерской одежды. Дима смотрел на его снисходительную улыбку и думал, что вот сейчас точно заплачет. Ну всегда у него так по-дурацки получается. На похоронах плакать нельзя себе позволить, а вот из-за каких-то волос – пожалуйста, ещё чуть-чуть, и сопли распустятся до колена. Дима отвёл взгляд, чтобы собраться и проглотить противный комок в горле, и встал с кресла. Антонио молча распаковал его из накидки и с искренним сожалением и где-то даже испугом посмотрел на Александра, очевидно, в ожидании и его убийственной реакции. Ясно же, что мальчик-любовник недоволен.

– Мне нравится, Тони. Ты, как всегда, проницателен.

Антонио – вот же подхалим – мгновенно расплылся в счастливейшей улыбке и опять загоготал что-то про своё видение мира, людей и знание сокровенных секретов. Дима сдержанно закусил губу и почувствовал, что начинает закипать. В конце концов, это его волосы и его лицо! Такие молодцы, блин. Довольны друг другом – мастер и заказчик. Зашибись. А он сам так... расходный материал.

– Приеду домой и призовусь с горя, – зло усмехнулся Дима, перекидывая лямку своей спортивной сумки через плечо. – Будешь ждать меня два года и писать письма куда-нибудь в Сибирь.

Александр приобнял опять эффектно расстроившегося Антонио за плечи и сказал что-то по-итальянски. Дима не стал дожидаться восторженного ответа и рванул дверь. В лицо ударил свежий утренний воздух, в который вплелись тёплые ароматы флорентийских цветущих улиц. Всё-таки это сказочный город. И нет смысла портить себе настроение из-за чьей-то придури – много чести. Волосы отрастут быстро. Хотя обидно было не из-за них, по сути. Дима остановил цепочку рассуждений, потому как знал, во что она в очередной раз упрётся.

– И нафига ты из меня это сделал? – Дима отпрыгнул от догнавшего его Александра подальше, чтобы не позволить ему взять себя за руку.

– Что – это? – Александр достал из кармана телефон и посмотрел на дисплей. – Половина двенадцатого. У нас пятнадцать минут на прогулку, а потом обед в ресторане с оперой.

Дима почувствовал, как обида медленно, но верно хиреет, истончается, как только он представил накрытый стол: мясо, вино, зелень – всё в лучших традициях Тосканы. «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!» – ехидненько подвывал внутренний голос вместо итальянской оперы.

– Чучело! – всплеснул Дима руками, останавливаясь посреди дороги. – Гопник какой-то... – тише добавил он.

Александр подошёл к Диме вплотную и провёл рукой от затылка по макушке. По телу со скоростью разорвавшейся бомбы пронеслась волна томительной дрожи.

– Здесь родничок, связь с космосом, – улыбнулся Александр и ненавязчиво увёл Диму с проезжей части. – Волосы мешают.

– Но у всех нормальных людей есть волосы, им почему-то не мешают, те же модели вообще по задницу отращивают, – обида всё ещё пыталась сказать своё веское слово, но ровно бьющееся сердце не желало поддерживать её. Александр всегда прав, и ему нравится... очень нравится эта «типа причёска». Дима никогда прежде не чувствовал такой солидарности, это было ошеломляющее открытие. Одно дело повторять в голове слова про любовь и прочие красивости, а совсем другое ощутить тем самым родничком, по которому столь нежно скользили подушечки его пальцев. Александру действительно нравится Дима. В любом виде, в любом проявлении, с волосами и без них, в любых шмотках и без них, сонный и бодрый, больной и здоровый, радостный, грустный, нервный, уставший...

– Потому что модели – это образы, и чтобы их создавать, нужен материал... – Александр вёл Диму по набережной Арно, и солнце светило навстречу, играло на перилах, сквозило в яркой сочной листве и весело вспыхивало на крышах домов, стоявших на противоположном берегу реки.

– Мне нравится, – вдруг проговорил Дима и, облокотившись на перила, поставил ногу на парапет и стал одного роста с Александром, удивлённо выгнувшим правую бровь. Фирменную правую бровь. – Всё нравится – и река, и город, и лето, и причёска, и ты... Будешь теперь любоваться моей бритой головой до скончания века.

Александр слегка улыбнулся и, обхватив Диму за пояс одной рукой, снял с парапета.

– Будем целоваться? – хихикнул тот, цепляясь руками за воротник рубашки Александра и приподнимаясь на цыпочках.

– Без вариантов.

В ресторане пели «Дорогой дальнею, да ночкой лунною...» Два стола, за которыми сидели русские туристы, подпевали что есть мочи, перекрывая своим нестройным, но очень душевным пением голоса оперных певцов – высокой темноволосой девушки в национальном костюме и коренастого кудрявого мальчика с холодными голубыми глазами. Глаза эти после каждой музыкальной фразы возвращались к Диме и вспыхивали неприкрытым азартом. Хищник на охоте, уловил Дима эмоцию, и ему стало не по себе. От него явно ждали какой-то реакции, провоцировали, и мешали наслаждаться разудалым весельем вокруг. Девушка заставила Александра хлопать в ладоши и помогать ей петь, было слышно, что русские слова она выучила исключительно по созвучиям, поэтому получалось смешно – пауз между словами не было. Она начинала фразу, а Александр должен был продолжить. Это было мило – девочка была довольна и воодушевлена, а Александр, ну как всегда, прекрасно вписался в действо.

– Итальянцы очень харизматичны, – наливая Диме предусмотрительно полбокала вина, сказал он после того, как отправил девушку с приличными чаевыми в добрый путь, и, заметив его рассеянный взгляд, слегка нахмурился.

– Этот парень-певун сверлит меня взглядом второй час, достал уже, – понизив голос, пожаловался Дима. – Ненавижу, когда на меня пялятся.

Александр обернулся и кинул короткий взгляд на мальчика, мнущегося около барной стойки. Их концерт закончился, инструменты были упакованы, и часть музыкантов уже ушла. Остался только певец и один из гитаристов.

– Он приглашает тебя, – спокойно объяснил Александр, отчего у Димы в животе неприятно похолодело. Опять эти переглядки и приглашения, взрослые-детские игры. – И похоже, скоро ему это надоест.

– Святая простота, – выдохнул Дима и побарабанил пальцами по столу. – И его не смущает, что я с тобой, как бы?

Александр широко улыбнулся и откинулся на спинку стула.

– Ну, отношения бывают разные, в конце концов, может быть, я твой отец.

Дима отхлебнул половину налитого вина и придвинул салат из морепродуктов ближе к себе, словно тот мог заслонить его от навязчивого взгляда.

– Он смотрит так, что я есть не могу. А я всегда могу есть!

– Он тебе нравится.

Дима вскинул глаза на по-прежнему улыбающегося Александра и замер, прислушиваясь к себе. Действительно, что-то было в этих холодных итальянских глазах, что-то крайне привлекательное. Глубокое. Это был не Игорь, пессимистичный неудачливый парень из Твери. Его взгляд был неприятным, его слова хотелось забыть навсегда. Здесь было нечто иное. Успешный певец, красивый и дерзкий. Одинокий. Сегодня.

– Пожалуй, ты прав, иначе я бы так не реагировал, – Дима попытался улыбнуться, но у него не получилось. Александр вглядывался в его лицо и ждал продолжения, но сказать Диме было нечего. Слишком неожиданное откровение. И оценить его сразу было сложно. – Но я не хочу... мне это не нужно.

Александр подался вперёд и накрыл Димины руки своими, мягко погладил.

– Тогда не делай. Тебя никто за руку не тянет.

Дима выдохнул воздух через нос и сжал пальцы Александра. Тёплые.

– Я думал, что мне никто не понравится, кроме тебя.

– Ты только что вышел в свет, понял, кто ты есть. В мире намного больше людей, чем двое.

– Мне хорошо, когда нас двое, – совсем тихо проговорил Дима, уверенный в том, что Александр его услышит.

– Тогда чего ты боишься?

– Того, что однажды это может измениться.

– Не будь так категоричен, чудо моё. Ты живой, чуткий, отзывчивый. Всё меняется, и ты тоже изменишься, незаметно и неизбежно.

– А у тебя было так? Ты чувствуешь в себе поток времени?

– Чувствую, и с каждым годом он замедляется. Опыт накапливается, делать резкие движения лень. Хочется лежать и балдеть.

Дима засмеялся и покачал головой, не веря тому, что слышит.

– И поэтому Лида называет тебя элеткровеником. Страшно представить, что было, когда тебе не хотелось лежать и балдеть.

– Я был велик и ужасен.

– А теперь ты великий, ужасный и опытный.

Александр расплатился с подошёдшей официанткой. Дима поднялся из-за стола и, кинув взгляд на барную стойку, увидел там лишь двух подвыпивших американцев, громко разговаривающих на сокращённом английском. Выходя на улицу, Дима думал о том, что уже не помнит лицо смутившего его оперного певца, хотя у него всегда была отменная память на лица.

– Я слышал, что по статистике геи живут вместе не больше пяти лет. Это в лучшем случае. Семьи нет, детей нет. Ничто не держит их. – Дима щурился от яркого солнечного света и невольно улыбался.

Они шли вдоль набережной, к смотровой площадке, туда, где открывается вид на центральную площадь города, купол собора Марии дель Фьора и окружающую цепь низких покатых гор. Дима уже был там однажды, но Вике стало плохо от жары, поэтому толком насладиться панорамой не получилось.

– А ты – не они? – Александр поймал лямку Диминой сумки и потянул на себя, чтобы они шли наравне.

– Я не верю статистике, – пожал Дима плечами и остановился, засмотревшись на гордо расхаживающую по дну почти обмелевшей реки цаплю. Она высматривала мелких рыбёшек и сочные водоросли. Её тонкие спичечные ножки выглядели ненадёжными и хрупкими. Дима следил за каждым пружинистым шагом и ждал, что вот-вот ножки подломятся, и птичка плюхнется в воду. Но цапля, несмотря на все ожидания, поймала свою добычу и посмотрела на наблюдателей одним глазом, мол, что, съели? – Большинство, меньшинство... я живу так, как хочу, а проценты – для рекламы, тебе ли ни знать, откуда и для чего они рисуются.

– Птичка хочет в клетку, – улыбнулся Александр, обнимая Диму за шею и привлекая к себе. – Не бойся, – шепнул на ухо, – она уже давно в клетке. – Дима залился краской по самые уши и прижался лбом к плечу Александра. Тот погладил его рукой по шее и коротко рассмеялся: – Эй, птичка, летим со мной, там столько вкусного!

– Крылья, ноги, главное – хвост! Блин... его ж отрезал маэстро Антонио! – Дима чмокнул Александра в щёку и, схватив за руку, повёл вверх по каменной, поросшей мхом лестнице к обзорной площадке. В тени деревьев было прохладно и пахло чем-то сладким, сиропным. Вдоль стены розовым и белым цвёл олеандр, опасно нежный и беззащитный. Смертельно ядовитый.

– Я в раю, – на автопилоте проговорил Дима, медленно подходя к краю площадки, где стояли туристы, облокотившись на перила, и смотрели вдаль, на город. Мысли уже разлетелись напрочь, и ничего кроме – «вот бля...» или «я в раю» сказать было невозможно. Никакой суеты, никакого шума, словно именно здесь даже самые рьяные умы успокаивались и поддавались всеобщему медитативному движению. Ещё чуть-чуть и все закружатся в танце, как в каком-нибудь фильме.

Они смотрели на маленькие черепичные крыши внизу, изрезанные дорогами улочки, укрытые едва заметной коричневатой дымкой. Флоренция и сверху и изнутри казалась светло-коричневой из-за солнечного света, преломляющегося сквозь песчинки, кружащиеся в воздухе.

– Давай сфотографируем тебя в раю, будешь смотреть и завидовать, – сказал Александр, по всей видимости, ему уже надоело бесцельно лицезреть пейзаж. И он придумал себе цель.

Дима молча протянул ему фотоаппарат и блаженно улыбнулся.

– Я, конечно, не люблю фотографироваться... но ради этого, – он махнул рукой в сторону города и, повернувшись лицом к солнцу, широко раскинул руки.

Александр сделал несколько кадров Димы на фоне города, города на фоне гор, гор на фоне неба, а Дима всё стоял и смотрел вдаль, в голове крутилась какая-то незамысловатая мелодия, «memories»... кажется. И было так хорошо и спокойно, что хотелось умереть.

– Когда я жил в Перми, – начал Дима, почувствовав, как ладонь Александра опустилась ему на плечо, – мне нравился соседский мальчик. Он был на два года меня младше, молчаливый, печальный, он всегда ходил один и часто болел. Я воображал, что он принц, которого я должен спасти от чего-то плохого... – Дима засмеялся и потеребил лямку сумки, сосредотачиваясь на рассказе. – В двенадцать лет все нормальные мальчишки хотели играть в хоккей во дворе или на крайний случай стащить из садика бабы Тани яблоки, а я думал о том, как буду спасать мальчика от дракона, как какую-нибудь принцессу... с поцелуями и всеми делами. И каждый раз он улыбался, в моих фантазиях, и я был просто на седьмом небе от счастья. Тогда я думал, что это такой вид дружбы, ну... у всех же по-разному бывает, думал я. У меня вот так, обострение чувства справедливости. Меня же мама целовала, и мне нравилось, значит, и ему тоже должно было понравиться, думал я, и уже тогда подводил под это дело целую философию разделения единого целого на две половинки. Я тогда додумался до того, что миссия нашего воссоединения лежит целиком и полностью на мне, и я должен сделать первый шаг, хотя бы заговорить с ним.

Дима замолчал и закусил нижнюю губу, вспоминая то время, когда он действительно думал, что всё зависит только от его решения.

– О чём вы поговорили?

Дима повернул голову в сторону Александра и увидел в его глазах своё отражение.

– Я не решился. Услышал, как он кричит на свою бабушку, потому что она приготовила что-то невкусное. У них в квартире жила старушка, лет эдак под восемьдесят или даже больше. Иногда она выходила гулять к подъезду и каждый раз здоровалась со мной. У неё был тихий, очень приятный голос, не такой скрипучий, как обычно бывает у пожилых людей, и понимающие глаза. Мне всегда казалось, что она знает много сказок. А он кричал, что в супе плавает лук, а он его терпеть не может.

– Скажу тебе по секрету, – Александр придвинулся ближе к Диме, касаясь плечом его плеча, – все сказочные принцы не любят лук и чеснок. Иначе пробуждение ото сна страстным поцелуем будет испорчено. А второго шанса произвести первое впечатление может и не выпасть.

– А я люблю чеснок. Эх, не быть мне принцем на головке чеснока.

– Я в детстве читал сказки с конца, чтобы сразу знать о заслугах героя, прежде чем с ним познакомиться.

– И какая твоя любимая?

– Заслуга?

– Сказка, – хихикнул Дима.

– Про колобка. И от бабушки ушёл, и от дедушки... – Александр бросил задумчивый взгляд на панораму и посмотрел на Диму, так пронзительно, словно током ударило, и захотелось зажмуриться. Одна секунда, и он опять улыбнулся. – И никакого тебе благородства, одна беготня.

– Наукой доказано, что сказка про колобка – это апологетика гомосексуализма, – серьёзно проговорил Дима.

– Правда? – Александр изобразил искреннее удивление. Дима залюбовался им. По пальцам можно было пересчитать моменты, когда удавалось поймать его удивлённое лицо.

– Нет, конечно. Но мысль интересна, не находишь? – засмеялся Дима.

– Пошли где-нибудь посидим, мыслитель, а то природа настойчиво зовёт, и мешает любоваться пейзажем.

– А что удобнее: работать на кого-то или организовывать свой бизнес?

Хотелось сползти по лавочке на траву и лечь, закинуть руки за голову и смотреть в высокое безоблачное небо. Но Дима не решался, поэтому удобно откинулся на тёплую деревянную спинку и запрокинул голову. Небо расчертил ватный след пролетевшего самолёта.

– Организация своего дела отнимает всё свободное и несвободное время, и утром поспать на рабочем месте будет невозможно. – Александр водил пальцами по Диминой шее, скользил вверх к затылку, а потом опять спускался вниз.

– Откуда узнал? – лениво протянул Дима, жмурясь от удовольствия. Никого не было рядом, никаких праздношатающихся туристов – тихий сквер с видом на красивый дом с садом, заросшим оливами, сладковатый горячий воздух и рассеянные прикосновения пальцев. – Лида заложила?

Александр усмехнулся и, наклонившись, поцеловал Диму в висок.

– Сам видел, как ты сопел, спрятавшись за монитором.

– Вот же блин! Стыдно мне... типа.

– Я тебе верю, почти.

– Не могу я утром жить. Злобный зомби, – Дима повернулся лицом к Александру и провёл пальцем по его нижней губе. – Вот в десять со мной уже можно нормально разговаривать. Зато ночью люблю колобродить до утра и неплохо соображать.

– Эту бы энергию да на пользу родине... – Александр лукаво улыбнулся, как всегда это делал перед поцелуем. Дима по инерции приоткрыл рот и широко улыбнулся, поймав себя на столь откровенном приглашении.

– Вот бля... привычка, – выдохнул Дима, уже чувствуя дыхание Александра на своём лице.

Целовались долго, пока рука, опирающаяся на спинку лавочки, не затекла. Дима глубоко вдохнул и обнял Александра за шею.

– Здорово, – прошептал он и закрыл глаза. – Я бы хотел, чтобы так было всегда. Я такой глупый, ты такой мудрый... не хочу взрослеть.

– Дело не во взрослении, а в приоритетах. Твой характер уже сформирован, можно лишь слегка подкорректировать, а поменять – нельзя.

– А Марк был твоим ровесником? – Дима закусил губу, сообразив, что спросил то, что не хотел в принципе спрашивать. Всплыло из подсознания.

Александр снисходительно посмотрел на Диму и кивнул.

– Я не обращал внимание на тех, кто младше меня больше чем на три года.

– Ух ты... – Дима смутился и отвёл взгляд. Вдалеке по дорожке прогуливалась пожилая пара немецкого пошива с маленькой резвой собачкой. Собачка отчаянно рвалась в сторону обнаглевших от непуганости голубей. Женщина с интересом смотрела в сторону Димы с Александром и не отводила глаз, как случалось чаще всего. Дима мгновенно проникся к ней симпатией и уважением. – Значит, я исключение?

– Ты откровение. – Александр взял его руку, перевернул ладонью вверх и приложил свою. По длине пальцы оказались почти одинаковыми, а по ширине разница была значительной.

– Особенный?

– Единственный.

– Ты меня сравниваешь с Марком? Или другими... твоими?

– Я не помню Марка. Это было слишком давно. Если я ухожу, то больше не возвращаюсь.

– А второй шанс? Вторая попытка? Право на реабилитацию? Или приговор обжалованию не подлежит?

– Чтобы вынести приговор, нужен состав преступления, разбирательство в суде, показания свидетелей и последнее слово. Это длинная и неприятная процедура. Но если механизм запущен... можно и сократить.

– Я не люблю юриспруденцию, – поморщился Дима и опять поднял глаза к небу. – Я со всеми расходился как-то незаметно, без всяких разбирательств. Просто однажды понимал, что всё, хватит, и со мной соглашались. Больше не хочу жить так: разделяя то, что хочу, и то, что должен. Или всё, или ничего – никаких компромиссов.

– Гордый мальчик, – Александр привлёк Диму к себе и опять поцеловал. – Ты заслуживаешь самого лучшего.

– Тебя... хочу тебя.

– И меня тоже, – засмеялся Александр и потрепал Диму за ухо. – Гулять пошли, дома будем сидеть на лавке.

– Эх... – вздохнул Дима, пружинисто вскакивая на ноги. – Носил бы меня ещё кто-нибудь... вот это было бы счастье!

– Не видать тебе счастья, как своих ушей, птица моя.

– Вот подбодрил, так подбодрил! Твоё напутствие – прям волшебный пендель для скорости.

Дима не помнил, какой по счёту это был оргазм. Один шёл за другим, с небольшими перерывами на какие-то конфеты, которые валялись по всему полу в разноцветных фантиках. Накрывал, уносил и заставлял забывать о предыдущем, обо всём. Дима даже имя своё забывал, и ему казалось, что он конфета, которая медленно тает, томно растекается по горячей коже Александра, вязкая, сладкая – молочный шоколад.

Александр рассказывал смешные истории из своей профессиональной жизни, из студенчества, и Дима смеялся так, что лёгкие начали болеть, и что-то тоже рассказывал, а потом опять забывался... и шоколад тёк по телу, по венам, и перед глазами танцевали отсветы блестящих вкладышей, красные, жёлтые, синие. Дима закрывал глаза, закусывал губы, скользил руками по липкой упругой коже и просил ещё, ещё... ещё...

– Ты же не любишь сладкое?

Александр увлечённо облизывал Димины пальцы и водил руками по его бёдрам, вновь возбуждая.

– Не люблю, – пожал он плечами и, оставив в покое пальцы, наклонился к щеке, которая тоже, по всей видимости, была в шоколаде. – Я люблю сладкого.

Дима засмеялся и закинул ноги Александру на поясницу, стал медленно двигаться, чувствуя ответное возбуждение.

– В следующий раз хочу йогурт... – прошептал Дима, дотянувшись до уха Александра, и игриво прикусил его за мочку, – и Венецию... гондолы, маски, карнавал... секс... и ещё раз секс...

– Может, начнём в обратном порядке? – переворачивая Диму на живот и целуя его в затылок, засмеялся Александр.

– Да, можно, – выгибаясь, выдохнул Дима и шире развёл ноги, – эх, раз, ещё раз... ещё много-много раз...

Часть 18. Предчувствие

Дима никогда не мог различить во сне, где собственно сам сон, а где явь. Многие рассказывали ему о том, что возможно контролировать свои сны, что есть определённые методики для того, чтобы избежать кошмаров, побороть их – повернуться лицом к догоняющему тебя монстру и увидеть пустой коридор или какую-нибудь большую собаку, а не то-не-знаю-что-но-очень-страшное. Но Дима никогда не оборачивался, когда за ним гнались, он бежал, бежал, куда-то падал, просыпался весь в поту и с криком, готовым сорваться с губ. Но крик не срывался, Дима просто сидел несколько минут на кухне, курил и приходил в себя, а кошмар забывался наутро, и о методиках их контролирования было просто интересно послушать, как о чём-то не имеющем к нему никакого отношения. Но кошмары снились часто – мутные, тяжёлые, изматывающие.

Дима открывал глаза и жмурился от матового света висящих над кроватью ламп в красных абажурах. Было жарко и влажно, ощущения тяжести чужого тела ошеломляли и возбуждали, и только поэтому хотелось кричать в голос. Проникновение было резким и болезненным, Дима задохнулся стоном и попытался отодвинуться, выскользнуть из-под горячего, требовательного тела, но его крепко удерживали на месте и продолжали двигаться, увлекая за собой. И постепенно боль сменилась мучительным наслаждением, а потом и вовсе размылась мутным воспоминанием под кожей. Дима поднял руки, обхватил крепкую шею и столкнулся взглядом с Александром. Тот улыбался какой-то незнакомой пугающей улыбкой, словно смотрел не на Диму, а на кого-то другого, чужого. Дима замешкался и метнул взгляд выше, на потолок... он был зеркальным, свет горящих ламп распадался на блики и дрожал в туманном душном воздухе. Дима смотрел на отблески, потом взгляд опустился вниз по сплетённым телам, ритмично скользящим по светло-синей простыне и встретился с чёрными неподвижными глазами – незнакомыми глазами. И чёрные длинные волосы, как опасные змеи, рассыпавшиеся по подушке... и чужое лицо... Дима смотрел на себя и не узнавал. Человек, которого так неистово и страстно трахал Александр, был не Дима. Он был старше, более широкий в плечах, его жилистые длинные ноги обнимали поясницу Александра и матово блестели в свете ламп. Он был гибким, опытным и очень искушённым, ему нравилось то, как Александр с ним обращался, как двигался – упруго и жёстко. Он подмигнул Диме и впился зубами в плечо Александра, вызвав довольный низкий стон.

– Саша... – испуганно выдохнул Дима, вновь пытаясь остановить движение. – Кто я? Саша...

Александр сильно сжал Димины запястья, которые принадлежали вовсе не Диме, и резко завёл руки за голову, играя. Они всего лишь играли, как дикие звери. Диме стало больно и страшно. Взгляд Александра, хищный и безумный, заставил его покориться и перестать дёргаться – будет хуже. В голове вспыхивала боль, перемешанная с первобытным, застилающим сознание удовольствием, и паника разрасталась где-то в области солнечного сплетения. Она накрывала, парализуя руки и ноги, дышать становилось сложнее и сложнее, а Александр всё ускорялся и ускорялся.

– Саша, не надо... не хочу...

– Надо, мой милый мальчик, мой красивый мальчик... Расслабься, доверься... наслаждайся.

Дима широко распахнул глаза, просыпаясь, и несколько секунд просто лежал на кровати, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Голова болела так сильно, что даже ресницы опустить было невозможно. Давление подскочило, подумал Дима и с трудом, подняв дрожащую руку, вытер струящиеся по лицу слёзы. Ощущение паники и беспомощности, которое так ярко накрыло его во сне, постепенно отходило в темноту, уступая место реальности – он лежит на кровати, у себя дома, рядом мерно и обнадёживающе тикает будильник. Из окна тянет июньской ночной прохладой с нотами сирени. В соседней комнате на уровне ультразвука пищит ноутбук – Александр, видимо, ещё и не ложился.

Дима поднял руки и увидел на них красные пятна. Кровь текла из носа и капала на синюю наволочку, моментально впитываясь в ткань, оставляя чёрные пятна.

– Твою мать, – простонал Дима, зажимая нос рукой и запрокидывая голову. – Вот сволочь...

Дима ввалился в ванную комнату, не зажигая свет, и включил холодную воду. Во рту скопилось столько крови, что уже начинало тошнить. Свет зажёгся внезапно, Дима ослеп и выругался.

Ярко-красные струйки носились в воде, делали почётный круг по водостоку и исчезали в черноте канализации. Жизнь уходит из меня, философски подумал Дима и рвано вдохнул солёный воздух с запахом металла.

– Голову опусти, – Александр крепко взял Диму за плечи и отодвинул от раковины, заставил убрать руку от носа. – Не трогай... я сам.

– Блин, течёт ручьём, – Дима опустил голову, как было сказано, и посмотрел на пол, где на гладких керамических плитках бликовал свет лампы. К горлу подкатила тошнота, и воспоминания о кошмаре вернулись вновь. Дима пошатнулся, но Александр держал его крепко и не позволил упасть.

– Глаза закрой, – Дима послушно выполнил приказ и почувствовал, как нечто холодное и мокрое опустилось ему на лоб и переносицу. Наверное, полотенце. – Держи рукой, голову не поднимай.

Дима коснулся пальцами ледяного полотенца, вода неприятно заструилась по локтям к подмышкам, и кожа мгновенно покрылась мурашками. В голове постепенно прояснялось, и ощущение реальности практически бесследно вытеснило страх кошмара, осталась лишь смутная тревога, вызываемая прикосновениями Александра. Дима был уверен что тот смог бы остановиться, если бы Дима его попросил, а не продолжал безжалостно, как во сне, но в груди всё равно болезненно сжалось, когда Александр поднял его на руки и понёс в комнату.

– Сейчас остановится, – тихо говорил он, откидывая подушку в сторону и устраивая Диму на кровати так, чтобы голова лежала на ровной поверхности. – Дыши через рот.

Переносицу ломило, словно от удара, и веки судорожно вздрагивали. Дима старался не шевелиться и чувствовал себя овощем, который носят, укладывают, прикладывают компрессы. Но его это уже давно перестало смущать. В другое бы время Дима выдал бы какую-нибудь шутку про своё состояние, но сейчас было не до смеха.

– У меня кровь медленно сворачивается, – просипел Дима, сглатывая вязкую слюну и морщась от солёного привкуса.

– Не разговаривай, – Александр приподнял полотенце и перевернул другой стороной – кожу прижгло холодом, и Дима невольно дёрнулся. – Тшш... лежи смирно.

– Есть, сэр, – едва слышно ответил Дима и слегка улыбнулся.

– Юный Петросян шутить ещё изволит, – Александр провёл рукой по Диминой голове и, наклонившись, тепло чмокнул в ключицу. – Расслабься.

Дима судорожно вздохнул, опять вспомнив свой недавний кошмар, те самые слова, но сказанные другим тоном. Он никогда не слышал у Александра такого тона, но каким-то шестым чувством знал, что он может так говорить, и так смотреть... и делать больно против воли.

– Саша... – Дима протянул руку и нащупал напряжённые пальцы Александра, лежащие около его плеча. – Спасибо за то, что возишься со мной.

– Потом отработаешь, – добродушно усмехнулся Александр и снял компресс с Диминого лица, – вдохни носом. Больно?

Дима осторожно впустил в лёгкие воздух через нос. Запах металла стал глуше, но ещё не исчез. В носу щекотно пощипывало, и переносица тупо ныла при каждом вдохе. Сглотнув слюну, Дима не почувствовал крови. Остановилась наконец-то.

– Терпеть можно, – ответил он и открыл глаза.

Александр размотал полотенце и промокнул капли воды, оставшиеся на Димином лице, сухим концом.

– И часто у тебя такое бывает?

– Очень редко, раньше чаще было.

– На солнце долго находился?

Александр лёг рядом с Димой и, приподнявшись на локте, посмотрел на него сверху вниз.

– С Лидой и её парнем купались на Нерли. У воды было прохладно, казалось, что не так сильно печёт, а кепку я дома забыл.

Александр тяжело вздохнул и осуждающе покачал головой. Да Дима и без него знал, что беспечность чревата, тем более что у него есть предрасположенность к гипертонии.

– Нужно заботиться о себе, Дима, ты уже большой мальчик. Это не так сложно. Я не могу постоянно контролировать тебя.

Дима медленно закрыл глаза и согласно кивнул, обещая себе всё, что только можно пообещать в такой ситуации: что он никогда не будет халатно относиться к своему здоровью, что будет следить за своими вещами, что не будет заставлять Александра возиться с ним, как с маленьким ребёнком. В конце концов, они взрослые люди, мысленно дал Дима себе затрещину, и тут же все мысли оборвались. Перед глазами вспыхнул опасный взгляд из сна. И Дима вдруг понял, что он их знает. Чувство тревоги вновь сдавило горло.

– Саш... – едва слышно начал Дима, глядя в тёмный потолок. – Если бы я попросил тебя... ты бы сделал, даже если бы не хотел?

Александр нахмурился и погладил Диму по щеке. Его руки были тёплыми, почти горячими, что так ярко контрастировало с холодной Диминой кожей.

– Для тебя сделал бы.

– Спасибо.

Дима закрыл глаза, улыбнулся, отвечая на поцелуй Александра и постепенно успокаиваясь. Это просто давление и сосуды, близко расположенные к слизистой. Реакция организма на солнечный свет, ускорение движения крови. И эти дикие игры – необоснованные Димины страхи. Просто страх неизвестности, и никакое не предчувствие и прочие бабушкины бредни.

А вдруг это Марк?..

Марк оказался невысоким, коренастым и светловолосым. Он широко улыбался в журналистскую камеру, и взгляд его светло-зелёных глаз блестел искренней радостью и довольством. Нарцисс, фыркнул Дима, мгновенно поставив диагноз. Одной рукой Марк обнимал тощего парнишку, преданно заглядывающего ему в рот. Мальчик был тупой как дрова, но очень красивый. Почему-то этот факт особенно неприятно кольнул. Если поставить Диму рядом с Александром, у несведущих обывателей могло сложиться такое же впечатление. Дима в очередной раз почувствовал отвращение к смазливым моделькам. Статья была посвящена поездке Марка с «другом» к Стоунхенджу, и много-много пафосных слов описывали его восторги по этому поводу и пророчили вечную любовь, замешанную на мистике.

– Лида, ты веришь в вещие сны?

Дима закрыл уже пятое интервью с гениальным товарищем Малиновским, не получив никакой конкретной информации, кроме того, что он не летит на Марс, потому что его никто не приглашает, и о том, что растущие в саду перед домом гортензии символизируют смену его стиля жизни. Пару раз Дима даже усмехнулся, поняв, что Марк откровенно стебётся над журналисткой.

– Если снится что-то хорошее, то верю, а если плохое – то нет, конечно. Я больная, что ли, настраиваться на негатив. Нужно думать только о хорошем, смотреть смешные фильмы, слушать весёлые песни, тогда и жизнь будет весёлая и беззаботная.

Лида что-то быстро строчила в записной книжке и говорила тоже очень быстро, попадая в такт с рукой. Раньше Дима прикалывался над этой её особенностью, а потом привык, и порой даже она ему нравилась, гипнотизировала. Смотреть на то, как люди работают – определённо лучшее занятие, которое могло придумать человечество.

– А если не понятно: хороший сон или плохой?

– Как это не понятно?

– Ну... – Дима сделал неопределённый жест рукой и покрутился на стуле, пытаясь правильно подобрать слова. – Например, пугает то, что, по сути, должно радовать, потому что оно как бы не имеет к тебе никакого отношения, происходит не с тобой, так кажется во сне...

Лида прекратила строчить и захлопнула блокнот. Она выглядела так сосредоточенно, словно готовилась прыгнуть с самолёта – значит, сейчас выдаст что-нибудь умное. Дима невольно напрягся.

– Это психология, подсознание... знаешь, дедушка Фрейд много говорил об этом.

– У Фрейда всё замешано на либидо, это просто идеальная модель, а жизнь более многогранна. Есть и другие механизмы, – повторил Дима слова Александра и в горле неожиданно пересохло. – Может, попьём чайку?

– Точно! – Лида вскочила с места и засуетилась около стоявшего в углу кабинета столика, за которым они пили чай время от времени. – Я сегодня с утра совсем сбесилась и напекла какого-то опасного для жизни печенья, по фирменному рецепту мамы Вадика.

– Ух ты, уже дружите семьями? – Дима подцепил двумя пальцами темно-коричневый неровный диск печенья и осторожно откусил рассыпчатый край. Сахара и корицы, конечно, было многовато, но всё равно было вкусно.

– Приходится дружить, Вадик души не чает в своей маме и во мне... Не буду же я рвать его душу?.. – Лида застыла с мученическим выражением на лице, ожидая вынесения вердикта. Как она ни старалась вести себя в стиле унисекс, всё равно порой просыпалось нечто истинно женское, хрупкое и настолько милое, что Дима, не будь он таким, каким он был, мог бы запросто влюбиться в Лиду. – Ну и?

– Отпад, – прохрустел довольный Дима. – Очень вкусно.

– Да тебе чего ни дай, всё слопаешь, словно сроду не кормили, – усмехнулась Лида, не менее довольная, ещё и смущённая. Дима глазам своим не верил. Пожалуй, это был первый раз, когда он видел её такой открытой и наивной.

– Никто не хочет брать на себя обязательства по моему кормлению, – вздохнул Дима, усаживаясь за стол и разливая чай в большие керамические кружки. «Если уж пить чай, так нескромно», – сказала Лида и купила им обоим два здоровенных и тяжеленных бокала с какими-то толстыми хитрыми котами на боках.

– А как же наш великий и ужасный? Не испытывает угрызений совести по ночам?

Теперь настала очередь Димы краснеть и смущаться. Но при Лиде это было можно, она поймёт всё правильно.

– Он испытывает несколько иные чувства, – проговорил Дима и игриво прикусил кончик языка. Лида прыснула от смеха и чуть не поперхнулась чаем.

– Скромняги, – сквозь смех протянула Лида. – Жить вместе не надумали ещё?

Дима прожевал печенье и сделал небольшой глоток горького чая – забыл подсластить.

– Мы и не думали... – пожал он плечами и почувствовал, как неприятно засосало под ложечкой. Он думал. Он даже и не знал о том, что постоянно об этом думает и ждёт чего-то. Только чего? – Я себе это вообще с трудом представляю.

– Чего ты не представляешь? – искренне удивилась Лида. – Ты же с Викой два года прожил, теперь-то чего растерялся? Ладно, я там с родителями живу или Вадик с семьёй брата, да и не в том дело... как-то я порой даже забываю, что у меня парень есть, а вы-то...

– Что мы?

– Совсем другая история.

– Вот именно, что совсем другая, – Дима отставил кружку и с тоской посмотрел на рыжую морду кота. Кот знал ответы на все вопросы, но как истинный хитрец, только улыбался и молчал.

– Димик, ну чего ты боишься? – Лида подалась чуть вперёд, словно в кабинете был кто-то, кто не должен был слышать их разговор. – Скажи ему, что ты хочешь жить с ним. Или... ты не хочешь?

– Я не знаю, – Дима опустил взгляд в стол и потеребил край скатерти. Он не хотел смотреть Лиде в лицо. Правде в лицо. – У него есть жена, сын, – семья... если за то время, что мы вместе, он не захотел что-то изменить, значит, на это есть веские причины.

– Я всё равно считаю, что ты должен ему намекнуть. Пусть, в конце концов, определится уже, с кем он.

– Если я намекну, а он откажется... – Дима поднял глаза и встретился взглядом с Лидой. Это придало ему силы и примерило с данностью. Мысли оформились в слова, а у слов появился свидетель. – То я не смогу продолжать.

Лида снисходительно улыбнулась, но Дима знал, что она поняла. И стало легче.

– Иногда нужно идти ва-банк, если ставки достаточно высоки. Я уверена, что он не откажется.

– Я тоже, – Дима широко улыбнулся и, вновь придвинув к себе кружку, громко прихлебнул чай. – Но следующий ход за ним. У нас соревновательное влечение.

Лида опять засмеялась и, протянув руку, потеребила Диму за ухо.

– Ты такой классный с этой причёской, такой мальчишка. Даже я хочу тебя к себе домой уволочь и никому не показывать.

– Я не хочу в его доме жить, – Дима зябко поёжился, вспоминая музейный холод просторных комнат. – Только если в подвале, где стоит барабанная установка, и ещё у него есть Гибсоны, целых два, и микрофон...

– Димка, – Лида смотрела серьёзно и ласково одновременно, как мама, которая всё видит, всё знает. – Он не отпустит тебя. Даже если вы расстанетесь. Не бойся, проси чего хочешь.

– Я знаю, что он сделает всё, что я попрошу, поэтому я и не прошу, да и нечего просить... Я не настолько изобретателен, насколько он проницателен.

Дверь скрипнула, открываясь. Дима обернулся и увидел вошедшего Александра, разогретого солнцем, пропитанного городской пылью и запахом дыма – во дворе перед зданием офисов жгли траву. Дима судорожно сглотнул, подавляя в себе желание обнюхать его с ног до головы, как верный пёс вернувшегося, наконец, хозяина – дожили!

– Приятного аппетита, – улыбнулся Александр, снимая солнцезащитные очки и рассматривая Диму в ответ.

– Александр Владимирович, давайте чайку с нами, – мгновенно сориентировалась Лида и подняла вверх свою полупустую кружку.

– Спасибо, Лида, но я уже пил чай. Можно я украду твоего напарника на пару минут?

– Можно хоть до вторника, – засмеялась девушка и задорно подмигнула мгновенно покрасневшему Диме.

Дима точно помнил, что дверь закрыта, поэтому даже если кто-то что-то и услышит, проходя по коридору, то точно не сможет войти и прервать то, что начиналось столь невинно.

– Корица? – Александр целовал его в ухо и медленно задирал футболку на животе. Гладил рукой, волновал лёгкостью и ненавязчивостью прикосновений. Тело таяло, наслаждаясь.

– Типа того... – мямлил Дима, скользя пальцами по волосам, прихватывая их и потягивая в стороны. Он чувствовал, что Александру это нравится, словно бы слышал довольное урчание где-то в груди. – Ещё ваниль...

– Ммм... хочу ванили... – Александр прижал Диму к стене и, запрокинув его голову, звонко чмокнул в улыбающиеся губы. Но Диме этого было мало – хотелось глубоко, до головокружения. Он приподнялся на цыпочках и сам поцеловал Александра, так, как хотел. – Какая активная ваниль, – глухо засмеялся Александр, поддерживая Диму за спину и скользя кончиком носа по его виску. – Самая сладкая ваниль...

– Ты приедешь сегодня ко мне? Я соскучился, – Дима счастливо вздохнул и прижался сильнее, чтобы чувствовать всё его тело – холодную пряжку ремня, пуговицы на рубашке, жесткий воротничок.

Александр гладил его по спине, расслабленно целовал в висок и молчал. Значит, не приедет. Дима будто падал, ожидая его слов.

– Я сегодня улетаю в Латвию. На две недели.

Дима беззвучно втянул носом воздух, пытаясь справиться с разрастающимся в груди холодом. Две недели... это же так много.

– Работа? – осторожно спросил Дима, отстраняясь и заглядывая в лицо Александру. «А может быть, семья?»

– Да, работа, – Александр опять привлёк Диму к себе и поцеловал в макушку. – Напортачили там без меня, надо вернуть всё на место, пока не поздно. Власть портит людей, а власть абсолютная портит абсолютно. Поставил опытного специалиста с холодной головой и твёрдыми убеждениями, а через полгода получил политическую проститутку.

– Во сколько уезжаешь? – Дима всё-таки выскользнул из объятий Александра, чтобы не тянуло так сильно, и немного собраться тоже не помешало бы. В конце концов, что за ребячество-девичество? Он же не навсегда уезжает... Как назло, ещё сон этот вдруг вспомнился ни с того ни с сего, и в лёгких не осталось воздуха – Дима забыл вдохнуть, сосредоточившись на выражении своего лица, которое необходимо было контролировать. Александр с кем-то чужим, опасным. Дима ему не конкурент.

– Самолёт в шесть вечера. Из города выеду в час, с припуском на пробки и регистрацию.

Александр подошёл к столу, стал просматривать какие-то папки, искать нужные. Дима остался стоять на месте, закусив ноготь на пальце. Часы над головой Александра показывали половину первого.

– Не умею прощаться, – Дима коротко вздохнул, выпуская многострадальный палец изо рта. – Поэтому давай я как бы уйду сейчас... и скажу, что увидимся как-нибудь... а ты мне ответишь – как только, так сразу. Ладно? – попытка улыбнуться потерпела полное фиаско. Уголки губ уныло опустились, и Дима мгновенно сник вместе с ними. Никогда не умел играть на публику, черт...

Александр оставил папки там, где они лежали, по всей видимости, не найдя нужную, и подошёл к Диме. Обнял. Крепко, горячо, успокаивающе.

– Я вернусь сразу, как закончу, птичка моя, – прошептал он Диме на ухо. – Я уже хочу вернуться.

– Позвони, когда долетишь, чтобы я не думал всякую лишнюю фигню, – грустно усмехнулся Дима, но холода в груди уже не было. Две недели – это всего лишь время.

– Позвоню.

– Увидимся как-нибудь.

– Как только, так сразу.

В пепельнице не было места ещё одному окурку, поэтому Дима аккуратно пристроил его рядом и вновь вернулся к проекту супермаркета, который планировалось построить на центральной улице напротив детской больницы. Заказчик хочет усидеть на двух стульях, как и Всеволод Игнатьевич, который всю последнюю неделю кроме как на матном русском не разговаривал ни с кем. Неожиданно оказалось, что Александр выполнял столько функций, что впору хвататься за голову и кричать караул. Но Всеволод Игнатьевич, как истинный мужчина и опытный руководитель кричал несколько иные слова. Диме было всё равно, на каком языке ему объясняют, что надо сделать. Надо, значит, сделаю. Остальное – лишнее. Всё остальное лишнее.

Александр не звонил уже третий день, а Дима не хотел отвлекать его от работы. Что-то у него там усложнилось, и по отдаленным признакам Дима догадывался, что двумя неделями тут не отделаться. И постепенно он смирился и с этой мыслью. С мыслями смиряться было очень просто, достаточно поговорить с чем-нибудь из окружающих предметов откровенно, и всё становилось на свои места. А вот тело никак не хотело понимать, почему нет ласки? Почему нет поцелуев? Почему к нему никто не прикасается? Ведь было желанным, было любимым, было живым.

Дима повертел в руках сотовый и быстро натыкал сообщение. Пусть повисит у него в телефоне, будет время – ответит.

«Самая популярная мужская эсэмэска – «и я тебя». Чур, я начинаю. И я тебя».

«Хочу увидеть»

«И я по тебе»

«Соскучился»

«Люблю тебя»

«И я тебя люблю. Обманываем статистку Позвони мне».