Кружась, музыка мягко плывет по дому, принимая форму навязчиво изысканной и очень знакомой мелодии. Что бы я ни делала, всякий раз я на какое-то мгновение останавливаюсь и вслушиваюсь в хрупкое сочетание нот, позволяя их нежной красоте течь сквозь меня, а потом неторопливо иду к их источнику.

Как и всегда, я нахожу ее за роялем; ее темно-зеленые выразительные глаза закрыты. Руки, которые я так люблю, ласкают черно-белые клавиши массивного инструмента, почти благоговейно выплетая тихую волну звука. Я никогда не могла заставить себя подойти к ней в такой момент, и вместо этого молча наблюдаю, стоя в дверном проеме. В такие моменты она наиболее беззащитна и чувствует только музыку, не обращая внимания ни на поздний час, ни на мое присутствие, ни на слезы, время от времени стекающие по ее красивому лицу. Частенько, закончив скрипичную пьесу, я замечаю, что она стоит на том же самом месте - с блестящими глазами, слегка наклонив голову. Она всегда знает, когда искать меня - по тону пьесы, которую я играю. С ней же все иначе; она нечасто играет "Лунную сонату", несмотря на то, что это - одна из ее любимых. В тех редких случаях, когда тихие такты пьесы Бетховена несутся по нашему дому, я знаю, что нужна ей.

Сегодня не исключение. Я стою в дверях и слушаю, как она играет - тише, чем прежде, выказывая больше эмоций, чем когда бы то ни было. Сегодня лунный свет стекает вниз по огромным стрельчатым окнам, расцвечивая зал сверхъестественно эфемерными отблесками. В этом свете ее русые волосы кажутся белыми, а тронутая легким загаром кожа - неестественно бледной. Ответственность за судьбы мира постепенно подтачивает ее силы, и когда одна случайная слеза скользит из-под ее опущенных век, внезапно из уголков ее глаз на волю вырываются драгоценные реки, сияющие в мягком свете. Волна беспокойства разрушает миг очарования, и я впервые тихо прохожу по паркету и усаживаюсь на черный стул у рояля.

Я не знаю, чувствует ли она, что я рядом; тот же темп, то же легкое прикосновение пальцев к клавиатуре, и слезы все так же стекают по ее щекам. Со своего места я чувствую жар ее тела, ее прерывистое дыхание, ее беззвучные рыдания. Она никогда раньше не плакала, гордость не позволяла ей. А теперь это зрелище разбивает мое и без того ноющее сердце. Я прикасаюсь к ней.

Бег нот прерывается, и мелодия тихо умирает.

Она поворачивает голову в мою сторону и открывает свои прекрасные глаза. Я ободряюще улыбаюсь и нежно вытираю слезы с ее лица. Она улыбается в ответ, протягивает руки и привлекает меня к себе. Осторожные поцелуи высушивают слезы, о которых я даже и не подозревала, и в конце концов она дарит мне последний нежный поцелуй в губы.

Я вкладываю в этот поцелуй все, что у меня есть. Она обнимает меня, я обвиваю руками ее талию и забываюсь в ее объятиях.

- Любимая, все будет хорошо, - шепчу я тихо, обнимая ее. Она прячет лицо у меня на груди, кожей я чувствую ее дыхание. И снова горячие слезы падают одна за другой, обжигая мою плоть, вырывая сердце из моей груди. Я провожу рукой по ее мягким волосам.

- Знаю, - шепчет она потерянно. - Все можно пережить, пока ты со мной.

- А я всегда буду с тобой, Харука. Всегда.

Я чувствую, как губы ее двигаются, почти касаясь моей кожи. Я не слышу, и все же знаю, что она говорит.

- Я люблю тебя.

Наша жизнь похожа на "Лунную сонату" - со всей ее элегантностью, грацией и красотой, которую просто невозможно описать словами. Это что-то настолько грандиозное, что самое основание оказывается наиболее уязвимым. Это что-то настолько трагическое, что если бы только людские сердца об этом знали, они зашлись бы кровавыми слезами. Это жизнь, которую мы выбираем. И мы будем сражаться до последнего, вместе молясь о том, чтобы не потерпеть сегодня поражения.

Потому что однажды это случится, и тогда, подобно тактам такой знакомой мелодии, мы растворимся в потоках гуляющего над зелеными полями прохладного ветра, стремящегося в темное небо и вечную ночь.

:: Перевод © Carioca; 2001/11/20