* * *

Старшего брата, опрометчиво пришедшего в отцовский дом, для приватной беседы лучше всего отлавливать где-нибудь у домашней библиотеки или в подобном малопосещаемом месте. Причем желательно после обеда или ужина, когда он размякнет и расслабится. Тогда и никто из взрослых не помешает. Такую тактику выработала для себя Юлечка Энгельгардт на девятом году жизни.

Гоша – папин сын, но мама у него другая, ее зовут тетя Света. Живет Гоша с мамой, дома у папы бывает редко, но это не мешает ему не любить всех родственников и делать разные плохие вещи.

Юлечка затаилась за длинной, до пола, гардиной и зорко наблюдала в заранее проковыренную дырочку. Но Георгий все не шел. Наверное, пошел с папой в кабинет. А может быть, разговаривает с мамой или братьями. Ну, в общем, не идет.

Юлечка ждала долго-долго, пока совсем не стемнело. А потом стало страшно, девочка устала, и захотелось спать и плакать. Или плакать и спать – не разберешь.

Юлечка пошла в гостевую комнату, взобралась на софу и заплакала. Горько, самозабвенно, размазывая слезы по лицу и даже иногда икая. Слишком уж страшная тайна лежала на ее хрупких плечиках, не всякому взрослому под силу.

Георгий Михайлович Потапов-Энгельгардт, дворянин Российской империи и внебрачный сын князя Михаила Павловича Энгельгардта, сидел на постели в брюках и расстегнутой рубашке. Время шло к полуночи, а сна – ни в одном глазу. Хоть головой о стену бейся. Друга не вернешь. Это убить друга можно, легко получается. А вернуть – хрен.

Георгий поднялся, стащил рубаху и бросил комком в кресло. Тихо в доме. Рано сегодня угомонились почему-то. Отец из Сената пришел злой, как собака, опять, небось, мигренью мается. А жена его лечит. Валерия Кирилловна Апраксина. Красавица, умница, замечательная мать, заботливая жена. А назвать ее тетей или мамой язык не поворачивается. По имени-отчеству звать приходится. Отцу это обидно, ее задевает и самому тяжело. Хреново все. Как бы лета дождаться и уехать с испанцами по Европе. На Лиссабонском турнире увидеть Кшесильду. Да и всех остальных Детей капитана Клосса. Скоро лето, совсем скоро, да ждать сил нет. Эх, Родька, друг любимый, лучше б ты в меня тогда выстрелил!

Георгий замер на полушаге, словно не он метался только что по комнате раненым зверем. Прислушался. Показалось? Нет, точно – плачет кто-то. Георгий тихо вышел из комнаты и пошел на звук. Всхлипывания доносились из гостевой комнаты, а гостей нынче в доме нет. Георгий заглянул внутрь и увидел свою младшую сестру, рыдающую в вышитую шелком подушку-думку. Старший сын князя Энгельгардта содрогнулся. Он знал прекрасно, отчего Юлечка плачет. Оттого же, отчего он не спит ночью и мечется по комнате.

Бесшумными легкими шагами средневекового фехтовальщика Георгий пересек комнату, наклонился над софой и поднял маленькое, почти не сопротивляющееся тело на руки. Девочку всю трясло, она почти ослепла от слез, но брата своего узнала и, к его большому удивлению, обхватила его шею ручками и заревела еще пуще.

– Ш-ш-ш, тихо, маленькая. Солнышко кучерявое, лебеденок-тонконожка. Не плачь. Уже поздно, спать пора. Все спят, даже Гарик-непоседа. Игорек наш непоседа скушал кошку за обедом...

Юлечка собралась с духом, вытерла мокрое личико ладошками, ухватила старшего брата за уши и, слегка заикаясь, начала:

– Ты почему долго не шел?

– Куда? – споткнулся Георгий.

– В библиотеку. Я ждала-ждала.

– Ну, я же не знал.

– Гоша, а правду говорят, что Орлов, который граф, свою жену с того света вернул?

Георгий сел на софу и усадил Юлечку на колени. Задумался. Ну, что-то такое игорева нянька рассказывала. Вроде как двадцать лет назад княжна Стелла, невеста графа Алексея Орлова, умерла аккурат перед свадьбой. Ее брат Виктор тогда с горя исчез куда-то, а жених уехал за границу военным советником к каким-то горцам. Но потом оба вернулись и чудесным образом Стеллу с младенцем из гроба вызволили. Правда, откуда у нее на том свете младенец образовался, нянька не уточняла.

– Ну, говорят, – Георгий пожал плечами, – братьев Орловых я знаю, отчество у них вроде Алексеевичи. Только на литовцев Радзивиллов они не похожи, а похожи на японцев.

– И правильно, – Юлечка шмыгнула носом, – княжна Стелла Радзивилла – приемная дочь, крещеная японка. Гоша, давай к ним сходим, а? Вдруг Родика можно так вернуть?

Георгий помолчал.

– Княжна Стелла погибла, а Родион покончил с собой. Я не знаю, можно ли вообще оживлять самоубийц.

Юлечка села очень прямо.

– Это ты его убил. Он узнал что-то плохое, такое плохое, что больше жить не смог. Про тебя. Ты и оживляй.

– Я его не убивал, – огрызнулся Георгий, – и смерти я никогда не боялся. Завтра утром позвоним, а там видно будет.

– Позвони сейчас!

– Ты сдурела, Юлька!? Час ночи на дворе.

– Ладно, завтра с утра, – Юлечка шмыгнула носом и тихонько попросила: – Отнеси меня в кроватку.

Георгий поднял сестренку на руки, тихо и незаметно прошел по комнатам и коридорам дома и уложил девочку спать. И даже сказку ей на ночь рассказал.

* * *

Алексей Орлов пришел с дежурства в Зимнем в девятом часу утра, отмок в ванне, грязно домогся до своей любимой супруги и завалился спать. Дети собирались кто куда на учебу, Радзивилл с Ольгой, похоже, спали, только Тай Бо, графиня Стелла, бодрствовала, встречая мужа и выпроваживая детей.

Старший сын, Дмитрий Алексеевич, перерос маму на полторы головы, но в общении с ней проявлял невероятную кроткость. Остальные члены семейства, глядя на это, вздыхали с завистью. Исключение составлял, разве что, папа-Орлов, не склонный вникать в тонкости и нюансы. Дети должны слушаться родителей, считал Алексей, а если нет, то ближайшим длинномерным предметом вдоль хребта – и в гостиную на красное кресло. Вот и вся педагогика.

Тай Бо изучала принесенный Алексеем мундир, в очередной раз ставший узким в спине, и размышляла, проще перешить или заказать новый. За время владения «Благочинием» Орлов серьезно увлекся стилем леопарда из Игр Двенадцати Животных, что благоприятно отразилось на его здоровье и неблагоприятно – на гардеробе. При вроде бы неизменных внешних объемах Алексей стремительно вырастал из своей одежды.

Стоящий на журнальном столике телефон негромко замурлыкал, моргая зеленым глазом. Тай Бо со вздохом отложила мундир, взяла трубку и приветливо сказала:

– Я слушаю.

– Э-э, доброе утро, – сказал сдавленный юношеский голос, – могу я поговорить с графом Алексеем Александровичем Орловым? По личному делу.

– Он спит, – слегка удивленно ответила Тай Бо, – и будет спать еще довольно долго. Я надеюсь, вы не по поводу вызова на дуэль?

Собеседник на том конце провода закашлялся.

– Нет, что вы, сударыня. Будьте добры тогда князя Виктора Витальевича Радзивилла.

– Хорошо, я взгляну, проснулся ли он. Подождите.

– Спасибо, жду.

Тай Бо положила трубку на столик и отправилась к спальне хозяев дома. За дверью негромко разговаривали. Тай Бо постучала.

– Открыто, – ехидно отозвалась Ольга.

Тай Бо заглянула внутрь. Картина предстала ей идиллическая и абсолютно неприличная.

– Доброе утро.

– Доброе утро, звездочка.

– Привет, Тай.

– Виктор, так звонит какой-то юноша и спрашивает Алексея. Я сказала, что он спит, и юноша попросил тебя. Подойдешь? Он упомянул какое-то личное дело.

Радзивиллы переглянулись.

– Во что опять это сокровище ввязалось? – помрачнел Виктор. – Я сейчас, штаны надену.

– Хорошо, – Тай Бо удалилась.

Алексей спал, обнимая подушку. Ему снился хороший сон. Поэтому, когда грубый Радзивилл стал трясти его за плечо и злобно рычать: «Вставай, зараза богомерзкая!», Орлов вскочил и зарычал в ответ: «Отвали, убью!»

– Не убьешь, – самонадеянно заявил Виктор, – самому же потом оживлять придется.

Алексей рухнул обратно, застенчиво завернулся в покрывало и зевнул во всю пасть.

– Чего тебе надо-то, горе?

– Это я горе? – Виктор уселся на кровать. – Да ты чума, мор и наводнение. Вставай, скоро заявится некий Потапов-Энгельгардт, сильно желающий кого-то оживить.

– Что?!! – Алексей чуть не свалился с постели. – Ты соображаешь, что говоришь?! У нас тут что, походный пункт оживлятелей? Прием с трех до пяти. Да к нам скоро скорбящие родственники табуном пойдут!

– Не пойдут. Не шли же до сих пор. А у этого парня, сдается мне, совесть нечиста, вот он и вертится, как змей на сковородке, – Виктор протянул руку и погладил лежащего по голому плечу, – вставай. Кофейка хлебнешь – Тай уже варит. Оживлять – не оживлять, посмотрим, а поговорить с парнем нужно, – Виктор оглянулся на дверь, там никого не было. Радзивилл нагнулся и легонько поцеловал Алексея в губы. Орлов улыбнулся. – Как земля подсохнет, съездим на побережье?

– Чтоб опять за репортерами гоняться? – Алексей протянул руку и взъерошил стриженую светлую шевелюру «будильника». – Не надоело еще? После твоего бракосочетания с Великой Княжной они нам только что на голову не сели.

– Ничего, мы подальше уедем. За Вистино куда-нибудь.

– Ага, если опять какой-нибудь официоз не припрется и твой свекор не призовет нас на охрану. Завел моду, венценосец.

– А ты что думал? Императоры тоже люди. Те три года прошли давно, но вряд ли он нам когда-нибудь это забудет.

– Придется пережить.

– Переживем.

Алексей плавно перешел от состояния закутанности в покрывало к состоянию одетости в домашние штаны и мягкую китайскую рубашку.

Дамы попивали яблочный сок и обсуждали «свои секреты», сидя на просторной кухне, когда явились лохматые и небритые мужчины. Вели они себя подозрительно мирно и благостно, не иначе как что-то задумали. Но в любом случае, кофе им был налит.

Внизу позвонили. Выглянувшая в окно Ольга увидела у дверей молодого человека с девочкой. Вид у молодого человека был несколько пришибленный.

Кто-то из детей открыл дверь и впустил страждущих. Георгий, руководствуясь маловразумительными объяснениями подростка «туда и туда», прошел на кухню, увидел сидящее там общество и окончательно пал духом. Юлечка за его спиной не подавала признаков жизни.

На кленовом диванчике-уголке сидели дамы – миниатюрная потрясающе красивая японка в шелковом кимоно цвета «лепесток сливы» и породистая (в лучшем смысле этого слова) темноволосая славянка со смутно знакомым лицом, утренний туалет которой состоял из почти неприличного восточного платья. Мужчины на этом дивном фоне несколько блекли, хотя Георгий узнал обоих – и не по росту широкоплечего Радзивилла, и мрачного Орлова. И, что самое интересное, они все выглядели ровесниками самого Георгия.

– Ну, будем говорить или разыгрывать абхазского партизана? – Алексей явно не был настроен общаться.

Георгий сглотнул и беспомощно взглянул на дам. Юлечка вцепилась ему в брючный ремень.

– Витя, может, вам лучше поговорить в кабинете? – Ольга смотрела на молодого человека сочувственно. – А после будем завтракать.

– Здравая мысль. Идите за мной, юноша.

Георгий с чувством безнадежности последовал за Радзивиллом. Орлов шел следом, и это не прибавляло Потапову-Энгельгардту радости жизни.

Кабинет в этом доме был один на двоих, выглядел живописно и наглядно демонстрировал своеобразные вкусы хозяев. Массивный старинный письменный стол, кресла и книжные полки соседствовали со вполне современной офисной мебелью и двумя компьютерами.

Радзивилл уселся в кожаное «прокурорское» кресло, Орлов оседлал офисный самоубегающий стул, покрытый конской шкурой.

– Садитесь, юноша и рассказывайте. Возможно подробнее и без эмоций.

Георгий плюхнулся на ближайшее сидячее место, усадил сестру рядом, собрался с духом и начал рассказ. Собственно, дело обстояло достаточно просто: он узнал, что у Родиона есть любовник-разночинец, выследил этого парня и убил, тело скинул в канализационные тоннели. Как Родион узнал, кто убийца, оставалось загадкой, но он узнал. И покончил с собой. Выбрать между единственным другом и единственным же любовником он не смог.

Смерть младшего Багратиони была еще свежа в памяти, и многие гадали, отчего юноша со столь блестящими задатками решился взглянуть в дуло пистолета. Мужчины слушали молча, изредка переглядываясь, словно слова Георгия напоминали им что-то свое. Наконец Георгий замолчал, совершенно обессиленный.

– Вот сука какая!! – со сложным выражением высказался Радзивилл.

– Вы уверены, юноша, что Родион Багратиони ушел именно из-за этого? – Орлов поглаживал кончиками пальцев старый шрам под волосами.

– Да, – Георгий, очень бледный и очень прямой, был готов ко всему, вплоть до убийства на месте.

– Алексей.

– На его месте я бы не захотел возвращаться. Правда, я бы и стреляться не стал.

– Пожалуйста, – вдруг подала голос Юлечка, – верните нам Родика. Без него так грустно.

– Виктор?

– Попробовать можно, – Радзивилл передернул плечами, – не знаю, что из этого выйдет, но попробовать можно.

– Приходите вечером, как стемнеет. И завещание напишите.

Георгий не помнил, как оказался на улице.

– Почему вечером? – поинтересовался Радзивилл. – Для этой процедуры время суток не существенно.

– А для меня – существенно. Друг ты мой китаефильный, я сутки в Зимнем проторчал, мне сейчас не то что магия – новости по телевизору посмотреть и то проблема. А одному тебе я этим заниматься не дам, понял, князь?

– М-м-м, твоя забота меня просто дара речи лишает.

– Сам дурак, – ответствовал благочинный муж и отец многочисленных отпрысков, почесывая пятку.

– Иди спать.

– Я-то пойду, – хихикнул Алексей, – а тебя сейчас жены иметь будут. Их любопытство сквозь стены проникает аки радиация.

– Добрый ты, граф. Прям как тигра гирканская.

Ольга и Тай Бо на кухне держали ушки на макушке. До сего дня приход по личному делу означал либо заявку на охрану, либо вызов на дуэль. Но этот молодой человек не выглядел нуждающимся в охране, а с малолетними девицами картель не приносят. Так что в бедняжку Радзивилла благоверная супруга вцепилась бультерьером. Виктор вяло сопротивлялся, а под конец просто сбежал, злобно завидуя спящему Орлову. Его-то милые дамы изводить не будут. Потому как характером злобен и скорбен припадками.

* * *

Светлана Генриховна Потапова, владелица «Дома модной одежды», сверяла счета в своем «кабинете», когда в дверь постучали. Светлана Генриховна отчеркнула ноготком последнее проверенное число, подняла голову и ясным голосом произнесла:

– Входите, открыто.

Внешность этой замечательной женщины была не то чтобы красивой, но определенно запоминающейся. Чрезмерного множества мужских взглядов она и в юности не привлекала, зато ее помнили и узнавали при встрече и через год, и через пятнадцать лет. Для Георгия же она была просто мама, самая любимая и самая лучшая (правда, и за уши иногда дерет).

Дверь открылась, и любимый сын подозрительно скромно вошел.

– Доброе утро, мам.

– Здравствуй, Георгий. От папы идешь? – Светлана Генриховна присмотрелась к сыну повнимательнее. – Или с очередной вечеринки? Ты выглядишь больным, шевалье.

Георгий пожал плечами и примостился в ближайшем кресле. Вытянул ноги, поерзал и длинно вздохнул. Светлана Генриховна поднялась из-за стола, подошла к сыну, потрогала его лоб и присела рядышком на корточки.

– Что с тобой, солнышко? Скучаешь по Родиону? Его мама ко мне на днях заезжала. Боже мой, не узнать женщину! Черная стала вся, одни глаза остались.

Георгий вихрем вылетел из кресла, так что его бедная мама села на пол, и уткнулся ей в живот. Взрослый, высокий и сильный мужчина, посвященный рыцарь, коварный бастард, одинокий испуганный мальчишка. Мама, как хорошо было быть маленьким! Залезешь к тебе на колени, прижмешься, зажмурившись, и нет страха, нет врагов, нет ничего плохого.

– Сыночек мой, любимый, хороший. Что ты, маленький? Все хорошо, все тебя любят. Посмотри на меня, Гошенька, открой глазки.

Но Георгий только забирался глубже под мышку, и женщина перестала пытаться извлечь его оттуда, а стала просто баюкать, напевая песенку.

Георгий слушал, не шевелясь, потом вздрогнул всем телом и выбрался на волю. Смущенный такой, ну точно гимназист, не выучивший урок. Мама взяла его голову в ладони, поцеловала лоб и виноватые глаза.

– Теперь все нормально, заинька?

– Ага, – Георгий кашлянул, – спасибо, мам.

– На здоровье, шевалье. Помоги даме встать.

Георгий поднялся, поднял маму и помог ей устроиться в кресле.

– Может быть, расскажешь, что случилось, шевалье? – Бухгалтерия подождет, когда собственное дитя не в себе.

Единственный сын пожал плечами.

– Мне плохо без Родиона. Ты же помнишь, это единственный человек, который никогда не вызывал у меня желания больно кусаться. А теперь мне холодно и мерзко. Даже Энгельгардтов изводить не хочется. Я знаю – это пройдет, все проходит. Но когда?..

– Ах, святой дракон-Джордж, – Светлана Генриховна покачала головой, – а я-то надеялась, что ты влюблен.

Георгий завернулся в плечи, как летучая мышь – в крылья. Насупился.

– Я влюблен, ма. В польскую шляхтенку. Или шляхтичку. Ну, короче, в польскую дворянку. Меня с ней Матецкий познакомил. Толку-то. Она меня в плечах шире раза в полтора. Так что никакого личного счастья. Одно фехтование.

Мама умудрилась сохранить серьезное выражение лица.

– Совсем-совсем никакого?

– Совсем. Я с ней танцевал какой-то ихний танец с поддержками, так потом сутки на столе отлеживался – спина болела. У меня мания величия, прямо как у отца.

– Отчего же? – удивилась Светлана Генриховна.

– Ну, здрасьте! Отец говорит, что ты за него замуж не пошла. И что он тебя побаивается.

Светлана Генриховна улыбнулась. Грустно.

– Его мать меня бы со света сжила. Он же моложе меня на два года, да и учился он еще тогда. Игорек тебя на сколько лет младше? На восемь? Вот, видишь – долго ждал. Думал, соглашусь. А я решила – нет, не пойду. Кем я буду в его доме? Безродной соблазнительницей?

– Мама, – Георгий неуловимо-быстрым движением скользнул к креслу, обнял женщину и прижался к теплым коленям.

– Все так и было, солнышко, – Светлана Генриховна погладила напряженные плечи. – У тебя там что, кольчуга под рубашкой?

– Нет, – удивился любимый сын, – футболка.

– Странно, – женщина пощупала спину устроившегося у ее ног Георгия. Ткань рубашки, ткань футболки, а потом словно гибкая сталь. – Боженьки мои, чем ты там занимаешься в своей Коллегии? Землю пашешь?

– Да нет, – Георгий пожал плечами, – в архивах копаюсь. Или за машиной сижу. Это я после работы развлекаюсь. С мечом и железками. Лето скоро, мам. Вдруг с Кшесильдой опять плясать придется. И еще, все забываю сказать, меня в конце августа в посольство в Югославию переводят.

– И ты доволен, шевалье?

– Почти.

Георгий встал и потянулся. Хрустнул сустав поврежденного на первом турнире плеча.

– Я пойду посплю, мам. Разбудишь меня, как стемнеет?

– А не рано?

– Не, в самый раз.

Единственный сын отбыл в направлении спальни, и мать осталась одна. Она слегка покачивалась на пружинящем офисном кресле и размышляла.

Правда ли, что за грехи родителей отвечают дети? Верно, правда. Иначе не носил бы ее первенец клеймо незаконнорожденного, не жгла бы его сердце ненависть к отцу и семье отца. Сейчас он, похоже, отвлекся от своего гнева, но какой ценой. Будь Родион жив, Георгий до сей поры изводил бы Энгельгардтов незаметно и неутомимо, как древоточец подтачивает здоровое дерево.