Любовь – это война, и в ней нет места трусам. Когда ее знамена взмывают вверх, герои готовятся к бою.

Овидий, «Искусство любить»

Великий князь Владимир Красно Солнышко сидел на возвышении, свободно развалясь в кресле с высокой спинкой и резными подлокотниками, и, прищурившись, смотрел, как гуляли приглашенные на княжеский пир гости. По правую руку от киевского владыки за ломившимся от яств дубовым столом сидела княгиня Ольга, высокая, бледная, с неподвижным лицом, на котором застыла привычная маска высокомерного страдания. По левую руку от Владимира лениво ковырялся в блюде с жареными лебедями его старший любимый сын – Мстислав, тот самый, в чью честь и был затеян бушевавший у ног владыки разудалый пир. Юный княжич, сотник князевой дружины, внешностью совсем не походил на отца – Владимир был широк в кости и кряжист, Мстислав же, хоть костьми и крепок, был строен и высок, как молодой вяз, да и волосом черен не в пример отцу. Родство выдавали разве что глаза – того сочного темно-синего цвета, что бывает у неба в преддверии грозы, с высверкивавшими откуда-то из глубины золотыми искрами.

Владимир, которому надоело наблюдать, как упившиеся хмельной медовухой гости лапали простоволосых, обряженных в бело-красные полотняные сарафаны княжеских дворовых девок, прислуживавших за столами, поднялся с кресла, хлопнул в ладоши и зычно рявкнул на всю пиршественную палату:

– Гусляров сюда! Скоморохов! Плясать будем!

Повинуясь молчаливому приказу владыки, могучие Владимировы дружинники мигом очистили центр палаты от столов, сдвигая их к стенам вместе с гостями. Княжеские ратники могли себе позволить не церемониться с приглашенными, разве что не евшими с рук у Владимира, как дворовые шавки. Только один из гостей, высокий широкоплечий мужчина в одних с Владимиром летах, сидевший во главе правого от князя стола, брезгливо отшвырнул от себя слугу и, поднявшись с лавки, отвел в сторону от суетившегося люда молодого светловолосого юношу в одеждах, свидетельствовавших о высоком происхождении.

– Князь Всеволод Новгородский, – не поворачивая головы к супругу, произнесла княгиня Ольга, – единственный из твоих гостей, кто достоин своего имени. А ты сажаешь его не с собой, а со всей этой высокородной чернью!

– Не знал, что ты желаешь смерти самому надежному моему союзнику, – усмехнулся князь, провожая взглядом новгородского князя и юношу, которого Всеволод уводил из зала, прикрывая своим могучим телом.

– Я не смерти желаю новгородичу, а возвышения! – на бледных щеках княгини появились пятна румянца.

– Не напоминай мне о том, кто добивался твоей руки вперед меня, – предостерегающе нахмурился Владимир. – Я не хочу ссоры с Всеволодом из-за старых обид. И за стол с собой я его не сажаю потому, что сделай я это на виду у всей это своры, его прирежут, едва он порог палаты переступит.

– Всеволода? Прирежут?! – княгиня рассмеялась странным горловым смехом. – Да он один половины твоей дружины стоит!

– В бою в чистом поле – стоит, и я это лучше тебя, горлинка моя, знаю. А вот в темной галерее против своры озверевших от ревности князей да бояр...

– Отец, – вдруг пошевелился в своем кресле Мстислав, слушавший перебранку князя и княгини с отсутствующим видом, – а почему это новгородский князь с пира без твоего позволения уходит? И что это за отрок при нем?

В ответ на реплику сына Владимир снова привстал в кресле и негромко окликнул:

– Княже! Всеволод!

Новгородец услышал. Повернулся. Встретил взгляд синих глаз великого киевского князя. Молча склонил в ответ русую голову.

– Он не уходит, – тихо проговорил Владимир, обращаясь к сыну. – Он лишь сторонится этой... толпы.

– А кто с ним?

– Ярослав Всеволодович, сотник новгородской дружины.

– Всеволодович? Сын, значит?

– А ты что же, не помнишь? Мальцами вы, бывало, игрывали, когда Всеволод с Анной, женой своей, у нас гостевали.

– Не помню, – холодно ответил Мстислав.

И отвернулся.

Второй раз он увидал молодого новгородского княжича, когда начались пляски. Против воли поддавшись всеобщему веселью, Мстислав сошел с возвышения, намереваясь присоединиться к пляскам, и пошел сквозь толпу, отыскивая глазами одну знакомую девичью фигуру. Княжну Евдокию он увидал внезапно, вблизи от себя: раскрасневшаяся девушка в алом сарафане с золотой каймой и легком ажурном кокошнике, расшитом бисером и жемчугами, лихо отплясывала в паре с тем самым светловолосым новгородским княжичем.

«Ярослав Всеволодович? Так, кажется? Что ж, вот и познакомились», – думал Мстислав, ревниво наблюдая за тем, как ловко и бережно ухватывают крепкие руки Ярослава гибкий тонкий девичий стан.

– Хорошо пляшешь, Дуняша, да не с тем, – без стеснения оттеснив плечом новгородича, сказал, наклонившись к девичьему ушку, Мстислав.

– Ой, чертушка! Что пугаешь? – Евдокия, смеясь, обмахнула раскрасневшееся личико толстой косой.

– А и правда – почто пугаешь девушку? И что тебе за дело, с кем она танцует, коли не с тобой?

Мстислав обернулся – из-под золотистых бровей на него смотрели ясные, цвета молодой весенней зелени, веселые и злые глаза. Длинные пшеничные волосы были убраны назад и удерживались тонким золотым обручем с крупным рубином, сиявшим надо лбом. Широкие плечи были укутаны белым плащом с золотой же оторочкой, из-под которого выглядывала белая косоворотка с темно-зеленой вышитой каймой. Зеленые глаза смотрели прямо в синие глаза Мстислава – приезжий княжич был того же росту. И того же возраста.

– Так это ты Ярослав Новгородский будешь, что ли?

– А коли я, то что? – улыбнулся, показывая крепкие белые зубы, тот.

– А то, что не будь ты гостем отца, я б тебе... разъяснил, что бывает, когда пришлые с чужими девушками хороводятся, – процедив сквозь зубы эти слова, Мстислав испытал приятное возбуждение – как всегда перед хорошей дракой.

– Кулаки почесать охота, как я погляжу, – сузив глаза, прошептал гость в ответ. – И то правда – что за пир без хорошей драки. Да вот беда – батюшка строго-настрого наказал мне с киевским княжичем Мстиславом на кулачки не выходить. А ты он и есть, как я понимаю.

– Ах, батюшка наказал! Слыхал я про твоего батюшку – добрый воин, говорят, не трус. Да вот сына воспитал, видать, не в себя... За что только тебя сотником в дружине держит? Чтоб сподручнее было за отцовскую спину прятаться?

Евдокия наблюдала за перепалкой, прижав ко рту ладошку и округлив от страха глаза. При дворе Владимира Красно Солнышко знали бешеный нрав княжича, Мстислава боялись и уважали, и Дуняше еще ни разу не приходилось видеть, как из-за нее парни друг другу юшку пускают. Разобрав, что назревает драка, вокруг Мстислава и Ярослава начал образовываться плотный круг желавших поглазеть на бесплатное представление.

Но вдруг шум и гам перекрыл мощный голос князя Владимира:

– Мстислав, проводи княгиню в ее светлицу, устала она.

Мстислав помедлил, не спеша подчиниться отцу, и несколько секунд удерживал бешеным, полыхавшим синим светом взглядом такой же бешеный взгляд Ярослава, потом резко отвернулся и почти бегом кинулся к помосту, где его ожидала все такая же бледная и невозмутимая Ольга.

Ярослав с трудом успокоил колотившееся сердце и поклонился Евдокии:

– Прости... Не знал, что у тебя такой горячий жених.

– Мстислав не жених мне, – зарделась Дуняша. – Брат.

– Так ты – дочь Владимира?!

Ответить девушка не успела – откуда-то из толпы плясавших возникла кряжистая старуха с изъеденным глубокими морщинами лицом и, молча ухватив Дуняшу за руку, увела ее с пира.

Ярослав провожал ее взглядом, когда на плечо ему легла тяжелая рука.

– Отец...

– Увещевания мои, вижу, проходят даром.

– Не виноват я, он сам...

И вдруг вскинул на отца смеющиеся шальные глаза:

– Что-то подсказывает мне, что не получится соблюсти твои наставления, отец! Не миновать драки – как воды испить.

Князь Всеволод усмехнулся в ответ.

– Не от драки я тебя остерегаю. Мстислав – сын Владимира, всесветлый князь киевский назвал его своим наследником на престоле, и, значит, тебе вскорости ему служить предстоит – так же, как я служу самому Владимиру. Всем животом своим.

– Я помню, отец...

* * *

Ночью после пира Мстиславу не спалось. Так разозлил и заинтересовал его заезжий княжич! Мстислав уж и липового отвару на сон грядущий выпил, и княгинину сенную девку Парашу к себе в постель затащил и от души оприходовал, а сон все не шел. Устав метаться на ставших жаркими полотняных простынях, княжич поднялся, натянул простые льняные портки и просторную рубаху и босиком пошлепал по пустынным в этот предутренний час переходам большого княжеского терема. Возле покоев отца узрел-таки стражу. Не церемонясь, толкнул кулаком в бок одного из дремавших, опершись о древко секиры, дружинников.

– В каких покоях новгородские князья почивают?

– Ни в каких. С дружиной своей под стенами, в шатрах стоят.

– В шатрах, говоришь?

– Ага. Эвон с бойницы видать – белого войлока шатер, на хазаринский манер. С вымпелом.

Мстислав выглянул в узкое окно. В предрассветной мгле с трудом рассмотрел возле крепостного вала что-то белое. Почесал под мышкой. Зевнул. Решил, что отыщет приезжего утром. И пошел спать.

К утру навязчивое желание непременно повидать Ярослава улетучилось. Посему когда Мстислав, по привычке отправившийся по полудни на реку коня любимого купать, обнаружил у брода того самого молодого новгородца, да не одного, а в компании с Евдокией, сильно удивился. И взъярился.

Девушка сидела на кочке, расправив вокруг себя сарафанную юбку, и плела венок из ромашек и васильков. Один такой уже украшал ее русую головку, а тот, что плела, явно предназначался юноше, сидевшему возле, подобрав под себя ноги, обутые в мягкие половецкие ичиги. Невдалеке пасся большой вороной ратный конь княжича.

Он-то и почуял чужое присутствие. Вскинул большую горбоносую голову, тряхнул густой челкой, спускавшейся на лиловый глаз, коротко заржал. Ярослав тут же вскинулся на ноги, огляделся. Увидал, как сквозь камыши на берег ломится сугробом могучий белый княжеский жеребец. Конь еще не встал, как с его спины угрем соскользнул Мстислав. Выражение лица княжича не сулило ничего доброго.

– А ты упрям, гость. Советам хозяев, погляжу, не внемлешь. Как научить тебя слушаться?

И, не дожидаясь ответа, набросился на княжну:

– А ты почему не в тереме? Почему одна, без мамок? Да еще с чужим мужчиной? Отцовских розог захотела?

– Ты потише, ураган, – заступая дорогу княжичу, вступился за Дуняшу Ярослав. – Не видишь – венок плетет. Что в том дурного? Да и я не совсем чужой...

В ответ Мстислав, прорычав что-то яростное, ударил кулаком Ярославу в лицо. Тот, не ожидая удара, кулем рухнул наземь. Киевлянин наклонился над ним, сгреб за волосья (мимолетно отметив, как мягкие густые светлые пряди шелком ласкают ладонь, – и пальцы, только что стремившиеся причинить боль, разжались), приподнял к себе залитое кровью лицо.

– Будешь знать, как слушать...

– Буду, – выплюнул сгусток крови из мягко очерченного рта новгородец.

Оскалившись в усмешке, Мстислав отпустил волосы, отвернулся. Тут же услышал за спиной шорох, ощутил, как на плечо легла крепкая ладонь. Обернулся – и получил могучий удар в челюсть. Перед глазами заплясали черные мушки, из носу потекла противная красная юшка. Однако на ногах опытный в кулачном бою княжич устоял. И тут же кинулся на обидчика.

Евдокия вскочила на ноги, рассыпав по траве цветы, отбежала в сторонку и с ужасом в серых глазах смотрела, как двое парней молча, со звериной яростью катались по траве, молотя друг друга кулаками куда придется. Постояла минутку, кусая кулачок, заревела в голос и кинулась бежать от реки к терему.

Неизвестно, сколько бы еще длилась эта яростная молчаливая драка, если бы поединщики, увлекшись, не скатились с берега в реку. Под воду ушли с головой, и только начав захлебываться, отпустили друг друга. Поднялись в полный рост, оказавшись в реке по пояс, смерили один другого вызывающими взглядами. У Мстислава был разбит нос, рассечена губа, под правым глазом наливался сочной синевой громадный синяк. Ярослав выглядел не лучше – кровь шла из носа, рта, разбитой левой брови, заливая глаз.

Новгородец, выругавшись, отвернулся и начал умывать лицо, шипя от боли. Мстислав выбрался на берег, стянул с ног сапоги, вылил из них воду, кинул сушиться. Снял порванную, грязную окровавленную рубаху, бросил в траву. Выпрямился. Увидал, что соперник тоже разделся, однако рубахи не выбросил, а аккуратно ее застирывает, то и дело смахивая с лица сочившуюся из брови кровь.

– Как баба, ей-Богу, – пробормотал Мстислав, заходя по пояс в реку и плеская воды на побитое лицо. Раны защипало. Мстислав ругнулся. Зажмурившись, зашарил руками вокруг себя, чуть не потеряв равновесия. Наткнулся на крепкое плечо. Замер. Вдруг почувствовал, как его лица осторожно, стараясь не причинить боли, касается влажная тряпица, промакивая кровоточащие раны. Дернулся от неожиданности.

– Да не дергайся ты, я не кусаюсь, – услышал усмешливое.

Приоткрыл один глаз – близко наклонившись к его лицу, Ярослав чистым подолом полотняной рубахи отирал кровь с разбитой Мстиславовой губы. Встретив взгляд синих глаз, остановился, отстранился, помедлив, опустил глаза, одновременно протягивая скомканную ткань:

– На, сам оботрись.

Деревянными руками взял Мстислав мокрую рубашку, провел по лицу, зашипел от боли. Из носа снова потекла кровь.

– Иди на берег, – потянул его за руку Ярослав. – Ляг лицом вверх, юшку остановить.

Послушался. Лег в траву, закинув лицо к небу. Прикрыл глаза – и почувствовал, как на ноющую переносицу легла прохладная, смоченная в воде тряпица.

– Сейчас пройдет.

– Откуда такой знахарь выискался?

– Я у отца старший. Как мать померла, поневоле за младшими смотрел. Они то и дело носы-то квасили. Ведунья наша, бабка Моревна, научила раны лечить, кровь останавливать. Я и заговоры знаю. Хочешь, заговорю?

– Да поди ты прочь с твоими колдовскими штучками! Откуда мне знать, что после твоих слов у меня, например, чресла не высохнут!

Услыхав это, Ярослав упал в траву спиной и громко расхохотался. И тут же закашлялся. Перевернулся на грудь – из носу потекла кровь.

– Ты... ведун... поосторожней. Захлебнешься еще. На вот, приложи, – ворчливо бормотал Мстислав, переворачивая недавнего врага на спину и передавая тому мокрую рубаху.

Занятые друг другом, княжичи не видали, как из зарослей камыша за ними угрюмо наблюдал сам Владимир Красно Солнышко, чьего коня саженях в десяти в стороне держал в поводу дружинник. Не произнеся ни слова, великий князь сомкнул камыши, отошел, жестом приказав сопровождавшим его ратникам соблюдать тишину. И лишь когда брод скрылся из виду, сел верхом. Тронул с места крупной рысью. Ехал и тяжело о чем-то думал.

А молодые воины на берегу уже совсем отошли от драки, успокоились. Лежали в высокой траве полуголые, в одном исподнем, разбросав невдалеке штаны и сапоги для просушки.

– Евдокия сказала – сестра она тебе, – осторожно заговорил Ярослав. – Чего ж ты так кидаешься-то? Аль не грех – сестру-то желать?

– Дуняшка-то? Да не родная она отцу. Осиротела рано, так князь в память об ее отце, верном сокольничем, дочерью назвал. Княжной величает.

– То-то гляжу я – лицом вы с нею совсем не схожи. Да и на родителей ты своих совсем не похож. И княгиня, и князь светлы волосом, а ты черен...

– Так и я Владимиру не законный сын. Мать моя – хазаринка, наложницей была. А как стало ясно, что Ольга рожать боле не способная, он меня признал. Наследником сделал.

– А у княгини что ж, так детей и не было?

– Были. Двое сразу. Рожала тяжко, неделю, говорят, мучилась. Оба ребеночка померли. Саму едва выходили. Пустая теперь.

– А что ж князь новую жену не возьмет?

– Мудрая Ольга. Спокойная. Одна только и может Владимира сдержать, коль в ярость впадает. Любит ее отец. Уважает. Слушается.

– А... ты?

– А чего я? Ольга меня признала, как сына родного растила. Я только годов пятнадцати от роду узнал, что не мать она мне.

– А что с твоей матерью стало?

– А... – помрачнел Мстислав. – Померла. Я и не знал ее почти. Смутно... Волосы помню – черные, длинные, мягкие. Руки помню. Голос – пела она дивно. Еще помню, как стояла с луком на пороге княгининой светлицы... Как упала, помню...

– Что значит – с луком? Куда упала?

– Старая история. Князь в походе был, когда срок пришел княгине рожать. Ну, отмучилась. Выздоравливала долго. Слаба была. Тут кое-кто смуту и затеял. Кинулись в терем слуг резать. Многих порешили. До княгини не добрались. Мать меня к ней в постель сунула, велела сидеть молча, что бы ни увидал. А сама на пороге встала. Хазаринка она была. Дочь кагана. Стреляла из лука лихо – князевы ратники ей, бывало, завидовали, на коне скакала, ножом дралась. Это мне потом Ольга рассказывала. Словом, за себя могла постоять – оттого и выжила в наложницах.

Мстислав помолчал.

– Как у нее стрелы в колчане кончились, она ножи взяла. Когда князь с дружиной подоспел, она уж кровью на пороге истекала, а возле, на лестнице, что в светлицу вела, груда тел лежала. Ее-то тоже стрелой достали. А вот до княгини добраться не успели. Хоронили ее с княжескими почестями. Погребальный костер, помню, чуть до небес не доставал...

– Значит, ты на мать похож... И не только лицом, видать.

– Да уж. Хазаринская кровь – горячая.

– Это я уже понял.

– Будет, – вдруг оборвал разговор Мстислав. – Возвращаться пора. Поди, ищут нас уже. Евдокия-то когда сбежала...

– Думаешь, наябедничала?

– Напугали мы ее, – киевлянин улыбнуться хотел, да тут же скривился от боли в разбитой губе.

– Ох, – выдохнул Ярослав, поднявшийся на ноги и увидавший лицо своего соперника.

– Ишь, разохался, – пробормотал, натягивая портки, Мстислав. – Можно подумать, твоя рожа краше...

Ярославу же дурно стало от мысли, что отец скажет. Отвернулся, натягивая заскорузлые от воды ичиги, и почувствовал, как сжали плечо сильные пальцы.

– Поворотись, – глухо попросил новгородича Мстислав.

Поворотился.

– Ты... – проговорил, пряча глаза и краснея, – не отступайся от меня. Не беги. Я привык, что мне не перечат. Ты первый не уступил. Я... Понять хочу, как это – когда... не кланяются.

Видеть смущение крутого нравом, не привыкшего сдерживать свой гонор княжича Ярославу было странно и... сладко. Захотелось вдруг обнять этого дикого, чужого парня, провести ладонью по вороной гриве, успокоить...

Но новгородич даже ответить ничего не успел. Из камышовой заросли вдруг вырос всадник на рыжем гривастом коне. Поклонился, не сходя с седла.

– Светлый князь немедля к себе звать изволит.

– Доигрались, – тихо ругнулся Мстислав и, не глядя на Ярослава, сел в седло и толкнул пятками белого своего боевого коня.

* * *

– Воевода Новгородский, князь Всеволод принять просит.

Великий князь Владимир Красно Солнышко, услыхав сии слова, поднял тяжелую свою, седоватую на висках голову с руки.

Новгородец шагнул через порог, глянул через плечо на стоявших у дверей ратников с секирами, опустился на одно колено.

– Прости, что потревожил.

Владимир поднялся с трона, легко сбежал с возвышения, взял Всеволода за плечи, поднял с колен.

– Что ты, друже, что ты... Я тебе всегда рад. Знаешь ведь...

Заглянул в серые, обычно холодные глаза северянина, сейчас сиявшие мягким теплым светом.

– Уезжаешь? – спросил негромко.

– Уезжаю.

– Что ж... Правильно. Дом без хозяина долго не стоит... Дружину, поди, с собой забираешь?

Засмеялся новгородский князь.

– Видал я намедни, как гонцы сновали...

– Я ж приказал только мне докладывать, – потемнел лицом Владимир.

– Так приказа твоего никто не нарушал. Да только я, друже, не вчера из-под мамкиных юбок выполз. Приметил, с какой стороны тебе вести везли... Один уеду, с парой лучников и мечников да стремянным, Ярослав с дружиной тут останется.

– Доверяешь ему, стало быть?

– Доверяю. Башковитый парень вырос. На руку да ногу скор.

– Эх, княже, знал бы ты, каку беду в лице сына своего мне оставляешь! – рассмеялся вдруг Владимир и рассказал о том, что видал утром у реки. – Расписал личико моему хазаренку что твой лубок...

Сжал кулак Всеволод, заиграл челюстью.

– Ну я ему, стервецу, ослушнику, покажу!

– Не горячись. Не осаживай парня. Знал бы я, что норовом он в тебя, а не в Аннушку пошел, давно бы ко двору позвал. Мстиславу окорот нужен. А то привык, что всяк под его дуду пляшет...

Тут двери в палату отворились, с поклоном стражник вошел.

– Княжичи, владыка. Как приказывали.

– Зови.

Робко ступили через порог статные молодцы, одновременно преклонили колена. Несколько минут Владимир с тронного возвышения молча разглядывал два гладких затылка, вороной да золотисто-русый.

– Ну и... Кто кого? – спросил не без любопытства в голосе.

– Неведомо, – вскинул голову сын. – Не додрались.

– Значит, еще драться будете?

– А и будем, коли нужда припрет, – пряча глаза от Всеволода, грозно хмурившего брови из-за княжьего трона, ответил Ярослав. И тут же пребольно получил от Мстислава локтем под ребра.

– Дерзит... – вроде даже с удовольствием молвил Владимир. Поднял на Всеволода смеющиеся глаза: – Ты говорил, на руку да ногу скор... На язык-то еще скорее будет.

– Не гневись, владыка, – с поклоном, пряча такое же веселье в глазах, ответил Всеволод. – Ужо научу его, как старших почитать да слушать.

Услыхав угрозу, вскинул Ярослав голову, ровно породистый жеребец, зыркнул зелеными глазами. Но тут Владимир поднял руку.

– Молчи, отрок! – рявкнул грозно. – Не в том беда, что рожи друг дружке побили. А в том, что за стенами одни были. Без оружия. И без должного ко всему внимания. Я в паре саженей от вас в камыше стоял – а вы даже глазом не повели! А если б то не я был, а чужой кто?!

Князь успокоился так же внезапно, как взъярился.

– Вот за это выпорю, – сказал спокойно. – Чтобы спинами своими запомнили – жизни ваши не вам одним принадлежат, чтобы так вот ими распоряжаться. Аль ты, сын мой Мстиславе, позабыл, что наследником моим назван? А тебе, Ярослав, отец разве не сказывал, что между нами было порешено?

– Не сказывал я ему, всесветлый князь. Не хотел... раньше времени.

– Так я скажу. Мстислав – один сын у меня. Нет другого. Посему решено было, что коли с ним что приключится, быть тебе, Ярослав Всеволодович, сын друга моего и соратника, великим князем Киевским.

Замер Мстислав, услышав отцовы слова. Похолодел Ярослав, боявшийся даже глазом моргнуть в сторону киевского княжича.

– Но вот одного сие не означает. Нет между вами соперничества за власть и трон княжий. Нет. И быть не может. Ярослав! – громыхнул Владимир на весь терем. – Клянись, что не подымешь меча против Мстислава, каким бы соблазнам ни подвергался.

Опустился Ярослав на одно колено, дрожащей рукой коснулся кромки белого с алой оторочкой Мстиславова плаща.

– Клянусь, – прошептал. – Служить верой и правдой, не жалея живота своего...

Мстислав, не дыша, глядел на Владимира. В тревожных синих очах его стояли слезы.

– Теперь ты, сын. Клянись, что примешь эту службу со всей честью, коей Ярослав достоин.

– Клянусь, – склонил тот темную голову.

– А теперь пошли оба вон. На задний двор. Елизар-конюший уж розги вымочил. Как пороть станет, сам смотреть приду.

* * *

Мстислав, покосившись на бадью с пучком мокнувших в ней розог, на могучего конюшего Елизара, стоявшего поодаль, скрестив на широкой груди длинные, перевитые жгутами мускулов руки, судорожно сглотнул и, стянув рубаху, встал на колени возле дубовой колоды.

Ярослав зажмурился, увидав, как Елизар, глянув искоса на князя Владимира, вытянул из бадьи длинный гибкий прут, согнул его, проверяя на прочность, и с оттяжкой хлестнул по широкой белой спине. На гладкой коже мгновенно вспух багровый рубец. Мстислав задрожал, но не издал ни звука. Ярослав до крови прокусил нижнюю губу. И не увидал, с каким интересом смотрит на новгородича сидевший на березовом чурбачке великий киевский князь...

Удары сыпались один за одним, пот катился по лицу княжича, немилосердно щипля свежие ссадины, оставшиеся после утрешней драки. Мстислав дал себе слово молчать, но мочи терпеть почти уже не было. Вдруг он почувствовал, как чья-то рука бережно убрала со лба взмокшую прядь волос и кожи коснулось что-то прохладное. Открыв глаза, увидал вблизи печальные, виноватые глаза Ярослава. Новгородич сидел перед ним на корточках и отирал пот с лица чистой влажной тряпицей, бережно промакивая ссадины и ранки.

– Прости меня, – прошептал едва слышно, глядя прямо в мокрые от непролитых слез Мстиславовы глаза.

Увидав сию картину, Елизар вопросительно покосился на Владимира – тот сделал успокаивающий жест: мол, пускай их.

Снова свистнула в воздухе гибкая розга. Дернулся Мстислав от удара. И тут же услыхал шепот:

– Вот, возьми, зажми в зубах, терпеть сподручнее будет.

Ярослав протягивал ему длинный конский кнут с деревянной рукояткой. Это было унизительно, но Мстиславу уже все равно было – и он что есть силы вцепился ровными белыми зубами в темное дерево.

Пришел черед Ярославу становиться к колоде. Глянул он на расписанную багровыми росчерками широкую спину Мстислава – и его чуть не затошнило. Дрожащими руками стянул рубаху, аккуратно сложил ее, оттягивая момент расправы. Перекрестился. Встал на колени, обхватил колоду руками что есть силы – так, что побелели костяшки пальцев. Зажмурился, ожидая удара.

– Не любишь боли? – услыхал вдруг возле самого своего лица. Приподнял веки – на корточках перед ним сидел Мстислав.

– Кто ж ее любит... – буркнул через силу.

– Потерпи, – проговорил киевлянин и большими пальцами рук осторожно смахнул с пушистых ресниц Ярослава повисшие на них прозрачные слезинки. – Отец не злой. Это для нашей же с тобой пользы. Урок.

– Да знаю я...

– Ну так и терпи...

Когда первая розга впилась в плоть, Ярослав дернулся, кусая губу. Хотел сдержать стон, да не смог. «Черт с вами! – подумал. – Плевать. Орать буду, наслаждайтесь!»

И тут же ощутил прохладные пальцы на своем челе. Открыл глаза – Мстислав протянул ему тот же кнут, на рукоятке которого отпечатались следы его зубов. И нежно погладил Ярослава по золотым волосам.

– Терпи...

Зажал княжич дерево между зубов, зажмурился. И каждый раз, вздрагивая под ударами розог всем большим своим сильным телом, чувствовал руку в волосах и тихий ласковый голос:

– Терпи... Терпи, свет мой... Сейчас все кончится...

От дверей конюшни на них, сведя брови на переносице и жуя губами, внимательно глядел Владимир Красно Солнышко.

* * *

После порки княжичи не видались несколько дней – пока спины не зажили. В шатер к новгородскому сотнику нет-нет да забегала запыхавшаяся Евдокия – то крынку парного молока принесет, то полный подол теплых шанежек.

– Мстислав наказал узнать, как твоя спина? Мозжит? – спросила как-то, сверкнув глазами.

Ярослав рот-то и открыл.

– Неужто знает, что ты сюда бегаешь?

– А как же... Я у него дозволения спрашивала. Не хочу, чтобы вы опять из-за меня дрались, – насупилась было, да не выдержала и снова заулыбалась.

– Скажи – чешется, – передернул Ярослав широкими плечами. – А так вроде зажило все уже.

– Ой, и у него чешется. Видала давеча, как стремянный его, Ерофей, лапищами своими плечи-то ему чесал. А Мстислав только жмурился, как кот, налакавшийся сметаны.

Почему-то картина сия Ярославу совсем не понравилась, хотя он и сам только что просил своего оруженосца Ильюшку поскрести спину.

– Ладно, иди уже, а то подумают чего, – проворчал сердито, отбирая из рук девушки корзинку с пирожками.

Дуняша обиделась и ушла.

А к вечеру в шатер Ярослава шагнул улыбавшийся от уха до уха Мстислав.

– Здоров будь, княже, – склонил черную свою голову.

– И ты, – ответил Ярослав.

– Вот на кострище тебя звать пришел. Сегодня Янка Купала, не забыл? Как спина-то, не тревожит?

– Да нет вроде. Через костер скакать не помешает!

– А ну-ка поворотись. Я гляну.

Ярослав смущенно поворотился. Мстислав медленно приподнял незапоясанную еще белую тонкого полотна рубаху новгородича, едва касаясь, провел пальцем по тонкому следу от розги. Ярослав задохнулся от нежданной ласки, задрожал. Вывернулся.

– Тоже мне – воин... Щекотки боишься?

– Не боюсь, – бросил с вызовом. – Не люблю просто, когда чужие со спины стоят.

Помрачнел Мстислав.

– А я... чужой?

Смутился Ярослав. Помолчал. Поднял голову, поймал взгляд киевского княжича.

– Не чужой, – произнес тяжело. – Не чужой боле. А и не свой еще.

Мотнул тот головой, от чего черная его грива по плечам рассыпалась, пряди на высокий лоб упали. Улыбнулся.

– Ну коли не совсем чужой, так пошли, а то костры прогорят.

– Погоди, – попросил вдруг его Ярослав.

Наклонился, порылся в большой седельной суме. Когда выпрямился, в руке его поблескивал головной обруч чеканного золота с вделанным посередь прозрачным синим камнем.

– Вот, прими, окажи честь, – протянул подарок Мстиславу. И вдруг усмешливо сверкнул глазами: – А то устал смотреть, как ты волосищи свои то и дело за уши заводишь!

Засмеялся Мстислав. Шагнул к новгородичу, склонил голову. Тот, аккуратно убрав назад черные шелковые пряди, надел обруч, повернув так, чтобы камень надо лбом засиял. Отступил, глянул. Кивнул одобрительно.

Мстислав огляделся, увидал в углу бадью с ключевой водой. Подошел. Наклонился. Всмотрелся в колеблющееся в воде отражение – сдержанно сияло червленое золото на темных волосах, синий камень светился странным светом над отливавшими такой же колдовской синевой глазами... Через плечо ему глянул Ярослав, чьи светло-русые волосы были убраны таким же золотым обручем, только камень надо лбом был красным.

– Все девки твои будут, – шепнул, приблизив уста к уху.

– Не все, – сверкнул в ответ глазами. – Половина.

Толкнул крепким плечом новгородича, рассмеялся, когда тот от неожиданности чуть в бадью не упал, и бегом кинулся к выходу из шатра.

– Догоняй, рохля новгородская!

* * *