По возвращении княжьего войска в Киев Мстислав извел отцову дворню дурным своим настроением. Маялся юный князь и от боли телесной, а пуще – от боли сердечной. Не давала ему покоя мысль, что ни за что ни про что обидел хорошего человека. Клял себя последними словами за то, что не совладал с норовом, выплеснул обиду и раздражение на ни в чем не повинного Ярослава, клял и отца – за то, что отпустил новгородскую дружину домой, не дав ему возможности повиниться.

– Хм... Повиниться...

Мстислав возлежал на своем ложе, разглядывал сводчатый потолок, ковырял пальцем дырку в полотняной простыне – и пытался придумать способ, как вернуть утерянное дружеское расположение Ярослава.

Через порог покоев княжича шагнула Демьяновна, держа в руках деревянный поднос, уставленный плошками да мисками. Поставила ношу на табурет возле кровати, поклонилась князю. Ни слова не говоря, сдернула с Мстислава покрывало и принялась осматривать рану на бедре, безжалостно разминая плоть жесткими цепкими пальцами.

– Тише ты, ведьма, больно ведь! Чай, я живой еще.

– Коли живой, так и потерпишь, – ворчливо ответила старуха, явно не собиравшаяся церемониться с княжичем, и начала накладывать на рану пахучие свои мази.

Боль тут же куда-то ушла. Мстислав блаженно вздохнул и вытянулся на кровати в полный рост.

– А скажи-ка мне, мать, как можно у того, кого обидел, прощения попросить?

– Это смотря кто кого обидел, – не прерывая занятия, ответила Демьяновна.

– Ну... Я обидел.

– А никак. Ты – князь, тебе ни перед кем кланяться не пристало. Где это видано, чтобы владыка у ленника прощенья просил?

– Демьяновна, – взмолился Мстислав, приподнимаясь на постели и беря старую ключницу за сухую жилистую руку, – пожалей меня. Что я князь, я и без тебя помню. Потому и спрашиваю совета, что ни ты, ни отец, ни Ольга меня никогда вину свою признавать не учили! Но как быть, коли я хорошего человека да за здорово живешь обидел! Да и человек этот – может, единственный настоящий друг, что у меня есть. Потому как (у княжича сел голос) ему от меня совсем ничего не надо. Ни славы, ни власти, ни милости... Ни-че-го.

– Да об ком речь-то ведешь, соколик?

– Об Ярославе, сотнике новгородском.

– Хороший отрок, – покивала головой старуха и села на край постели. – Светлый. А тебе-то от него чего надобно?

– Другом ему быть хочу, – вскинул на Демьяновну больные глаза Мстислав. – А чем дружбу-то его купить, коли ему от меня ничего не надобно?

– Дурья твоя башка! – мягко пожурила княжича ключница. – Разве ж друга за деньги или за милость какую купишь? Что ж он, по-твоему, вещь какая, что в хозяйстве когда-никогда сгодится? Не-ет, сокол мой, другое тут надобно.

– А что? – жадно потянулся к старухе княжич.

– Слова ищи. Да такие, чтоб от сердца шли – и чтоб он услыхал это в них. И деяния твои тоже от сердца должны быть, не от головы. Коли соврешь в чем – не видать тебе Ярославовой дружбы. Уж больно чуток парень. Очень на отца своего, Всеволода, похож. Сердцем и помыслами чист. Такого не обманешь.

– Слова, говоришь? А какие слова помогут, коли он мне жизнь спас, а я его за это в подлых мыслях обвинил? Разве станет он меня после этого слушать? Да и как я ему слова говорить буду, если я – тут, а он у себя в Новгороде? А коли больше не воротится?

И Мстислав заплакал, зарывшись лицом Демьяновне в юбки.

* * *

Ярославу возвращение в Новгород тож покоя не принесло. Буйный норовом и скорый на слово киевский княжич Мстислав никак не шел из головы. Измучился Ярослав, пытаясь понять, как быть ему с этой бедой. Сидел сотник на заднем дворе княжеского терема, возле конюшни – и точил на точиле двуручный свой тяжелый меч. Вокруг без привязи ходил громадный его черный конь по прозванию Морок, тыкал хозяина мордой, ласково хватал страшными желтыми зубами за плечо.

– Уймись, чудище, – отмахивался от него Ярослав. – Ну чего дуришь, не видишь, делом я занят!

Морок вдруг прижал уши, оскалился и потянул сотника за рукав.

Ярослав не выдержал, ругнулся нехорошим словом, схватил прислоненный к стене конюшни дрын и замахнулся на безобразничавшего коня. Морок заржал, взбрыкнул задними копытами размером с хорошую сковороду, задрал хвост и помчался по двору жеребячьим игривым галопом.

– Чего на животину кольями машешь? – услыхал вдруг Ярослав усмешливый отцовский голос.

– Да замучил, черт гривастый. Все руки изгрыз. Мается от безделья.

– И ты, я погляжу, тож маешься, – Всеволод присел на березовый чурбак возле сына, сузил глаза, в которых таилась смешинка. – Слыхал я, зазнобу в Киеве оставил. Правда ли?

– А у тебя что ж, соглядатаи при Владимировом дворе, что ли?

– Зачем соглядатаи? – удивился Всеволод. – Владимир гонца прислал, в грамоте приписка от Ольги есть, где княгиня спрашивает, будем ли мы сватов засылать аль погодим...

– Эва... – потряс светлой, не убранной обручем гривой Ярослав. – Я, почитай, Дуняшку и не знаю совсем, а они – уж сватов...

– Так что – писать, что нету у нас в ней интересу, что ль?

– Да как это – нету? – взвился княжич, не увидав прятавшейся в углах Всеволодовых губ усмешки.

– Ну так и скажи – пала тебе Евдокия на сердце, слать сватов?

– Слать, – тяжело согласился Ярослав.

– Будет тебе, сыне, не тужи, вскорости свидишься со своей зазнобой.

– Да я не по ней тужу. У меня Мстислав из головы не идет.

– Чем же таким приворожил тебя киевский княжич, что ты не об девице-красавице тужишь, а об нем?

– Эх, кабы знать-то, я б от морока-то этого как-нибудь бы избавился, – и махнул рукой на коня, который, услыхав свое прозвище, сунулся черной мордой в плечо Ярославу.

– А в чем беда-то, может, скажешь отцу?

И Ярослав рассказал. И про драку на берегу, и про Иванову ночь, и про стрелу и про вражьи Мстиславовы слова...

– Вот чую – быть мне от него погибели, а ничего с собой поделать не могу...

– Не кручинься, сын. Не злой Мстислав парень, просто окороту не знает. Вернешься в Киев – помиритесь. Я в том не сомневаюсь.

– Когда... – сглотнул Ярослав вставший вдруг в горле ком, – вернусь?

– Да скоро. Владимир тебя снова ко двору требует.

– Нет! – вскинулся вдруг. – Не поеду! Не хочу... Боюсь я его.

И замолк.

– Что ж он, зверь какой, чтоб его бояться? – укоризненно глянул на светло-русый затылок сына Всеволод. – Да и не дело это – ратнику да бояться.

И поднялся во весь рост.

– Все. Скликай дружину – завтра и поедем.

* * *

Мстислав проснулся с рассветом. От звуков. Полежал, прислушиваясь к тихому ржанию лошадей, звяканью оружия и сбруи, а сообразив, что это значит, опрометью метнулся к высокому стрельчатому окну. И увидел, как с севера на подворье втягивается усталая запыленная конница с новгородскими вымпелами на копьях.

В горле часто и больно забилось сердце. Сглотнул. Еще раз посмотрел, отыскивая среди рослых новгородских дружинников знакомую фигуру. Увидал – и отпустило сердце.

– Приехал...

С трудом удержал себя от желания немедленно бежать на двор. Стоял, прижавшись виском к оконному окоему, и, переминаясь с ноги на ногу, смотрел, как спешивалась новгородская дружина, как расседлывали и поили коней возле длинного дубового корыта усталые Всеволодовы ратники, как ставили походные шатры вдоль бревенчатых, в четыре наката, стен княжеского подворья. Увидав же, как невдалеке возле красного крыльца вырос белый войлочный купол, не выдержал – накинув на голое тело штаны и рубаху, спешно вбив ноги в мягкие ичиги да убрав волосы дареным золотым обручем, выскочил вон из покоев.

Полы белого шатра новгородского сотника Ярослава были откинуты. Сам же сотник, голый по пояс, стоял спиной ко входу и, напевая себе под нос, что-то выискивал в раскиданных по полу седельных сумах.

Мстислав встал в дверях, любуясь, как перекатываются по широкой спине гладкие мышцы и как обтягивают белые полотняные штаны круглую крепкую задницу.

Солнце зашло за спину киевского княжича, длинная тень упала на Ярослава. Вздрогнул новгородич. Разогнулся. Медленно поворотил лицо. Увидал, кто стоит на пороге шатра, и мягкие черты лица закаменели. Зеленые глаза, только что сиявшие теплым светом, ледяными сделались.

– Приехал... Наконец-то, – негромко произнес Мстислав, все лицо которого лучилось радостью. – Я уж ждать умаялся.

Ярослав развернулся, тяжело опустился на одно колено, склонил к груди русую голову.

– Здрав будь, княже. Прости, что встречаю в неподобающем виде. Не ждал я тебя в такую-то рань...

Улыбка сползла с лица Мстислава.

– Вижу, не рад ты мне. Чего ж приехал-то?

– На то воля княжеская. Владимир ко двору приказом позвал. Была б моя воля – бежал бы куда глаза глядят.

Мстислав нахмурился. Поежился. Откуда-то из глубины души поднималась волна жаркой злости. Подавить ее удалось только усилием воли. Да чувством вины, что угнездилось в уголке совести и ни в какую не хотело сдаваться.

– Ты с колен-то встань, – произнес Мстислав через силу. – Ровня мы с тобой, неча мне поклоны земные бить.

– Хороша ровня, – зло усмехнулся Ярослав, выпрямляясь во весь свой высокий рост. – Ты – князь, я – ленник тебе.

– Я не князь покамест, – сжав кулаки, Мстислав встал с новгородичем нос к носу. – А ты не слуга мне. Оба мы с тобой – сотники в княжеском войске. Значит – ровня.

– Будь по-твоему, княже, – отступил Ярослав, склоняя голову, но не отводя взгляда. – Зачем пришел-то?

– Повиниться хочу. Жизнь ты мне спас, а я... В общем должник я твой.

– Ничего ты мне не должен! – отрубил Ярослав. – Работа моя такая – шкуру твою беречь. Я в том клятву Владимиру давал, аль забыл?

– Так я и поверил, что, кидаясь меня от хазар отбивать, ты про клятву думал, – тихо и как-то растерянно проговорил Мстислав.

Почесал затылок. Улыбнулся виновато и жалко.

– Вот ведь говорила Демьяновна – слова ищи, что от сердца... А где ж их взять-то, коли у тебя на каждое мое – десяток своих...

И вдруг взвился:

– Да пойми ты, упрямая твоя башка! Я первый раз в жизни виноватым себя чувствую. Я первый раз прощения пришел просить... Я ж всю дворню извел, пока тебя не было. Мне ж даже подумать страшно было, что не успел я тогда ничего тебе сказать, объяснить, что не было в моих подлых словах правды ни на воробьиный чих... Да ты и сам это знаешь... Заело меня, что по своей глупости я в беду попал, а по твоей милости из нее выпутался. У меня ж в глазах темно делалось, как подумаю, что после тех моих вражьих слов ты не вернешься...

– Не держи ты сердца против меня! – крикнул отчаянно. – Не казни за дурость!

Помолчал. Опустил вороную свою голову, почти прошептал:

– Простил бы ты меня, что ли...

Ярослав молчал.

– Права была ты, Демьяновна, – пробормотал вдруг Мстислав совсем тихо. – Слово – не воробей, стрелой не достанешь...

Повернулся, не глядя на новгородича, пошел к выходу. И чуть не упал, запнувшись о седельную суму, услыхав вслед:

– Гляжу, подарок мой носишь?

– Ношу... – прохрипел севшим голосом.

Прокашлялся.

– Ношу, – повторил громче.

– Так и носи, – в голосе Ярослава слышалась ласковая усмешка. – Штука эта – не просто подарок. Оберег. Заговоренная она. В том бою-то ее на тебе не было...

– Не было... Под шлемом несподручно. Прикажешь сверху на шишак надевать?

– А ты повели, чтоб тебе новый шлем выковали.

– Смеешься?

– Смеюсь, – легко согласился Ярослав.

– Значит... поверил? Простил?

– Дык что ж с тебя, дурня неотесанного, взять-то, – развел руками новгородич, в глазах которого плясали бесенята. – Только что простить...

Задохнулся Мстислав. Пошатнулся. Тут же почуял крепкую руку на плече.

– Поглядишь – вроде мужик, а в обморок норовит упасть ровно баба на сносях...– проворчал Ярослав, не отпуская, впрочем, руки, и в голосе его слышалась ласка. – Да стой ты, горе мое. Неча падать. Не мужицкое это дело. Да и что такого я тебе сказал-то?

– Дурень, – нежно прошептал Мстислав. – Ты меня, может, сейчас во второй раз от смерти спас...

* * *

Сказать, что Мстислав был счастлив, значило бы ничего не сказать. Состояние, в котором он находился, невозможно было описать человеческими словами. Может, волхвы или ведуньи знали название переполнявшим его чувствам, да времени не было сбегать к ним да узнать. Занят был Мстислав. Грех свой перед Ярославом замаливал. Дня три не отпускал от себя новгородича – только на несколько часов сна расставались, да и то просыпался киевский княжич среди ночи, вскакивал и к окну бежал – глядеть, стоит ли белый шатер на подворье...

Чем только не занимались княжичи! Зайцев в поле борзыми травили. Рыбу острогами наперегонки – кто боле набьет – на днепровских перекатах били. Наваристую пахучую уху из этой рыбы на княжьем застолье едали – хорошо едали, от пуза, до отрыжки! А вечерами жгли на подворье высокие костры, песни играли, хороводы водили, гусляров да былинщиков княжеских слушали. Мстислав льнул к новгородскому своему приятелю открыто и по-детски беззастенчиво, без меры счастливый от того, что Ярослав вернулся и что не таит обиды за глупые жестокие слова. Новгородичу поначалу неловко было от такой Мстиславовой открытости, но он быстро обвык и уж сам норовил то и дело то плечом вроде как в шутку толкнуть, то коленом колено тронуть, то пятерней промеж лопаток шлепнуть.

На четвертый день утром ворвался Мстислав к Ярославу, сияя глазами. Новгородич стоял возле шатра в одном исподнем и примерялся, как бы окатить себя из бадейки ключевой водой, не замочив штанов. Только ведерко за дужку ухватил, только до груди приподнял, как выскочивший из-за угла Мстислав с хохотом толкнул его ладонью да и расплескал студеную воду на голую грудь и драгоценные Ярославовы штаны.

– Ну, вражина, – кидая пустое ведро на землю, помотал башкой Ярослав. – У меня ж других сухих штанов нету. Прикажешь нагишом по двору скакать?

– Тоже беда! – хохотал Мстислав, тормоша приятеля. – Пойдем в терем, я тебе свои портки дам. А потом айда на конный двор нового моего коня глядеть. Вчера в ночи с ярмарки привели.

Но не судьба была княжичам коня посмотреть. Едва до Мстиславовых покоев добрались, как на пороге Ратибор, Владимиров стремянный, возник.

– Доброго дня, княжичи, – сказал с поклоном. – Всесветлый князь Владимир к себе звать изволил. И немедля.

– Хоть штаны-то дай на сухие переодеть, – кивком головы отпуская стремянного, пробормотал недовольный задержкой Мстислав.

Переоделись быстро, оглядели друг дружку, одежу поправили, волосы, отросшие до плеч, пятерней причесали да обручами золотыми убрали. И пошли.

Перед высокими дверями в тронную залу приостановились.

– Как думаешь, зачем звал? – спросил, поежившись, Ярослав.

– А Перун его ведает, – дернув плечом, ответил Мстислав. – Пороть вроде не за что...

– Типун тебе... на одно место! – зыркнул в его сторону новгородич. – У меня спина до сих пор от ваших розог к грозе чешется.

Войдя в просторную залу, одновременно преклонили колена. Ярослав осторожно глянул – Владимир в полном княжеском облачении восседал на троне, по правую руку от него сидела как всегда бледная Ольга, по левую, спустившись ступенькой ниже, стояли князь новгородский Всеволод и несколько его приближенных бояр.

– Хорошо, что оба пришли, – сразу и поговорим. Встаньте.

Поднялись.

– Сын мой Мстислав, друг мой, соратник и брат, князь Всеволод, сватов заслал – просит отдать Евдокиюшку нашу за сына своего, князя Ярослава. Что скажешь? Отдадим?

У Мстислава в глазах стало черно. Хоть и знал, что не ему Дуняшка сужена, видел, как глядит на нее Ярослав, а она – на Ярослава, хоть и сам толкал новгородича девку просватать, а как до дела дошло, сердце и зашлось. Ох, люба была ему огневая девчонка! Ох, как хотел сам из этого чистого родничка первым испить...

Перевел дух. Собрался с силами.

– Об том не меня спрашивать надобно, саму Евдокию.

– А и спросим. Всему свой срок. Пока ты мне скажи – достойна ли Дуняшка стать княжьей женой? Достоин ли Ярослав взять за себя сестру твою нареченную?

Почуял Мстислав, как закаменело плечо стоявшего рядом сотника, бросил косой взгляд – увидал, как смотрит княжич прямо перед собой, да ничегошеньки не видит.

Пожалел Ярослава. И, вместо того, чтобы ответить отцу, толкнул новгородича плечом.

– Эй, что закаменел-то? Шутит отец. Лучше меня ему ведомо, что честь это для нашего дома – Евдокию за тебя замуж отдать.

– Ему-то ведомо, а тебе?

– Коли бы не воля отцова, мы б с тобой за нее еще не раз схлестнулись, тут ты прав. Но я смирился с тем, что не быть ей моею. И... – помедлил, глядя прямо в зеленые смятенные очи, – счастлив буду на вашей свадьбе хмельных медов испить.

– Спасибо тебе, – едва слышно молвил Ярослав.

Поднялся тут Владимир во весь свой недюжинный рост.

– Что ж, так тому и быть. Свадьбу на предзимок и сыграем. Мстислав тебе невесту и обоз с приданым сам приведет. Не обессудь, друже, – обернулся он к Всеволоду, – но я к тебе на пир прибыть не смогу.

– Нет надобности прощенья просить – знаю я, что государственные дела важнее.

– Вот и ладно. Назавтра у меня помолвку отпразднуем – с пиром да с играми. Ратибор! Созывай гостей – Владимир и Ольга дочь названую замуж выдают.

...Уж когда к конному двору подошли, Ярослав несмело тронул рукой приятеля за плечо.

– Правду ль сказал-то? Не затаишь злобы на сердце? А то ведь не нужна она мне, коли с тобой раздружиться придется...

– Не тревожься ты! Не затаю я против вас зла. А сердце... Что ж. Поболит маленько – и перестанет. Да я и сам вскорости оженюсь – невесту-то мне отец давно присмотрел.

– Помню, ты сказывал. Болгаринка.

– Болгаринка. Хоть бы на лицо покрасивше Демьяновны была, – деланно вздохнул Мстислав и вдруг толкнул Ярослава плечом. – Да ну их, баб-то, к Богу в рай! Бежим лучше коня смотреть.

– Бежим, – легко согласился Ярослав.

* * *

При дворе великого киевского князя Владимира Красно Солнышко постоянно околачивалось великое множество вельможных гостей и заморских странников. Посему, хоть срок князь и установил короткий – что такое день для устроения столь славной потехи, как пир, да еще с игрищами? – гостей на подворье собралось видимо-невидимо.

На красном крыльце, богато убранном хазарскими да половецкими коврами, в кресле с высокой спинкой, устланном белыми волчьими шкурами, удобно устроив ноги на резной березовой скамеечке, сидел сам князь, по правую и левую руку от которого на широких дубовых скамьях теснились самые важные гости, послы, торговцы, путешественники, князья, воеводы да бояре. За спиной Владимира стоял князь новгородский Всеволод и с прищуром осматривал нарядно убранную толпу, парившуюся в мехах да парче. Сами-то князья были одеты просто – во все белое, из тонкого льняного полотна, лишь золотые застежки да богатое шитье по кромке и вороту плащей и длинных рубах да каменья на рукоятках спрятанного в ножны оружия выдавали высокое происхождение их хозяев.

Гости саном попроще теснились вдоль стен терема справа и слева от крыльца, охватывая полукругом хорошо утрамбованную площадку в центре двора, посыпанную белым речным песком и желтыми липовыми опилками.

На площадке же, под вопли и улюлюканье толпы, шла жестокая и отчаянная сеча. Голый по пояс киевский княжич Мстислав, знатный воин и искусный мечник, высокий, широкоплечий, гибкий как кошка, с блестевшей от пота мускулистой спиной, отбивал атаки своего противника. Княжич новгородский Ярослав – косая сажень в плечах, с обнаженным мокрым могучим торсом, ухватисто – обеими длинными ручищами – державший свой тяжелый обоюдоострый меч, в мастерстве владения коим ни в чем не уступал киевлянину, лютым зверем пер вперед.

Из лука княжичей перестрелял проворный Лукашка, лучник из дружины Всеволода. На кулачки всех переборол кряжистый дядька Ратибор – супротив его силищи никто не устоял: кого Владимиров стремянный лопатками в песок впечатал, кого в бараний рог скрутил. Ну а уж на мечах-то княжичи отвели молодецкую душеньку – хороши были оба в богатырской этой забаве, всех, кто против них выходил, побили – и остались решать, кто самее, с глазу на глаз.

Уж не минуту и не десять, а почитай с полчаса махали княжичи тяжеленными своими мечами, а не похоже было, что драка скоро кончится. Уж больно равны были по силам противники, уж больно злы да охочи до славы. Вот уж воистину – нашла коса на камень!

– Глянь-ко, княже, твой-то, твой – как есть кошак рысий, – склонился к уху Владимира Всеволод. – Так и скалится, так и норовит когтем полоснуть. Не смотрел – кисточки-то на ушах у него часом не растут?

Хохотнул довольно великий князь.

– Да и твой не лаптем щи хлебает. Эвона силища-то какая – так и прет что твоя росомаха. Не затоптал бы моего хазарчонка!

– Затопчешь такого, как же. Из любой западни вывернется – ишь верткий да гибкий какой.

Долго ли, коротко ли бились, а начали уж оба уставать. Пот глаза застил, пальцы на рукояти скользили. Мстислав и вовсе на одном чистом упрямстве стоял – кабы не полон двор гостей, уж давно бы склонил голову перед Ярославом: могучим бойцом был новгородич – ни разу дотоле с таким противником Мстислав на круг не выходил. Но самолюбие не позволяло киевскому сотнику признать поражение.

С досадой и злостью смотрел он на Ярослава – и казалось, что ни в одной жилочке литого тела северянина нет ни капли усталости.

«Ежели так дальше пойдет, уложит он меня как пить дать. Позору не оберешься», – подумал Мстислав, отбивая очередную прямую атаку новгородского сотника.

А Ярослав тоже на зубах дрался. А уступать не хотел. И, понимая, что долго так продолжаться не может, искал способ разрешить поединок одним ударом.

Да не поспел.

Яростно сошлись поединщики лицом к лицу, зазвенели мечи булатные, заскрипели стиснутые зубы, взбугрились на плечах да руках могучие мышцы. Ничья не взяла. Отшвырнули друг друга. Заходили кругами, низко пригнувшись и пожирая один другого лютыми взглядами. Вдруг Мстислав склонился еще ниже, перехватил меч одной рукой – и едва Ярослав ринулся в атаку, зачерпнул горсть песку и кинул ему в лицо!

Ровно огнем опалило глаза новгородичу, запнулся он, рукой за лицо схватился, и Мстислав легко выбил меч из другой его руки и отшвырнул ногой ставшее ненужным оружие подальше.

Двор мгновение безмолвствовал, а потом взорвался криками и улюлюканьем. Владимир с минуту молча смотрел на сына и встал, лишь почуяв, как больно сжали плечо Всеволодовы пальцы.

– Подойдите, – сказал вроде негромко, а весь двор услыхал.

Подошли. Мстислав – высоко, с вызовом подняв подбородок. Ярослав – опустив голову и тщетно пытаясь утереть слезившиеся глаза.

– Хорошо дрались, – молвил великий князь. – Славную потеху устроили. За то награжу. Обоих. А теперь ступайте, к пиру готовьтесь.

И отпустил княжичей кивком головы.

Ярослав сразу же повернулся и, не отнимая от больных глаз руки, пошел к шатру.

Мстислав задержался. Глянул отцу в глаза.

– Прости...

– Ты передо мною ни в чем не повинен. Глянь – гости в твою честь уж здравицы складывают, особливо басурманы усердствуют. Гости довольны – князю гневаться грешно. А вот как ты Ярославу в глаза-то глянешь – это уж, сыне, твоя беда.

Ввечеру на пиру в княжьем тереме новгородского сотника не было. Всеволод, заглянув к сыну в шатер и увидав налитые кровищей воспаленные глаза, испросил у Владимира дозволения не быти Ярославу на пиру. Так и вышло, что помолвку княжича с Евдокией без него отгуляли.

Мстислав же сидел чернее тучи. До конца пира не высидел – сбежал, наплевав на грозный отцовский рык: «Вернись!» Ворвался в свои покои ураганом, кинулся не раздеваясь на кровать и разрыдался злыми черными слезами.

Ни с утра, ни в обед Ярослава на подворье видно не было. Пополудни не выдержал Мстислав, набрался храбрости и сам наведался к сотнику в шатер. Ярослав, услыхав шаги, повернулся лицом ко входу – и замер киевский княжич, превратившись в соляной столб: с лица новгородича на него не видя смотрели распухшие, красные, слипшиеся от гноя глаза.

– Кто тут? – осторожно спросил Ярослав. – Назовись, добрый человек, вишь – глаза-то у меня не смотрят. Кто ты? Зачем пришел?

Ничего не ответил Мстислав.

Напрягся Ярослав, услыхав в этом молчании угрозу. Сделал неуверенный шаг вперед, слепо пошарил рукой вокруг себя, пытаясь нащупать ножны с мечом, висевшие на столбе.

Мстислав постоял мгновение, посмотрел с ужасом на дело рук своих – и опрометью бежать кинулся.

И не услыхал, как вослед ему тихо позвал новгородич:

– Мстиславе?..

Вскоре в шатер новгородского сотника пожаловала сама Демьяновна. Взяла сухими сильными руками за лицо, поворотила к свету. Посмотрела, прищурившись.

– Скажи, мил человек, – обратилась к старому Всеволодову травнику-знахарю, возле откинутого полога толокшему в ступке какие-то снадобья. – Чем княжича пользуешь? Может, я помогу чем – местные-то травы да коренья я, поди, лучше твоего знаю.

Несколько минут знахарь да старуха-ключница сыпали диковинными словами, половины которых Ярослав не знал, а половину впервые слышал. Столковались на чем-то. Демьяновна ушла, пообещав с утра пораньше отправить дворовых девок травки собирать, а на ночь велела глаза Ярославу настойкой одолень-травы омыть.

Следующие несколько дней привыкал новгородич к слепоте своей. Как начала Демьяновна его своими настойками поить да зельями пахучими веки мазать, гноиться глаза перестали, да смотреть все равно больно было. Прибегала Дуняшка – и плакала, глядя на суженого, и костерила подлого Мстислава почем зря. Однако в ответ на все ее причитания молчал Ярослав. Ни словечка дурного против лиходея киевского не произнес.

Лишь на пятый день очистились зеленые очи, на седьмой ушел туман, глянул на мир новгородич ясно – почти как прежде. Засиделся он в четырех-то стенах, на волю потянуло. Потому, едва солнце окрасило лучами макушки столетних дерев в ближней дубраве, выбрался из шатра и по мокрой от росы траве ушел на Днепр.

* * *

Набрав горстями прохладной чистой воды, Ярослав плеснул ею на лицо, осторожно потер все еще саднившие глаза. Вдруг напрягся, услышав позади, на берегу, шорох чьих-то шагов. Медленно опустил руки, выпрямился, обернулся через плечо. На пологом спуске к воде, поросшем густой мягкой травой, аршинах в двух от того места, где аккуратной горкой была сложена одежда новгородича, стоял и, склонив голову к плечу, смотрел на купавшегося Мстислав.

Киевский княжич был бос, одет в просторные полотняные штаны и такую же рубаху, вышитую по вороту красным крестом и перетянутую кожаным поясом с болтавшимся на боку мечом.

Узнав гостя, Ярослав исподволь бросил взгляд на одежу, поверх которой лежал его короткий акинак, наполовину вытянутый из ножен.

Взгляд сотника не укрылся от Мстислава. Он с досадой нахмурился, посмотрел на Ярослава исподлобья, потом вдруг улыбнулся открытой ясной улыбкой, снял с пояса меч, бережно положил его рядом с Ярославовым – и, выпрямившись, протянул к стоявшему по пояс в воде новгородскому княжичу пустые руки ладонями кверху.

Ярослав, правильно прочитав этот жест, расслабился. Мстислав, не переставая улыбаться, быстро разделся донага и шагнул в реку. Новгородич смотрел за ним, набычившись.

– Не помешаю? – спросил Мстислав, набирая в ладони воду и плеская ею на широкую грудь.

– Кругом – твоя земля, ты хозяин, как же ты мне можешь помешать...

Мстислав поморщился.

– Как глаза-то? – неуклюже попытался сменить тему.

– Видят, – буркнул совсем не настроенный на разговор Ярослав. – Правду от кривды отличать не разучились.

– И в чем же ты кривду увидал? – прищурился, подходя почти вплотную, киевский княжич.

– А в том... Люди для тебя и не люди вовсе. Так, деревяшки с глазами. Да только с собой в бирюльки играть я тебе не дозволю.

– Как же это я с тобой играю?

– А как же не играешь-то? То приласкаешь, то норовишь отпихнуть подальше да побольнее. Я тебе не тряпичный раскрашенный болван!

– Да пойми ты, дурья твоя башка, – Мстислав попытался взять сотника за плечи, но тот резко отбросил руку. – Не мог я позволить тебе победить на глазах у всех отцовых гостей!

– Я, может, на Владимировом дворе земли и не топчу, да не дурней тебя. И помыслить, – прошипел Ярослав, не скрывая язвительности, – не мог, чтобы наследника княжеского на глазах владыки киевского побить...

– Того-то я и боялся. Думаешь, возле отца на красном крыльце слепые да глухие сидели? Думаешь, послы иноземные, воеводы да бояре не углядели бы, как ты под меня ложишься? Думаешь, отец бы мне подобный позор спустил? А так я по правде победил. Обманом, но по-настоящему. Тебе вот в глаза смотреть не могу, зато отцовы гости довольны...

Ярослав отступил на шаг, пытливо глянул в злые и виноватые синие глаза Мстислава.

– Твоя правда. Я об том не подумал, – опустил голову. – Прости меня, дурака.

И услыхал, как то ли вздохнул, то ли всхлипнул Мстислав. Вздернул голову – и чуть не упал, увидав, как рванулся к нему киевский княжич.

– Ах ты ж вражина! Вовсе добить меня хочешь?! У самого зенки красные, больные, едва смотрят, а у меня прощения просишь?! Это я на коленях стоять должен, я!

Не договорил, потому что, попав ногой на прятавшийся на песчаном дне круглый и скользкий голыш, поскользнулся и упал бы, если бы Ярослав не поймал его за плечи. Подтянул, помог утвердиться на ногах. Стояли теперь княжичи нос к носу, сопя, набычившись и сверкая друг на друга глазами. Вдруг новгородич заморгал часто, отвернулся, потянулся потереть заслезившиеся очи.

И почувствовал, как руку бережно и сильно перехватила другая рука...

– Повороти рожу-то, – услышал ласковое. – Дай гляну, что там у тебя.

Через мгновение Ярослав вздрогнул, ощутив, как его зажмуренных век – сначала правого, потом левого – легко коснулись теплые мягкие губы.

– Так, поди, лучше будет?

Ничего не ответил Ярослав. Не мог. Ничего не мог. Ни дышать. Ни говорить. Только чувствовать эти губы на своем лице.

Вдруг что-то влажное и чуть солоноватое коснулось его рта. Дернулся, открыл глаза, увидел близко лицо Мстислава с полуприкрытыми веками – киевский княжич как раз собирался поцеловать Ярослава во второй раз, – и, не раздумывая, двинул кулаком в лицо.

– Сдурел?! За что?! – рявкнул, поднимаясь из воды, Мстислав.

Ярослав, бессознательным жестом трогая губы, смотрел на него диким каким-то взглядом.

– За то, – вызверился. – Девка я тебе, что ли?

– Гх-м, – поперхнулся от удивления Мстислав. – Ты.. того... Не видал никогда, что ли, как...

– Много я чего в жизни видал! – оскалился новгородич. – Я с двенадцати годов отца в походах сопровождаю, глаза и уши у меня на месте...

Яркая картинка вдруг мелькнула перед глазами. Вспомнил Ярослав, как однажды ворвался в отцовский шатер без спросу и врос в землю от представшей его взору картины: на сваленных в кучу войлочных половецких коврах на коленях, упершись локтями в пол, стоял любимый отцов лучник Ильюха – голый, а сверху на него боровом навалился тоже голый Всеволод...

Лучник мотал из стороны в сторону соломенной своей башкой, мычал что-то, рвал зубами угол лоскутного одеяла, гибкое его, блестевшее от пота тело билось под большим тяжелым телом отца. Всеволод ровно прилип к Ильюхе, неподвижен был – только бугрились могучие мышцы на плечах, мерно горбилась широкая спина да туда-сюда ходила белая задница.

Вспомнил, как бежал из шатра, когда Всеволод поднял на него невидящие, белые от ярости глаза и захрипел что-то угрожающее.

Замотал головой, прогоняя морок.

– Видал я, как ратники в походах друг дружку ублажают, – проговорил уже спокойнее. – И отец телами своих молодых лучников не брезговал.

– Так чего ж дерешься-то?

– А то, что к себе такого никогда не примерял...

У Мстислава в животе все ровно каменным сделалось. Щеки багровыми пятнами пошли. Встал из воды, прикрыл торчавший торчком стыд ладонями.

– Прости мне. Не гневись... Позор-то какой... Ошибся я. Пойду лучше, коли тебе противен.

Ярослав же, закинув голову к небу, расхохотался.

– Еще и ржет, как сивый мерин, – пристыженный Мстислав только башкой мотнул и пошел к берегу, облизывая разбитую губу и сверкая ягодицами. Воды уже по щиколотку было, когда остановил киевского княжича тихий Ярославов голос:

– Да стой ты, бестолочь. Дослушай.

Замер Мстислав, боясь повернуться.

– Я правда к себе такого не примерял, – прочистив горло, с трудом проговорил новгородич. – Даже мысли не пробегало. Да и отец пригрозил как-то некоторым дружинникам, что на меня глядели, – мол, коли кто тронет, самолично причинные места посрубит. А вот тебя увидал – и... Ровно сломалось во мне что. Не противен ты мне... От того и каждый твой тычок сто крат больнее...

Мстислав дышать забыл. Боялся поверить своему счастью. Глянул через плечо – Ярослав все так же стоял в воде, что плескалась ниже плоского, даже чуток запавшего живота с потемневшей от влаги дорожкой курчавых волос, спускавшейся от ямки пупка, и смотрел в его сторону так, что у киевлянина в горле пересохло.

– Ты мне верь, – проговорил глухо и хрипло, снова заходя в реку. – Не обижу боле. Хочешь, поклянусь?

– Ты лучше не клянись, – улыбнулся Ярослав одними губами, принимая в объятия жаркое худое и жилистое тело Мстислава. – Все равно слова не сдержишь – норов у тебя такой. А ведь грех это тяжкий – клятву-то рушить. Я лучше так потерплю...

Не совсем еще веря собственному счастью, Мстислав что было силы вжался всем телом в большое, крепкое, но податливое тело новгородича. Обхватил его руками за спину, зашептал горячечно:

– Спасибо тебе, спасибо. Не пожалеешь, никогда не пожалеешь, что нрав мой дикий терпеть готов. Перуном клянусь...

– Сказал же – не клянись, – скользя ладонями по гибкой спине, трогая кончиками пальцев выступавшие позвонки – и загораясь от этой бессознательной ласки ровно сухостой от удара молнии, шептал в ответ Ярослав. – Не насилуй себя. Ты мне и такой – дикий да бешеный – люб. Мне с тобой... жарко. Вот и сейчас стыдные мысли в голову лезут.

– Стыдные? – отпрянул было Мстислав, да недалеко – не пустили его жадные руки, что уже не стесняясь шарили пониже спины.

– Ну... – Ярослав покраснел мучительно, и замерли его ладони на заднице.

– Язык проглотил? – весело поинтересовался княжич и толкнулся животом в живот.

У Ярослава в глазах темно стало, как здоровенный Мстиславов елдак потерся об его вставший торчком уд. Вместо ответа он прорычал что-то нечленораздельное – и впился ртом в алый говорливый рот южанина.

Застонал Мстислав от боли в разбитой губе, но вызов принял. Стояли княжичи по пояс в воде, близко, так, ровно хотели под кожу влезть друг дружке, и безжалостно терзали ртом рот. Грызли. Кусали. Рвали мягкие губы. Мычали, стонали в голос. Туман плыл в головах у обоих. Сладкий. Топкий. Околдовывающий.

Оторвались друг от друга через силу, как только Ярослав почуял вкус крови. Посмотрели друг на дружку – и ну хохотать как безумные. Было над чем. Мокрые волосья в разные стороны торчат, глазищи безумные, кровью налитые, губы распухшие, красные, в синяках...

– Как мы на глаза-то людям покажемся? – омывая водой рот, пробормотал Ярослав.

– А все ты виноват. То, понимаешь, кулаком в рожу, а то сам как берсерк накинулся...

– Прости... – смутился новгородич.

– Да чего уж там... Может, – озорно сверкнул глазами Мстислав, – снова скажем, что подрались? Поверят.

– Может, и поверят, – зябко повел плечами Ярослав.

– Замерз? – Мстислав тут же шагнул близко.

– Знобко что-то... Лучше скажи. А... Дальше-то что?

– Дальше? – засмеялся киевский княжич и сжал друга в объятиях так, что у Ярослава дыхание остановилось. – Любить тебя буду. До смерти залюблю.

– Ишь ты... До смерти. И это еще кто кого залюбит, поглядим.

– Значит, ты... согласен? – затаив дыхание, вымолвил Мстислав, заглядывая в смятенные зеленые глаза.

– Погодить бы чуток... Не могу я так... сразу... Пообвыкнуть бы...

– Погодим. Сколько скажешь, столько и будем ждать. Я ж ведь тебя не на ночь и день, насовсем хочу...

– Тоже мне – хотельщик. А сдюжишь – насовсем-то? Это я пока такой покладистый. А коли когти выпущу, что тогда?

На это ничего не ответил Мстислав, только сгреб новгородича поперек тулова да кинул в воду. Следом и сам нырнул.

Как от ихней потехи река из берегов не вышла, об том неведомо.

* * *