Демьяновну Мстислав отыскал в подвале – старуха проверяла запасы. Двери в клеть были отворены настежь, и ключница восседала на высоком табурете посреди комнаты, заставленной бочками, плетенками, каким-то ящиками и покрытыми толстым слоем пыли пузатыми глиняными бутылями, и придирчиво осматривала все, что ей подносили проворные дворовые девки в подоткнутых (чтоб не мести пыль с полу) сарафанах. С минуту полюбовавшись на сверкающие голые крепкие девичьи икры, Мстислав с разбегу плюхнулся на пол возле колен травницы, подняв тучу пыли.

– Тьфу на тебя, черт неумытый! – ругнулась Демьяновна и уронила с колен большую туго заплетенную косицу сушеных луковиц. – Чего надо-то?

И заулыбалась вдруг, увидав, как сияют синие глаза ее любимца – как два круглых лесных озерца на солнечном свету. Мстислав же, чихнув, потерся затылком о жесткое старухино колено, закинул к ней голову.

– Сказывали, в роще неподалеку Велесов старец живет. Не знаешь часом, мать, как его сыскать можно?

– Чего городишь? Какой такой Велесов старец? – нахмурилась Демьяновна. – Не знаю никакого Велесова старца.

И истово – так, чтобы все видали, – перекрестилась.

Засмеялся Мстислав. Цыкнул на девок, чтоб вон шли.

– Ты меня крестами не стращай, не маленький я. Знаю я, что с волхвами водишься. И отец знает. Да не пугайся ты! Князь сам себе власть, кому он об твоих приятелях докладывать-то будет? Да и я не скажу. Но очень уж нужен мне Велесов жрец...

– Зачем нужен-то? – сменила гнев на милость Демьяновна.

– Обряд справить...

– Чего несешь-то, хоть понимаешь?

– Да понимаю! Потому у тебя спрашиваю, а не на каждом углу об том кричу.

– Какой обряд?

– Зачем тебе знать?

– Не скажешь – уйдешь ни с чем.

– Скажу. Братом хочу Ярославу стать...

С минуту Демьяновна молча смотрела на княжича. Наконец погладила костлявой сильной рукой по голове.

– Хорошее дело удумал, – произнесла тихо. – Хороший отрок Ярослав. Душой светлый. Да только не к Велесову старцу тебе надобно. Побратимством Перун ведает. К нему тебе надо.

– А есть?

– Есть. Как не быти.

– Помоги найти! – взмолился.

– Встанешь до рассвета, поднимись на угловую сторожевую башню. Как солнце из-за гряды покажется, смотри, куда ударит первый луч. Он укажет путь. Как придете, садитесь ждать. Коли помыслы ваши чисты и души готовы, волхв сам к вам выйдет. Коли до вечера не покажется, уходите. Не время вам, значит.

– Спасибо, старая.

Вскочил и был таков.

На следующий день Мстислав был на сторожевой башне еще затемно. Прогнал ратника, стоявшего на посту. И сел солнце ждать.

Первый луч ударил внезапно, как копье. Едва успел княжич углядеть, куда сие копье нацелено было. Увидал, как в дальней дуброве высветило громадный раскидистый дуб. И тут же, как только луч ушел, дерево спряталось среди других дубов, будто его и не было. Но Мстислав уж понял, куда идти.

Кубарем скатился с башни, растолкал спавшего сном праведника Ярослава.

– Вставай, лежебока! Утро проспишь!

– Чего надо? – недовольно пробурчал, протирая заспанные глаза, Ярослав. – Горим, что ли?

– Не горим! – тормошил друга Мстислав. – Но все равно вставай. Пойдем. Кони уж оседланы.

– Куда пойдем-то? Зачем кони? Да погоди ты, заполошный! Скажи толком.

– Потом скажу, потом. Едем быстрее.

После чуть ли не часа бешеной скачки по полям да лесам выехали на большую, хорошо спрятанную в зарослях молодого дубняка поляну, в дальнем конце которой рос дуб-великан. В три, а то и в четыре обхвата. Могучая его крона покрывала всю поляну ровно купол шатра. Между узловатых корней, откуда-то из недр земли начинал свой путь прозрачный родник, быстро превращавшийся в ручеек, потом в речку, чистую, звонкую и, как успел увидать Ярослав, глубокую, убегавшую куда-то в заросли ивняка. За стволом дуба холодным черным зевом темнела высокая пещера с нависшим над входом языком из дерна и корней. Возле пещеры лежал поросший густым зеленым мохом громадный валун.

Едва выехав на поляну, княжичи спешились, напоили и отпустили пастись коней. Сели возле валуна, Мстислав расстелил на траве полотняную тряпицу и достал из седельной сумы каравай хлеба, круг сыра, несколько красных яблок, запечатанную бутыль молока.

– Можно и перекусить, чем бог послал. Ждать-то нам, может, долго.

– А чего ждать-то? – вгрызаясь в сочное яблоко и заедая его ломтем еще теплого хлеба, спросил Ярослав.

– Не чего, а кого. Волхва.

– Волхва? – чуть не подавился хлебом новгородич.

Потом помедлил, оглядел поляну внимательно. На дуб бросил взгляд. На пещеру. На молодую поросль тоненьких дубков по краям поляны.

– Перун... – молвил тихо. – И зачем нам Перунов волхв?

Ответить Мстислав не успел – возле куста бузины, усыпанного ягодами, вдруг возник высокий совершенно седой старик с длинной белой бородой и кустистыми бровями, в белой же холщовой рубахе до пят, по краю которой змеился узор из дубовых листьев, с деревянным узловатым посохом.

– Пошто покой мой нарушили, добры молодцы? Али дело ко мне привело?

Голос у старца был неожиданно басовитым и молодым. И молодыми были яркие серые глаза, цепко смотревшие из-под бровей.

Увидав старика, Мстислав перевел дух. Поднялся, следом за ним Ярослав. Поклонились в пояс.

– Прости, отец, что потревожили. Но у нас к тебе и вправду дело...

Договорить Мстислав не успел – старец поднял ладонь.

– Знаю я твое дело. А вот спутника твоего что ко мне привело?

– Да то же, что и меня, разве ж не ясно?

– Ко мне, отрок, люди только по своей воле приходят.

– Да и здесь никто никого не неволил. Ярослав со мной не из-под палки шел.

– Так-то оно так. А знает ли он, зачем?

Мстислав залился краской, голову опустил.

Ярослав посмотрел на него с тревогой, тронул ладонью плечо, попросил тихо:

– Ты ж обещался сказать, да так и не сказал. Зачем мы здесь?

– Обряд справить. Побратимства...

Вздернул голову новгородич, услыхав сии слова. Прищурился.

– А что ж меня-то не спросил? Иль меня сие не касаемо?

Еще пуще покраснел Мстислав. Совсем низко голову свесил.

– Боялся – откажешь. Думал, приведу – ты и согласишься. Не зря ж столько скакали...

Последние слова вымолвил совсем тихо. Помедлил. Глянул на Ярослава, потом на старца.

– Прости, отец, что покой твой нарушил. Вижу теперь – зря.

И пошел было к коню своему.

– И вот опять о себе только думаешь. Опять меня не спросил, – услыхал в спину слова Ярослава. – Сколько ж ты урок-то учить будешь?

Замер на полушаге. Остановился. А оборотиться боится. Боится в зеленые, с укоризной глядящие глаза посмотреть.

– Ну?..

Потоптался на месте. Собрался с духом. Расправил плечи, вдохнул полную грудь воздуха и сказал:

– Братом хочу тебе быти, Ярослав. Не одна мать нас родила, не один отец зачал, и кровь в нас течет разная. Но разве в силах она встать у нас на пути? Хочу, чтоб жизнь была у нас одна на двоих. Быть тебе надеждой и опорой хочу. Ближе брата... Надежнее самого надежного друга... Примешь ли?

Молчал Ярослав. Молчал и Мстислав, со страхом ожидая ответа.

Наконец поднял новгородич лицо, прямо глянул в глаза и молвил тихо и твердо:

– Приму.

Стояли двое лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. Оба чуяли, что главное случилось, и уж никакой обряд не свяжет их воедино сильнее, чем эти слова.

Но нарушил тишину голос Перунова волхва. Старец уже стоял возле пещеры, разведя руки в стороны, как крылья, и бормотал что-то. Будто заговор какой.

Подозвал к себе княжичей. Протянул руку ладонью вверх, провел над ней другой рукой – на ладони загорелся бойкий синий огонек. В другой руке волхва невесть откуда взялся старый-престарый каменный нож. Прокалил старец острие ножа на ладонном своем огоньке, дунул – пламя пропало. По приказу ведуна скинули княжичи плащи да рубахи. Встали перед стариком на колени. Взрезал он горячим лезвием правое запястье каждому, собрал в глубокую каменную же чашу крови, смешал круговыми движениями, что-то приговаривая на непонятном языке (слова вроде знакомы, а смысла не разобрать). Махнул рукой – из кустов возле пещеры вышла большая белая коза с двумя козлятами. Шерсть ее, чистая да ухоженная, шелковыми волнами колыхалась где-то возле самых копыт.

Присел старец возле козы, отвел шерсть в сторону, дернул за набухшее полное вымя, набрал в чашу пахучего молока. Смешал молоко с кровью. Еще что-то пошептал над чашей. Протянул сосуд княжичам:

– Отпейте по два глотка каждый.

Отпили.

Остатки крови с молоком волхв, что-то негромко приговаривая, аккуратно вылил между корней Перунова дуба.

– Встаньте сюда, – старик указал им место на пороге пещеры под нависшим травяным козырьком.

Встали.

– Соедините руки там, где я сделал надрезы.

Глядя в глаза друг другу, княжичи соединили все еще кровоточащие запястья. Кровь, перемешавшись, алыми струйками потекла по коже. Ведун будто из воздуха достал тонкий витой шнур зеленого цвета, на концах которого вместо кистей болтались желудевые гроздья, и обвязал им сплетенные руки княжичей.

– Повторяйте за мной. Клянемся с сего дня и до гробовой доски...

– ...до гробовой доски... – повторили эхом два голоса.

– ...блюсти верность друг другу...

– ...друг другу...

– ...ближе кровных братьев быти, одною жизнию жити...

– ...быти... – неслось эхом. – ...жити...

– ...не покидать друг друга ни в горе, ни в радости... быти один другому надеждою и опорою...

– ...опорою...

– ...во всем и всегда...

– ...во всем и всегда...

– ...отныне и до конца дней своих.

Едва договорил старец эти слова, как показалось княжичам, что земля у них под ногами заколебалась, вроде ветер порывом прошелестел по кроне могучего дуба, прозрачная вода в роднике водоворотом закружилась. С козырька, под которым стояли княжичи, на головы и плечи посыпалась черная земля.

– Деревами и травою, – продолжал выводить речитативом волхв, – землями и водою, силою, данною мне Перуном-богом, скрепляю я клятву сию, между отроком Мстиславом и отроком Ярославом сказанную. Отныне и до конца дней земных быти вам одною душою, одною жизнию и одною кровию в двух телах.

При сих словах старца зеленый шнурок с желудями скользнул по рукам живою змейкой и пропал. Пропала и кровь с разрезанных запястий. Только одинаковые розовые шрамы напоминали о том, что все это княжичам не привиделось.

Замолчал старик. Постоял с минуту, закрыв глаза и уронив вдоль тела длинные руки. Ровно слушал что. Княжичи тоже прислушались – и ничего не услыхали. Кроме тишины. Даже птицы в ветвях и те примолкли.

– Принял Перун ваши слова, – вдруг сказал волхв.

Он снова стоял на дальнем краю поляны возле куста бузины. В руках его снова был узловатый дубовый посох.

– А теперь омойте друг друга в священном ручье. И помните – узы, связавшие вас сегодня, сильнее и священнее, чем узы крови.

И исчез.

Только этого уже никто не заметил.

Обнаженные княжичи стояли по пояс в ручье и, не отводя глаз, набирали воду горстями и поливали ею друг друга.

Оба они были воинами. Оба с младых ногтей приучены были не поддаваться страху, одолевать свои слабости, принимать бой, стоя лицом к врагу, и биться до последнего, не жалея живота своего. Они знали боль – и умели ее терпеть. Они видели смерть – в том числе и от своей руки. И уже научились не вести счет потерям, но мстить за самые дорогие.

Они оба были князьями. Они знали, что такое – власть. Изведали вкус силы. Умели брать, мало что отдавая взамен. Привыкли подчинять – и не привыкли подчиняться.

Но сейчас весь этот жизненный опыт ничем не мог им помочь...

Ярослав зачерпнул горстью ледяной родниковой воды, вылил ее на Мстиславу на грудь – и повел ладонью следом за стекавшим ручейком, ощущая живую гладкость кожи и сотрясавшую киевского княжича дрожь. Ладонь новгородича замерла на середине груди – Ярослав поднял взгляд. Мстислав смотрел тяжело и жарко.

Ярослав нащупал Мстиславову руку, сплел пальцы с пальцами, потянул.

– Пойдем.

Ему казалось, что это единственное слово он произнес решительно и твердо, как подобает мужчине, но Мстислав немедленно почуял его нерешительность.

– Ты чего? – спросил заботливо.

– Страшно, – честно, как истинный воин, привыкший справляться со своими страхами без ложной гордыни и самолюбивого стыда, признал Ярослав.

Уже на берегу отпустил ладонь киевлянина, повернулся к нему спиной и решительно, всей кожей ощущая палящую жажду во взгляде Мстислава, направился к валуну возле Перунова дуба. Подошел, помешкал мгновение, тряхнул головой, от чего от его золотистой гривы веером полетели радужные брызги, и, упершись руками в чуть покатую поверхность камня, стал ждать.

Белое крепкое Ярославово тело четко выделялось на фоне громадного черного, подернутого зеленью мха булыжника. Юный новгородский князь стоял, чуть наклонившись вперед, на широких плечах едва заметно вздымались и опадали крепкие мышцы, гладкая спина с выделявшимися на ней четками позвонков плавно сужалась к пояснице, перетекая в выпуклые, розовые, покрытые пупырышками от долгого пребывания в студеной воде ягодицы. Уставши стоять в неудобной позе, Ярослав переступил с ноги на ногу, ядреные мышцы на крепкой заднице дрогнули, напряглись...

У Мстислава от такой картины перед глазами черно стало. Сердце зашлось в груди. Гигантский Мстиславов елдак, оживший еще в ручье, дернулся и встал колом. Внутренности превратились в густой кисель, ноги едва держали – княжич и шагу ступить не мог.

Ярослав глянул искоса, из-за плеча. Через силу улыбнулся.

– Ты там что – корни пустил?

– Нет, – попытался выговорить Мстислав пересохшим ртом, да губы не послушались.

Собрав все свое мужество, сделал шаг. Другой. Третий. И, не раздумывая, крепко обнял вожделенное влажное тело, вжимаясь грудью в спину. Ярослава будто огнем опалило, когда напрягшийся Мстиславов уд лег ему между ягодиц. Задохнулся, затрясся весь, ровно осиновый лист. Однако, покрепче упершись руками в камень, развел в стороны подкашивавшиеся ноги, не давая себе ни на секунду испугаться того, что собирался сделать.

Влажные, горячие руки Мстислава заскользили по чуть поросшей светлыми, почти белыми волосками Ярославовой груди, срывавшийся хриплый голос горячечно зашептал в ухо новгородичу бессвязные, отрывочные, бессмысленные слова.

Ладонь легла на твердый, впалый живот – мышцы скрутило волной крупной судороги. Рука двинулась вниз – длинный, болезненно возбужденный член Ярослава, ровно живой, сам прыгнул навстречу. Мстислав, не колеблясь, обхватил жарко пылавшую колонну плоти, сжал кулак и плавно повел вверх-вниз...

Из Ярославовой глотки наружу вырвался нечеловеческий не то вой, не то рык. Крупное его тело напряглось еще больше, выгнулось дугой, узкие бедра сами собой толкнулись в ладонь раз, другой... Мстислав, навалившись всем своим большим, жилистым, тяжелым телом, дыша в затылок, шептал какие-то слова, смысл которых не доходил до сознания Ярослава, продолжал водить одной рукой по члену, а другой делал что-то между его ягодиц.

Ярослав извивался под княжичем, мычал и стонал в голос, не стесняясь, потом вдруг затих на мгновение – и оросил Перунов камень белой тягучей струей. Как раз в тот миг, как Мстислав, пробормотав что-то, укусил его в шею чуть пониже волос.

Ярослав обмяк было, но тут же почуял, как в задницу ему входит что-то большое, пульсирующее, горячее. Попытался было отстраниться, но Мстислав что есть силы прижал его к себе, навалился всей тушей, придавил в камню. И рывком вошел. Острая боль пронзила Ярослава. Взвился новгородич, с невероятной силищей отрываясь от жесткого своего ложа, закричал, забился, пытаясь сбросить с себя Мстислава, но вдруг затих. В глазах темно стало, руки подогнулись, плечи опали – упал бы лицом на камень, кабы киевский сотник не удержал.

Мстислав, который и сам-то на ногах чудом стоял, уж понял, что поспешил. Боль причинил невиданную. Замер, что есть силы прижимая к себе безвольное Ярославово тело, заморгал, прогоняя противную пелену от глаз, шевельнулся было – и мучительно, глухо и тяжко застонал, ощутив, как тисками сжимает его мужеское естество влажное, огнем горевшее Ярославово лоно.

Выпрямился, по-прежнему не отпуская новгородича, повел рукой на груди, животу, бедрам, едва ощутимо коснулся обвисшего мягкого члена, тронул губами затылок, шею, плечи, дотянулся до уха, нежно потеребил зубами мочку.

– Вот ведь натворил что... Прости, свет мой, прости меня, непутевого... Сам ты меня растравил-разбередил, мочи терпеть не было. Очнись, сокол, очнись, ладо...

И поцеловал выпиравший под кожей позвонок между лопаток.

Ярослав судорожно вздохнул и открыл глаза. Боли как не бывало. Скосил глаз сколько мог – и уперся взглядом во встревоженные, темные, как вода в Днепре перед бурей, блестевшие от непролитых слез Мстиславовы очи.

– Прости... – сложились в единственное слово дрогнувшие губы.

– Что ты, голубь, что ты, – зашептал ответно, – не винись... Я ведь сам этого хотел. Да и не больно уже... Только... странно.

Изогнул шею сколь мог, неловко, будто стесняясь чего, тронул губами губы. Сызнова оперся руками о валун, свесил на грудь голову, помедлил – и что есть силы свел ягодицы.

Мстислав заорал, ровно олень-самец на гоне. Вцепился пальцами в плечи, навалился сзади.

– Ах вот ты каков, братец... С огнем играть не дурак... Ну так держись – будет тебе огонь.

И вжал Ярослава в мох.

Все замерло в Перуновой дубраве. Ни тебе птичьего звона, ни звериного шороха. Даже ветерка легкого – и то не залетело. Молча слушал древний лес стоны, шепот и вскрики, влажные шлепки плоти о плоть, пока наконец на поляне не стало тихо.

Сотники лежали, раскинувшись, в густой траве, с наслаждением ощущая, как лесная прохлада остужает разгоряченные любовной схваткой тела. Ярослав лежал на спине и искал глазами синие лоскутики неба в прорехах густой зеленой кроны могучего дуба. Мстислав перевернулся на живот, бесстыже поерзал, устраивая поудобнее натруженный, насытившийся ласками член, подпер голову рукой, сбоку заглянул новгородичу в лицо.

– Не серчаешь на меня?

– За что?

– За то, что обманом сюда завел. За то, что ждать не стал, как обещался... – Мстислав понизил голос до едва слышного шепота. – За то, что взял до срока...

Ярослав расхохотался. Смачно. Нарочито, со вкусом. Повернул к побратиму улыбающееся, с еще розовевшими после любовных утех щеками лицо.

– Неужто всерьез веришь, что осилил бы меня супротив моей на то воли?

Мстислав помрачнел. Опустил глаза.

– Не одолел бы, – молвил тихо. – Знаю, что равны мы с тобой во всем. Силой меряться с тобою не стану – разве что шутя. Но ты же... (сглотнул)... Там, в реке, помнишь? Ты же просил не спешить...

Ярослав мигом перекатился со спины на грудь, нагнул шею, заглядывая Мстиславу в глаза.

– Ты меня сегодня ладо назвал...

– Не думал, что услышишь, – задохнулся Мстислав.

– А коли бы знал, что слышу, не назвал бы?

– Все равно бы назвал... – едва слышно прошептал киевлянин, и щеки его полыхнули алым.

– Вот видишь?

– Что вижу?

– Никто никого сюда обманом не тянул. Я шел с тобой, не спрашивая, потому что верю тебе. И всегда буду верить. И пойду за тобой, куда б ни повел.

Ярослав протянул руку, легко коснулся пальцами черных шелковых, чуть влажных прядей, отвел их с высокого лба.

– Ладо... – не услышал, угадал по движению его губ Мстислав.

Одним текучим сильным движением скользнул киевский княжич под большое белое тело новгородича, уронил его на себя, обхватил руками за спину, заплел ногами ноги – и вжался ртом в рот. Но не успел Ярослав толком распробовать его вкуса, как отпрянул, заглянул снизу в лицо.

– Возьми меня, как я тебя взял... Ни разу в жизни такого не хотел, а теперь хочу. Мочи нет. Возьми?

Окаменел Ярослав, услыхав сии слова. Попытался отстраниться, да Мстислав не отпустил.

– Не бойся ничего, – зашептал, еще сильнее притискивая к себе новгородича. – И не говори, что не хочешь...

Еще не договорив, Мстислав выгнулся жилистым своим, сухим и крепким телом и бесстыже, вызывающе потерся чреслами о чресла. У Ярослава дух перемкнуло, как уд схлестнулся с удом и по членам снова побежал вместо крови живой огонь...

Пересилив настойчивые объятия, приподнялся на руках, посмотрел в запрокинутое к нему, разрумянившееся, по-отрочески открытое лицо.

– Я-то не боюсь, – сказал хрипло. – Это вот ты сам не знаешь, о чем просишь.

– Не пугай, – прищурился Мстислав, – не из пужливых.

И вдруг еще больше зарделся.

– Хочу знать, чего ты так подо мной елозил. И орал дурным голосом ровно камышовый кот в горячке. А что больно... – запнулся, – ...так ведь только сперва?..

– Дурень, – едва выговорил Ярослав, у которого от невыносимой нежности грудь сперло.

И поцеловал своего ладу в алые, припухшие как у девки, сладкие да влажные губы. У Мстислава глаза сами собой закрылись, из рук и ног вся сила разом в землю ушла. Он мог только лежать на спине и ощущать всем телом робкие, томительно медленные Ярославовы ласки. Никто досель так его не любил. Ни одна девка на Владимировом подворье, какову княжичу удавалось затащить в постель, не отваживалась прикасаться к нему боле того, что неизбежно было. Да и выгонял их Мстислав с ложа вон сразу после потехи.

А тут... Ярослав и сам от себя срамоты такой не ждал. Но очень уж хотелось ему каждый бугорок, каждую складочку, каждую ямку на гладком, смугловатом Мстиславовом теле губами потрогать. Не спеша скользил он ртом по мягкой, ровно тонкий лен, прохладной коже, ощущая, как щекочут подбородок и губы жесткие темные волоски, едва заметным пушком покрывавшие грудь, как каменеет от одного только дыхания крупный темно-коричневый сосок, как судорога проходит по плоскому, запавшему животу, как хриплым всхлипом вырывается из широкой груди дыхание...

– Я, што ль, леденец тебе сахарный?– задыхаясь, спросил Мстислав.

– А хоть и леденец, – ответил, не прерываясь, – ты и вправду сладкий... Ни у одной девки такой сладкой кожи не целовал...

– И долго ты меня облизывать-то будешь?

– До-олго... Как обрыднет терпеть, гони...

– Не дождешься, – прохрипел киевский сотник и запустил дрожащие пальцы в золотую Ярославову гриву.

Сухие горячие губы тронули кожу внутри бедра. Мстислава затрясло, из горла вырвался низкий, грудной стон. Внутренности скрутило тугим пульсирующим узлом, налитый кровью член лег на живот. Не стыдясь, развел в стороны длинные свои сильные ноги.

– Помру ведь, если сейчас не возьмешь...

А Ярослав вдруг оторвался от него и встал на ноги одним движением большого тела. Мстислава потянуло за ним, как привязанного.

– К-куда?...

– А сюда, – указал на Перунов камень.

Стиснул Мстиславу руку, помог подняться с земли, подвел к валуну. Мстислав хотел было руками об него покрепче опереться, но Ярослав его удержал.

– Погоди. Не так.

Наклонился, поднял с земли два их длинных, мягких плаща, свернул вдвое, бросил на камень как покрывало.

– Ложись.

Мстислав растерялся.

– Спиной ложись. Не бойся – не упадешь. Я держать буду.

Мстислав неловко опрокинулся на подстилку, поерзал задницей, устраиваясь поудобнее, – и увидал, как Ярослав встал вплотную к валуну у него между ног. Длинный толстый елдак новгородича, торчавший из темных завитков внизу живота, уж сочился перламутровой слезой на конце.

Мстислав посмотрел ладе своему в глаза. Коротко кивнул черной кудлатой головой и обхватил ногами сильную талию. Ярославов уд коснулся нежной кожицы между ягодиц – новгородич забыл как дышать. Оперся руками о камень по обе стороны от Мстиславовой головы, наклонился – и чуть не подавился криком, когда киевский княжич что есть силы втолкнул его в себя, надавив икрами на ягодицы.

Перед зажмуренными глазами Мстислава зажглись разноцветные звезды. Боль острой иглой проткнула насквозь, от пяток до макушки. Хотел закричать, да не смог. Только губы в кровь искусал.

В ушах звенело, но сквозь звон прорвался к нему низкий, хриплый голос Ярослава.

– Вот ведь дикой, вот ведь лишенько мое...

Тут же почувствовал, как по лицу, плечам, груди, животу, по всему его превратившемуся в доску телу заскользили ласковые, нежные руки. Ярослав наклонился к его лицу, тронул губами зажмуренные веки, из-под которых на щеки пролилось по слезинке, накрыл ртом рот. Мстислав судорожно вздохнул – и расслабился. Обвил руками Ярослава за плечи, мягко поцеловал в рот.

– Все уже, – прошептал, смаргивая слезинки, – все. Не больно. Томно. Сладко. Жарко...

Ярослав, продолжая жадно целовать его припухший, окровавленный рот, медленно толкнулся бедрами. Мстислав вскрикнул, закинул назад голову, на длинной шее задергался острый кадык.

Ярослав выпрямился на руках – и толкнулся еще. Мстислав завыл. Но оборвал вой на полуноте, приподнял лицо, посмотрел новгородичу в глаза, прищурился – и толкнулся навстречу, одновременно сжимая внутренние мышцы. У Ярослава глаза на лоб полезли, на шее жилы вздулись, пальцы чуть камень в крупу не покрошили.

– Ага... – прохрипел.

– Угу, – услыхал в ответ.

И пошла потеха.

Как выдоили друг друга досуха, до последней капли, ноги Ярослава подломились и он кулем рухнул на траву. Мстислав сполз с камня, комкая служившие постелью, испачканные мохом, землей, потом плащи.

– Всю спину мне ободрал, вражина, – выдавил через силу, прислоняясь к валуну. – Как я теперь спать стану?

– На боку, – пробормотал Ярослав и, не открывая глаз, положил голову на Мстиславово тугое бедро.

Княжич запустил ладонь побратиму в волосы, Ярослав перехватил его руку и тронул губами тонкий шрам на запястье...

Проснулись, когда уж солнце к закату клонилось. Искупались в ручье, нагие, уселись на расстеленные на траве плащи, доели хлеб с сыром, допили молоко. Как начали одеваться, Мстислав тронул Ярослава за плечо:

– Погодь.

Снял с шеи простой нательный крестик на суровой нитке – Ярослав в ответ снял свой. Встали близко – и, обменявшись крестами, крепко обнялись.

– Не жалеешь? – негромко спросил Ярослав.

– Об чем жалеть, свет мой? – хохотнул тихонько. – Разве о том, что верхом сидеть не с руки будет – ты меня чуть наизнанку не вывернул!

– Кто бы говорил, – улыбнулся в ответ новгородич. – У самого елдак что твое орало.

Смеясь и толкаясь, оделись, оседлали коней – и поскакали до дому.

Едва кони ступили на подворье, к верховым с поклоном подошел Ратибор.

– Светлый князь велел мигом к себе звать, как вернетесь.

В тронной зале дружинники уже готовились свечи запаливать – смеркалось. Увидав у порога княжичей, Владимир Красно Солнышко грозно нахмурил брови.

– Где вас носило день напролет?! Почему не доложились, что с подворья ушли?

– Дело у нас было, от того и не доложились, – вздернув подбородок, строптиво ответил Мстислав.

– И что же за дело может быть у тебя, сыне, о котором мне, князю и отцу, знать не надобно?

– Наше с Ярославом дело. Боле никого не касаемо.

И тут Владимир заметил, как перед ним отроки стоят. Близко друг к другу, касаясь локтями и бедрами. Словно не два отдельных человека, а один. С минуту разглядывал великий князь своих бравых сотников, потом вопросительно поднял бровь и уставился на стоявшего возле правого его локтя князя Новгородского Всеволода. Тот выдержал взгляд Владимира, коротко кивнул.

– А ну подойдите, – приказал Владимир.

Поднялись по ступеням к княжьему трону, не сговариваясь, опустились на одно колено, по-прежнему касаясь друг друга плечами.

– Покажите запястья.

Князь не уточнил, какие запястья показать, да оба княжича без колебаний протянули ему правые. Владимир задрал рукава рубах, увидал два одинаковых тонких свежих шрама. Они со Всеволодом снова молча обменялись взглядами – в глазах обоих князей мелькнула улыбка.

Владимир встал с кресла, поднял во весь рост княжичей – и обнял обоих сразу длинными своими, могучими ручищами.

– Доброе дело сделали, дети мои. Доброе.

Оттолкнул парней от себя – и вдруг стряхнул с ресницы слезу. Ярослав с Мстиславом смотрели на великого князя во все глаза.

– Сколько живу на свете, – раздался вдруг голос Всеволода, – а всего второй раз вижу тебя, княже, плачущим.

– Мог бы и промолчать, вражья твоя душа, – буркнул Владимир.

И все четверо громко рассмеялись.

* * *