Что заставило меня вернуться?

Я всегда любил солнце. Его яркие лучи согревают землю, пробуждая к жизни после зимнего сна. Они придают сил, когда не хочется подыматься с уютной постели рано утром после длинной и бессонной ночи. Ночь, слепящая глаза, затаившая тысячи ловушек, – не мое время. Мое время – яркий солнечный день. И что иное – мой Александр, как не яркое, горячее, ослепительное солнце? Когда он в своих доспехах вновь и вновь восходит над нашими рядами, мы готовы умереть. Каждый – напоенный его силой.

И всё же, всё же... Его лучи могут быть смертоносны и беспощадны.

Мы уже видели тысячи смертей. По Его единому слову исчезали города, обрывалась бурная доселе жизнь. Вместо шумных площадей, рынков, роскошных дворцов, великих храмов – руины и пепелища. И вот теперь, как возмездие, – эти выжженные дотла, бесплодные земли. И кажется, что нигде в мире не осталось ни капли воды. И ты сам превращаешься в иссушенное дерево, способное переломиться при следующем шаге.

Мы шли... вперед. Всё время вперед. Упрямо. Как в бреду. Люди, животные падали десятками, устилая наш путь шлейфом жертв ненасытному богу. Отчаянные попытки уцепиться за жизнь сменялись полным безразличием. И тогда оставалось только передвигать ноги, пока не упадешь, и не смешаешься с этой скрипящей под ногами, набивавшей песком рот землей, и рассыплешься мириадами пылинок. И всё же, когда разум всё-таки возвращался ко мне, я, опомнившись, видел рядом Его. Почти не узнавал. Эти сухие потрескавшиеся, плотно сжатые губы, полубезумный остановившийся взгляд, устремленный к одному ему ведомой цели. Знает ли он, куда нас ведет? Или, принужденный повернуть вспять, наперекор всем своим устремлениям, идет прямо навстречу своей погибели? Никакое оружие в мире не может убить его. Так значит, именно так уходят боги? Навстречу ослепительному солнцу, которое, расплавив нас, примет его в свои объятья? Его силуэт, окруженный слепящим глаза ореолом, растворится. А мы, жалкие смертные, теперь похожие на стаю растрепанных одичавших птиц-скелетов, белыми костями окружим алтарь.

В этот миг, когда разум мой совсем было помутился, он обернулся ко мне.

– Привал! Солнце слишком высоко. Разделим воду.

Голос его, измененный раной и этой пыткой пеклом, звучал резко и отрывисто. Он спрыгнул с пошатнувшегося коня, упал на землю рядом со мной и протянул свою флягу. Знал, что у меня не осталось ни капли, когда я отдал свою воду солдатам. Не сделал глоток первым, так подобает наперснику. Я едва пригубил. Только чтоб смочить запекшиеся губы. Вода была тошнотворной. Но я с трудом заставил себя оторваться. Я, наверное, уже никогда не смогу напиться досыта. Этот вкус горячей, разбавленной пылью, хрустящей на зубах воды останется со мной навсегда. Отдал флягу ему.

Он сделал глоток. Глянул на меня. Улыбнулся – морщинки лучиками разбежались от уголков глаз. Из трещины на губе потекла алая струйка крови, скатилась по пыльной коже, оставляя бороздку. Он тут же слизнул, даже не потрудившись утереться. Я сглотнул ком. Постарался улыбнуться в ответ. Кожа, словно пергамент, больно движется на висках.

– А ты помнишь, Сандер, как едва не утонул в реке?– я не говорю, а издаю рокот, как сухой горох в погремушке.

– Всё из-за Неарха, – его голос ничуть не лучше. Но такой родной!

– Всё из-за твоей заносчивости. Ты и ему не хотел уступить, хоть пловец из тебя никудышный.

– Ты вырвал меня прямо из рук наяды.

– Как думаешь, это не было ошибкой? – я едва не плакал, вспоминая, какими мокрыми мы тогда были, отплевываясь и отфыркиваясь от чистейшей, сладчайшей, пресной воды.

Вместо ответа он обхватил меня горячей рукой, прижал к себе, и так мы сидели, замерев, неизвестно сколько времени. Не было сил говорить, разомкнуть объятья, просто лечь и заснуть.

Меня вывел из оцепенения его рывок. Он вздрогнул во сне. Я увидел его расширившиеся, вдруг побелевшие глаза. Он вцепился мне в плечо, стиснув пальцами до боли.

– Что такое, Сандер? Тебе приснилось?

Его взгляд обрел ясность. Он узнал меня. Привлек к себе, заговорил, жарко обдавая дыханием:

– Я видел сон... Дорога... она расходилась. Направо – дивное ущелье, налево – долина бурной реки. Мы должны были выбрать. И ты, – он запнулся, – ты ушел. Сделал шаг и ступил на дорогу в долину, хоть я звал и молил тебя остаться. Ты даже не оглянулся...

Его трясло, как в лихорадке. И у меня мурашки поползли по спине от его слов.

– Обещай, – прошептал в самое ухо, – обещай, что не уйдешь... первым.

– Обещаю... если только у меня будет выбор, я не покину тебя, мой Александр. Успокойся, то был лишь сон. Пустое...

Он осел, плечи опали, словно наваждение наконец выпустило его из своих лап.

– Со мной... там... остался лишь Багоас, – тихо прошептали его губы. Отчаянье оставило свой след на его лице, заложив горькую морщинку возле губ.

Сбросив оцепенение, он внезапно, как обычно, вскочил на ноги. Словно короткий отдых возвращал вновь и вновь все его силы. Мы заставили немногих наших отощавших и измученных лошадей подняться на ноги. Впереди был новый переход. Который по счету? И где им конец? Но, может, сегодня...

Надежда вела нас вперед. И вера в Александра.

Когда впереди показалась глянцевая полоска, мы решили, что это мираж. И всё же, то была вода. Речка – узенькая и извилистая, с влажной полоской прибрежного песка. Здесь вполне было можно сделать полноценный и долгожданный привал. Сколько жизней теперь было спасено?

– Смотри, Сандер, там трава.

Это значило одно – пустыня осталась позади. Ее жаркое дыхание еще окутывало зноем наши тела, но слабый ветерок уже доносил свежие живительные струи. Мы брели навстречу жизни. Ни один не бросился к воде – просто не было сил. Многие просто упали лицами в воду и пили, пили, пили... Люди, лошади, мулы, собаки... Молча. Оглушительно.

Мне стало страшно, что сейчас мы выпьем эту реку и весь кошмар жажды вернется и накроет нас вновь. И тогда уже не будет спасения. Я дрожащими руками набрал полную флягу для Александра. Кто-то вернул мне мою пустую посудину. Я налил и ее. Целый день надо мной черным вороном витал сон Александра. Он тоской сжимал мое сердце. Но теперь, когда мы смогли напиться, и, наконец не боясь пробуждения, заснуть, дать отдых измученным телам, казалось, что всё будет хорошо. Я прикрыл глаза. Всё будет отлично теперь, – уговаривал я сам себя. Мы нашли воду. Александр – вот он, рядом. Изможденный, как любой из нас, но живой. Я не собираюсь сворачивать с нашей – нашей! – дороги в одиночку. А Багоас... что ж... Он всегда рядом. Всегда? Только где же он сейчас? Где мальчишка?

Я вскочил на ноги. Голова немедленно закружилась. Я стряхнул слабость и огляделся. Он был рядом все эти долгие дни пути. Плелся неподалеку и при каждом удобном моменте оказывался возле царя. Я терпеть не мог его этой раболепной, покорной услужливости. Но Александр, похоже, нуждался в нем. Так же, как раньше в старом Букефале, доверчиво тыкавшемся полуслепой уже мордой в его руку, подносившую ломоть теплого хлеба. Так же, как в зачитанной до дыр копии «Илиады», которую Сандеру периодически приходится вручную реставрировать, подрисовывая буквы на особенно затертых местах.

Так же, как во мне? Я сбился на этой мысли, пронзенный ею внезапно, так и не определив, какое место в этом ряду его привязанностей занимаю я со всей моей любовью.

Многим, я знаю, кажется, будто я спокоен и уверен в своей неуязвимости Патрокла под эгидой возлюбленного Ахиллеса. Да и сам Сандер называет меня не иначе. Но иногда я осознаю, что, изучив каждую черточку его тела, каждый жест и привычку, тем не менее совсем не знаю его. И с тоской ощущаю, что он так же недосягаем и непредсказуем, как солнце. Он способен сжечь своими лучами. Выжечь разум. Испепелить. Любить его так же больно, как смотреть, раскрыв глаза, на солнечный диск. Немногим под силу. Потому и так немного избранных им.

Как ни странно, Багоас, этот хрупкий персидский цветок,– один из таковых.

Багоас должен находиться рядом. Чтобы не лишать Александра равновесия. Значит, я должен разыскать его.

Конь неохотно сделал шаг в сторону от водопоя, издав жалобное ржание. Я потрепал его по тощей холке:

– Я понимаю, дружок, но так надо. Мы оба едва держимся на ногах.

Главное, найти мальчишку живым!

Я спрашивал у лежавших вповалку людей – никто не видел его. Но еще в сумерках он был здесь.

Я направил коня прямо в пасть едва выпустившей нас пустыни.

Он лежал, похожий на брошенную куклу, всего в паре стадий от места привала. За возвышенностью он не мог еще видеть воды. Силы полностью оставили его всего лишь в нескольких шагах от спасения!

Я заставил коня ускорить шаг, перейдя на трудную рысь. Боялся не успеть. Не хотел, чтобы Александру досталась совсем негодная, сломанная игрушка?

Мальчишка был жив. Он услышал шаги моего коня и открыл свои огромные темные глаза, которые одни и остались на его совершенно высохшем лице. Когда-то он был так красив, что у меня сжимался желудок, когда я видел его рядом с моим Александром.

Мальчишка Дария, мальчишка Сандера. Я бывал готов переломить его тонкую шею. Он теперь был целиком в моей власти. Но у меня не явилось ни тени сомнения, как поступить.

– Ты пришел за моей душой? Я же не убивал тебя...

Что он, бредит? Надо немедленно дать ему воды.

– Только не пей всю сразу, – я поднес флягу к его губам. Он отпрянул, уставился на меня. Не доверяет? Боится, что отравлю? Иногда, в прежней жизни, я читал в этих глазах, что он готов поднести мне яд...

– Твоя вода... – пролепетал он. И я понял. Разозлился на себя и свои мысли о нем. Он не хочет пить, боясь обделить меня!

– Нет, я из лагеря. Там ее полно. Вставай, мы не можем сидеть тут весь день.

Он пил из моих рук, как слабый беспомощный щенок. И покорно позволил взвалить себя на седло. Сам я сесть не решился. Предстоял длинный обратный путь назад, к жизни.

К той дороге, где нас трое – этот мальчишка, я и – наш Александр.

Что заставило меня вернуться? Это странный сон Александра?

Это неотвязное видение – он, одинокий, на дороге за моею спиною... Если мне суждено уйти... если не будет Багоаса, он останется совсем один...

Сейчас, успокоенный журчанием водопада под прохладной сенью дворцовых покоев, я прекрасно понимаю, что то были полубредовые мысли и видения, вызванные усталостью и лишениями долгого мучительного перехода по пустынному пеклу.

И всё же...

Что заставило меня вернуться?

Сейчас я думаю, что это была моя любовь к Солнцу. Несмотря ни на что. Моя любовь...