...now let us drink the stars

it’s time to steal away

let’s go get lost right here in the USA...

Red Hot Chili Peppers – “Road Trippin’”

Я иду за ним уже так долго, что эта дорога слилась с моей жизнью, а когда – я и не заметил. В придорожных кафе и мотелях я рассматриваю трещины в столешницах, трогаю их кончиками пальцев, запоминаю ощущения: он мог быть здесь, сидеть на моем месте, пить кофе или апельсиновый сок. Я ночую в этих мотелях, обычно в номере 13, ведь он, скорее всего, просил именно этот номер. Если он вообще когда-нибудь спит. Открывая двери бесчисленных комнат-близнецов, я вглядываюсь в каждую деталь, каждый потек на обоях, каждую складку штор. Горничные в мотелях работают недобросовестно, и обрывки его тени могли задержаться здесь. Может быть, это они, маленькие и испуганные, ютятся сейчас в углу вместе с шариками пыли. А может быть, на этот раз он проехал мимо.

Если бы я мог его успокоить... Когда я сплю в этих холодных постелях, под одеялами стандартных цветов, столько возможных способов приходит мне в голову. Я мог бы говорить с ним ночами при свете маленького торшера, я мог бы вместе с ним смеяться в лицо ветру на широких дорогах и вытирать кровь с его рук в ванных, я мог бы любить его со всей самоотверженностью, на какую способен. Но для этого нужно догнать его. Остановить. И попробовать познакомиться.

Всю неделю шел мелкий противный дождь, и мне пришлось остановить преследование. Рассветы сливались с закатами, я понимал, что почти потерял след, и не надеялся почти ни на что.

Я зашел в кафе при мотеле, мокрый, уставший, печальный. Только один столик был занят. Тощая официантка – «Грейс», гласила табличка, – бродила по залу, пиная носками туфель стулья.

Ладони сидящего за столиком были перевязаны бинтами со старой кровью. Я застыл у входа. Я смотрел на прикрытый газетой стеклянный столик, смотрел в зеркальные круги очков, заменявшие сейчас ему глаза, смотрел на его сгорбленные плечи, скрытые черной тканью. Сквозь природную смуглость его лица пробивалась странная, болезненная белизна. Он родился в южных штатах, в Мексике, где-нибудь ближе к Аду, но не в здешних вычищенных, прозрачных городках, похожих, как братья.

Я видел его в первый раз.

Конечно же, я узнал его. Он был красивее, чем я мог представить, но, конечно же, я его узнал. Я подошел к столику и сел напротив. Сердце билось так, что ребра трескались изнутри. Он читал книгу в бесцветной обложке, его руки в бурых пятнах дрожали.

– Что вы читаете? – спросил я по возможности праздно, прогнав из головы другие варианты обращения

я пробовал вашу кровь

я пил ваш запах

я жажду помочь вам

я

жажду

Он показал мне обложку, не поднимая глаз. Поппи Брайт, «Изысканный труп». Естественно, я читал этот гимн человеческим выделениям, я обожал Ника Кейва и других певцов насильственной смерти. Но я не думал, что он окажется столь же банальным.

– Нравится? – спросил я.

– Нет, – сказал он почти безразличным голосом. – Отвратительная книга. Нашел в сортире на полу. Не стоило поднимать.

Он говорил на чужом языке, который был ему ненавистен. Дешевые очки смотрели куда-то за моей спиной, но я знал, что сейчас он меня изучает. Что ж, я сам уже выучил его достаточно тщательно.

– Ты кто такой? – спросил он.

Лучшая защита – нападение.

– Почему вы бьете зеркала в мотелях?

Он дернулся, сжал книгу, сквозь бинты проступили алые кляксы.

– Давно за мной ходишь? – его голос изменился, треснул, подернулся разочарованием и страхом. – Я твой мотоцикл видел, да? На дороге? Ты журналист? Или коп? Или маньяк?

– У вас повязки неправильные, – сказал я. – Давайте я помогу.

Я протянул руку через столик, отодвинул пустой стакан и прикоснулся к коже цвета капучино между манжетой и бинтом.

Он отшатнулся.

– Ты что, псих? Зачем тебе это надо?! – закричал он. Официантка – Грейс – посмотрела на нас с ухмылкой.

Я не отступал. Я наклонился вперед и снял с него очки. Он тут же закрыл глаза, опустил ресницы.

– Ты это... Ты что, серьезно? Хочешь помочь? Мне? Сейчас? Думаешь, я тебя ждал всю жизнь? Черт... – от удара по столу ветхие бинты разошлись, и рука, вся в порезах, в кусочках серебристого стекла, вросших в плоть, снова изошла кровью.

– Дерек! – заорала официантка. – Еще раз что-нибудь сломаешь – выгоню под дождь!

Дерек. Вряд ли это его настоящее имя.

- А я Рисс[1], – сказал я как можно более доброжелательно и обернул его руку белым платком.

– Ты псих, Рисс? – он смотрел мне в глаза не дольше секунды, но я успел увидеть

бронзовые лучи в черной радужке

хрупкое доверие и благодарность

и старинное неизлечимое пристрастие к истерикам

– Я хочу помочь вам, – повторил я.

– Хм... Ну, это... Приходи в мой номер через пятнадцать минут.

– Вы разобьете зеркало до того, как я приду?

Он наклонился ко мне. Губы искривились в попытке улыбнуться:

– На этот раз, мальчик, ты пропустил шоу.

Мальчик? Да он ненамного старше меня! Или намного? Я вдруг осознал, что не могу определить его возраст. Ему может быть двадцать или сорок пять, меньше или больше, – бесформенная темная одежда, мокрые волосы, стянутые аптечной резинкой, скрывали возраст и социальное положение. Я не знал даже, на какой машине он ездит.

Я проводил его взглядом к выходу и сдернул вчерашнюю газету со стола. Блестящую поверхность украшали тонкие трещины.

Я открыл дверь номер тринадцать ровно через четверть часа. Он лежал на кровати, закрыв глаза. Рядом валялась пустая бутылка. Отлично, он умеет напиваться в рекордное время.

– Иди сюда, Джимми... – прошептал он.

– Я Рисс, – сказал я.

Я сел на кровать и достал из сумки аптечку. Его руки были сжаты в кулаки. Я срезал бинт с правой руки, нежно и осторожно. Он почти не дышал, ресницы дрожали как в беспокойном сне. Но я знал, что он впитывает мои прикосновения, запоминает меня, проверяет.

Я Рисс, я преследую тебя бесконечно долго, и ты должен научиться отличать меня от других.

Я вытащил даже самые мелкие осколки, поднял его руку к губам и поцеловал каждый окровавленный палец.

Я не мог не проверить его тоже.

Я не мог не попробовать его кровь живой и горячей.

Он ошарашенно смотрел, как я облизываю губы.

– Ты псих, Рисс, – сказал он. – Ты что делаешь?

Ну вот. Я ошибся. Я решил встать и уйти до того, как совсем разочаруюсь в нем, но он по-дамски изящно протянул мне другую ладонь и спокойно улыбнулся.

– Ты обещал помочь? Помогай...

Я сложил бинт вдвое и завязал ему глаза.

Я буду защищать тебя от твоего отражения,

каким бы оно ни было,

Дерек

Я раздевал его медленно, разглаживая каждую складочку, снимая слепки с каждого изгиба и контура. Он лежал замерев, на губах дрожала улыбка, он ждал моих движений как спасительной манны.

– Никто ведь не любил тебя раньше? – шепнул я ему на ухо и скользнул по матовой коже, как лента из шелка.

никто не слушал тебя

не понимал

никто

не видел тебя

– Кто ты, Рисс? – простонал он в ответ на мои поцелуи.

Я пришел заполнить твои трещины

вылечить твои раны

твою душу, брошенную в осколках, я возвращаю тебе. Я возвращаю тебе мои одинокие ночи, мои фантазии, мои сны о твоем теле, мои поиски и погони, и капли твоей крови, слизанные со стекол, они на моем языке сейчас, и я отдаю их тебе все. Я вдыхаю в тебя избавление

я искал тебя

и я

тебя

нашел

Он выгнулся, закусил губу и упал на кровать, вцепившись в простыни, кофейно-бежевый на белом, волшебный трофей моей охоты. В каждой капле его пота я видел свое лицо.

– Черт, и кто догадался тебя так испортить, мальчик? – выдохнул он.

Я лег рядом с ним

провел плавными линиями по груди

слова моей клятвы

я – Рисс

бери меня

без прошлого

бери меня в этой секунде

немедленно, – сказали его губы, и его пряный летний запах дождем полился в меня, и я восхищался его силой и гибкостью, и я тоже рвал белую ткань, и кричал его холодное фиктивное имя, и вбирал в себя тонкие зеркальные иглы его ласк.

Я проснулся среди ночи один, в пустом номере, без записки и знака, – по-другому и быть не могло, он просочился сквозь пальцы, как делал всегда. Но за ним – и этого он знать не мог – теперь оставался след, сотканный из ночи со мной, из воспоминаний обо мне, из букв моего имени.

Я нашел тебя

и я

тебя

не отпущу

Он сбежал громить зеркала, и я поехал за ним туда, где их было больше всего. В старый луна-парк за милю отсюда.

Я стою у дверей «комнаты смеха», жуткого лабиринта искривленных зеркал; над моей головой горит полумертвая лампочка, и раскрашенные стены – клоуны-убийцы, грудастые бабы, дети, чьи улыбки на самом деле – гримасы ужаса, – глотают желтые блики. Внутри должно быть совсем темно, прозрачные двойники прячутся в глубь коридоров и там ждут его неровных шагов. Я слышу звон стекла, до боли знакомый звук, и захожу.

ты поверишь моей лжи.

[1] Riss – трещина, порез (нем.)