Глава 1
Жюльену не хотелось есть.
Его последний ужин лежал перед ним нетронутым. Жареный барашек, картофель, лук-порей, превосходное вино, блюдо с персиками в коньяке, и рядом его тарелка.
На рассвете он должен умереть. Казалось, он уже успел смириться со своей судьбой, обрел – наконец-то – свою меру покоя, но это был лишь обман, иллюзия.
Матильда ушла. Он простился с ней, и она отчаянно цеплялась за него. Жюльен чувствовал странное безучастие. «Пройдет пятнадцать лет, – сказал он, утирая ей слезы, – и та любовь, которую вы когда-то питали ко мне, покажется вам сумасбродством – простительным, быть может, но все же сумасбродством».
Неужели это возможно, размышлял он, что я способен говорить такие вещи матери своего будущего ребенка и сам верю в это? Да – потому что не могло быть другого ответа на страсть Матильды. Она жаждала романа, экстравагантности, и нашла это – на какое-то время – в Жюльене. Но страсть ее рано или поздно выгорела бы, подумал он не без горечи, когда она поняла бы, что я для нее всего лишь развлечение, простолюдин с претензиями на величие.
Мадам де Реналь ушла тоже, и теперь ожидала его смерти. Он вспоминал драгоценные последние минуты, проведенные вместе с ней; вот женщина, которая любила его почти безоговорочно, рискуя навлечь на себя неодобрение общества и гнев своего мужа – глупец, подумал Жюльен. Она любила инстинктивно, бесхитростно. Пусть Жюльен стрелял в нее в припадке страсти – хотя она была лишь легко ранена, именно за это его приговорили к смерти – но она простила его всей душой, и пришла к нему в тюрьме, и была нежна с ним, как мать с ребенком. Я недостоин ее, подумал он. Когда я умру, надеюсь, что она найдет другого – того, кто будет заслуживать ее привязанности.
Жюльен поднялся на ноги и подошел к окну своей камеры. Весь Безансон расстилался внизу; был конец весны, и река Ду сияла под лучами заходящего солнца. Два месяца, подумал он. Два месяца я провел в этой клетке, и завтра я умру, и мне страшно. Спаси меня боже, мне очень страшно.
Прохладный ветерок из открытого окна нежно ласкал его, и он, протянув руку, сжал пальцами непроницаемые прутья решетки. Надежды нет. Бежать отсюда невозможно. Я должен смириться со своей судьбой и встретить ее без страха.
Вздохнув, он вернулся к остывающему ужину и начал есть, не чувствуя никакого удовольствия.
Когда Жюльен покидал семинарию, отец Пирар подарил ему небольшие часы, сделанные в лавке на берегу Ду. «Время, – сказал он тогда, – неуловимо, сын мой. Будьте же бдительны; мы не знаем ни дня своего, ни часа».
Холодное утешение, подумал Жюльен, наблюдая за тем, как стрелки часов, тикая, неотвратимо приближают его уход. Я знаю свой час, отец мой.
Восемь часов двадцать пять минут; жить осталось меньше десяти часов. Сердце его сжалось, как под холодными пальцами, и он поплотнее завернулся в тонкое одеяло – скорее чтобы спрятаться от леденящего ужаса, чем от сырого воздуха камеры.
Жюльен рывком поднялся с узкой лежанки и снова неверными шагами подошел к окну. Опустив голову на руки, он глядел в звездное небо. В последний раз, подумал он. Глаза его наполнились слезами. Мне же всего двадцать два, я не могу умереть, не могу...
Он вернулся и лег, положив ладони под голову и глядя на часы.
Восемь часов тридцать семь минут.
Он боролся со сном, хотя был в совершенном изнеможении. Еще несколько часов... он был бы рад сейчас увидеть кого угодно – мадам де Реналь, Матильду, отца Пирара, тюремщиков – любого, кто мог бы отвлечь его от этого парализующего ужаса. Но никто не приходил на помощь, никто не мог вызволить его из темницы его собственных мыслей, неотступных и бессвязных.
Несколько раз глаза его закрывались, но он резко просыпался, решив оставаться в сознании до самого смертного часа. Через некоторое время, однако, он больше не мог бороться со страхом и утомлением, и провалился в усталый сон, на подушке, мокрой от слез.
Его разбудил скрежет засова. Жюльен бессильно повернул голову и посмотрел на часы. Еще не время, подумал он, неужели... так рано? С трудом он смог сосредоточить взгляд на циферблате.
Десять часов двадцать четыре минуты.
Слепой, панический ужас охватил его, и он попытался сесть. Не сейчас... ведь обещали, что на рассвете – обещали!
Голова его упала, как наполненная свинцом, он не в силах был даже оторвать ее от подушки. В испуганном молчании он смотрел, как дверь распахнулась, и четыре фигуры, крадучись, бесшумно вошли в камеру. Один был с фонарем, и тени их плясали по стенам, огромные и пугающие.
Один из вошедших, показавшийся Жюльену каким-то уродливым гигантом, наклонился над ним. Глаза сверкнули из-под черной маски.
– Не спит, – прошептал он.
– Давай еще вина, – сказал другой.
Жюльен почувствовал, как руки великана приподнимают его и держат, почти с нежностью. Он открыл рот, чтобы закричать, но, к своему ужасу, не мог издать ни звука, кроме бессильного шепота. Чего они хотят? – кричал его измученный ум. Убить меня, не дожидаясь казни? Это заговор, чтобы лишить меня последних драгоценных часов? Он попытался поднять руки, ударить человека, который держал его, как ребенка, но руки не слушались, и голос тоже, когда он снова попытался позвать на помощь. Человек не давал ему двинуться, слегка придерживая его за запястья.
К его губам поднесли стакан, и он почувствовал, как жидкая сладость льется в рот. Глотать он не стал – вино стекало прямо по шее. Послышалось подавленное сердитое восклицание, потом стакан снова прижали к его губам. Теперь его нос и губы были зажаты, и глаза его расширились от ужаса. Выбор был невелик – глотать или задохнуться. Жюльен конвульсивно проглотил вино, чувствуя, как скользит оно через горло.
Тогда его отпустили, и его тело со стуком упало на лежанку. В безмолвном страхе он наблюдал, как четыре фигуры в масках собирают его вещи со всей комнаты и швыряют их в мешок. Что вы делаете? – хотел он спросить, но совершенно лишился дара речи, оцепенев от ужаса.
Одна из фигур наклонилась над ним и начала заворачивать его в простыню.
Боже мой, подумал Жюльен, да что же вы делаете, что вы делаете со мной?
Одеяло набросили ему на голову, и он почувствовал, как сильные руки поднимают его с кровати.
Побежденный ужасом, задыхаясь под прижатым к лицу одеялом, Жюльен лишился чувств.
У входа в тюремный двор высокая фигура в маске передала маленький полотняный мешочек в руку начальнику тюрьмы. С грохотом подъехала карета, и вся четверка погрузилась в нее вместе со своей ношей. Когда карета исчезла, начальник тюрьмы повернул назад, с самым довольным видом.
Жюльен проснулся и сразу же невольно отвел глаза от пронзительно яркого солнечного света, льющегося через окно. Он неохотно сел, со стоном схватившись за голову.
Как болит голова, подумал он. Наверное, я выпил слишком...
Вдруг события прошедшей ночи настигли его оглушительной волной. Пораженный, он огляделся вокруг.
Он был уже не в камере. Это была просторная комната, с оштукатуренными стенами и деревянным полом. Там стоял стол, стул, кровать – мягкая и удобная. И что-то в этой комнате было странно знакомое...
Взгляд его остановился на распятии, висящем на дальней стене, и вдруг, как удар, пришла к нему мысль, где именно он находится.
Жюльен поднялся на нетвердые ноги, подошел к окну и раскрыл его.
Подозрения его подтвердились. Он был в Безансоне, в семинарии, в своей прежней келье – эту келью ему отдали, когда он стал преподавателем латыни, чем заслужил зависть, если не ярость товарищей по семинарии. Он вздрогнул, гоня прочь тягостные воспоминания.
Прищурившись, он поглядел на солнце. Оно стояло высоко – по всей видимости, было около полудня. Жюльен повернулся и снова забрался в кровать, чувствуя, как ее знакомые, уютные очертания снова обволакивают его тело.
Вдруг он резко сел. Полдень! Его должны были казнить несколько часов назад! Что случилось, почему он освобожден из тюрьмы?
– Боже, – прошептал Жюльен. Он встал и подошел к двери, потянул за ручку – заперто. Жюльен заколотил в дверь, крича:
– Отец Пирар!
Его старый учитель должен быть каким-то образом в этом замешан. Это заговор... но с какой целью?
– Отец Пирар! Это я, Жюльен!
Никакого ответа. Жюльен прижался ухом к двери, стараясь услышать что-нибудь снаружи. Он снова заколотил в дверь.
– Отец Пирар! Отец Шас!
Жюльен яростно дергал ручку двери, но та отказывалась поддаваться. Из одной тюрьмы в другую, подумал он.
– Отец Пирар! Выпустите меня!
Схватившись за волосы, Жюльен бросился к окну. Слишком высоко, чтобы прыгать, подумал он. Если упаду – разобьюсь. Он горько усмехнулся. Ну что ж, мне так и так пришлось бы умирать. Жюльен распахнул окно и увидел в саду несколько рабочих. Может быть, позвать их? Нет, нельзя. Вся тюрьма, должно быть, уже на ногах после моего исчезновения – а что, если они пришли искать меня?
– Но что же делать? – спросил он себя вслух, и отчаянный звук собственного голоса испугал его. – Зачем меня сюда упрятали?
Он снова бросился на дверь, молотя по ней кулаками, до синяков, до крови, крича во весь голос:
– Отец Пирар!
Только тишина была ему ответом, и наконец, обескураженный и обессиленный, он снова упал на кровать и заснул.
Чья-то ласковая рука лежала у него на лбу, потом ее сменила холодная, влажная ткань. Жюльен вздохнул и зарылся поглубже в одеяло.
– Жюльен.
– М-м...
– Просыпайтесь, сын мой.
Он с трудом открыл глаза, моргая, пока не смог снова видеть отчетливо. Перед ним было красное, мясистое лицо его учителя – и нового тюремщика.
Хватая воздух ртом, он сел.
– Pater Optime![i]
Отец Пирар слегка придержал его, укладывая обратно на постель.
– Успокойтесь, Жюльен. Вы совсем изнурили себя.
– Нет, – Жюльен сбросил его руки и снова сел. Он поднялся с кровати и встал, глядя на священника, который некоторое время наблюдал за ним с добротой во взгляде, затем смочил полотенце в миске с водой, стоящей на ночном столике.
– Вы в аббатстве, Жюльен, – спокойно сказал Пирар.
– Мне известно, где я, – бросил в ответ Жюльен. – Я хочу знать, зачем я здесь. Ведь это вы подстроили мое похищение, правда?
– Я бы скорее назвал это спасением, но... да, это так, – ровным голосом подтвердил аббат.
– Зачем? – в отчаянии спросил Жюльен. – Я был уже готов умереть! Вы лишили меня достоинства – отняли право умереть с честью, мужественно...
– Прошу вас, Жюльен, – вздохнул Пирар. – Вы это знаете лучше меня. Ведь вы сами сказали на суде, что оказались примером тирании аристократов над простонародьем. Ваша смерть была бы лишена всякого смысла.
– Нет, – возразил Жюльен. – Вы не понимаете...
– Я все понимаю, Жюльен. Скажите мне – вам действительно хочется умереть? Весть о вашем побеге вызвала скандал... не прошло и суток с тех пор, как вы покинули камеру, а уже в печати появились памфлеты об этом дерзком побеге. Если хотите, я могу позволить вам вернуться. Вас казнят завтра на рассвете, и ваша честь останется незапятнанной.
Аббат Пирар вынул карманные часы и взглянул на них.
– Пять часов тридцать восемь минут, – сказал он. – Вас могут вернуть в тюрьму через два часа... если только вы не предпочтете жизнь.
Он опустился всем своим грузным телом в кресло, изучая Жюльена проницательными черными глазами.
Жюльен отвернулся и взглянул на окно.
– Есть ли у меня выбор? – с горечью спросил он.
Священник усмехнулся.
– Выбор всегда есть, и сейчас он довольно простой... жизнь или смерть.
Жюльен глядел на угасающий день. Еще и дня не прошло с тех пор, как перспектива смерти нависала над его головой с пугающей определенностью; а теперь он был жив, но...
Он не хотел умирать. Еще вчера он был охвачен страхом, побежден страхом, а теперь – теперь, благодаря аббату Пирару, ему была дана еще одна надежда.
Жюльен обернулся к священнику.
– Меня найдут, – заявил он. – И найдут того, кто... спас меня.
– Нет, – твердо сказал аббат. – Мы действуем под покровом святой нашей матери церкви. Он непроницаем, Жюльен, даже в эти безбожные времена.
Жюльен коротко усмехнулся.
– Я среди тех безбожников, которых вы клеймите, преподобный отец. Если вы ждете, что я останусь здесь...
– И это мне известно, сын мой, – прервал его Пирар, голос его был очевидно мягким. – Даже когда вы были в семинарии, я знал, что в вас нет родника веры, и нет у вас истинного призвания. От этого я люблю вас не меньше.
Жюльен сел на кровать, голова его кружилась.
– Что мне делать? – спросил он, голос его упал до шепота.
Аббат Пирар резко поднялся, подошел к столу и взял с него стопку географических карт. Он снова сел, разложив их на кровати. Жюльен, заинтригованный, поднял карту и развернул ее. В изумлении он посмотрел на аббата.
– Америка! – воскликнул он.
– Лучшего, по-моему, и придумать нельзя, – спокойно ответил Пирар. – Это новые земли, и тот, кто молод и честолюбив, может занять там достойное место. У вас есть те деньги, что выплатили вам в гусарском полку, и стипендия от месье де ла Моля – то, что вы завещали мне. Я сберег их для вас.
– Но, отец мой... – запротестовал Жюльен.
Аббат поднял руку.
– Прошу вас. Вы возьмете деньги, и вы отправитесь в Америку. У вас врожденные способности к ведению дел, и мне говорили, что маркиз де ла Моль был доволен вами... прежде чем вы обесчестили его дочь, разумеется. Да, вы хорошо делаете, что краснеете, Жюльен, – это было постыдно. Но де ла Моли защищены своим положением и богатством, поэтому ее незаконное дитя не будет чрезмерно страдать.
Жюльен, красный от смущения, был способен только молча кивнуть.
– Кроме того, – мягко добавил аббат Пирар, – вы никогда не смогли бы найти покоя – ни от ла Моля, ни от себя самого. Поезжайте в Америку, сын мой. Обретите там новую жизнь.
Жюльен молча разглядывал карты. Неужели это возможно?
– Единственное, что остается определить, – продолжал аббат, – это место назначения. Куда вы хотели бы отправиться?
Жюльен покачал головой.
– Не знаю, – признался он.
– Я слышал, что Виргиния – прекрасная местность. Кроме того, есть Каролина, там богатые плантации табака...
– Нет, – решительно заявил Жюльен. – Если уезжать, то мне нужен город, где кипит жизнь, но только не провинция. Провинции с меня хватило на всю оставшуюся жизнь, – он повел рукой вокруг. – Она отупляет.
– Американские города не сравнятся с Парижем, – предупредил аббат.
– Знаю, – горячо ответил Жюльен, дух приключений уже захватывал его. – Мне хотелось бы чего-то нового, не так, как в Париже, где глубоко засело прошлое, где никогда ничего не меняется... ах, отец мой, американский город мог бы меня возродить. Там я смог бы снова дышать.
– Хорошо, – заключил Пирар. – Город. Там их немного, поэтому ваш выбор ограничен. Бостон... нет, там нездоровый климат. Нью-Йорк?
– Возможно, – сказал Жюльен, просматривая карты с жадным интересом. – Балтимор?
– Вряд ли. В Балтиморе есть семейства, происходящие из Франции. Я посоветовал бы вам воспользоваться вашими познаниями в английском языке и выбрать город определенно английского склада.
– Вы правы.
– А вот – Филадельфия, – заявил священник. – Это значит «братская любовь», Жюльен. Оплот независимости.
– Да! – воскликнул Жюльен. – Филадельфия... именно так, да. Свобода, – вздохнул он, наслаждаясь звучанием этого слова. – Независимость.
Аббат Пирар улыбнулся.
– Значит – Филадельфия.
Подъехала карета, и Жюльен поднял свой ранец, вглядываясь в темноту. Аббат Пирар тронул его за руку.
– Жюльен, вам надо быть осторожным. Я слышал, что маркиз де ла Моль пришел в невероятный гнев от новости о вашем побеге и поклялся убить вас, если разыщет. Держитесь подальше от чужих глаз и оставайтесь в карете, пока не доберетесь до Труа. Затем до самого Парижа придется путешествовать под покровом темноты. Я договорился, чтобы вас снабдили лошадью в Труа, в аббатстве Святой Магдалины. Ваш корабль – «Корона». Это торговый корабль, и вы будете путешествовать как агент церкви. Хорошо следите за своими бумагами и деньгами.
– Да, отец мой, – послушно ответил Жюльен.
– Возьмите, – сказал Пирар, вложив что-то в его руку. Жюльен взглянул – это был небольшой пистолет. Он кивнул и осторожно пристроил оружие за поясом. Пирар отдал ему мешочек с пулями и порохом, который Жюльен положил в карман.
Кучер нагнулся и забросил мешок Жюльена на верх кареты, надежно прикрепив его. Жюльен открыл дверь, затем повернулся к аббату Пирару. Он порывисто обнял священника и расцеловал в обе щеки.
– Pater Optime, – прошептал он, – почему вы все это сделали для меня?
Пирар медленно покачал головой и погладил Жюльена по щеке.
– Сын мой, – глухо проговорил он, – я сделал все это, потому что люблю вас. Теперь идите, и да хранит вас Господь.
Жюльен забрался в карету. Дверь закрылась, и карета отъехала, раскачиваясь и подпрыгивая.
Жюльен, взволнованный, вытащил одну из карт, высек огонь и с трепетом стал вглядываться в ошеломляющий простор Нового Света, который теперь станет его миром.
[i] Pater Optime – преподобный отец (лат.)
