Глава 21

– Заметили что-нибудь интересное, мистер Кристиан?

Кристиан резко обернулся, услышав холодное презрение в голосе Фрайера. На мгновение он замялся, затем собрал свое самообладание, как будто оно и не покидало его.

– Я любовался садами его светлости, – ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и небрежно.

Фрайер, заложив руки за спину, неторопливо подошел к окну.

– В самом деле? – осведомился он с ледяной улыбкой. – Не могу удержаться от мысли, что вид из этого окна мало располагает к созерцанию... конечно, здесь есть несколько деревьев или кустов, но в целом я вижу лишь траву, хижины рабов... и четырех грязных мужланов, которые моются. Нет, трех – среди них Хейвуд. Что могло бы привлечь ваше внимание в подобном зрелище, мистер Кристиан?

Кристиан почувствовал, как щеки его заливаются краской, но не мог справиться с этим.

– Меня попросили подождать здесь, пока не приготовят мне комнату, – сказал он, с трудом скрывая за вежливым тоном отвращение к Фрайеру. – Мне не сиделось на месте, и...

– И ведь на улице так интересно, – подхватил Фрайер, кивая с показным сочувствием. – Более того, в этой комнате так мало картин или вещей, чтобы отвлечься на них, не правда ли? Леди Филипс должна быть очень благодарна за возвращение ее домашних принадлежностей, – Фрайер сел на край кресла, продолжая глядеть в окно. – Уже темнеет. Возможно, им следовало бы предложить вам подождать в библиотеке – вы не заскучали бы так скоро.

– Я ничего не имею против того, чтобы подождать здесь, – ответ Кристиана был ледяным.

– Конечно, – вкрадчиво отозвался Фрайер. Он помолчал с минуту, как будто глубоко задумавшись, потом продолжил, не отводя глаз от окна. – Какой счастливый случай для вас, что юный мистер Сорель решил присоединиться к нам в Кингсхаусе. Вы знаете, я ведь здесь останавливаюсь во второй раз. Вы...

– Почему это счастливый случай для меня? – бросил Кристиан, терпение его было на исходе. Чертов Фрайер... похоже, знает. Откуда-то узнал. Вина и стыд клубком сжимались у него внутри, горячие и тошнотворные.

– Он ваш друг, не так ли? Вы много времени проводили вместе в течение всего путешествия.

Пальцы Кристиана сжались в кулаки. Фрайер просто завидует, убеждал он себя. Понижение по службе сделало его злобным и подозрительным... но, думая так, Кристиан знал, что он лжет себе. Фрайер все знает и изводит его этим знанием.

На миг Кристиана охватило желание выйти в сад и взять Жюльена, обнаженного, на коленях, в грязи, на виду у Черчилла – взять его силой, наказать его за все те беды, которые он взвалил на плечи Кристиана. Он глядел в окно, лоб его нахмурился, когда он услышал смех Жюльена.

Когда он заговорил, голос его был значительно спокойнее, чем он рассчитывал:

– По-моему, мне разрешается заводить дружбу с кем угодно – не так ли, мистер Фрайер?

– Конечно, – обернулся к нему Фрайер, с видом слегка удивленным. – Разве я сказал что-то другое? Я просто делюсь своими наблюдениями, – он язвительно, торжествующе ухмыльнулся. – Думаю, что с вашей стороны благородно завести дружбу с таким неудачливым молодым человеком. Я слышал о вашем смелом поступке, когда воры едва не убили его.

Его тон был непринужденным, приятным, но Кристиан слышал издевку за мягкими словами.

Снаружи опять послышался смех – это смеялся Черчилл, раскатисто, от души. Фрайер, садясь на стул, снова позволил себе улыбнуться, приподняв бровь и глядя прямо на Кристиана.

Кристиан до боли сжал зубы. Он вонзил ногти в ладони, чтобы не броситься туда, где сидел Фрайер с этой своей ухмылочкой, и не избить его до бесчувствия. Вместо этого он сухо кивнул, не глядя Фрайеру в глаза.

– С вашего позволения, – сказал он, поворачиваясь и выходя из комнаты.

Он чуть не столкнулся с мажордомом Филипсов, который выглядел смертельно оскорбленным.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он, смерив глазами Кристиана.

– Это вы меня извините, – непринужденно ответил Кристиан, призывая на помощь все свое очарование. – Я вас не видел.

– Ничего страшного, сэр. Я пришел сообщить вам, что ваша комната в полной готовности.

Улыбка Кристиана не дрогнула.

– Благодарю вас. Как вы думаете, могу ли я убедить его светлость одолжить мне лошадь?

– Мне приказано позаботиться о вашем удобстве, сэр. Мы, разумеется, сможем обеспечить вас лошадью. Однако сегодня ночью, кажется, ожидается буря, дороги мокрые и ненадежные, и, конечно же, велика опасность молнии, ведь мы так близко к горам.

– Понимаю вас. И все же у меня есть срочное дело в городе. Не могли бы вы приказать оседлать лошадь?

Брови мажордома недоуменно приподнялись, как будто спрашивая, какое дело может быть у человека в Кингстоне, когда уже почти стемнело, но он вежливо кивнул.

– Разумеется, сэр. Сейчас же.

Он хлопнул в ладоши, и молодой паренек появился из темного угла. Слуга обратился к нему на беглом французском, и он выбежал за дом.

Кристиан улыбнулся еще неотразимее и, опустив руку в карман жилета, извлек монету, которую отправил в руку мажордома.

– Благодарю вас. Я проведу ночь в городе, если дороги станут слишком опасны для путешествия. Прошу вас, скажите губернатору и леди Филипс, чтобы они не беспокоились обо мне.

Тот важно кивнул, опуская монету в карман.

– Конечно, сэр. Нарцисс приведет вам лошадь в аллею. Могу ли я предложить вам освежиться перед дорогой?

– Спасибо, не стоит, – тепло ответил Кристиан. – Я должен выехать немедленно. Благодарю вас за вашу доброту.

Мажордом поклонился и поспешил к двери, открывая ее пошире немного показным жестом. Кристиан направился к двери, подковы на его сапогах звенели по отполированному каменному полу.

Он глубоко вздохнул, когда дверь закрылась за ним. Уже почти стемнело; последние лучи заката уходили с неба, темно-синий оттенок, как в призме, постепенно переходил в фиолетовый.

Когда он вышел в аллею, то, подняв лицо вверх, почувствовал легкую изморось.

– Они... ну... кажется, не совсем впору, правда?

Чарльз с сомнением хмурился, разглядывая штаны, которые одолжил ему слуга. Штаны эти, из бледно-голубой ткани, доходили ему только до икр, что вызвало взрыв смеха у Мэтта Квинтала. Черчилл пожал плечами со смиренным добродушием и закатал штанины почти до колен. Питер Хейвуд, собрав всю свою вежливость, объявил, что у Черчилла «очень красивые ноги», пряча остатки веселья, которое угрожало накрыть его волной. Черчилл, несколько смущенный, но все еще дружелюбный, тряхнул головой и осторожно присел на изящный розовый диван. Он представлял собой довольно забавную картину, и Жюльен изо всех сил старался сохранять вид мужественной серьезности.

Теперь он улыбнулся попытке Чарльза быть любезным.

– Придется носить – если не хочешь ходить голым.

Чарльз вскинул бровь, но ничего не сказал. Жюльен почувствовал, как лицо его заливает краска, и отвернулся, от чего портной Джон Куртене, который стоял рядом с ним на коленях и измерял длину его ног, недовольно прищелкнул языком.

Куртене слегка толкнул Жюльена.

– Стойте смирно, мистер Сорель. Я не собираюсь провести здесь всю ночь.

Жюльен покорно кивнул. Бедняге уже досталось этим вечером: Квинтал оказался настоящим наказанием божьим для Куртене – он не в силах был устоять на месте и ругался, когда портному случалось уколоть его булавкой. К большому облегчению Квинтала, испытание его длилось недолго, и он утащил Хейвуда за собой, когда объявили, что обед принесут им в комнаты. Жюльен с завистью поглядел им вслед – он был голоден – но пришлось оставаться на месте. Черчилл, которого обмерили первым, остался с Жюльеном добровольно и сейчас смотрел на него так, что лицо его огнем горело.

Хорошо, что Квинтал и Хейвуд ушли, думал Жюльен, и что портной со своим учеником полностью заняты Жюльеном, а не Черчиллом; дважды Куртене отметил, что он покраснел. Жюльен что-то пробормотал насчет жары и отвернулся, когда портной сочувственно кивнул. Чувствуя себя наглецом, чуть ли не распутником, он отважился подмигнуть Черчиллу, тот кашлянул, на щеках его разлился румянец. Жюльен стал серьезно смотреть перед собой, радуясь, что ему удалось смутить Черчилла, который, казалось, был образцом спокойствия.

Куртене поднялся на ноги, повторяя размеры своему ученику, щуплому молодому человеку с волосами пшеничного цвета, и измерил руку Жюльена, действуя своей измерительной лентой, как оружием.

– Зачем вы измеряете руки? – спросил Черчилл, нахмурив брови.

– Перчатки, – ответил Жюльен. – Нельзя прийти на вечерний прием без перчаток.

– Господи Иисусе, – пробормотал Черчилл, подняв глаза, но Жюльену показалось, что у него довольный вид.

Куртене громко фыркнул.

– Мистер Сорель прав, мистер Черчилл. Не подобает появляться на вечернем приеме без перчаток. Но подумайте, что за зрелище вы будете представлять собой в вечернем костюме. Все дамы будут в волнении при виде вас, – он проворно обернул ленту вокруг запястья Жюльена. – Восемь с четвертью, – бросил он ученику. – Пусть Розаура и Катрин достанут батист. Они могут начинать шить рубашки, – портной покачал головой. – Хорошо, что вас всего трое; бедным девушкам придется провести за работой почти всю ночь. По крайней мере, ее светлость разместила нас в доме.

– Вы разве не шьете сами? Я-то думал, вы портной, – заметил Черчилл.

Куртене бросил на него уничтожающий взгляд.

– Я буду работать над вашими сюртуками и штанами. Девушки делают тонкую работу – рубашки, чулки, носовые платки, белье... галстуки у нас готовые. Хотелось бы мне иметь немного краски из горечавки, чтобы сделать галстук под цвет ваших глаз, мистер Черчилл. Боюсь, однако, что это окажется не совсем модным. Мне отвратительна эта новомодная умеренность, – заявил Куртене, покачав головой. – Я тоскую по временам короля Георга... у птиц самец облачен в ярчайшее оперение, почему бы мужчине не одеваться так же?

– У папаши моего был портрет его родителей в таких нарядах. С виду они ужасно неудобные, – заметил Черчилл.

Жюльен попытался представить Черчилла в парике, с мушками и в чулках, что ему нимало не удалось. Он озорно улыбнулся Черчиллу, который ответил улыбкой, поудобнее опускаясь на крошечный диван, вытянув перед собой одну длинную ногу. Нет, Чарльзу лучше подходит нынешняя одежда. Любой человек – сын своего времени, а не какого-то чужого, рассеянно подумал Жюльен.

– Это совсем не будет неудобно... боже милостивый! – вдруг воскликнул Куртене. – Туфли... я забыл о туфлях. Понятия не имею, где мы найдем их для вас, – сказал он, глядя на Черчилла, – но для мистера Сореля и мистера...

– Квинтала, – помог ему Черчилл, улыбаясь.

– Квинтала – для них это будет легко. Проклятье... Эндрю! На рассвете бегите за мистером Смитом и скажите ему, что ее светлость нуждается в его услугах. Почему я должен думать обо всем сам? – проворчал он. – Три пары туфель, вечерние костюмы, какие-нибудь штаны, чтобы подошли мистеру Черчиллу... будь оно все неладно...

Жюльен и Черчилл обменялись усмешкой, когда Куртене отпустил Жюльена:

– Ну, можете идти. Теперь отправляйтесь и поешьте – сетования вашего желудка мне были слышны даже с пола.

Жюльен вздохнул, предвкушая ужин, чувствуя восхитительный аромат жареной птицы, проникающий в комнату через раскрытое окно вместе с благоуханием приближающегося дождя. Свечи оплывали под ветром, приносившим соблазнительные запахи, и Черчилл поднялся, закрыв окно.

– Вечером будет буря, – небрежно сказал он. – Мне не помешала бы компания. Мистер Сорель, отужинаете со мной в комнате?

Жюльен почувствовал под ложечкой пощипывающее возбуждение.

– Конечно, мистер Черчилл, – спокойно ответил он, стараясь не выдать на лице предвкушения.

Они прошли в большой зал, скудно обставленный – всего несколько диванов, кое-где стулья и столы – зато прекрасно спланированный, в три этажа, с огромной каменной лестницей, ведущей на второй и третий этажи. Высокие зеркала были вделаны в стены на противоположных сторонах зала, до бесконечности отражаясь одно в другом.

– Найти бы еще эти чертовы комнаты, – прошептал Черчилл.

Они, может быть, простояли бы там в растерянности еще несколько минут, если бы рядом не прошла молоденькая служанка. Она вежливо спросила, может ли им помочь, старательно не замечая неприлично выставленных икр и босых ног Черчилла.

– Да, милая, – ответил он. – Где-то здесь нас ждет ужин, а мы не знаем, где его отыскать. Можете нам помочь? – спросил он с обаятельной улыбкой.

Девушка, зардевшись, уверила его, что может, и убежала, вернувшись вместе с мажордомом, который отвел их на второй этаж, остановившись перед закрытой дверью.

– Ваша комната здесь, мистер Черчилл, а ваша, мистер Сорель, вот эта, – сказал он, кивнув на дверь напротив. – Если вам что-нибудь понадобится, рядом с кроватями есть колокольчики.

– Я буду ужинать с мистером Черчиллом этим вечером, – сказал Жюльен.

– Конечно. Аньес, вы отнесете поднос мистера Сореля в комнату мистера Черчилла?

Девушка что-то пробормотала в знак согласия и торопливо кинулась в комнату Жюльена, возвращаясь с большим накрытым подносом, от которого исходили самые соблазнительные ароматы. Жюльен, на миг отвлекшись от предвкушения эротических удовольствий, почувствовал, как у него потекли слюнки. Черчилл тоже проводил поднос голодным взглядом, когда девушка пронесла его мимо в комнату Черчилла.

Мажордом с поклоном препроводил обоих в комнату. Жюльен, стараясь не глазеть по сторонам, быстро осмотрелся вокруг. Это была большая, просторная комната, продолговатая, с небольшими сиденьями на одной стороне и кроватью – высокой, деревянной, обильно застеленной чистым бельем – на другой. Очень приятная комната, подумал Жюльен, глядя на окна, закрытые ставнями от пола до потолка, занавешенные полотняными занавесками, легкими, почти прозрачными.

– Сегодня ночью будет сильный дождь, – сказал мажордом. – Ветер с гор довольно свежий. Советую оставить балконную дверь слегка открытой – разумеется, если ветер не будет дуть слишком сильно. Прошу вас, – он показал на стулья.

Жюльен и Черчилл сели, и девушка стала накрывать на стол, где поднос Черчилла был уже поставлен на жаровню между ними. Она поставила свечи и откинула крышки с подносов, открывая содержимое их ужина во всей красе.

Жюльен чуть не ахнул, увидев целую курицу – маленькую, пухлую и аппетитную – крупные картофелины, разделенные пополам, в исходящих паром половинках которых таяло масло, ломтики свежеиспеченного хлеба, бобы и незнакомый ему плод, сочный и золотистый, плавающий в густых сливках.

По бокалам разлили вино, и мажордом вместе с Аньес удалились, вежливо напомнив Жюльену и Черчиллу, что, если что-нибудь потребуется, им достаточно лишь позвонить.

Они молча глядели друг на друга, когда дверь закрылась.

Черчилл поднял бокал.

– За незабываемое путешествие, – тихо сказал он.

Жюльен поднял свой бокал и прикоснулся им к бокалу Черчилла.

– За незабываемое путешествие, – повторил он.

Они пили жадно, оба вздыхая от удовольствия, от чудесного, мягкого вкуса вина после месяцев на одном гроге и малых запасах воды. Оголодавший Жюльен без церемоний набросился на еду, не заботясь о пристойности или учтивости. Он запихивал в рот куски нежной, ароматной куриной грудки, дрожа от удовольствия, что ест пищу, которая не сгнила, не протухла, не кишит насекомыми. Жюльен вырвал зубами теплый мякиш из толстого ломтя хлеба, чуть не всхлипнув – таким нежным и вкусным был хлеб.

– Жюльен.

– М-м? – Жюльен с набитым ртом взглянул на Черчилла. Он торопливо отхлебнул вина и вытер рот салфеткой. – Что такое? Почему ты не ешь?

– Я-то ем, – сказал Черчилл, кивнув на кусок картошки, насаженный на его вилку. – А вот ты бы не торопился. Тебе станет плохо. Твоему желудку надо привыкнуть постепенно, а не...

– Все со мной хорошо, – упрямо заявил Жюльен. – Я голоден, как волк. Как ты можешь удержаться, чтобы не наброситься на все это? Много месяцев ты не ел как следует!

– Ну да, но мне мой опыт достался тяжело. Поверь мне, не надо так спешить. Никуда все это не денется.

Жюльен пожал плечами и снова стал жадно поглощать пищу. Несколько минут – и курица уже исчезла, картофельные очистки валялись на тарелке, и не осталось ничего ни от бобов, ни от прельстительного плода в сливках.

Жюльен откинулся на спинку стула, выдохнув.

– Боже... я никогда так не наслаждался едой.

– Это единственное, чего мне не хватает в нашей жизни, – сказал Черчилл, насаживая на вилку боб и почти с опаской кладя его в рот.

– Еды? И только? В твоей жизни столько трудностей и опасностей, – сказал Жюльен, с любопытством глядя на Черчилла, который пожал плечами и улыбнулся.

– И то правда. Но это ведь моя жизнь. Не знаю, что бы я еще делал, Жюльен, – я ведь больше ничего не умею.

– Вздор, – с негодованием ответил Жюльен. – Ты вдвое умнее, чем Блай или Фрайер. Ты умеешь читать, писать, считать... нет ничего, что ты не смог бы, Чарльз, если бы только взялся. Если бы ты уехал в Америку, – горячо продолжил он, – ты легко стал бы влиятельным человеком.

– Так вот чего ты хочешь добиться, Жюльен? Понятно. Будешь разъезжать в карете, носить прекрасную одежду каждый день и кушать с золотого блюда, – тон Черчилла был легким, почти поддразнивающим.

Жюльен не отвечал. Действительно ли он этого хотел? Это казалось довольно притягательной мечтой, когда он отправлялся в путь – стать человеком значительным, собственником, достойным всеобщего восхищения, образцом вкуса и воспитания – но сейчас... сейчас его предпочтения странным образом изменились, хотя как и почему – Жюльен никак не мог точно определить. Снова он почувствовал себя перекати-полем, существом без корней, невыразимо несчастным.

– Ты будешь рад наконец попасть в Америку, бьюсь об заклад, – сказал Черчилл.

– Мне трудно представить свою жизнь без друзей, которые у меня здесь появились. Я буду скучать по тебе, Чарльз, – он почувствовал странную надежду и предчувствие.

– Льстишь ты мне, Жюльен, но спасибо, – голос Черчилла был тихим.

Жюльен поднял глаза на него.

– Чем бы ты занимался, если бы не был моряком, Чарльз? Если бы ты мог... – он оборвал слова, потому что внезапная волна тошноты накатила на него.

– Если бы мог что? – спросил Черчилл, поднимая вилку с куском мяса.

– Если... – его снова охватила тошнота, желудок подкатил к горлу.

Черчилл взглянул на него:

– Что-то ты позеленел, малый.

Жюльен, не в силах ответить, поднялся на ноги, крепко прижав к губам салфетку. Он повернулся и вышел из комнаты, быстро пробежал через коридор и ворвался в свою комнату. Бегло отметив, что меблировка ее очень похожа на комнату Черчилла, он добрался до эмалированного таза у рукомойника и опустошил туда свой ужин.

Его вырвало еще раза три, прежде чем он был уверен, что его желудок совсем пуст. Он ополоснул рот водой из кувшина, вытер полотенцем, которое, аккуратно свернутое, лежало рядом. Полотенце было только что накрахмалено, и слабый запах лимона, исходящий от него, успокаивал вздымающийся желудок Жюльена. Он дошел до кровати и потянул за веревку колокольчика, а потом, сидя на постели, молча стал ждать служанку.

Черчилл не появлялся, и Жюльен провел рукой по лбу, утирая пот, чувствуя одновременно стыд и печальное удивление. А он ведь мне говорил, чтобы я не торопился. Проклятое мое упрямство.

Аньес появилась в открытой двери.

– Мне стало плохо, – смущенно объяснил Жюльен.

Глаза девушки расширились:

– Неужели из-за ужина, сэр? Он...

– Ужин был отличный, – сказал Жюльен. – Просто я не привык к столь пышной еде.

Он видел, как девушка решительно подхватила таз.

– Может быть, принести вам лекарство, сэр? У ее светлости есть аптечка...

– Нет, все в порядке. Прошу прощения.

– Чаю?

– Нет, – поспешно сказал Жюльен, желая поскорее избавить девушку от необходимости держать таз с его мерзким содержимым. – Со мной все хорошо, уверяю вас. Я побуду... здесь, – он неопределенным жестом показал на дверь.

Когда девушка ушла, Жюльен вернулся в комнату Черчилла. Черчилл сидел на стуле, медленно жуя, с задумчивым лицом.

– Ну что ж, ты меня предупреждал, – проворчал Жюльен, садясь на кровать, ноги его дрожали.

– Лучше тебе, малый? – спросил Черчилл, поднимаясь со стула. В голосе его не было даже следа насмешки, за что Жюльен был ему благодарен.

Жюльен кивнул, устраиваясь на мягкой пуховой кровати, подобрав под себя ноги. Он откинулся, закрыв глаза, слушая отдаленные раскаты грома и еще более отдаленный стук дождя по ставням.

– После моего первого океанского путешествия я съел целого цыпленка – кажется, в Лиссабоне или в Малаге – все равно, так меня рвало весь день, и не только... прости, – сказал он торопливо, видя, как лицо Жюльена мучительно исказилось. – Я только хотел сказать, что ты не первый моряк, который дорого поплатился за обжорство.

– Какой я моряк, Чарльз, – уныло отозвался Жюльен. – Мне стало дурно, когда я переправлялся через Ла-Манш.

Черчилл улыбнулся, откидываясь на высокую деревянную спинку кровати.

– Ты собирался спросить, что бы я делал, если бы не стал моряком. Я думал об этом.

– И?

– Наверное, единственное, что я могу – в земле копаться.

– Прости, но я не представляю тебя фермером, – тихо сказал Жюльен.

– У моих родителей была ферма в Гранарде, – ответил Черчилл. – Когда отец мой умер, мать управлялась с ней сама. Она бы оставила ее мне, если бы... ну, если бы я остался в Ирландии.

– Но ты не мог остаться? – тихо проговорил Жюльен.

– Нет.

Черчилл отвернулся от него, подошел к закрытой двери и открыл ее. Он распахнул стеклянную дверь, и ветер, наполненный чудесным запахом свежей земли и дождя, донесся до Жюльена, облегчая недомогание в животе. Жюльен сел на кровати, глядя на широкую спину Черчилла.

– Чарльз...

Черчилл повернулся к нему, но голова его была опущена.

– Брось ты это, – сказал он, слегка отрывисто. – Глупо об этом думать, Жюльен. Судьба есть судьба, и ничего тут не поделаешь, можно только принять ее.

– Всю свою жизнь я сражался с судьбой, Чарльз, – сказал Жюльен, его юное сердце было опечалено словами друга. – Я все время восставал – против обстоятельств моего рождения, против своего низкого положения в обществе, против старших в семинарии, против своих нанимателей... ведь можно не только принимать свою судьбу, правда? А как же тогда свобода воли? Как же твои достоинства, которые ты приобрел, мудрость, которой научился в трудной морской жизни? Разве это ничего не значит перед лицом судьбы?

Черчилл тяжело опустился на кровать. Ветер шевелил его волосы, отросшие до плеч за месяцы, прошедшие с тех пор, как их путешествие началось в Портсмуте.

– Молодой ты еще, Поджигатель, – вздохнул он. – Я говорил тебе, что не могу вернуться в Ирландию, но никогда не говорил, почему – хотя, думаю, можешь догадаться.

Сердце Жюльена сжалось от боли, когда Черчилл просто и прямо изложил ему свою щемящую историю. Невинные поцелуи, которые привели к чувству вины, потом – к мучениям и позору и, наконец, заставили его отказаться от привычной жизни.

– Ты был совсем ребенком, – прошептал Жюльен.

Черчилл пожал плечами.

– Я долгие годы отрицал правду о том, кто я есть, Жюльен; это было хуже, чем бросить свой дом, – его лицо было спокойным, но глаза светились странным, печальным светом.

Жюльен, никогда не знавший материнской ласки – мать его умерла при родах – почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.

– Ты тоскуешь по своей семье?

– Да, – вздохнул Черчилл. – У меня была мама и два брата, один совсем кроха был, когда я сбежал, – он улыбнулся. – Его звали Эймонн. Отца удар бы хватил, услышь он это имя. Мама звала меня Кэрол, когда его не было поблизости... – он закашлялся и вытер глаза. – Прости, малый... я все болтаю языком.

– Нет, – шепнул Жюльен, чувствуя себя робким, как никогда. – Нет, мне нравится тебя слушать.

Черчилл тихо усмехнулся и обернулся к Жюльену. Он протянул руку, приближаясь к нему, и положил ладонь на щеку Жюльена.

– По-моему, мы довольно уже наговорились.

Сердце Жюльена бешено забилось в груди; он глядел на Чарльза, не в силах сказать ни слова.

Дождь усиливался, когда вечер был на исходе; ветер гулял среди деревьев, свистя и завывая, этот скорбный шум прерывали яркие вспышки молний и густые раскаты грома.

Но не это тревожило Питера Хейвуда, зарывшегося в роскошные, мягкие, пахнущие чистотой простыни. Он сильно устал, но непривычное удобство не давало ему спать. Хейвуд только и ждал, что рассерженный Фрайер или Блай вытащит его из кровати и прикажет помогать морякам в какой-нибудь изнурительной работе. Ему самому было удивительно, что он так изменился; всю первую неделю он перед сном плакал от тоски по дому, скучая по своей семье и товарищам.

Теперь он куда больше чувствовал себя мужчиной, хотя, к его разочарованию, когда он глядел в зеркало своей комнаты, внешность его мало изменилась. Его лицо несколько потеряло свою пухлость, но было все еще круглым и невинным. Квинтал обещал взять его в бордель, но, когда очаровательная графиня Малгрейв появилась перед ним, у Квинтала явно пропала охота тратить время на шлюх, хотя он бессовестно флиртовал с хорошенькой служанкой, принесшей им ужин. Хейвуд вел себя любезно, но внутри кипел негодованием. Квинтал уже получил свое – или заявлял об этом – от леди Филипс; он что, собирается покорить всех женщин в поместье, ничего не оставив Хейвуду?

Хейвуд вздохнул, ударив кулаком в подушку, и еще глубже зарылся в одеяло, наслаждаясь прохладным бризом, который доносился из открытой балконной двери. Рассеянно он положил руку между ног, думая о том, как выглядывали щиколотки из-под юбок леди Филипс. Он представил, как его губы прижимаются к ним, и позволил им проследовать выше – вверх по ее, несомненно, приятно округленной икре, по колену, по бедру, туда, где заканчивается белый чулок и начинается шелковистая кожа...

Он так глубоко ушел в свои мечты, что не услышал мягкого стука в дверь. Когда дверь, скрипнув, приоткрылась, Хейвуд сел, со вздохом убирая свою грешную руку под покрывало. Он поднял глаза на своего посетителя и остолбенел.

Это была леди Филипс, в белой ночной рубашке из муслина, сквозь которую он мог видеть – спаси его боже – силуэт ее тела, при слабом свете, который горел в коридоре. Ее волосы были распущены по плечам и спутаны. Он не видел ее лица, но в этом не было нужды; все подробности ее ангельской красоты были неизгладимо запечатлены в его памяти.

Это сон, подумал он, но ему не хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться – ведь это был такой восхитительный сон.

– Мистер Хейвуд, – прошептала она.

– Ваша светлость, – отозвался Хейвуд, и понял, что, может быть, это и не сон; только такой идиот, как он, способен в такую минуту лишиться дара речи. Он поспешно припоминал хоть несколько строчек из Шекспира, или Донна, или даже – подумать страшно – Байрона, но единственными стихами, что шли ему на ум, были грязные куплеты про женщину с одной ногой, которым научил его Исаак Мартин, а они тут никак не годились.

Леди Филипс грациозно прикрыла дверь за собой, и снова все погрузилось в темноту; она шагнула к его кровати и села рядом.

– С вами все хорошо, мистер Хейвуд?

Хейвуд мучительно осознавал, что его возбуждение не спало от этого неожиданного визита; наоборот, усилилось как никогда.

– Да, – прошептал он, голос его сорвался, как у мальчишки из хора.

Его бросило в холод, когда с него стянули одеяло, а потом в жар – когда тающая нежность ее тела прижалась к нему.

– Первая ночь в незнакомом месте может быть беспокойной, – шепнула она, взяв его руку в свою, маленькую, нежную, и проводя по своей груди.

У Хейвуда захватило дух, когда его пальцы царапнули ее сосок. Он повернулся, увлекая ее под себя, сминая ее ночную рубашку и извиваясь между ее ногами. Так же резко его перекатили на спину, и она оказалась верхом на нем, прижимая его запястья к кровати. Она быстро наклонилась и поцеловала его – эти губы и язык были словно цветок, наполненный медом. Он выгнулся и застонал, почти готовый излиться.

– Не спешить, лейтенант Хейвуд, – мягко проговорила она с тихим гортанным смешком. – Не спешить.

Хейвуд чуть не потерял сознание, и на мгновение у него мелькнула мысль, что, возможно, утром он будет чувствовать себя чуть больше мужчиной.

Гром не умолкал, и дождь лил стеной, когда Флетчер Кристиан бросился по лестнице в беленый кирпичный домик на Лэнгфорд-стрит, чтобы укрыться под портиком, озираясь по сторонам, а потом с резким нетерпением дернул за веревку колокольчика.

Такие дома были в каждом портовом городе; надо было просто знать, где и как разыскать их. Первый из них, который посетил Кристиан, находился в Лондоне; его товарищ по университету, после путаных, неуклюжих – и отвергнутых – заигрываний с ним, дал ему карточку с адресом, напечатанным изящными, витиеватыми буквами. Кристиан выбросил эту карточку с нарочитым отвращением перед грубыми поползновениями его друга. Но адрес запомнил, и когда наконец набрался смелости сходить по этому адресу, владелица дома спросила, кто предложил ему нанести визит. Он выпалил фальшивое имя, которое дал ему друг. Она вежливо кивнула и позволила ему войти в мир наслаждений и бесчинств, в мир черных, как ночь, грехов и теней.

С тех пор он прилагал все свои силы, чтобы избегать подобных домов, но вожделение, порочные страсти и бесстыдство одерживали верх над ним. Неважно, как сильно было его отвращение – кажется, ему всегда удавалось найти дорогу к источнику своего безумия, будь то в Лондоне, Париже или Мадриде, или даже не в таких больших городах – он снова и снова запутывался в своей паутине. Неизбежным последствием этих вылазок всегда было унижение и парализующий стыд, но он не мог остановиться; подобно курильщику опиума, ему всегда требовалось еще и еще. И чем сильнее был стыд, тем сильнее желание.

Дверь отворилась, за ней появилась красивая смуглая женщина в голубом шелковом халате.

– Добрый вечер, сэр... ах, лорд Дюнваль! Вы вернулись; нам очень вас не хватало.

Дверь открылась шире, впуская Кристиана в дом. Он стряхнул дождевую воду с мундира и без улыбки кивнул женщине, которая улыбнулась и скрестила руки.

– Что вы желаете сегодня вечером, сэр? У нас несколько новых...

– Да, – перебил ее Кристиан повелительным тоном. – Да, что-нибудь новое и мало использованное. Он должен быть молодым, с бледным лицом, темными волосами и светлыми глазами. Бойким.

– Думаю, что именно это у меня есть, лорд Дюнваль, – ответила она и кивнула высокому здоровяку, стоявшему прямо в прихожей. – Роджер, сходите за Джереми, пожалуйста. В зеленую комнату, – она обернулась и улыбнулась Кристиану. – Мне кажется, вы одобрите его, сэр; Джереми – лучший из моей новой партии. Мы инициировали его лишь три дня назад.

Она скользнула за ним, прошуршав юбками и распространяя вокруг слабый аромат фиалок.

Кристиан резко кивнул, когда она покинула комнату. Конечно же, это ложь, но, если этот юнец будет притворяться как следует, Кристиану мало дела до того, три дня он занимается проституцией или три года.

Он сел на диван, обитый бледно-зеленым бархатом, постукивая пальцами по позолоченной ручке, лениво изучая очень недурные копии Ватто и Фрагонара[i] на стенах. Женщина вернулась через некоторое время, извлекая ключ, перевязанный зеленой шелковой ленточкой.

– Наверх, левый коридор, последняя дверь направо, лорд Дюнваль. Оплата как обычно?

Кристиан кивнул, взяв ключ и отворачиваясь.

– Я проведу здесь всю ночь.

Женщина улыбнулась.

– Очень хорошо, лорд Дюнваль. Я прослежу, чтобы вас не беспокоили.

Кристиан, с горящим лицом и сердцем, бьющимся от похоти и стыда, взошел по изящной винтовой лестнице, ощутив под дрожащей рукой гладкие и прохладные мраморные перила. Он прошел через зал, звук его шагов утопал в толстом ковре. Потом он нашел дверь и открыл ее.

В этой комнате Кристиан никогда не бывал раньше. Стены были обиты светло-зеленым шелком, паркет начищен до блеска. Такие же зеленые шторы висели на окнах, сейчас они были откинуты и перевязаны белым шелковым шнуром, открывая белые шелковые занавески, вздрагивающие под легким бризом. Высокая кровать под балдахином была невероятно велика, с покрывалом и привязанными занавесками из парчи цвета зеленого яблока. Повсюду мерцали свечи; на столике, рядом с открытой бутылкой вина, стояли два бокала.

В углу что-то зашевелилось. Взгляд Кристиана скользнул туда, к молодому человеку с бледным лицом, темными волосами и расширенными светлыми глазами.

Совсем не похожему на Жюльена.

Кристиан закрыл дверь за собой, чувствуя прилив тошнотворного разочарования. Он изучал взглядом юношу – скорее, мальчика – когда снимал мундир. Мальчик был миловидный, даже красивый, но лицо его было слишком узким, губы – надутыми, недовольными, скулы были слишком резко очерчены. Волосы у него были темные, но прямые и шелковистые, а не вьющиеся под морским бризом, как у Жюльена. Глаза юноши были, скорее всего, зеленые – очень привлекательный цвет, но не такие, как у Жюльена, они не отражали всех оттенков моря, вспыхивая по временам то голубым, то зеленым, то серым.

Мальчик поднялся на ноги, и Кристиан быстро двинулся к нему, схватив его за руки и притягивая к себе. Он почувствовал, как орган его зашевелился, когда юноша удивленно ахнул, и быстро закрыл глаза, представляя перед собой Жюльена.

Он начал расстегивать ему штаны, отрывая пуговицы в спешке.

– Слушай меня, ты понимаешь по-английски?

– Да, – тихо отозвался тот, и Кристиан вновь почувствовал разочарование. Мальчишка был англичанином, и он был явно напуган. Кристиан не стал задумываться о том, какие обстоятельства могли увлечь парнишку на этот путь, вместо этого он начал бесцеремонно срывать с него одежду.

– Ты не должен говорить ни слова, пока я тебе не прикажу. Понял меня? Однако я хочу, чтобы ты отбивался от меня, изо всех сил. И отзываться будешь на Жюльена. Ясно?

Глаза мальчика расширились, и лицо стало еще более испуганным; кажется, слезы показались в его глазах, но Кристиан не мог заставить себя сочувствовать ему. В конце концов, он служит в публичном доме, и его время оплачено.

Кристиан стащил с мальчика остатки одежды, расстегнул свои штаны и толкнул его на кровать, забираясь на него верхом. Теперь тот действительно был напуган.

– Прошу вас, – послышался его сдавленный шепот.

Кристиан зажал ему рот рукой.

– Сказано тебе, молчать. Теперь отбивайся.

Подавленный всхлип вырвался у юноши, когда он начал биться под Кристианом, превосходившим его в силе и в весе. Кристиан закрыл глаза, рисуя себе Жюльена, его обнаженное тело, которое извивается под ним. Задыхаясь от отчаянной похоти, Кристиан грубо оглаживал его ягодицы, представляя рядом вожделенную плоть Жюльена.

Он неласково сжал пальцами плечи мальчика, перекатив его на живот и прижав к кровати. Так было лучше – в таком виде он мог бы быть Жюльеном. Кристиан пробрался своей ногой между ног мальчишки, лег на него и начал тереться мучительно распухшим членом об его круглые ягодицы.

– Тихо... тихо, Жюльен. Ты хочешь этого так же, как и я.

Мальчик плакал, заглушая подушкой свои рыдания.

– Ш-ш. Тише, – Кристиан вынул свой восставший пенис, и теперь широко развел его ноги в стороны. Он потянулся к краю кровати за небольшой эмалированной баночкой с маслом, стоявшей на столике. Окунув в нее пальцы, он кругами массировал его отверстие, втирая скользкое вещество в дрожащую плоть.

Юноша громко всхлипнул, и Кристиан дал ему резкий шлепок.

– Замолчи! Ты так долго хотел этого, Жюльен... и я хотел этого, – выдохнул он. – Я тебя хотел.

Внезапным рывком он втиснул распухшую головку члена в сжавшееся кольцо мышц, затем схватил юношу за бедра, придерживая, пока тот изгибался и силился сбросить его.

Кристиан постепенно убыстрял движения, то вталкивая свой член в тело юноши, то снова выталкивая. Он лежал на нем всем телом, полностью покрывая его, стискивал его плечи сильными руками, положив голову рядом с его головой и шепча в ухо плачущему мальчику:

– Ты чувствуешь меня, Жюльен, чувствуешь, как я глубоко в тебе? Ты этого сам хочешь... ты хочешь, чтобы я в тебе был, как бы ты ни отвергал меня раньше. А... теперь ты не сопротивляешься, правда? Ну давай же, сопротивляйся, тебе ведь всегда нужна была борьба... ты так хотел...

Поток его слов и гибкое, извивающееся тело под ним довело его до последней грани самообладания, и он кончил с громким криком, сжимая плечи юноши до синяков.

Он скатился с него, хватая воздух ртом, и несколько минут молча лежал на спине, глядя на бело-зеленый балдахин над головой. Через некоторое время он слегка приобнял все еще плачущего паренька, снова заговорив с ним мягким голосом:

– У нас с тобой впереди вся ночь, Жюльен. Я заплатил за всю ночь, и, клянусь богом, для тебя же будет лучше, если я останусь довольным, – он прижался бедрами к телу мальчика, отгоняя от себя чувство вины и стыда... по крайней мере, пока не кончится ночь.

Взрыв голосов раздался из-за двери таверны, когда она открылась, и наружу нетвердыми шагами вышел молодой человек. Он дружески помахал на прощание своим товарищам и пошел по темнеющей улице, не замечая проливного дождя.

Он свернул в переулок, расстегнул штаны и стал мочиться, глубоко, блаженно вздыхая. Слишком пьяный и слишком занятый возней с застежками штанов, он не услышал шаги позади. Внезапно чья-то рука легла ему на горло, и он увидел в нескольких сантиметрах от лица сверкающую сталь матросского ножа. Грубый голос шепнул ему в ухо:

– Только крикни – убью.

Спустя некоторое время другая фигура показалась из того же переулка. Человек подержал нож под дождем, что-то смывая с него. Он заткнул нож за пояс и медленно ушел в темноту.

Порыв ветра, окативший Черчилла брызгами дождя, заставил его сжаться, и он вздрогнул, глубокая дрожь прошла по всему его телу. Целыми месяцами он мечтал о том, как возьмет Жюльена, будет заниматься с ним любовью, пока тот не потеряет дар речи от наслаждения. И так будет – он готов был поклясться, что так будет, но сейчас ему хотелось лишь сидеть вот так, касаясь рукой лица Жюльена, положив ладонь на его щеку, ощущая это тепло, эту энергию, которую он лелеял, как сокровище, эту молодость и силу.

Потому что силой Жюльен был наделен в избытке; в самом деле, ему хватило духу, чтобы пережить три месяца штормов, побоев, болезней и суровых условий. Жюльен был сделан из более прочного материала, чем сам сознавал. И все же Черчиллу хотелось защитить его, укрыть навсегда от всех несчастий, каким бы странным это ни казалось...

Помоги мне боже – я люблю его. А ведь я никогда не думал, что кого-то полюблю, никогда.

Безумный порыв радости охватил его. Медленно-медленно он протянул другую руку, его ладони держали лицо Жюльена, как чашу. Еще медленнее он привлек его к себе, и губы их соприкоснулись.

Необычайным был этот поцелуй – как будто лишь они одни впервые открыли его, как будто это они воплотили его в жизнь, легчайшая ласка, чудо прикосновения губ Жюльена к его губам. Они ближе прижались друг к другу, и пальцы Жюльена гладили Черчилла по волосам, мягким после купания, гладили и терлись друг о друга, сплетаясь сквозь его шелковистые пряди.

Черчилл слегка прижал Жюльена к подушке, оторвавшись от его губ и опустив голову к его лбу. Глаза Жюльена были расширены, и Черчилл чувствовал, как едва заметно бьется жилка на его шее.

– Запри дверь, – шепнул Жюльен.

Черчилл встал и молча прошел через комнату, повернув ключ в замке. Он налил еще бокал вина и принес его Жюльену.

– Тебе хватит сил выпить, малый?

Жюльен принял бокал дрожащей рукой и отхлебнул. Голова его была слегка опущена, ресницы бросали тени на скулы. На мгновение Черчилл подумал о Кристиане, о том, что успели уже Кристиан и Жюльен сделать вместе. Он почувствовал краткую вспышку ревности и справился с ней не без труда. Что с того, сказал он себе; какое дело может быть настоящему до прошлого, ведь лишь дурак думает о том, что было когда-то.

Жюльен залпом допил вино и лег на кровати, прикрыв глаза. Черчилл наблюдал, как он дрожит всем телом, и положил ладонь ему на грудь, чувствуя, как неистово колотится его сердце.

– Тебе нехорошо, Жюльен? – спросил он мягко.

Жюльен открыл глаза, отважно стараясь улыбнуться.

– Мне? Нет... нет, ничего, – голос его дрожал еще больше, чем тело, и Черчилла совершенно неожиданно тронула очевидная тревога парня. Он лежал рядом с Жюльеном, обняв его. Жюльен положил голову на плечо Черчилла, и они слушали дыхание друг друга, отрывистый стук дождя, раскаты грома и порывы ветра.

– Я не обижу тебя, Жюльен, ни за что на свете.

Жюльен вздохнул.

– Я знаю, Чарльз. Просто... у меня было слишком мало опыта, – голос его был слегка приглушенным. – С мужчинами, то есть, – поспешно добавил он.

Черчилл слегка улыбнулся этому уточнению.

– Я думал, ты и мистер Кристиан... – он деликатно помедлил, не желая еще больше смущать Жюльена.

– Мы... мы делали некоторые вещи, – тихо отозвался Жюльен. – Не все.

– А, – значение этих слов было довольно ясным. Черчилл притянул Жюльена к себе поближе, наслаждаясь теплом, исходящим от его тела. – Послушай меня, Жюльен, мы не будем делать ничего, что ты не хочешь.

Последовала долгая пауза, и на миг Черчилл подумал, что Жюльен уснул, таким мерным и ровным было его дыхание.

– Но я хочу, – ответ прозвучал так слабо, что Черчиллу пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его за раскатами грома.

Черчилл увлек Жюльена на подушки, не отрывая глаз от его вспыхнувшего лица. Жюльен отвел взгляд, но Черчилл прикоснулся пальцем к его губам, привлекая его внимание. Напряженное ожидание было в этих глазах цвета бурного моря – и легкая дымка страха. Сердце Черчилла сжалось. Он не будет спешить этой ночью, поклялся он себе; если Жюльен никогда не занимался любовью с мужчиной, то надо, чтобы он вспоминал эту ночь, по меньшей мере, с нежностью. Он приведет его к наслаждению, к высшему порогу блаженства, прежде чем возьмет его и удовлетворится сам. Они ведь не на «Баунти», и здесь нет необходимости торопиться и скрываться.

Жюльен слабо улыбнулся, и сердце Черчилла сжалось еще сильнее. Он обнаружил, что хочет шептать ему ласковые слова, глупый, нежный вздор. О господи, Жюльен, подумал он. У меня все на лице написано, я знаю. Он удовольствовался тем, что провел кончиком пальца по носу Жюльена, от чего его улыбка неожиданно стала шире.

Черчилл наклонился и снова поцеловал Жюльена. Тот уступал ему охотно, руки его блуждали по телу Черчилла, привлекая его ближе. Они прижались друг к другу, их вымытые тела обволакивала мягкая постель. Черчилл скользнул рукой под ягодицы Жюльена, обхватывая их, лаская желанную, твердую плоть сквозь ткань штанов.

Низкий крик сорвался с губ Жюльена, и он вдруг прижал свой орган к органу Черчилла.

– Пожалуйста, Чарльз... еще.

– Ш-ш, – ответил Черчилл. Слишком рано. Он медленно поднялся, приподнимая Жюльена вместе с собой, потянул его за рубашку, помогая снять ее. Жюльен изо всех сил помогал ему, затем трясущимися руками стал стягивать рубашку с Черчилла через голову, слегка засмеявшись, когда руки Черчилла запутались в ней.

– Извини, – прошептал Жюльен.

– Ничего, Поджигатель. У нас вся ночь впереди. Незачем спешить.

Жюльен усмехнулся дрожащими губами.

– Я вечно спешу.

– А сегодня не будешь, – Черчилл наклонился и поцеловал гладкую, светлую кожу на ключицах Жюльена, затем впадинку под горлом.

– Чарльз, – голос Жюльена упал до хриплого шепота. – Я хочу... ты потрогаешь меня?

У него вырвался подавленный крик, когда рука Черчилла прошлась вдоль его напряженного члена. Застонав, он откинулся на кровать и выпутался из штанов.

Черчилл быстро втянул воздух, увидев вздувшийся орган Жюльена, когда впервые темнота не мешала ему. Боже всемогущий, подумал он, слегка ошеломленный. Может быть, и хрупок на вид был этот паренек, но ничего хрупкого не было в выступающем, твердом пенисе, лежащем вдоль живота Жюльена. Он, конечно, раньше чувствовал его рукой, но он был куда более внушительным, чем представлял Черчилл.

Скользнув вниз, пока не оказался между ногами Жюльена, он прикоснулся губами к головке члена, почувствовал, как тело Жюльена слегка содрогнулось. Он осторожно взял его бедра руками, придерживая их. Потом поцеловал разгоряченную плоть – сначала на одном дрожащем бедре, затем на другом. Медленно, кончиком языка он провел по нижней стороне его органа, с наслаждением слушая слабые вскрики сквозь сжатые губы Жюльена.

Пальцы Жюльена запутались в волосах Черчилла и, принимая это немое руководство, Черчилл повторял свое нежное движение снова и снова, едва ощутимое касание, которое, однако, было способно заставить Жюльена беспокойно двигаться под ним, без слов умоляя его прерывистыми вздохами и низкими стонами.

Черчилл снова скользнул рукой под ягодицы Жюльена, слегка приподнимая его бедра под углом. Ладонями он поддерживал его мошонку, и губы его легли на теплую плоть, окружая чувствительную кожу теплом и влагой.

Теперь крики Жюльена были хриплыми и несдержанными, их можно было расслышать даже сквозь нескончаемые громовые раскаты. Он корчился, позабыв обо всем, под этими неутомимыми ласками, его пальцы беспомощно вцеплялись в покрывало, спина и шея выгнулись в ответ на прикосновения Черчилла.

Черчилл, понимая, что Жюльен приближается к границе самообладания, взял его раздувшийся член в рот, прижав губы к зубам, языком прикасаясь к его твердой поверхности и наслаждаясь его вкусом. Его собственный член был мучительно напряжен, мышцы на бедрах сжимались и болели, но он ждал, находя удовольствие в агонизирующей отсрочке его собственного освобождения.

Жюльен, испустив дикий крик, забился в пароксизме экстаза, неудержимо дергаясь и проливая семя в подставленный рот Черчилла. Он жадно глотал горько-соленую жидкость, слизывая ее без остатка.

Черчилл обнял Жюльена, стремясь ощутить его страсть до конца. Жюльен цеплялся за него, его темные, блестящие волосы мягко спадали на плечо Черчилла. Застенчиво он скользнул рукой вниз, слегка поглаживая орган Черчилла. От этой робкой, стеснительной ласки, такой неожиданной и так не похожей на их поспешную связь на «Баунти», Черчилл чуть не вышел из себя.

– Подожди, – сказал он, почти рыча от муки. – Подожди, когда будешь готов.

В ответ Жюльен отстранился от него, и Черчилл почувствовал укол досады и тревоги; неужели он чем-нибудь оскорбил Жюльена? Но тот перекатился на живот, слегка развел ноги и посмотрел на Черчилла с беспомощной, трогательной мольбой во взгляде.

– Я готов, – прошептал он.

– О господи... – это было все, в чем нуждался Черчилл. Он поднялся с кровати, стягивая смешные штаны. Ему хотелось наброситься на Жюльена, сейчас же, но, сдерживая себя в томительном промедлении, он смочил палец слюной и пробрался им между его ягодиц. Жюльен охнул и невольно сжался, его глаза изумленно расширились.

– Ничего не бойся, Жюльен, – я тебя не обижу.

Черчилл убрал палец и снова опустился на колени между ногами Жюльена. Он мягко приподнял его бедра с кровати.

– Колени подогни, – тихо посоветовал он.

Жюльен послушался, сейчас ощутимо дрожа – и от только что пережитого оргазма, и от этого нового, пугающего опыта.

Черчилл привлек его к кровати.

– Положи голову на руки – вот так. Теперь тихо, – он погладил Жюльена по волосам и по спине, стараясь снять его напряжение. – Господи боже, Поджигатель... ты прекрасен. Прекрасен, – глухой, прерывистый вздох был ему ответом, и он снова стал ласкать Жюльена, наклонившись вперед и целуя особенно привлекательное скопление веснушек у него на правом плече. – Как же давно мне этого хотелось, – послышался приглушенный смешок, и Черчилл, воодушевленный, проследовал губами вдоль его спины, то останавливаясь языком на родинке, то задерживаясь, чтобы ощутить гладкость сливочно-белой кожи.

Он остановился прямо перед впадиной красиво округленного зада, прижав к ней губы. Бережно, со старательной медлительностью, чтобы не встревожить Жюльена, он развел его ягодицы и продолжал целовать, остановившись на туго сомкнутом кольце мышц. Он осторожно прикоснулся к нему языком.

Жюльен замер, вскрикнув от потрясения.

– Что ты...

– Ш-ш-ш... тихо, Жюльен. Тихо.

Он развел его ноги чуть пошире и кончиком языка снова проник в отверстие. Чувствуя, как оно сжимается еще сильнее, он терпеливо пробирался туда языком, обводя им разгоряченную плоть несколько долгих минут, пока она постепенно не стала расслабляться, открываясь его прикосновениям.

Жюльен снова начал издавать звуки, тихие, умоляющие всхлипы, которые чуть не вырвали Черчилла из-под его контроля.

– Чарльз... ох, Чарльз... – он подался навстречу языку Черчилла. – Скорее... пожалуйста...

Черчилл, дрожа от желания, снова смочил палец и скользнул им внутрь тела Жюльена. Теперь тот с готовностью помогал ему, выпрямившись и положив руку на собственный орган. Черчилл убрал палец и плюнул на руку, затем втолкнул внутрь два пальца, вращая ими, подготавливая Жюльена к тому, чтобы завладеть им.

Терпение Черчилла было на последней грани, он взглянул вниз и увидел, как на его члене показалась перламутровая жидкость. Черчилл растер ее по своему органу, пока он весь не заблестел, и, едва удерживаясь от того, чтобы рывком погрузиться в тело Жюльена, забыв обо всем, он прислонил головку члена к его отверстию и понемногу втолкнул его, охнув, когда почувствовал, как плотно смыкается вокруг него тело Жюльена.

Жюльен застонал. Одной рукой вцепившись в покрывало, когда Черчилл начал длительные, ритмичные движения, другой он еще крепче сжал свой орган, отвечая на плавные толчки Черчилла в его теле. Его дыхание участилось, когда они начали становиться глубже, крепче, настойчивее.

Черчилл сжал руками бедра Жюльена, двигаясь сильнее, погружаясь в жидкий огонь его тела, со стоном поддаваясь буре, несущейся сквозь его вены, и ощущению плоти, сжимающейся на разгоряченной плоти. Он слышал беспомощные крики, которые срывались с губ Жюльена, и наваливался на него сильнее, он несся со свистом через темный туннель эйфории, зажатый в жарких тисках его тугого, пульсирующего тела. Он громко закричал, когда освобождение сотрясло его с ног до головы, и почувствовал, как Жюльен содрогается под ним, крича в собственном упоении.

Они упали на кровать, дрожа, обвивая друг друга голыми руками и ногами, цепляясь друг за друга, удовлетворенные, и пот высыхал на их телах.

Черчилл, опустошенный, но не в силах оторвать взгляд от Жюльена, наклонил голову и заглянул ему в глаза.

– Поджигатель, – прошептал он.

Глаза Жюльена были расширены и сверкали живым голубым оттенком в приглушенном сумраке свеч. Он обнял Черчилла и опустил голову на изгиб его шеи. Губы его с робкой нежностью прижались к пульсирующей жилке.

Черчилл прикоснулся губами к взъерошенным волосам Жюльена и закрыл глаза.

Так они и уснули, обнявшись, а гром отзывался через весь Кингсхаус, падал с неба серебристый дождь, и ветер завывал среди деревьев всю ночь напролет.

[i] Ватто, Жан Антуан (1684-1721) – французский живописец, сюжетами картин его зрелого периода были театральные сцены и «галантные празднества» светского общества. Фрагонар, Жан Оноре (1732-1806) – французский живописец и график, прославился картинами, полными чувственной неги и полнокровного наслаждения жизнью.