Сбывались худшие опасения. Бог, воплощенный в человека, умирал. Он умирал тихо, достойно, без шума, без суеты, просто угасал. И в царском дворце, и вокруг него стояла оглушающая тишина, словно все хотели услышать приближение смерти, чтобы попытаться отпугнуть ее и в этот раз. Вавилон ждал. Толпы людей, одетых по разным обычаям, воины, ремесленники, щитоносцы, женщины напряженно всматривались в черноту проема входных дверей. Они ждали глашатая. Он должен выйти к ним и сказать, что Александру стало лучше. Они знали, так было всегда. Смерть приближалась к нему столько раз, но после уходила пристыженная. «Так будет и в этот раз», – думали они и продолжали ждать. Они знали, что царь, их царь, смеялся над смертью, глядя ей в глаза, и она не выдерживала этого взгляда. О, они знали этот взгляд, и полный любви, и горящий негодованием. Особый огонь горел в них перед каждым боем. Человек, который может смотреть так, не может проиграть сражения. И он не проиграл ни одного. Так неужели сейчас, в минуты своей высочайшей славы, он позволит смерти приблизиться и продиктовать свои условия?
Утром глашатай объявил, что приступ ночной лихорадки прошел, жар немного спал, и Александр спит. Они не шелохнутся сейчас, потому что его сон священен. Они не могут беспокоить его, он должен набраться сил. И они будут ждать, ждать столько, сколько понадобится.
Стоя так и надеясь, они еще не знают, что сердце Александра с трудом отсчитывает последние удары.
Десять... Девять...
Он еще здесь. Мир еще принадлежит ему. Этот мир может сопротивляться или преклоняться перед ним, но он им сломлен и завоеван. «Тиран», – скажут одни. «Созидатель», – не согласятся другие. Бог или человек? Воин или убийца? Ответа нет. Мир не пережил его жизнь, а переживет ли смерть? Это будет позже, а пока он еще жив, он еще здесь.
Восемь... Семь...
Тихое ровное дыхание. Оно едва ощутимо. Лихорадочный румянец на впалых щеках бледнеет. Сухие губы изборождены запекшимися трещинами. Они неподвижно сомкнуты. Каждый из стоящих вокруг его ложа помнит их в минуты радости и в минуты гнева. Глаза закрыты. Они всегда смотрели на мир с жаждой, жаждой знаний, жаждой открытий, жаждой боев и побед. Мир раскалывался в них на осколки.
Он еще жив, он еще здесь, между востоком и западом, между жизнью и смертью, между прошлым и будущим.
«Александр, кто будет править твоей огромной империей?.. Кому ты оставишь ее?»
Шесть... Пять...
Тишина. Какая оглушающая тишина. Судьба мира сосредоточена в этих бледных неподвижных губах.
«Александр...» – как странно звучит его имя. Оно уже вне его, вне пространства, вне времени.
«...достойнейшему...»
Богочеловек сделал выбор, предоставляя смертным сделать теперь свой. Они стоят вокруг его ложа, не в силах воспользоваться своим правом. Мужчины с суровыми лицами и тяжелым взглядом. Тысячи убитых сделали эти взгляды такими. Сопротивляясь, эти люди оставили шрамы на их загорелых телах. Они видели столько смертей, но оказались не готовы увидеть еще одну. Эту. Достойнейший... Из них каждый – достойнейший. Империя принадлежит Александру, но нужно быть Александром, чтобы быть в состоянии управлять ею. Александр один такой, и цена власти непомерно велика.
Четыре... Три...
Брови так знакомо сходятся у переносицы. Видимо, мысль приносит страдания. Или он видит будущее? Или кто-то невидимый шепчет ему на ухо? Кто? Гефестион... Филипп... Амон... Кто? Или смерть зачитывает приговор?
Два...
Он еще здесь... еще жив...
Один...
Веки едва заметно дрогнули, складка между бровями разгладилась. Сердце Александра остановилось. Оно не взорвалось, не разлетелось мириадами осколков, оно просто остановилось. Тихо, словно побоялось побеспокоить, словно испугалось прервать его мысль, словно... Никто не заметил его последнего толчка, слабого, нерешительного. Еще нет понимания, мир – есть, но Александра нет. Жизнь – стрела, выпущенная упругой тетивой. Вылетела со свистом, и никто не нашел, где она упала. А упала ли?
Александр... Просто слово и ноющая бесконечность...
Александр... Просто слово и целая жизнь... Словно заевшая на часах стрелка. Колеблется, не в силах покинуть прошлое, чтобы шагнуть в будущее. Так и мается, дрожит, застряв во времени.
Александр... Дарий вновь поворачивает колесницу, чтобы не видеть его, чтобы бежать. Но разве сможет?
Александр... Два белоснежных пера на сверкающем шлеме, и Вавилон на коленях.
Александр... Пенящаяся кровь и хрипы в груди. Древко стрелы и опять эта алая пенящаяся кровь.
Александр... Переживший смерть или проживший бессмертие? Бессмертие... Его нельзя найти, нельзя украсть, нельзя получить в наследство. Его можно только прожить.
Бессмертный смертный. Заевшая стрелка на часах. Дернулась еще раз, и вновь Дарий поворачивает колесницу, и вновь Вавилон... О, эта пенящаяся кровь...
Зависть богов. Им бессмертие дано по определению, но Александр... Бессмертие, которое даже они не смогут отнять. И поэтому Дарий будет вновь и вновь поворачивать колесницу.
Солнечный луч гладит золотые волосы. Играет, прячась в прядях. Александр не может не быть живым. Вот сейчас откроет глаза, и черные кружочки сузятся от света. Посмотрит глаза в глаза, и все снова станет возможным.
Прошли тысячелетия. Но опять Дарий... Вавилон... эта горячая алая кровь.
