– За что тебя так?

– Я сломал кайф императору.

Уолт Дисней «Император-лама»

Однажды калифу Заалю-аль-Фаризу-ибн-Фейсалу-ибн-Сатибурзану-мелику-Аль-Мамляка-Бхарат сломали кайф. Тогда визирь Джетта созвал лучших сказочников страны, но не было среди них того, кто утешил бы калифа в его горе. Ему не нравилось слушать их сказки, и он приказал казнить всех сказочников Бхарата. А те, кого казнить не успели, скрылись в Великой пустыне. Стало калифу еще грустнее. Тогда пришел визирь Джетта к нему, упал на колени и сказал: «О Повелитель мира, Щит Добродетелей и Меч Бога Эля, мой раб слышал, что есть на рынке девушка по имени Шахеризада, ее сказки чудеснее садов Розового Дворца, а слова ветвистее, чем деревья в садах...» «Так приведи ее ко мне, – велел калиф. – Но если мне не понравятся ее сказки, наутро она лишится головы». На следующий день во дворец прибыла Шахеризада – прекрасная девушка с глазами дикой лани. Она начала рассказывать сказку, пока калиф вкушал вечерние яства, и рассказывала до утра, а когда взошло солнце, предложила рассказать концовку уже ночью. Калиф согласился, потому что очень хотел спать (и было с кем), а на следующую ночь Шахеризада закончила эту сказку и начала другую, но и ее пришлось перенести на ночь вперед. Так хитрая Шахеризада избежала казни и рассказывала калифу сказки в течение тысячи и одной ночи. А потом калиф приказал отрубить ей голову. Когда визирь Джетта узнал об этой новости, он предстал перед очами калифа и осмелился спросить: «О, величайший Столп Мудрости и Светоч Знаний, не поведаете ли своему ничтожному слуге, почему вы казнили эту замечательную девушку? Ее слова были причудливее пения утренних птиц, а красота подобна россыпи камней в сокровищнице мелика...» На что калиф мудро ответил: «Да фиг с ней, с красотой, видали и красивее. А что касаемо сказок – все они одинаковы: начинаются плохо, а заканчиваются хорошо. Я и сам так умею!» Так сказал калиф, весело рассмеялся и отправился по направлению к Спальням.

Сказка первая
о том, почему никогда не стоит верить демонам

Хочется выпить стаканчик добрый кашаса,

Вкусную взять сигару «Альма-Наварра»,

Сорок в тени – мы не знали такого кошмара,

Лето диктует правила «kvasa-kvasa»...

Твои цвета не напрягают глаза,

Твое лицо не видел я ни разу,

Ты думала, я умер – я летаю,

Мне трудно – я совсем тебя не знаю...

Маркшейдер Кунст «Kvasa-kvasa»

Полетта Кашлен, коренная жительница Лиона и весьма славное создание пятнадцати лет от роду, едва сдерживала зевоту. Она уже было вышла закрывать аптекарскую лавку, как приказал ей изрядно уставший за день от чужой хвори месье Мартине, но все никак не могла дождаться, пока уйдет последний покупатель. Высокий, слишком тощенький на вкус Полетты молодой парень, склонив голову над прилавком, сосредоточенно что-то там рассматривал. Полетта выразительно смотрела на спину покупателя, потом не выдержала:

– Молодой человек, вы меня, конечно, извините, но мы закрыва... а-а-а-а!!!! Что это с вами такое? – Полетта отступила назад, совершенно забыв про прилавок и пребольно стукнувшись головой об огромные аптекарские весы.

– А что это со мной такое? – в свою очередь испугался парень, тоже сделал шаг назад и уронил на пол склянку с ценным лекарством от легочной пневмонии. Которая, вопреки замыслу природы, почему-то не разбилась, а покатилась по дощатому полу лавки с дребезжащим звоном.

Парень обернулся посмотреть, что он натворил, и взору Полетты предстал длиннющий смолисто-черный и явно ухоженный кошачий хвост.

Это уже было слишком. Сперва эти черные кошачьи уши, а теперь еще и хвост. Может быть, кто из подружек и испугался бы, но только не Полетта Кашлен. Она просто разозлилась – а уж злиться это милое создание умело качественно и со вкусом.

– С животными в лавку запрещено! – рявкнула девушка из всех сил. Голос предательски дрогнул на последнем слове, но это не помешало ей упереть руки в бока и встать в позу «Где моя любимая сковородка?».

– А у меня нет животных... – растерянно моргнул парень. Большими и неестественно зелеными глазами. Разумеется, с кошачьим зрачком. – Я у вас что-то уронил, извините, сейчас все подниму...

Злость Полетты поутихла. Чудовище нападать не собиралось, а наоборот, вело себя тихо, мило и интеллигентно. А Лион – на то он и Лион, «Столица мира» и «Пуп земли», чтобы дружелюбно относиться к иноземцам, даже таким, мягко говоря, необычным, – если они, конечно ведут себя по-людски и не гадят на улицах. Будет что завтра подружкам рассказать...

– ...Представляете, – доверительно сообщила она на следующее утро Розе Журден, дочке толстого Журдена из скобяной лавки. – Мало того, что он все поставил на место, так еще и заплатил нашу дневную выручку. Совсем деньгам счета не знает.

– Да ты что! – охнула Роза, а Семильянта Перпиньян, дочь менялы и сестра двух здоровых верзил под два метра ростом, почему-то залилась краской. Она всегда вспыхивала, когда в ее присутствии говорили о молодых парнях. Должно быть, это было как-то связано с наличием братьев.

– Да, и заказал... угадайте, что? – развеселилась Полетта, довольная эффектом и пристальным вниманием, оказанным ей подружками – конкурентками в общегородском конкурсе «Самые славные девчушки в Лионе».

– Мятные леденцы? – предположила Шарлота Прюдом и засунула в рот очередную конфетку-бонбон.

– Зубной порошок? – осведомилась практичная Роза Журден.

– Блеск для глаз? – не нашла ничего умнее сказать Семильянта, а грубоватая Бланшотта Матье хмыкнула:

– Лекарство от запора?

– Нет и еще раз нет! – глаза Полетты сверкнули заслуженным торжеством. Этим утром она познала вкус славы и поняла, что ей это нравится. Подруги не сводили с нее таких же горящих глаз, Шарлота даже забыла про свои бесконечные леденцы. Обведя их томным взглядом готовой вот-вот оформиться красавицы-сердцеедки, Полетта приняла самый таинственный вид.

– А вот и не угадаете... – загадочным шепотом возвестила она...

– ...Дайте, пожалуйста, десять презервативов с банановым вкусом, – попросил паренек с кошачьими ушами, протягивая девушке деньги. Глаза Полетты, ученицы лекаря, а посему весьма осведомленной в таких делах особы, изумленно округлились:

– Зачем вам столько? – вырвалось у нее, хотя месье Мартине не раз предупреждал, что главное в их профессии – держать язык за зубами и не травмировать лишний раз психику пациентов. В конце концов, геморрой или нежелательная беременность – сугубо личные проблемы каждого, назидательным тоном говорил он.

Но сейчас Полетте было не до мудрых советов опытного в лекарских делах месье Мартине. Она первый раз видела человеко-кошку, и любопытство придавало ей решимости временно забыть обо всем.

– Хозяин приказал, – просто ответил паренек. Так, будто не видел в этом ничего особенного. Полетта понимающе фыркнула:

– Хозяин? И много вас там еще таких?

– Там? – паренек задумался и вдруг, будто сообразив, облегченно улыбнулся: – Двое. Я и Хозяин.

– Ага... – Полетта ехидно прищурилась. Так-так-так, значит, вот оно что... Посмотрим... Ушки ему, пожалуй, идут. Волосы мягкие, темные, недлинные – чуть выше плеч, и сами собой славно завиваются на концах. А эти чувственные губки... нежный румянец на скулах... что-то такое умильное в неуверенных движениях, будто он боится наступить на собственный хвост. И то правда, хвост у него – просто неприлично длинный, однако, надо признать, и это его тоже не портит.

Все предельно ясно. Полетта достала ворох презервативов (десять? Двенадцать? А, ладно, за счет заведения) и принялась перевязывать пакет яркой ленточкой.

– И что вы будете с ними делать? – спросила она ничего не выражающим тоном. Так она обычно спрашивала у матери, можно ли ей пойти на девичник у Шарлоты, точно зная, что в итоге они окажутся с Жаном где-нибудь на берегу Луары. Однако парень только пожал плечами и честно ответил:

– Не знаю.

– Не знаешь?! – Полетта выпрямилась и снова взглянула в поражающие наивностью зеленые глаза. – Такой красавчик, как ты, и твой хозяин, наедине с десятком презервативов – и ты не знаешь, что вы будете делать?

Парень почесал за кошачьим ухом. Вот так вот взял и просто почесал – нормальной, человеческой рукой. Снова пожал плечами:

– Нет, не знаю. Объяснишь?..

Полетта объяснила. И в течение пары минут наблюдала за волной ярко-алого цвета, пробегавшей по лицу парня снизу вверх и обратно.

Такого удовольствия от работы она не получала, пожалуй, еще никогда.

– Но, калиф, разве это делается так? – нерешительно спросил демон, когда я потянулся, чтобы приласкать эти славные, так и напрашивающиеся на поцелуй полные губки. Я положил ему ладонь на затылок, между недоуменно торчащими кошачьими ушками, вплелся пальцами в темные вьющиеся пряди и притянул к себе.

– Ты отлично справился с заданием. Теперь закрой глаза и сосредоточься, я тебя покормлю...

Да, я – калиф Бхарата.

Так уж получилось. Никто, собственно, не виноват.

И по совместительству – верховный жрец Бога-покровителя нашего славного Бхарата, Великого Эля. У нас тут, знаете ли, самая настоящая деспотия. Даже мои старшие жены – феи Бога Эля и родные сестры моей матери. Слава Элю, это не сказывается на их возрасте. Если бы не пристрастие к вечерним чаепитиям, то их вполне можно было бы терпеть – вместе с моей любимой мамочкой.

Я о такой Судьбе никого не просил, заранее не заказывал и был немало удивлен, появившись на свет в одной из спален отцовского гарема, под присмотром десятка лучших бхаратских лекарей, уже вполне готовым наследником. Меня окунули во что-то прохладное и благоуханное, вытерли тонким красным шелком, вознесли хвалу Великому Элю, а потом положили на бархатные подушки. Это позволило мне несколько смириться со своей участью и только давать о себе знать громкими воплями. Оставшееся до моего вступления на престол время меня учили всему необходимому для калифа: чтить заповеди Бар-Кохбы, фехтовать серебряным ятаганом, осваивать искусство джигитовки на лучших бхаратских скакунах, разбираться в благородных яствах и благовониях, читать Хафиза наизусть, расшифровывать древние сутры, достигать просветления при молитве, принимать почетных гостей и многому-многому другому.

В том числе мне быстро, на практике разъяснили разницу между полами. Правда, я не уверен, что правильно понял.

Уже не помню, кто первым оказался у меня в постели – была ли это прекрасная девушка из маминой орды нянек-рабынь, на коленях которых я привык сидеть с младенчества, а может, и красивый мальчик из папиного сонма наложников? Потом их было много – некоторых под меня подкладывали родители, родственники, даже враги, некоторых я выбирал себе сам, кое-кто приходил добровольно в надежде выгадать для себя кусочек пожирнее. Ибо государство наше – богатое и могучее, а я здесь – единственный Наместник Божий, Повелитель Правоверных, и рука моя властна на многое в нашей закрытой от грязных взоров иноземцев стране.

Словом, я – потомственный теократ. И пока что не жалуюсь. Я вообще – довольно скромный парень. Вот и Джетта вам подтвердит, этот спокойный, как дрессированный слон, тип – мой Главный визирь. Ну там иногда голову кому-нибудь отрублю или эмира какого земель лишу – что ж, бывает. Работа тяжелая, нервная – и отдыхать хочется качественно. Для этого мне, собственно, и нужны Спальни. Здесь меня не любят, часто не хотят видеть, но, по крайней мере, я могу не рассчитывать на явные прогибы – людей в мужской гарем я подбираю сам. И будьте уверены, евнухи тщательно следят за отсутствием в их мирке острых колющих и режущих предметов. Мало ли у кого поднимется рука на Повелителя мира, Щит Добродетелей и Меч Бога Эля...

Я люблю свой гарем. А он – он наблюдает за мной с настороженной неприязнью. И поэтому на всякий случай (родственники, неблагодарные подданные, иноземные шпионы, да мало ли что может случиться) со мной всегда мои верные демоны. Пока я кормлю их божественной силой, они готовы выполнить любое мое приказание...

Ну, почти любое.

Мальчишка вывернулся прямо у меня из-под руки. Потеряв такие сладкие губы, я едва не застонал от досады. Сразу захотелось еще раз прижаться к свежему юному телу, почти раздавить его в стальных объятиях, а потом повалить прямо на подушки и долго-долго заставлять стонать и извиваться под моими ласками...

– Я думал, кормят по-другому... – в зеленых глазах юноши читалось явное непонимание – пополам с полученным от еды удовольствием. Он не стал отбегать далеко, прекрасно осознавая, что хозяин здесь все-таки я. В этой просторной, залитой светом комнате, полной бархатных подушек, парчовых расшитых золотом занавесок, мягких кресел, обтянутых шелком, и звериных шкур. Просто – неуверенно встал рядом, не зная, куда в таких ситуациях полагается девать руки и хвост. Я взъерошил и без того растрепанную шевелюру. Стягивающая мои волосы золотая лента осталась валяться где-то на полу, прямые, блестящие черным пряди рассыпались по спине давящей тяжестью. Глаза слепило от желания. Но я готов был подождать.

Уломать.

Уговорить.

Постараться сделать так, чтобы он сам захотел оказаться со мной в одной постели – или был вынужден там оказаться. В конце концов, таковы правила – и раз я сам их придумал, не мне и нарушать.

Стоящий передо мной юноша, почти совсем ребенок, с наводящим на похотливые мысли телом и детской наивностью в глазах, уже начал меня развлекать, хотя еще об этом не подозревал. Когда я с шумом вдохнул в себя насыщенный благовониями воздух, он насторожился. Да что там, он был готов в любой момент отпрыгнуть. И смотрелся он при этом весьма и весьма эротично... Я уже был готов упасть на колени, умоляя позволить хотя бы дотронуться – но для этого этапа было еще слишком рано...

– А так тебе не нравится?

– Вы не поймете, вы не демон... – произнес Цини. Красивое имя. Похоже на перезвон колокольчиков в базарной лавке. – Мы не... ну... мы не спим с людьми...

– А друг с другом? – поинтересовался я, осторожно подбираясь ближе. Откуда он вообще узнал-то? Неужели от Тануки? Вот уж от этого демона можно ожидать чего угодно, он мой старый «друг»...

– Тоже нет... – Цини закусил нижнюю губку, когда я притронулся к его подбородку. В его глазах странной смесью читалось любопытство, нерешительность и безграничное доверие.

– Хозяин... – добавил Цини, преданно смотря мне в глаза, и меня неожиданно затрясло. Пришлось отпустить и отойти на пару шагов в сторону, чтобы успокоится. Пах, охваченный пламенем, требовал немедленных действий. Мозг предвкушал долгую интеллектуальную забаву. Все – как всегда...

– Сядь, – приказал я, и Цини послушно, прямо с места, опустился на подушки. Спину он держал неестественно прямо, руки, подумав, спрятал за отворотами черной меховой жилетки. Глаза косились то в одну, то в другую сторону, будто он изо всех сил сдерживал желание принюхаться.

Я немного походил по комнате. И что мне делать дальше? Ясно одно, просто так он отсюда не уйдет. В конце концов, жрец я или не жрец? А если жрец, то любой принадлежащий мне демон должен сразу выполнить мой приказ.... Если только он обговорен в контракте, конечно.

У каждого демона есть контракт. И история еще не знала случая, чтобы какой-то демон не выполнил контракта – в конце концов, от этого зависит то, накормят их или нет, а чувствовать вечный голод... ну не знаю, не пробовал, конечно, но мне кажется, это было бы довольно неприятно...

Ага, вот и решение. Этот ребенок – не Тануки, справиться с ним будет гораздо проще.

– А ну покажи контракт, – Цини послушно вытянул левую ногу и спокойно сидел, пока я не без внутренней дрожи снимал с него шаровары из тонкого шелестящего шелка черного цвета. Мой взгляд невольно упал между тощими мальчишескими бедрами – губы пересохли моментально, в мозгу что-то тоненько запищало, перекрывая доступ разумным мыслям. Смуглая рука невольно легла на белое бедро и принялась двигаться вверх, я упоенно смотрел на Цини, а Цини смотрел на меня – так, как смотрят на любящего хозяина маленькие котята, и мне было даже немного совестно за то, что вот сейчас, вот уже через секунду, я придавлю его к вороху подушек и буду безжалостно насиловать, невзирая на сопротивление. Слишком сильное искушение – демон, да еще молоденький, лет девятнадцать, а то и меньше. И такой доверчивый, инфантильный, невинный, неиспорченный...

И тут я всей ладонью ощутил выжженную иероглифами кожу. «Почему на бедре?» – успел удивиться я прежде, чем вспомнил.

Иногда я бываю слишком рассеян...

Это было много лет назад – может, пять, может, десять, точно не могу вспомнить, но был я тогда еще порядочным балбесом. Проводить сезонную проверку демонического состава мне всегда помогал Киньш, огромный демон-онь, в человеческом обличие больше всего похожий на человеко-тигра. В этом демоне я мог не сомневаться. Будучи боевым, волосатый монстр ради меня (и за крупную порцию божественного кяусара, конечно) мог разорвать на клочки любого врага. А в свободное время сей пропащий педант оказывал мне услуги тем, что проверял работу всех моих демонов и докладывал об их предосудительном поведении.

Итак, я пробыл в Зеркальном Городе довольно долго, но Цини разглядел не сразу. Нет, я был в курсе, что один из моих каджи погиб при выполнении последнего задания (не спорю, отправить его в королевскую сокровищницу драконов Камелота было, пожалуй, слишком жестоко), но меньше всего на свете я бы хотел, чтобы родителем нового демона был Тануки. И еще меньше ожидал увидеть вместо второй наглой рыжей физиономии – еще только-только появившегося на свет и потому по-подростковому нескладного демоненка с черными ушками, кошачьим хвостиком, длинными стройными ляжками и такой аппетитной округлой задницей, что позавидовал бы сам Керим, звезда мужской части моего гарема.

Раньше, чем успел подумать, я протянул руку к парящему в воздухе на какой-то разновидности облака созданию. Ошивающийся поблизости Тануки окинул меня неожиданно ревнивым взглядом и заметил:

– Он еще слишком маленький. Вы его убьете, калиф...

– Для выполнения заданий – да. Но контракт можно заключать уже сейчас, – возразил я автоматически, не обращая внимания на пренебрежительное «калиф» вместо положенной россыпи комплиментов. – Киньш, подготовь бумагу и Огненное перо.

С этими словами я рассеянно почесал малютку за ухом, как обычно чешут маленьких кошечек.

Потянувшись навстречу ласкающей его руке, котенок приоткрыл сонные глаза, как-то очень нежно прильнул к моей ладони, и, увидев два растерянных изумрудных зрачка, я понял, что влюбляюсь. Следовало прекращать этот фарс с «отеческой лаской» и немедленно сваливать – не знаю, упоминал ли я, что не имею привычки спать с детьми. Всегда можно подождать, пока купленный симпатяшка-раб вырастет до нужного возраста. А тем более грех идти против природы, когда имеешь дело с созданиями из Зеркального Города.

Но, несмотря на умные и положительные мысли, несмотря даже на откровенно насмешливо ухмыляющегося рядом Тануки, мне никак не удавалось отвести руку, путешествующую по мягким локонам демоненка. Цини смущенно смотрел на меня и изредка переводил вопросительный взгляд на Тануки. Немного помог Киньш – он появился неожиданно, заслонив от нас и без того неяркое горное солнце, и мне пришлось оставить малыша в покое. Судя по выражению глаз, разом ставших обиженными, тот не очень-то обрадовался такому повороту дела.

Киньш зачитывал условия контракта, а я гипнотизировал маленького демона взглядом. В конце концов малыш уже не знал куда деваться от смущения и, когда я строго спросил его: «Ты на все согласен?», только кивнул:

– На все...

И голос у него был под стать имени – такой же тихий и переливчатый, как звон колокольчиков из берберского золота на воротах Павильона Покоя. Я сам собственными руками приложил горящий огненными буквами контракт к хрупкому мальчишескому бедру... почему к бедру? В тот момент я и сам не мог бы ответить на этот вопрос. Знаю только, что под шароварами из дорогого сорта шелка и парчовым халатом у меня стояло так, что предстоящую ночь гарем должен был запомнить надолго.

В глазах малыша плескалась боль, пока иероглифы огненными язычками буравили кожу, оставляя на ней оттиск контракта. Он смотрел не на меня, а на Тануки, своего «мать-отца», если так можно сказать про существ, размножающихся абсолютно ненормальным способом и в строго определенных количествах. А Тануки, нахмурившись, приложил палец к губам и строго прищурил красные глаза. Тело Цини дрожало в моих руках, я прямо-таки слышал, как под этой начинающей расцветать оболочкой испуганно бьется сердце. Когда контракт был надежно оттиснут на мальчишеском бедре, я еще раз почесал малыша за ухом, быстро поднялся и направился к выходу из лабиринта Зеркального Города.

Мне хотелось утешить испуганного и обиженного болью котенка, но я боялся остаться и сделать что-нибудь такое, о чем бы потом пожалел. Все-таки, что ни говори, а я – обычный хороший парень, которому не повезло родиться калифом.

Впрочем, как уже упоминалось, жаловаться вроде бы не на что.

Вполне взрослый, худощавый и сексапильный Цини сидел прямо передо мной на подушках, а моя рука застыла у него на бедре. Я наклонился ниже, вдыхая неземной, нездешний аромат кожи. Что-то очень пряное и приятное, щекочущее хищно раздувающиеся ноздри. Мне захотелось лизнуть бедро языком, проверить – может быть, и на вкус неплохо, но усилием воли я сдержал этот порыв и сделал вид, что вчитываюсь в иероглифы.

Теперь я знал, что мне делать дальше.

Когда я встал, Цини сжался в напряженный комочек, но, вопреки ожиданиям, не отпрянул. Как бы то ни было, Тануки объяснил ему правила. Это хорошо. Это весомый плюс в мою пользу. Я подвинул к парню серебряное, украшенное бирюзой блюдо со сладостями. Фисташки, миндаль, кишмиш, сладкая пахлава... как раз для такого забавного малыша.

– Угощайся.

Цини с сомнением посмотрел на изысканные сладости.

– Я не хочу.

– А чего же ты хочешь? – полюбопытствовал я, шагая по комнате и ероша ладонью длинные распущенные волосы. Котенок поднял на меня чистый изумруд глаз.

– Еще кяусара... – сказал он и вдруг, смутившись, прикусил нижнюю губу.

Прикусил нижнюю губу.

Впору взвыть.

На мое счастье, в этот момент из дворцовой мечети прозвучал азан к молитве. Стало быть, время работать калифом. И работа, я вам скажу, не из легких – эти бесконечные церемонии, строгая регламентация всего на свете, молитвы по пять раз на дню, а уж сколько просителей рвутся в Диван в дни приема... Впрочем, в моей работе есть множество плюсов. Например, можно иметь собственных демонов. У меня их десять штук, и на каждого – контракт, занимающий определенный участок моей кожи. На мой взгляд, такое количество татуировок смотрится отвратительно, но правила есть правила, к тому же в нашем обществе это считается весьма престижной вещью.

От часового стояния на коленях они понемногу переставали ощущать сами себя. Шайтан побери эти вытканные золотом тяжелые молитвенные коврики. Я послушно перебирал четки и читал порядком приевшиеся сутры, но, боюсь, сегодня Эль был несколько разочарован рассеянностью своего Наместника на земле. Мне никак не удавалось достигнуть просветления, потому что в другом углу моей комнаты, все так же скрестив по-бхаратски ноги, сидел молодой ясноглазый демон и настороженно озирался по сторонам, пытаясь адаптироваться к новой обстановке, совсем как только что впущенная в дом кошечка.

Наконец часовая пытка кончилась наряду с бусинками в моих четках из драгоценных камней (по определенному камню – на каждую молитву). Я поднялся, аккуратно свернул коврик, вздохнул, с наслаждением потянулся и вернулся к ожидающему меня десерту.

Вернее – к послушно ждущему меня в углу Цини.

– Я могу идти? – робко спросил котенок. И вроде бы сам испугался, не сболтнул ли чего лишнего. Забавно... чем дальше, тем больше мне казалось, что своим поведением этот демон выгодно оттеняет привычную болтливость Синтрашши, брюзгливость Киньша, нахальство на грани наглости Тануки, да и другие демоны ничуть не лучше...

Если таковы демоны, чего уж тут говорить о людях. И я вынужден терпеть все это. Нет, все-таки я совершенно зря родился калифом.

– Нет, не можешь, – я опустился рядом с ним и выбрал из разложенных на блюде вкусностей самую сочную грушу. Задумчиво откусил, пожевал, посмотрел на Цини. Котенок непонимающе хлопал ресницами. Я счел нужным объяснить:

– Ты – мой демон. Я тебя нанял, и мы заключили контракт. Ты помнишь?

– Да, – легко согласился Цини и неожиданно поменял позу. Теперь он сидел на коленях, буквально метрах в трех и здорово действовал мне на нервы своей демонической сексапильностью.

– Значит, тебе придется со мной спать, потому что это есть в контракте, – заключил я и засунул в рот черенок, обкусывая цепляющуюся за нее мягкость. Струйки сока текли у меня по подбородку, но я не обращал никакого внимания – что ж, тем слаще будет поцелуй...

Глаза Цини стали еще больше. Вот теперь он, пожалуй, испугался. Радость моя, да за такого, как ты, не жаль всех моих сокровищ...

– Где? – Цини почти вывернул шею, пытаясь взглянуть на собственное бедро. Чтобы поддержать подобную любознательность, я подался вперед и наугад ткнул пальцем в упругую кожу:

– Вот, эта маленькая строчка внизу.

– А-а-а, – огорченно протянул Цини после третьей попытки окончательно сломать себе шею или, на худой конец, вывернуть ногу. – А это обязательно?

– Но в контракте записано, что так должно быть, – с этими словами я все-таки прикоснулся вымазанными соком губами к нежному рту этого маленького чудовища. Конечно, Цини – не боевой демон, он – каджи, то есть помощник, и надо бы, кстати, узнать, что он умеет... но не сейчас... после того, как я смогу вдосталь насладиться этой первобытной и, пожалуй, опасной свежестью – демоны были в этом мире всегда, возможно, они появились раньше Богов, которых мы знаем. И уж точно раньше людей. Даже сам их метод размножения заставляет задуматься о многом...

И все-таки, как это восхитительно – целовать Цини вот так, без явного сопротивления, чувствовать, как легко скользит твой язык внутрь чужих губ, как податливо они раскрываются под напором, как дрожат от напряжения ресницы и толчками струится по венам голубая демоническая кровь. Изумленный и порядком напуганный взгляд, в котором страх постепенно уходит, оставляя место только удивлению.

Тануки не раз говорил мне, что демоны асексуальны. Но, глядя на самого Тануки и вновь обнаруживая среди своих детей приблуженных им в МОЕМ гареме лис, я не мог поверить в эти глупые россказни. Однако теперь начинал верить – потому что Цини сидел абсолютно спокойно и, когда я наконец заставил себя оторваться от запретного доселе удовольствия, демон только облизнулся.

– Сладко, – сказал он, а я кивнул:

– Давай по справедливости. Ты можешь делать все, что делаю я, договорились? Поцелуешь?..

Мысль метнулась из одного края изумрудных зрачков в другой, сверкнула переливами граней и растворилась за обычной нерешительностью. Подумав, Цини сделал движение ушками:

– Да-а...

И поцеловал меня. Сам. Аккуратно просунув острый и быстрый язычок между моих жадно приоткрытых губ. Я замер, не в силах испытывать наслаждение больше, чем это вообще позволено людям. Великий Эль, а целуется он так, будто только что закончил полный курс мальчиков-гейш в одной из многочисленных Цветочных лодок! Я простонал что-то совсем уж неадекватное, и в этом была моя ошибка – Цини сразу же отстранился, разглядывая меня своими кошачьими глазищами.

– Я все сделал правильно? – озаботился котенок, пару раз взмахнув длинным хвостом и сбив с низкого столика золотой светильник.

– Угу... Ну что, пойдем дальше? – я не сразу узнал свой голос. Осторожно, все еще боясь спугнуть, я встал сам и играючи поднял под мышки длинное и тощее подростковое тело демона. Тело, которое хотелось исследовать со всей возможной сладострастностью – форму, фактуру, вкус, быть то нежным, то грубым, делать все, что взбредет в голову. Мне легко удалось заставить его чуть отклониться назад – чтобы провести ладонью от подбородка до плоского живота. Будто перекатываешь в пальцах согретый солнцем плод персика. Стан – изящный, как веточка оливки. Я осторожно скинул с острых плеч меховую жилетку, развязал ленту, удерживающую шаровары на узких бедрах. Зажмурился в предвкушении. Послушал шелест падающей на пол ткани, набрался смелости и открыл глаза. А потом, уже почти поверив в собственное счастье, обнял неподвижного демона. Кожа спины на ощупь оказалась такой же чувственно-медовой, а ягодицы – удивительно мягкими. Я опустил руку ниже бедер и ощутил под пальцами вьющиеся пушистые волоски.

Котенок позволил мне все, он пожаловался только один раз – когда я слишком сильно сжал кончиками пальцев милый бледно-розовый сосок.

– Я не понимаю... Зачем это?

– Это такое задание, – не думая, соврал я. И даже не покраснел. А вот Цини мигом зарделся – в его глазах зажглась какая-то особая гордость, понятная только демону, который первый раз очутился за пределами Зеркального Города. Которого впервые позвал нанявший его Хозяин, и сразу же предложил выполнить самую настоящую миссию.

– А теперь ты...

Цини кивнул и решительно повторил опыт. Когда прохладный и шершавый язычок коснулся моей груди, я был вынужден искусать губы, чтобы не закричать. Мой проклятый темперамент, взращенный с детства услугами гарема, снова начинал брать верх над требующим забавы мозгом. Поэтому я просто упал на колени перед окончательно растерявшимся демоном и с какой-то ненормальной яростью приник к бедрам. Цини только произнес тихое: «Ой», а потом просто стоял, покорно принимая и не умея ничего дать в ответ. Я осыпал хищными ласками ни в чем не повинный член, и в какой-то момент чудо случилось, а может, сработал профессионализм – я, наконец, ощутил под моими губами нечто гораздо более твердое, чем раньше. Мои виски взмокли от пота. Соленый вкус пота – и чутко вздрагивающий котенок, вцепившийся мне в волосы, кажется, когтями... Что за глупая притча! Кажется, я только что подписал договор со своим разумом о нейтралитете в его войне с безумной похотью. А ведь «путь мудрости – это путь разума и расчетливости», так, кажется, говорил Пророк? И хотелось же ему болтать всякую чушь!..

– Можно я? – вдруг спросил Цини. Не в силах возражать, я откинулся на полусогнутые руки, а демон, встав передо мной на колени, наклонился и быстро лизнул мой без того напряженный до предела член. Так кошка приняла бы предложенное ей лакомство. Невероятное чувство. Будь он чуть более умелым – боюсь, на этом бы все и закончилось... Двигаясь навстречу жадным пухлым губкам, восхищенно рассматривая вздернутые кверху тугие полушария ягодиц, я почти забылся и чуть не пропустил момент, но вовремя отказали руки. Я упал на подушки, притягивая Цини сверху, переворачивая его, придавливая, щекоча соски, лаская распятые бедра, пришпиливая к ковру острым пронзительным взглядом...

Так близко. Эта невинность в глазах. Эти волны тепла. Просто – кинжалом по живому.

Кажется, Керим называл это «временный съезд крыши».

Потом в памяти остался только дикий необузданный восторг, с которым я накинулся на изысканное лакомство с экзотическим именем. Существование, сведенное к безумной схватке. По всей комнате разлился запах пота, смешавшийся с амброй и алоэ, но это завело меня еще больше, я начал двигаться все быстрее, почти не замечая, не собираясь замечать того, как жалобно мяукает корчащийся подо мной демон, как побледнело, заострилось и повзрослело остроскулое личико.

Еще в памяти остался наглый голос, прозвучавший откуда-то со стороны. Голос, который я не хотел бы слышать еще лет сто как минимум:

– Где ваша совесть, калиф?..

– Отъе... просто исчезни, а-ах!.. – у меня перехватило дыхание. В глазах потемнело, на фоне тьмы – вспыхнул ослепительно яркий свет. Котенок выпустил когти и впился в пару подушек, вспоров им внутренности с жестокостью хищника. Страусовые перья разлетелись по ковру, жалобно скрипнул шелк. Голос остался сухо-саркастичен:

– Слушаюсь и повинуюсь...

И действительно исчез. Я мучительно пережил последние отблески сияющего, солнечного оргазма и бессильно рухнул рядом с Цини. С низким стоном облегчения зарылся в подушки. О Великий Эль. Шайтан меня побери. Цини, радость моя, сердце моей души... Надеюсь, я ничего ему не повредил. А впрочем, он же демон, на них быстро все зарастает, даже лекарств не понадобится...

Спустя какое-то время уже остывающее солнце, будто проверяя, коснулось лучами моей обнаженной спины. Я открыл глаза, чтобы посмотреть на котенка. Цини по-прежнему лежал рядом, сжавшись в беззащитный взъерошенный комок, и молча, не отрываясь, глядел на меня обиженными глазами с двумя точками вместо зрачков. Его щеки были влажными, будто по ним совсем недавно размазали свежие слезы. То, что я вдруг почувствовал, наверное, следовало бы назвать происками совести. Но как последний эгоист и, извиняюсь, теократ я только досадливо поморщился: тьфу, шайтан попутал, не сдержался, испортил себе всю забаву и малыша расстроил.

– Цини, я не... В общем, все было хорошо. Ты отлично справился с заданием.

– Да?.. – Цини навострил ушки, бодро приподнялся и спросил с неожиданной надеждой: – А вы меня покормите? Тануки говорил, после каждого задания хозяин должен меня покормить...

Я чуть не рассмеялся, но сдержался, и смех превратился в сдавленное хмыканье. Покормить?.. Это все, что его волнует? Ну да, ведь он же демон, как я мог забыть. И еще – котенок. А значит, нуждается в добрых, хороших руках...

– Ляг, как лежал раньше. Ага, вот так. И ноги разведи... Умница.

– В прошлый раз было по-другому... – вскинулся было Цини, но я успокаивающе погладил его между лопаток:

– Так будет лучше, поверь мне.

Котенок закрыл глаза и, кажется, расслабился. На всякий случай я еще какое-то время делал ему массаж – ну, знаете, из разряда «прикосновений легких, как перо, и возбуждающих, как запах мускуса». Чему только не научишься, будучи наследником калифа. В конце концов котенок перестал урчать и задышал так, как мне того хотелось – шумно, со всхлипами, полностью отдаваясь нарастающему возбуждению. В этот раз я все делал медленно, с чувством, толком и расстановкой, наслаждаясь каждым его и моим движением и периодически посылая через положенную на плечо Цини руку небольшие импульсы кяусара. Котенок вздрагивал, запрокидывал голову и громко мяукал от удовольствия. А когда я вошел в него, вдруг начал вести себя, как истинная кошка – исцарапанные руки и громкие кошачьи крики довели меня до оргазма почти моментально. В этот раз мы кончили вместе – Цини в тот момент, когда я послал ему особенно большой кусок их демонической жратвы, а я – глядя на то, как он почти сложился вдвое, пытаясь не умереть в результате собственной жадности.

Как я уже говорил, демоны – существа асексуальные. Но, боюсь, с их вечным голодом никакому демону не устоять против верховного жреца всея Бхарата! Чего-чего, а божественного кяусара у меня достаточно много, чтобы накормить досыта одного проголодавшегося во время своего заточения в Запретном городе котенка...

Впервые за долгое время я подумал: как же мне все-таки повезло родиться калифом!

Но тут же подумал обратное, когда из самого темного угла появился Тануки. Как всегда – со своим дурацким тощим конским хвостом из морковно-рыжих волос, наглым взглядом красных глаз, длинный, жилистый, своим видом демонстрирующий явное пренебрежение к моему происхождению из династии калифов Бхарата – да и вообще ко всему на свете, кроме собственной персоны.

Где были мои глаза, когда я брал его на работу? Наверное, на заднице какого-нибудь молоденького стражника, не иначе. У меня нет другого объяснения, каким загадочным образом я все-таки умудрился нанять демона, которого я терпеть не могу с детства.

А как бы вы относились к типу, неоднократно пытавшемуся затащить в постель вашу собственную мать? Между прочим, всегда неукоснительно соблюдавшую предписания Черного Столба Бар-Кохбы. К счастью, подушка в маминых руках превращалась в страшное оружие, и Тануки приходилось улепетывать через окно вместе со своим самомнением. А я сидел за низким столиком, разрисованным птицами и зверьми, с очередным томиком Хафиза в руках – и страстно мечтал прикончить зарвавшегося демона своим игрушечным ятаганом.

Собственно, с тех пор так ничего и не изменилось. Разве что теперь я могу приказать Тануки заткнуться – но и тогда он всегда может нахамить мне одним выражением сонных и наглых глаз кровавого оттенка. Иногда, глядя на него, я начинаю думать, что действительно ненавижу демонов.

Тануки вышел из угла. Демонстративно почесал покрытую белым мехом, как воротничком, шею. Кроме шеи мех наблюдался на запястьях и лодыжках – и смотрелось это, на мой взгляд, отталкивающе.

– Вот что, калиф, – сказал он, пренебрегая этикетом. – Ваши «забавы» меня действительно не касаются. Но делиться – надо бы...

От изумления я даже забыл, что все еще лежу на притихшем Цини. Он напомнил мне о своем существовании громким кошачьим урчанием. Я перевел взгляд вниз – надо же, до чего довел парня! Такой сытой и блаженной физиономии я не видел очень давно даже в собственном зеркале.

– Отдыхай, радость, – сказал я кошечке, смахнул с его лба прилипшие темные колечки волос и наконец оставил полураздавленного ребенка в покое. Цини тут же свернулся в комочек, как был – обнаженный и блестящий от пота – и зарылся в бархатные, расшитые золотыми узорами подушки. Из которых снова донеслось довольное урчание.

– Ну так как, калиф? Будем жадничать дальше? Нехорошо... – голос у Тануки был мягким, спокойным и опасным. Медведь – он и в Зеркальном Городе медведь, просто жестокий хищник, даже если уж я-то точно знаю – ни на что умное, кроме пары фокусов, Тануки не способен.

Зато он способен делать моим женщинам детей-лис и перманентно меня бесить. Чем успешно занимался три-четыре раза в неделю, да так, что я подумывал о досрочном пресечении срока контракта.

– Ты о чем? – спросил я, с трудом восстанавливая дыхание и ища глазами шаровары.

Тануки скользнул взглядом по моему тоже далеко не свежему телу. Ядовито улыбнулся:

– Вообще-то я растил мальчика для себя.

– Тебе что, моих жен мало? – не выдержал я. Хотелось последовать примеру мамочки и запустить в нахала подушкой. К сожалению, я знал, что этой твари ничего не повредит.

Тануки тоже это знал.

– Я – в вашем гареме? Чего-то вы гоните, калиф, – для пущей достоверности он невинно похлопал ресницами, ну совсем как Цини, ах да, я же забыл, что когда-то они были одним целым... – Между прочим, мы с вашим отцом всегда ладили...

– Значит, твои манеры с тех пор сильно изменились, – я задумался. Следовало быстро сплавить вредного демона подальше от моей спальни. Не хватало еще, чтобы всякие твари из Зеркального Города мешали вечернему отдыху калифа. Тем более тяжелое бхаратское солнышко, больше всего похожее на медный диск, уже потихоньку сползало за горизонт, отравляя небо гнойно-розоватыми пятнами. Воздух свежел, и я чувствовал себя полным бодрости и решимости не спать еще очень долго.

– Вот что, радость, – сказал я и с удовольствием отметил, как окрысился демон. Уж кто-кто, а Тануки порой поражал меня своей осведомленностью обо всем, включая происходившее по ночам в спальне калифа. И что за привычка всегда шпионить? – А слетай-ка ты... ну... предположим, на Северный полюс...

– Это еще зачем? – заметно занервничал демон. Я накинул халат. С наслаждением подумал о ванной. С сожалением – о том, что придется сделать перерыв. Цини я, кажется, порядком укатал, а мне, как уже упоминалось, хотелось отдохнуть качественно.

– Как зачем? Искать останки экспедиции Седова, естественно. Был такой давеча на западе да вот – пропал. Так что, давай, работай...

– Ничего умнее не придумали? – полюбопытствовал Тануки, не убирая с лица ехидного оскала.

– Марш! – рявкнул я. Ну вот. Довел все-таки, придурок. Что он вообще забыл в Розовом Дворце? Это – мои личные покои, и я не позволю никому вмешиваться...

– Вы пожалеете, калиф, – передо мной вихрем взметнулся рыжий хвостик и на прощание сверкнул оскал – уже не столько ехидный, сколько злой. Нет уж, Цини я тебе не отдам, мстительно подумал я. Не заслужил. И на работу больше не возьму. Надо узнать у Киньша, когда кончается срок контракта.

Тануки попросту выпрыгнул в окно – и гигантским прыжком оказался прямо на стене, отделяющей мои личные апартаменты от других частей Закрытого Дворца.

А я совершил предмолитвенное омовение, разобрался с намазом, безбожно халтуря, и вернулся к Цини. Который открыл мне навстречу изумрудные глаза, приподнялся с подушек, лениво махнул хвостом и застенчиво улыбнулся:

– А вы меня еще покормите?

Великий визирь Джетта устало вздохнул, пошевелил уставшим плечом и вновь замер, почти слившись с узорами на стене и пестревшим геометрическими фигурами берберском ковре. Обвел глазами светлую просторную залу, по старой полководческой привычке фиксируя взгляд на каждом из посетителей Дивана. На знатных эмирах и сейидах, сидящих на пышных коврах, на простолюдинах, стоящих вдоль стен, на тоже уставших от витиеватых словес и торжественных церемоний стражниках. Напоследок Джетта остановил взгляд на калифе – прищурившись, будто боясь обжечься при виде того, кого называли Немеркнущим Солнцем и Владыкой Правоверных.

Сердце визиря испуганно дрогнуло. Глаза калифа были закрыты – длинная тень от черных стрелок ресниц падала на гладкие щеки. Неужели спит? С него станется. Джетта напрягся, но тут калиф вновь открыл глаза – полусонные, с томной кофейной поволокой, но вполне вменяемые. Сосредоточился на просителе, уже полчаса разливающем перед ним море полагающихся комплиментов. Нужно отдать должное, при этом купец умудрился изложить свое дело, что позволило калифу просто устало махнуть рукавом пышного красного халата в сторону казначея.

– Выдать триста динаров благочестивому Арсланбеку ибн-Юсупу на покупку белого камня для мечети. И да будет доволен Эль его начинаниями, – замученным голосом сказал калиф, и Джетта понял, что на сегодня прием пора заканчивать. Остальные подождут – как ждали и до этого, редок тот посетитель, которого примут с первого раза.

Рассыпавшись в благодарностях и скрестив руки на груди в знак почтения к наместнику Бога на земле, купец Арсланбек растворился в толпе. Толпа на мгновение всколыхнулась, словно сразу все рванулись вперед, и выдавила из себя, как сочная мякоть персика – косточку, двух очередных просителей, одетых в полосатые халаты с широкими поясами и большими золотыми бляхами. Которые заученно скрестили руки на груди, сверкая черными блестящими глазами. Разглядев просителей, Джетта почти позволил себе улыбнуться – в зале словно повеяло духом пустынь, принесенным с собой этими двумя людьми – истинными потомками Великого Пророка Бар-Кохбы, больше привычными к джигитовке на горячих скакунах с саблями, чем к высоким сводам дворца. Не только визирь заметил это – помедлив лишь миг, толпа испуганно схлынула по стенам, а многие из стоявших превратились в недовольные жизнью истуканы. Да и было с чего.

Это было так давно, что легенды успели превратиться в сказки. Было время, когда народ Бени-Бар-Кохба, детей Великого Пророка, прошелся по этим благословенным землям огнем и мечом с именем Бога Эля на устах, убивая, насилуя и превращая в пыль, неся с собой семена Истинной Веры и единобожия. И с тех пор часть из них продолжала чтить Эля и Небесное Железо в своих шатрах вдали от призывающей к неге роскоши. А часть – чтила Эля тем, что правила Бхаратом с его благословения и его желанием.

И уж естественно, сказки сказками, а местные арии до сих пор каменели при виде диких шальных глаз подданных Небесного Железа, в которых черным гематитовым блеском сверкал опасный внутренний огонь, пожиравший их изнутри и умертвлявший душу раньше плоти. Жадный, неутолимый огонь, погасить который невозможно, но можно притушить видом пролившейся крови тех, кто не чтит Заповедей Черного Столба Бар-Кохбы и не считает Бога Эля – величайшим из всех Богов.

Ноздри Главного визиря, тоже потомка Великого Пророка, затрепетали, словно уловив рев боевых слонов и пение обнаженного оружия. Ожил и калиф – он хищно сузил глаза и уже намного бодрее, чем раньше, поинтересовался именами и целью визита гостей.

– Катран-аль-Ахаз-ибн-Сина, эмир Эль-Минья, просит принять его в Синем Дворце, – сообщил один из Бени-Бар-Кохба. И они снова застыли – посреди молчания, окружившего их плотной стеной.

– Я приму его... в Зале Садов, – поколебавшись, бросил калиф. И повернул к Джетте холеное и красивое, словно нарисованное искусным живописцем лицо. Взгляд кофейных глаз был почти умоляющим – и Великий Визирь неторопливо поднялся с подушек, чтобы, согласно обычаю, закончить прием посетителей Дивана торжественным падением ниц.

Едва дождавшись конца церемонии, калиф быстро поднялся и вышел в соединяющую залы галерею, шурша по мраморному полу полами красного одеяния Верховного Жреца. За ним последовали телохранители и невольники с опахалами, а также допущенные эмиры. Джетта задержался – посмотреть на начавшуюся сразу же после ухода калифа давку. Люди мяли друг друга с остервенением, словно выплескивая таким образом свою неудачу – многим придется торчать здесь еще не один день, пока они дождутся своего часа. Кто-то из женщин тонко вскрикнул, но поднявшийся гул из сотни голосов тут же погасил этот звук, как яростный порыв ветра – огонек маленькой, неверной свечи.

И это зрелище, как всегда, показалось Джетте самым отвратительным из всего, что он когда-либо видел. Люди не переставали удивлять его – на празднике Жизни они вели себя так, будто находились на городском базаре в час открытия. Не лучше верблюдов в тесном стойле караван-сарая. Именно поэтому Джетта всегда предпочитал находиться среди воинов – в строгой дисциплине и всеобщей подчиненности порядку он искал гармонию и отдохновение от всеобщей суетливости жизни за стенами Запретного Дворца.

Пройдя сквозь залитые солнцем галереи и появившись в Зале Садов, Джетта уже в который раз невольно залюбовался росписью стен – раб-живописец, бербер по происхождению, пользовался светлыми и легкими красками, в результате стены по красоте не уступали самим калифским садам. На них, между зарослей персиковых деревьев, прятались газели и барсы, птицы разевали красные и желтые клювы, будто готовясь запеть. Бродили красавицы, и дервиши показывали свои фокусы. А на потолке, словно готовясь к долгим любовным играм, застыли в переплетении хоботов два слона.

Калиф сидел на шелковых узорных подушках и, опустив глаза, жадно пил мятный чай из хранящего прохладу глиняного кувшина. Оторвавшись от своего занятия, он мельком глянул на Джетту и улыбнулся – славно, широко и дружелюбно, совсем не так, как улыбался в Диване достойным калифской улыбки посетителям.

– Присядь, Джетта, – сказал калиф. – Катран сейчас подойдет, он задержался проследить за тем, чтобы доставили подарки. Интересно, что это будет теперь?

Джетта усмехнулся себе под нос. Взволнованный и возбужденный, калиф выглядел дорвавшимся до игрушек ребенком. На медном лбу под прилипшими от пота черными прядями ярким пятном выделялось священное око жреца – нарисованная сурьмой растянутая точка, больше всего напоминающая каплю. Почему-то при взгляде на нее Джетте становилось ясно, что все не так-то просто, что сегодня калиф устал больше обычного, а если вспомнить, то таким же вымотанным он был и вчера, и позавчера, и неделю назад – а значит, пришло время устроить развлекательную прогулку или другое увеселение, чтобы Повелитель Мира не занемог от непосильных государственных дел. Вот еще проблемы, их никогда не бывает мало... Джетта снова усмехнулся:

– Берберия славится коврами, мой повелитель.

– Ковры он привозил мне год назад, – отмахнулся калиф. – И венец из драгоценных камней.... Один из них был большим и ярким, как полуденное солнце. Я велел освободить раба, который добыл такое диковинное чудо... Кстати, Джетта. Не сократить ли нам время приема посетителей дивана? Ноги, знаешь ли, отнимаются...

– Бхарат обширен, и трудно справиться с делами, не выслушав всех желающих спросить совета Властителя Земель от Востока до Запада, – мягко и осторожно проговорил Джетта, опускаясь на подушки. – Такова традиция, повелитель...

На этот раз поглядевшие на него кофейные глаза были почти что обиженными.

– Я так и знал, ничего умного ты не скажешь... – мрачно заявил калиф и радостно вскинулся навстречу появившейся из галереи процессии. – Катран! Ты почти вовремя. Не прошло и получаса...

– Я рад приветствовать того, кто высок родом и душой, да будет моя жизнь жертвой правителю, и прошу извинить меня за промедление, – серьезно ответил эмир Эль-Минья, скрестив на груди руки и не нарушив ни единым словом этикета. Затем он сделал движение, чтобы упасть ниц, но не успел – калиф вскочил и радостно схватил его за отвороты халата.

– Ты привез мне что-нибудь интересное? – жадно спросил он, заглядывая Катрану в лицо. Казалось, эмир удержался от улыбки только грандиозным усилием воли. А Джетта задумчиво положил себе в рот пряную веточку кишмиша.

Однозначно, развлекательная прогулка. Или, быть может, праздник с турниром лучших воинов и полыхающими во всю ширину неба волшебными огнями дервишей.

Внесли подарки. Едва бросив взгляд на открытые сундуки, полные чего-то сверкающего и искрящегося (в конце концов, Эль-Минья славилась не только берберскими коврами, но и рудниками), калиф повернулся к стражам-невольникам. Которые поддерживали больше всего похожий на свернутый ковер мешок, изредка шевелящийся и явно пытающийся показаться живым.

– Рабыня? – спросил калиф, разглядывая ковер чуть ли не с подозрением. – Как обычно – ясноликая, черноокая, с изящным станом и божественной красотой?

– Не совсем, мой повелитель, – загадочно ответил Катран. Он еще немного помедлил, видимо, нагнетая обстановку, а потом сделал знак стражникам, которые сдернули с «мумии» мешок. Взору присутствующих явился очень странный человек – его волосы, чернее дна котелка, были всклокочены и чуть ли не стояли дыбом, как гребень боевого петуха. Ярко-зеленые, что листва деревьев по утру, большие глаза сверкали не хуже, чем яростные взоры Бени-Бар-Кохба.

Еще он был молод, строен, красив нездешней яркой красотой, а также – надежно обездвижен при помощи крепких веревок с вплетенными серебряными нитями.

– О-о, – неопределенно протянул калиф, делая шаг вперед, а Джетта пожевал губами. Ничего умнее Катран придумать просто не мог – уж теперь-то Зааль точно выполнит любую его просьбу. Если, конечно, эмир не попросит отдать ему половину Запретного Города безвозмездно...

Шагнув еще ближе, калиф поднял руку и протянул, чтобы прикоснуться к подарку. Лицо у него было зачарованное, как у змеи перед дудочкой йога. И тут же отдернул ладонь, услышав глухое бешеное рычание из-под кляпа – все, на что оказался способен пленник.

– Мило, – пробормотал калиф, ни к кому конкретно не обращаясь. Потом Неугасимое Солнце обернулось к Катрану – и одарило серьезного, как всегда, эмира Эль-Минья потрясающей по показному дружелюбию улыбкой.

– Откуда это чудо? Он ведь не арий, верно? И не бербер...

– Мои люди схватили его при попытке перейти через горы, – без малейших признаков волнения ответил Катран. – Кажется, он воспользовался помощью местных Друзей Туарегов, так у нас называют контрабандистов. Думаю, он откуда-то с Запада...

Джетта мгновенно напрягся, услышав позади себя шуршание, которое издает бархатный халат, когда в нем пытаешься пошевелиться. Медленно обернувшись, он увидел Рахимбек-аль-Расуля-ибн-Мансура, одного из визирей и эмира Аль-Салаха, богатого плантациями чая и пряностей. Рахимбек-аль-Расуль славился своей осмотрительностью и глубоким знанием всех традиций, когда-либо имевшихся в Бхарате. А еще он был главным визирем при отце Зааля, покойном калифе Фаризе-аль-Фейсале, и порой Джетте казалось, что перед этим пожилым и высохшим, похожим на старый апельсин человеком нынешний калиф испытывает непонятную робость.

– Владыка наш, в таком случае традиции дают ясный ответ, – скрипучим, как царапающиеся друг о друга ветви священного карчагана, голосом сказал Рахимбек-аль-Расуль. – Ни один чужеземец, без воли Эля вступивший на нашу землю, не должен оставаться в живых.

– А может, он ступил на нее с волей Эля? – возразил калиф и нахмурился. – Я плохо себе представляю, чтобы Великий был столь неосмотрителен, что допустил врага на благословенную землю...

– Нет мощи и силы кроме как у Великого Эля, – склонил голову бывший Главный визирь, явно делая стратегическое отступление перед основным ударом. – Смириться перед его приговором лучше, чем роптать. Но люди с Запада шепчут тайком, когда надо говорить открыто. И никто не в силах отразить предопределенного.

Катран пожал плечами, отступая в сторону от зарождающегося спора. А складка, прорезавшая безмятежное смуглое чело калифа, стала еще глубже.

– Рахимбек, я тебя не понимаю, – пожаловался он. – Говори прямо, здесь все свои...

– Казнить его надо, и чем скорее, тем лучше. Как контрабандиста и горного бандита, – прямо выразился Рахимбек. И снова изобразил сонливую сытость, став похожим на довольного жизнью тигра. Что касается калифа, то он просто опустил бархатные ресницы, избегая острого взгляда Рахимбека, повернулся к Катрану и тихо сказал:

– Прикажи стражникам увести его в мой гарем. Разберусь позже.

«Вот так-то, старик», – мстительно порадовался Джетта, отлично понимая, что стоит не на последнем месте в списке самых нелюбимых Рахимбеком людей в Запретном Дворце. И тут же хитро прищурился, заметив на лице Катрана тень – о, только маленькую, почти не видную тень торжествующей улыбки.

– Что еще, Катран? – снова пришел в себя калиф. Катран вновь сделал знак стражнику, и тот распахнул изразцовую дверь галереи. Вошедший в нее раб в синих шароварах упал ниц, держа на вытянутых руках бархатную подушечку с перламутровой шкатулкой. Калиф вытянул голову, став похожим на очень любопытную птицу.

– Откройте ее, о мой владыка, – голос Катрана напоминал сочащиеся медом пчелиные соты. Джетта и сам был заинтригован – выросшего во дворце Зааля было трудно удивить чем-либо новым. Эмир Эль-Минья уже использовал свой главный козырь. И если он так уверен в том, что сделает это еще раз – значит, зрелище стоит того, чтобы на него посмотреть.

Калиф открыл шкатулку, держа ее на весу. И, радостно охнув, вынул из нее блестящий круглый предмет на длинной золотой цепочке.

– Это ведь...

– Часы, – бесстрастно ответил Катран. – Золотые механические часы. Из Лионского королевства. Даже там – большая редкость.

Позади Джетты послышалось недовольное сопение Рахимбека. Однако старик осмотрительно промолчал. Слишком уж искренней выглядела радость Зааля. Калиф сперва долго разглядывал новую игрушку со всех сторон, потом приложил ее к уху и посмотрел на Катрана сияющими кофейными глазами.

– Трещат, как соловей.

– Тикают, – поправил его Катран. – Отсчитывают секунды. А чтобы завести, нужно покрутить колесико сбоку.

– Мило, – Зааль опустился на подушки, продолжая держать часы возле уха. – Почему наши мудрецы до этого не додумались? Чем они вообще занимаются? Может, уже пора прекратить считать звезды и начать считать секунды?

– Звезды дают ответы и предсказывают будущее, – наконец подал голос Рахимбек. – Время не столь ценно, как истина, ведь все мы в руках Эля.

– Да, но ответы звезд так туманны... – калиф самозабвенно потряс часы. – А эта штука, похоже, не умеет лгать. Катран, ты говорил, у тебя есть просьба.

– Да, наш владыка, – глаза Катрана сверкнули огнем. Кажется, этого момента он ждал очень долго. – Я прошу разрешить мне отправиться с торговой миссией в Лионское королевство. Я заплачу торговую пошлину и снаряжу караван на свои деньги. И сам поеду вместе с ним, если такова будет воля наместника Эля на земле.

За спиной Джетты перестали дышать. Да и сам визирь тоже задержал дыхание. Не шевелился и Катран. Даже пленник затих, перестал напрягать мускулы в тщетной попытке ослабить веревки.

Неслыханная наглость.

Нарушение всех традиций.

Самоубийца... Было достаточно одного щелчка длинных, унизанных перстнями пальцев, чтобы эмирство Эль-Минья перешло по наследству родственникам Катрана. Стражники у дверей Залы Садов в своем искусстве могли бы посостязаться с ифритами... но почему-то калиф молчал.

Он сидел на подушках, чуть сгорбив широкую спину, завесив лицо черными блестящими, как ласточкино крыло, прядями, и вроде бы внимательно разглядывал блестящий предмет в своих руках.

– Почему, Катран? – наконец спросил он. – Почему ты хочешь именно этого?

– Потому, что так будет лучше, чем отлавливать контрабанду по всему периметру гор, – без тени сомнений ответил Катран. – Потому, что мои люди устали находить непролазные горные тропки и сражаться с бандитами. Потому, что какие бы кордоны мы не ставили, эти вещи попадают к нам – и продаются за тысячи динаров. А ковры и другие товары продаются в Лионе за чистое золото. Потому, что эти деньги мог бы заработать и я.

– Нам нужно усилить охрану границ, – скрипуче поведал Рахимбек-аль-Расуль. – Увеличить количество воинов возле Стены...

– Нам нужно учиться смотреть правде в глаза,– прервал его Катран, видимо, решивший ковать железо, пока горячо. – А правда вот она – мы упускаем шанс, который вместо нас получают бандиты! О, мой повелитель, только представьте, как обогатится казна, если вы позволите нашим людям торговать с Западом! Сколько новых вещей получите вы и смогу продать я!

– Ты думаешь только о своей наживе, купец! – Рахимбек начинал горячиться. А калиф молчал и, похоже, был окончательно зачарован игрушкой, принесенной хитроумным торгашом.

– Я думаю о будущем Бхарата, – заявил Катран с достойной восхищения самоуверенностью. И, вопреки этикету, заходил по комнате, уставившись в одну точку перед собой. – Мы совершаем грандиозную ошибку... Все богатство Запада может быть нашим, если мы будем умнее и перестанем сидеть на наших товарах, как навозные жуки на бахче!

– Что ты думаешь, Джетта? – калиф взглянул на визиря, как тому показалось, с лукавой хитрецой в глазах. Уже готовый к такому вопросу, Главный визирь пожал плечами:

– Я думаю, если стало темно, это значит – утром взойдет новое солнце, – ответил он. – Нельзя принимать решение, если ты устал или выпил пряной настойки – так говорят нам предки.

– Я тоже так думаю, – калиф поднялся, пряча часы в широкий рукав жреческого одеяния. – Я оглашу свое решение в скором времени в Диване. А теперь позвольте попрощаться. Да будет доволен вами Эль. Джетта, ты проводишь меня.

– Конечно, мой повелитель, – может быть, визирю это только показалось, что лицо Катрана вместе с самоуверенной наглостью выражало предвкушение легкой победы. А Рахимбек выглядел так, будто раб только что поставил перед ним блюдо, полное кислых лимонов.

– Ну а теперь – что ты на самом деле думаешь, Джетта? – весело поинтересовался калиф, как только они покинули Зал Садов, оставив двух эмиров обмениваться злобными колкостями в адрес не имеющих совести торгашей и примерзших к скале старых птиц. Главный визирь развел руками:

– Старик не зря горячится – традиции действительно будут серьезно нарушены. К тому же Аль-Салах расположен в самом центре ваших земель, если бы уважаемый Рахимбек-аль-Расуль затеял торговать с Западом, бедняге пришлось бы платить за проезд по другим эмирствам, за аренду каравана и охрану, словом, он бы раньше разорился. А Катран действительно мог бы легко заработать на торговле с Западом. И тот, и другой правы, мой повелитель. Один Великий Эль знает истину. И еще вы как его Наместник на Благословенной Земле.

– И ты туда же, – недовольно пробурчал калиф и тяжело вздохнул. – Ладно, решу что-нибудь, уговорили. Один бы раз в месяц помолиться – да и то шайтан не дает!

А Джетта подумал, что надо передать Катрану Эль-Минья через раба, чтобы тот уже посылал гонца с указанием снаряжать первый в истории Бхарата караван на Запад.

Только добравшись до спальни и оказавшись во власти жарких кошачьих лапок, я понял, как же все-таки устал!

Все эти бесконечные церемонии и молитвы могут достать кого угодно. Под конец дня немного развлек Джетта – он пришел ко мне поздним вечером, как раз когда я отдыхал возле ног моей ненасытной кошечки, и за игрой в шахматы (я позорно продул аж три раза подряд) рассказал мне новости из гарема. Оказалось, женщины уже начинают открыто роптать, несмотря на правящую в их части гарема железную руку моей понимающей матушки.

– Вы их совсем забросили, мой повелитель, – заметил Джетта, игнорируя моего слона возле своей королевы.

– Да ну их, склочные истерички, – махнул рукой я. – Джетта, не поддавайся. Голову отрублю.

– Хорошо, мой повелитель. Тогда – вам мат, – визирь поклонился, скрипнул шелковой обивкой кресла и движением сильной руки война сгреб шахматы в кучу. Принялся расставлять снова. – Мужская половина тоже недовольна.

– А этим-то чего не хватает? – искренне удивился я. Визирь развернул доску фигурами из белого мрамора ко мне.

– Как обычно. Хамед попытался вывести из себя Айна, вмешался Лассэль, Керим полез их разнимать, поэтому драться стали все. Думаю, они просто скучают.

– Меньше думай, голова отвалится, – ухмыльнулся я, представляя, чем могу развлечь скучающих наложников. – Все очень просто решить.

– Ваша мудрость достойна восхищения, повелитель, – Джетта наклонил голову. Возможно, мне показалось, но за длинными темно-каштановыми прядями, убранными в сложную прическу, мой верный визирь скрыл насмешливый взгляд. Впрочем, я не собирался обращать на это никакого внимания. Пусть. Лучше так, чем откровенное хамство Тануки или не менее откровенная лесть остальных.

– Синтрашши...

– Да, Заальчик? – змеедемон возник прямо у меня на шее, вывернул голову мне в лицо и глянул на меня своим гипнотизирующим змеиным взглядом. Еще один. У этих демонов что, совсем никакого понятия о воспитании?

– Сгоняй в Лион. Женщинам принеси льна на тряпки, они это любят... Мужчинам – две банки «Крепкого Лионского». Да, на Новый базар заскочи, посмотри, что сегодня с петушиными боями. И сделай за меня ставку – сам решишь, на кого. Думаешь, я не знаю, чем Керим втихую промышляет?

– Слушаюсь, – Синтрашши напоследок почти прикоснулся к моим губам холодной змеиной кожей, огненно сверкнул глазами и исчез с хлопком – как если бы лопнул мыльный пузырь. Я поморщился – кажется, этот демон тоже себе на уме.

Какие-то они у меня все проблемные, один другого круче.

– Вы их разбалуете, – осторожно заметил Джетта, вероятно, имея в виду не демонов, а моих наложников.

– Думаю, вряд ли, – я с сомнением посмотрел на доску. Великий Эль, ситуация опять не в мою пользу. Может, шахматы – заколдованные? Хотел бы я посмотреть на идиота, который посмел бы колдовать в моем дворце. Да и не вышло бы ничего – в стенах Закрытого Дворца никакое колдовство попросту невозможно.

А почему – одна из тех тайн, которые дальше моих личных апартаментов не уходят. Если только в пыточную.

– Видишь ли, Джетта, – задушевно сказал я, намекающе двигая пешку поближе к королю. – Я могу их наказать. И раз, и другой, и третий. Но ведь тогда они притихнут.

– И вам станет скучно? – догадливый визирь убрал с моего пути ферзя.

– Именно так, – я сделал еще один ход. Все к той же цели.

– Ну хорошо, а зачем вам этот уголовник? Это он мутит весь гарем, – Джетта окончательно расчистил мне дорогу, скормив своего слона моему коню. Я хмыкнул:

– Керим мне нужен. С ним весело... да и других он неплохо развлекает. Главное – держать их на грани между открытым бунтом и сломленным молчанием. Вот тогда... что, снова мой ход?.. тогда в мою спальню они приходят уже готовыми сопротивляться – и сдаться при нужной степени давления! Мат, Джетта!

– Вы превосходно играете, мой повелитель! – визирь еще раз склонил голову в верноподданническом поклоне. Не то польстить хотел (зря, в жизни не поверю, что хорошо играю в шахматы), не то вновь скрывал усмешку.

– На сегодня хватит, – быстро сказал я, услышав, как в ворохе бархатных подушек завозился проснувшийся Цини. – Что у нас на завтра?

– Война с туарегами, – Джетта встал. Неторопливо поправил парадный меч с бирюзовой рукояткой и узорчатым темляком, знаком отличия людей высокого рода. Я застонал:

– Что, опять задницу о седло отбивать?! Не хочу! Все равно мы их не догоним!

– На все воля Эля, мой повелитель, и еще есть традиции, – с этим оптимистичным заявлением Джетта удалился, и я понял – на войну ехать все-таки придется. Утешал только предстоящий послевоенный банкет в моем походном шатре. Все военачальники соберутся, будут есть только что зажаренного барана, пить крепкое «черное вино Бар-Кохбы» и болтать о походах, женщинах и всяких проблемах. А простым войнам будет достаточно фляжки настойки из кишмиша или рисовой водки у костра.

Сейчас я не хотел думать об этом. Как и о многом другом. Сегодняшнюю ночь я предполагал оставить для Цини – и только для него. Кошечка уже прочно обосновалась в моей спальне. Правда, мне приходилось врать о «задании», хотя развлекать калифа – тоже полнее достойное задание, вы не находите? К тому же я честно расплачивался, даже не думая о том, сколько молитв мне придется выдержать и какие жертвы принести Элю, чтобы восполнить утраченную силу Богов...

Как и о многом другом.

Этой ночью.

А когда небесные ворота снова начали поднимать солнечный диск на отведенное ему место и котенок уснул, положив мне голову на плечо, я понял – Тануки очень спешил обратно. Тот факт, что к прибытию демона на Северный полюс экспедиция Седова была еще жива, ничуть не помешал ему через несколько часов привезти во дворец ее останки.

– Ну так что, калиф, – сказал он, вытряхнув всю эту гадость прямо на берберский ковер посреди моей спальни и жадно глядя на обнаженного Цини. – Теперь я могу к вам присоединиться?

– Я недоволен, – серьезно предупредил я по-лионски. На что Тануки только фыркнул:

– Он такой сексуальный, правда? И совсем еще маленький, ничего не соображает. Таким и воспитывал.

– Спасибо, конечно, – я улыбнулся не менее ехидно. – А теперь вот тебе еще задание. Слетай-ка сам-не-знаю-куда и принеси мне сам-не-знаю-что.

Перед тем как уйти, Тануки только покачал головой:

– А не слишком ли вы любите сказки, калиф?..

Утром после приема посетителей Дивана я приказал выгнать всех, кроме эмиров, и оповестил их о принятом мною решении относительно торгового каравана в земли Лионского королевства. Думаю, в этом была моя ошибка. Нужно было говорить только Катрану.... или не говорить вообще.

Мне пришлось выдержать массовую истерику, выслушать кучу всего лестного от старика Рахимбека (вот уж не знаю, почему я до сих пор не могу прекратить приглашать его на подобные совещания, должно быть, у него в роду были дервиши), всех успокоить, кое на кого прикрикнуть и уйти оттуда с общим ощущением, что я только что нажил себе еще парочку врагов. И хотя рядом был мой верный Джетта, отвлекший на себя часть внимания участников этого небольшого зрелища, усталость вновь вернулась ко мне с удвоенной силой. К тому же после традиционной войны с туарегами по четвергам у меня жутко болела спина (еще бы, столько времени отсидеть в седле) и голова (еще бы, столько крепкой настойки).

Тем больше я был разозлен, когда в момент положенного мне по дворцовому времени отдохновения в Павильоне Покоя мой покой неожиданно был нарушен... как вы думаете, кем?

Правильно. Тануки возник ниоткуда, пощелкал возле моего носа пальцами и все-таки привлек мое внимание (а я-то уж надеялся, что это была всего лишь галлюцинация, которую навеял ароматный дым кальяна, помогающий мне отдыхать).

– Спите, калиф? – спросил демон с деланым участием, присаживаясь на корточки рядом с моим уютным ложем из расшитых золотом покрывал. Тануки выглядел порядком запыхавшимся. От него пахло потом и еще чем-то не определимым, но не слишком приятным, вроде загнивающих морских водорослей или чего-то такого. Грязное животное. Поморщившись, я выплюнул изо рта кончик трубки кальяна.

– Вообще-то, я должен думать о важных государственных делах, – огрызнулся я, вдыхая изрядно пропитанный сладким наркотиком воздух.

– Можно подумать, вы так и делаете, – Тануки подобрал брошенный мною кальян и с удовольствием затянулся. Выглядел он порядком уставшим, но все равно гибким, ловким и опасным – как и полагается каджи. Впрочем, если судить по разнице габаритов, в честном бою я бы его победил.

– Обычно я не дерусь честно, – ответил Тануки, и до меня дошло, что я говорю вслух. Помотав головой и сбросив (как мне показалось) наркотический дурман, я прищурился:

– Какого Эля?..

– Я все сделал, – безмятежно сообщил Тануки. Его зрачки заметно расширились, стали большими и почти человеческими. Разве что по-прежнему красными. Демон явно кайфовал – а вот мне его присутствие не доставляло никакого удовольствия. Ну и какой это, к шайтану, Павильон Покоя? Даже здесь покоя нет.

– Сделал – что? – хмуро осведомился я.

– Принес, – Тануки, по-прежнему присосавшись к кальяну, отцепил от пояса мешочек и бросил в мою сторону. По счастью, я обладаю достаточной ловкостью, чтобы поймать летящий прямо в лицо предмет.

– Великий Эль! А что это? – я потрясенно посмотрел на содержимое мешочка в своей руке.

– Ну... вообще-то, я сам не в курсе, – отозвался Тануки. Надо же, сама скромность.

– Откуда ты эту... это выкопал?!

– Вот и я хотел бы это знать, – с этими словами Тануки устроился поудобнее, явно собираясь остаться здесь надолго. – А теперь, калиф, пожалуй, обговорим с вами условия сделки.

– Какой еще сделки? – кажется, калиф начинает гневаться, машинально отметил я. И сурово взглянул на расслабившегося демона. – Я не собираюсь заключать с тобой никаких сделок. Достаточно контракта о работе, в чем я, честно говоря, раскаиваюсь. Пошел во...

– Не спешите, калиф, – Тануки примиряющее поднял руку. – Во-первых, лучше выбросите эту гадость, понятия не имею, зачем она вам сдалась... А во-вторых, я тоже имею на малыша кое-какие права, вы не находите?

– Нет, я не нахожу, – я с отвращением выкинул принесенное Тануки вещество (или существо? А кто его знает...) в круглое резное окно павильона. – Если бы ты хотел, мог бы давно что-нибудь сделать. Чего думал-то?

– Ну... как и вы, я не педофил, – сказал Тануки, хитро взглянул на меня и внаглую развалился среди покрывал, ковров и подушек. А я, наоборот, сел, мрачно сгорбился и запахнул халат. Нечего всяким демонам пялиться на мою грудь. Да, я знаю, у меня – идеальное тело. Тело воина, одинаково умеющее как обращаться с саблей, которая требует высочайшей техники движений, так и при случае – просто прижать противника к стенке и дать по морде. Но это еще не значит, что Тануки можно так откровенно меня рассматривать.

– Не повезло тебе, – ехидно посочувствовал я. – Свой шанс ты благополучно профукал.

– Но и вы свой можете потерять, – сказал Тануки, обращаясь куда-то в пустоту. На его физиономии читались все признаки наркотического опьянения. Странно, я думал, демонам наши человеческие удовольствия не грозят...

Впрочем, Тануки ведь и секс любит, верно? Он у нас вообще – существо загадочное. И, боюсь, непредсказуемое. Я нахмурился. Слова Тануки попахивали... как я там выразился в разговоре с Джеттой?.. открытым бунтом?

– С какой стати? – вырвалось у меня.

– Я провел с этим мальчиком десять лет, – выразился Тануки. – Да чего там, он – мое создание. Это не такое приятное занятие – делать новых демонов, уж можете мне поверить. Сиди с ним кучу времени, без жратвы, без обезболивающих, еще и тошнит постоянно... бр-р, вспоминать не хочется.

– Десять? Да ему все девятнадцать.

– Десять, калиф, десять, – Тануки сделал еще один глубокий вдох. Блаженно улыбнулся тонкими губами: – Цини – десятилетний ребенок в теле двадцатилетнего... если, конечно, судить по человеческим меркам. Посудите сами – даже проблемы-то у него еще детские, как бы поесть и к кому бы подластиться... И я достаточно долго ждал, прежде чем попытаться. Кто ж знал, что вы устроите внеочередную проверку своих демонов и заметите его?

Да уж, такое было трудно не заметить. Я равнодушно пожал плечами:

– Действительно. Никто не знает, что взбредет мне в голову в следующую минуту. Такой вот я и есть. Одним словом, деспот. Что тебя не устраивает?

Голос Тануки снова сделался мягким. А мир вокруг словно заволокло туманом. В котором, словно огненными иероглифами перед глазами, проплыли слова:

– Я вовсе не собираюсь отбирать у вас Цини... полностью. Все, чего я хочу – это свою порцию удовольствия. С женщинами мне общаться опасно – Единое не позволит нам оставаться в этом мире, если нас станет слишком много. Да и не каждая согласится...

– Так ты – не из этого мира? – удивился я, но как-то вяло. И с изумлением посмотрел на странный, необычный цветок, выраставший прямо из воздуха и на моих глазах превращающийся в огромную, яркую бабочку с человеческими черепами на крыльях.

– Мы здесь – все равно что грибковое заболевание на теле мира. Нам мало что позволено, – продолжал Тануки странно изменившимся голосом. – Большинству из нас отказано даже в плотских утехах. Посмотрите только на зануду Киньша... Мне повезло оказаться исключением, но найти второго такого же, как я, невероятно трудно.

– И ты решил вырастить его. Из своего собственного тела. Типа умный, – съехидничал я. Опять-таки вяло.

Бабочка вспорхнула и принялась кружиться под сводом Павильона Покоя, искусно расписанным сложными узорами. Переливались легким непринужденным звоном, как голос Цини, колокольчики на воротах. Между прочим, из чистого золота – и колокольчики, и ворота...

– Да. А вы отобрали его у меня. И поэтому советую вам... нет, просто прошу – оставьте мне шанс... вы ничего не потеряете... вы же калиф, у вас целый гарем...

Я опустил густые ресницы. Необычная мягкость слов рыжего демона подкупала. Настораживал легкий скепсис, звучавший в голосе.

– Вот на этой оптимистичной ноте мы и закончим наш диалог. Мне нравится быть калифом. И мне нравится, что Цини сейчас в моей спальне. А вот мысль о том, чтобы впустить в спальню еще и тебя, мне не нравится.

– Не льстите себе, калиф, – неожиданно ясным голосом сказал Тануки. – Вы меня совсем не интересуете.

– А вот так можно и без головы остаться, – ласково предупредил я, откидываясь на подушки и куда-то медленно, но верно уплывая. Куда-то, где нет демонов, а есть только бесконечная гармония, настоящий покой и густой концентрат счастья. Все-таки кальян – хорошая вещь, то, что надо, чтобы расслабиться после трудового дня – перед полной удовольствий ночью.

– Лучше бы вам согласиться, – из окружившего меня плотного облака покоя вынырнули красные глаза. Наглости в них ничуть не поубавилось. – А иначе...

– Что иначе? – я растянул губы в сонной усмешке. – Ты хоть представляешь, с кем разговариваешь?

– Да ладно вам, калиф. Спите спокойно... – с этими словами Тануки исчез из моего сознания, и само сознание исчезло вместе с ним, оставив только сладковатый дым и абсолютное блаженство. И когда я уже совсем засыпал, меня, уплывающего на волнах сновидений, догнала прощальная фраза рыжего наглеца:

– А знаете что, калиф? Я вам нравлюсь. Если не я, кто вас еще развлечет?

– Другие найдутся, единственный ты мой, – буркнул я и, наконец, уснул.

– Чего желает повелитель – шербет или чай? – спросила меня Мама своим сочным, красивым голосом с хрипотцой, который, должно быть, волновал не только моего отца. Вспомнить хотя бы Тануки, раз за разом пытавшегося добиться ее благосклонности. И только полное и абсолютное следование моей матерью всем заповедям, начертанным на Черном Столбе Бар-Кохба, без исключения раз за разом заставляло проклятого демона убираться из ее спальни с поджатым хвостом.

Собственно, поэтому я так сильно уважаю мою маму. Ну, и за многое другое тоже, конечно. Все же она – Фея Великого Эля, как и две моих старших жены: темноокая Гюзель и Гвинет с кожей белой, как мрамор. А к своему высшему покровителю мы здесь все приучены относиться с бесконечным уважением.

– Повелитель желает шербета, – признался я. Поплотнее запахнул бархатный халат цвета крови – в маленьком садике, где коротали свои вечера три феи Бога Эля, было прохладно. А так как в остальном дворце стояла невыносимая даже для этого времени года духота, я сильно подозревал, что под шатром и вторым потолком из переплетшихся ветвей прочно обосновалась та самая божественная сила под названием «кяусар» – «свет из райского источника», которую с таким удовольствием ест Цини напополам с сексом.

Я вздохнул и расслабился.

В ветвях деревьев, стволы которых были обложены изразцами в виде красивых ваз, ворковали горлинки. Жаровни источали запахи мускуса, амбры, сандала и еще чего-то столь же сладкого и дурманящего. Деревянная тахта, покрытая ворсистым ковром неизвестного узора, радовала мое заднее место мягкостью и уютом. Словом, вся обстановка говорила о том, что создателями ее являлись женщины. И, как всегда, я почувствовал себя вновь пятилетним ребенком, для которого нет большей радости, чем забраться на колени матери, уткнуть мордашку в мягкие складки ее платья и слушать, как она грудным сочным голосом с легкой хрипотцой поет нездешние песни...

Иногда я думаю, все это – хитрый ход, чтобы заставить меня выслушать и подчиниться любой просьбе. И, чего скрывать, обычно я так и делаю. Нет ничего, чего бы я пожалел для моей любимой матушки.

Моя вторая жена, беловолосая Гвинет, красавица с душой, холодной, как пласты льда в погребах Запретного Дворца, принесла кувшин сладкого до приторности шербета. Сердце заныло от сладкой ностальгии, когда Мама потянулась за пахлавой, отломила от нее кусок и подала мне его в ладони. Каждый изящный палец был украшен крупным перстнем с потемневшими от времени странными знаками. Мама всегда любила красивые изысканные безделушки: фарфоровые вызолоченные блюда, ножные браслеты из золота, перламутровые подставки для книг, расшитые голубыми звездами тонкие платки, искусно сделанные клетки из желтой тыквы, в которых птицы смотрелись ни больше ни меньше как дополнением к узорам... Она любила и сладости: сахарные фисташки, тающую во рту пахлаву, приготовленный из кишмиша пьянящий набиз, первый инжир, прозрачное виноградное варенье, янтарную алычу... Она всегда любила ритуалы, больше похожие на таинства: оторвать длинными ногтями, выкрашенными в красный цвет, кусок свежей мятной лепешки и окунуть его в сливки, а потом, перед тем как взять его нежными розовыми губками, внимательно понаблюдать, как с зажатой в пальцах мякоти срываются прямо на парчовую скатерть крупные белые капли...

Иногда я думаю, все это – только привычки, за которые держится бессмертная женщина, чтобы не утерять нить хода вещей, не пропасть в суете времени и остаться самой собой.

– Тебя давно не было здесь, мой повелитель, – заметила Мама, наблюдая за тем, как с зажатой между холеных пальцев мякоти срываются белые капли сливок. – Должно быть, ты был очень занят.. Все ли спокойно в благословенном Бхарате?

– Я бы так не сказал, – грустно ухмыльнулся я и неожиданно принялся выкладывать историю с Катраном-Эль-Минья и Рахимбеком-Аль-Салах. – Словом, не очень хорошо получилось, – закончил я.

– Ты принял опасное решение, сын, – Мама покачала головой – словно ветер колыхнул края шелкового покрывала. У моей мамы очень красивые глаза – черные и блестящие, как драгоценный камень, этот блеск никогда не гаснет. И ресницы – бархатные, длинные, они обводят глаза ярким черным контуром. Мне достались эти ресницы и высокие скулы. А вот глаза – неясного кофейного оттенка, то темнее, то светлее, в зависимости от настроения, я получил в наследство от отца. Иногда, глядя на себя в зеркало, я вспоминаю человека, которого хотел бы назвать просто «папой» – но так ни разу в жизни и не набрался храбрости этого сделать...

Человека, который учил меня, что если не быть сильным – то зачем тогда жить.

– Почему ты не посоветовался со мной?

– Я был вынужден действовать быстро, – я отвел глаза. Хлебнул шербета. На секунду горло перехватило от мятного привкуса – как будто я проглотил кусочек льда из погребов моего дворца. – Но я поражен – они просто готовы глотки друг другу перегрызть. И мне заодно...

– Ты усилил охрану? – мягко спросила Мама, накрывая мою сжавшуюся в кулак руку ладонью и успокаивающе поглаживая. От маминой ладони по коже кругами расходилось тепло, а сама ладонь казалась очень хрупкой и изящной на моей сильной, мускулистой руке.

– Нет, но, думаю, Джетта уже позаботился об этом, – ответил я, почему-то чувствуя себя виноватым. «Ты выучил ту газеллу Хафиза, которую я указала тебе вечером?» – «Нет, мама, я забыл»... Я все время забывал учить то, что задавала мне Мама, и вообще много о чем забывал. Вот и сейчас почему-то мне казалось, будто я упустил из виду что-то очень важное, забыл о чем-то, о чем забывать не стоило. Причем забыл давно – и только сейчас вспомнил, что что-то вообще было...

Я потряс головой, избавляясь от наваждения. Нахмурился. Вздрогнул, когда вторая ладонь, тоже миниатюрная и теплая, легла мне на щеку.

– Посмотри на меня, – я посмотрел. Поражающие нездешней красотой глаза Мамы внезапно очутились очень близко от моего лица. Они сверкали и переливались, как крылья порхающей в воздухе над цветами бабочки. Голос вибрировал волнующей хрипотцой, когда она говорила:

– Возможно, то решение, которое ты принял, в данной ситуации было единственно верным. Если кто-то задумался о возможности выйти за пределы Бхарата со своими товарами, это значит – запела первая утренняя пташка. Остальные проснутся позже. Нужно либо позволить им торговать с Западом, но при этом не допустить пришествия чужаков в нашу страну. Либо казнить всех – а со временем обративших взоры на другую часть Ойкумены будет все больше...

– Мой отец так бы и сделал, – пробормотал я, почти растворяясь в запахе духов, исходившего от руки. Боги, как же я люблю эту женщину! Это – моя мать, мой друг, моя советчица, мой негасимый огонек, направляющий меня на нужный путь. И пусть даже ей придется стать женой моего сына – все равно она навсегда останется моей матерью и той женщиной, которую я люблю больше всего на свете...

Красивая, заботливая – и очень властная. Настоящая Госпожа.

Ни одна женщина в жизни не будет значить для меня столько же, сколько она.

– Твой отец? – я поразился, насколько сухо прозвучала эта фраза. Мама убрала руку, отщипнула еще кусок от свежей лепешки и поднесла его к тарелке из красной глины, до краев наполненной сливками.

– Разве он не поступил бы так, как полагается мужчине? – прищурился я, наблюдая за проделанным лепешкой путем.

Белая мякоть погрузилась в сливки. Туда же почти наполовину погрузились мамины ногти. Как обычно, выкрашенные в яркий красный цвет – цвет агрессии и крови, цвет Великого Эля.

Я ношу красные одежды потому, что я – Верховный Жрец. И кстати, мне идет красный цвет – он очень подходит к смуглой коже и тяжелым, длинным черным волосам. Мне, по крайней мере, нравится, да и другие не жалуются – еще бы они, в самом деле, жаловались...

– Твой отец поступил бы именно так, – все тем же сухим и деловитым голосом подтвердила Мама. – И нажил бы себе гораздо больше врагов. Ты ведь помнишь, как он умер?

Я помню.

Было время, я боялся, что не забуду этого никогда.

Иногда я думаю, что быть калифом Бхарата – значит жить в постоянном страхе за свою собственную шкуру. Управлять страной, где кучка людей прибрала к рукам все возможные богатства, а все остальные питаются через день и считают это вполне нормальным – равносильно медленному самоубийству. Рано или поздно мне придется ответить за каждый мой поступок – с кинжалом в груди или умирая от разлагающего кровь яда.

Или, как мой отец, в течение долгих часов лежа с продавленной грудью под рухнувшей от взрыва стеной в старинном храме посреди Великой пустыни. Между мертвых тел охраны. Без чувств – а соответственно, не имея возможности вызвать демонов. С плачущим ребенком рядом, которого найдут только спустя два дня, когда он уже невыносимо устанет отбивать труп отца от голодных шакалов отцовским же кинжалом. Слишком тяжелым (я помню) для маленьких детских ручек.

Заговорщиков – тоже найдут. Почти сразу. Слишком много родственников. И – огромная толпа просто недовольных. И еще – мой народ, готовый, как стадо, пойти туда, куда ему укажут. А между ними и мной – только стены Запретного Города, Главный визирь Джетта, несколько десятков верных ему воинов и демоны, которые пока что успевают, но могут однажды и не успеть...

Или не захотеть успеть...

Могу ли я на самом деле верить тем, кому так слепо, отчаянно верю? Каждый раз, когда я задаю себе этот вопрос, я знаю, что ночью мне вновь приснится кошмар, в котором, помимо других странных вещей, будут присутствовать пустыня и кинжал – два неизменных спутника всей моей жизни. В одном я уверен точно – если я умру, это будет что-то очень долгое и мучительное. Это – моя личная маленькая Судьба, иначе бы я не родился калифом.

– Я слышала, ты затеял строительство новой мечети, – ровным голосом говорит Мама. Загадочная женщина. И от лепешки почти ничего не осталось...

– Да, я хочу построить мечеть из белого камня и рядом с ней – медресе для городских мальчишек, – Гвинет приносит еще шербета, и я делаю приятно прохлаждающий глоток. Снова пережидаю спазмы в горле от переизбытка мяты. – Мне кажется, это – удачная идея.

– Очень удачная, – подтверждает Мама. – Ты – мудрый правитель, мой сын, так как в детях – будущее Бхарата. Но это, кажется, требует много расходов?

– Я ввел новую пошлину, – устало потерев глаза, я вдруг почувствовал себя очень уставшим. – И отдельный сбор на украшение мечетей с проезжающих через Эль-Рийяд.

– И где ты собираешься ее строить? – Мама кивнула Гвинет, и та присела на тахту рядом с ней, глядя в мою сторону огромными глазами, кажется, целиком состоящими из голубого льда. Я невольно поежился – если бы не обязанность и заповеди Пророка, согласно которым каждый новый калиф берет в жены оставшихся двух фей Бога Эля, никогда бы не допустил к себе эту женщину. Держать в руках ее тело – все равно что обнимать холодную и опасную змею.

– На старом рынке. Там много складов, их снесут, освободится большое пространство, и мечеть будет видно издалека.... Пожалуй, я пойду. Сегодня был тяжелый день.

– Храни тебя Эль, сын! – отозвалась Мама. Гвинет опустила голову ей на плечо, и одной рукой мать перебирала ее бледные, лишенные красок пряди. Я кивнул и поднялся, поправляя наглухо застегнутый ремень – знак того, что я не собираюсь оставаться на ночь на этой стороне гарема.

На прощание Мама сказала:

– Будь осторожен, мой повелитель. Держи камень возле сердца – никто не знает, когда будет нанесен удар.

Я вздохнул. Тяжелая ночь становилась неизбежностью. Лучше уж совсем не спать.

А иногда мне кажется, что она говорит так специально...

Уже на подходе к спальне я почувствовал это.

Тепло и спокойствие, разлитое в воздухе пополам с сандаловым запахом. Заключенное в гибком и стройном теле того, кто мог быть таким пушистым – а мог и выпустить коготки. Существо, которое будет просто лежать рядом и тихо, томно мурлыкать – а вы будете млеть и чувствовать себя так, будто попали в долину счастья среди отрогов Гор Бесконечных Сомнений.

Никогда не думал, что спокойствие может так возбуждать.

– Цини, кис-кис-кис, – радостно позвал я прямо с порога, на ходу развязывая халат.

Ответом мне была тишина. И она явно мне хамила. Какая жалость, что тишине нельзя отрубить голову.

– Цини... – я растерянно обвел глазами такие привычные мне вещи: бамбуковые занавеси, покрытые блестящими шкурами тигров скамьи, огромную кровать с расшитыми золотом парчовыми навесами балдахина, пышные шелковые покрывала, многочисленные курильницы, очень дорогие украшения и роскошные светильники, покрытый черной блестящей шерсткой кошачий хвост, торчащий из горы разнообразных по размеру и расцветке подушек....

Хвост. Так я и думал.

Одним прыжком я оказался возле импровизированной пирамиды и принялся раскидывать раззолоченные подушки в разные стороны. И плевать, что каждая из них стоит маленького города... Как и предполагалось, обладателя хвоста я нашел в самом низу – Цини лежал, подобрав длинные ноги, свернувшись в маленький клубочек, не шевелясь и, кажется, даже не дыша. На секунду мое сердце испуганно дрогнуло – но ведь демоны не умирают вот так просто, только от сильных физических повреждений, они – как заводные часы... Хотя кто их знает, эти твари – самые загадочные из всех в мире, даже Боги понятнее – и как-то роднее, что ли...

На мое прикосновение Цини ответил неожиданно охватившей его тощенькое тело дрожью. Я отдернул руку, как ужаленный песчаной гадюкой.

– Что случилось? – убейте меня Боги, если я хоть что-нибудь понимал.

Из той части клубочка, где по идее должна была быть голова, донесся сдавленный всхлип. Великий Эль, что я с ним сделал? И когда успел? Что вообще можно такого сделать с демонами?..

Да нет, вроде бы мы просто занимались любовью. Самозабвенно и очень мило.. С привлечением всех имеющихся в моем распоряжении запасов божественной силы.

– Радость, да что с тобой такое? – я присел рядом, осторожно прикоснулся к мягким волосам. – Я приказываю тебе ответить...

Клубочек, вздрогнув еще раз, начал разворачиваться, и на свет появилась заплаканная мордашка со следами от подушки на нежной щеке. В огромных изумрудных глазах демона стояли самые прозрачные в мире слезы.

Если это сделал Тануки, я его убью. Но, пожалуй, уже не игрушечным ятаганом.

– Я боюсь... – голос у Цини был порядком охрипшим. Боги, сколько он лежал здесь и плакал, и какая скотина довела его до такого состояния?

– Кого? – мои кулаки сами собой сжались. Нет, малыш, ты не беззащитен. У тебя есть я.

– Я боюсь тебя, – абсолютно искренне ответил Цини, и я от удивления плюхнулся рядом с ним.

На те же подушки.

Итак, оказывается, эта самая скотина – я, калиф Бхарата, собственной персоной. Да, я знаю, что многие меня боятся, но никогда не думал, что после такой славной ночи Цини все еще испытывает страх перед моей царственной персоной. Как-то все это странно...

...и очень напоминает мне об одном моем старом «приятеле». Чью красноглазую физиономию мне сейчас очень хотелось начистить. И добавить по почкам. И пару недель в пыточной. А ятаган запихать... ну, вы в курсе.

– Ты можешь меня не бояться. Я не сделал тебе ничего плохого, верно? – на всякий случай уточнил я, вспомнив про свою треклятую рассеянность. Цини вскинул опухшую мордашку и с жаром запротестовал:

– Нет, ты очень хороший! Вот только Тануки говорит, что демонам нельзя спать с людьми... Он сказал, что теперь я умру...

– Он врет! – снова вскипел я.

– Тануки лучше знает, он же демон. Я родился совсем недавно... а теперь... потому что мы... я умру...

Когда Цини снова начал плакать, я понял только одно – кажется, и меня не миновала чаша сия. Я, разумеется, имею в виду любовь – ту самую, которая настоящая. Уже и не помню, когда я испытывал к кому-то нечто большее, чем просто интерес. Было, но ведь так давно... Тануки. Какой мерзавец! Убью. Найду и прикончу. А перед этим еще и поиздеваюсь.

– Не надо. Не плачь. Это же глупо, этого просто не может быть... Ты и сам прекрасно понимаешь... – я снова провел ладонью по темным локонам (или следует называть их шкуркой?). Такие пушистые, мягкие, почти невесомые. И светлая, мраморная кожа, выгодно оттеняемая моей смуглостью. И этот изгиб поясницы, как у веточки оливки, плавно переходящий в по-девичьи округлую попку. Он все еще возбуждал меня – и своей наивностью, и детской непосредственностью, и взрослым чувственным телом...

Я не стал ничего делать. Что-то не давало мне. Что-то мешало даже попробовать. Возможно, то, что, несмотря на откровенную глупость всего происходящего, несмотря на открытую, как всегда, наглую игру Тануки на грани банкротства, я видел и другое – как перепуган котенок, как серьезно он воспринимает слова рыжего самоубийцы, как все его гибкое тело сотрясает крупная дрожь...

И я мог бы рассказать ему много всего интересного про Тануки и его идиотские шуточки, про приключения в моем гареме и злобную, постоянно нуждающуюся в том, чтобы сделать кому-нибудь гадость, натуру. Действительно мог бы.

Но самое странное во всей этой истории было в том, что я понимал – нет, я точно знал, что такое страх смерти. Что значит ждать ее прихода – особенно если ты ребенок, и самой большой твоей проблемой до этого была гибель любимого попугайчика в результате твоей же неосмотрительности. По вечерам в пустыне становится прохладно, пески приобретают зловеще оранжевый оттенок, вдали начинают глумливо смеяться шакалы, и закат своим цветом напоминает мои нынешние жреческие одеяния. Исчезает надежда. Заканчиваются силы. Иссякают слезы. А на их место приходит – приходит страх.

Страх исчезновения, полного растворения здесь, среди синих в темноте песков, уничтожения всего, кем ты являешься и кем уже никогда не будешь...

Прижав Цини к себе, я гладил его – так, как действительно гладил бы перепуганную кошку. А потом, сообразив, послал ему небольшую порцию божественной силы, не переставая сжимать в объятиях. И к своему вящему удивлению обнаружил, что лицо кошечки немедленно залилось неяркой краской, а внизу плотно прижатого ко мне тела неожиданно образовалось нечто твердое и приятное на ощупь.

Я посмотрел на Цини. Цини посмотрел на меня – наверное, от удивления, он даже перестал плакать.

– Ты хочешь меня даже сейчас? – спросил я низким от возбуждения голосом. После всех этих мыслей тело нуждалось в разрядке – чтобы забыть, чтобы сделать вид, будто все в порядке и ничего не случилось. Тем более это был реальный шанс доказать, что Тануки просто вешает Цини лапшу на длинные кошачьи ушки с маленькими, пушистыми кисточками. Поэтому я опустился на колени и провел кончиками пальцев по белой, как мрамор, щеке. Словно по свежему утреннему листку, трепещущему от каждого твоего движения. После моего прикосновения остался неяркий след – слишком нежная кожа, но был он не розоватого цвета, а голубого – как известно, у демонов голубая кровь. А потом я замер с поднятой рукой, снова не понимая, что происходит, почему у котенка такой странный шальной взгляд и откуда в этих детских глазах взялось вполне взрослое выражение, с которым он смотрит на мою ладонь.

Цини перевел непонятный, изумленный взгляд на меня.

Черный хвост резко взметнулся и глухо стукнул по полу.

– А-а-а-а-а! – с громким, натурально кошачьим воплем демон бросился мне на шею. Я вскрикнул от боли – в спину разом впилось два десятка острых, как иглы, когтей, и мы снова рухнули на подушки. Отцепить Цини от себя не представлялось никакой возможности. К тому же у парня, похоже, была самая настоящая истерика – уткнувшись головой мне в плечо и раздирая мою спину своими колющими орудиями убийства, он издавал полусдавленные кошачьи вопли и, похоже, был в настроении продолжать это еще очень долго.

А я – я просто не знал, что мне с этим делать.

За тридцать три года я повидал много истерик, но так и не научился утешать расстроенных демонов. Как-то просто не приходилось.

Поэтому я просто лежал, терпел и ждал. Полчаса, а может, больше. Наконец Цини, похоже, выдохся, затих и оставил в покое мою многострадальную спину. Которая саднила и чувствовала себя, прямо сказать, неуютно. Исцарапанный калиф... обалдеть можно. Хорошо еще, что Тануки этого не видит.

– У вас все в порядке, калиф? – прямо-таки медовым голосом уточнил Тануки. По своему обыкновению он появился из любимого угла, а вот как долго он там находился – это неизвестно даже нашей весьма развитой по сравнению с Западом науке. Я открыл рот, чтобы позвать Синтрашши и приказать доставить в спальню мою парадную саблю с украшенной крупными изумрудами гардой... но в этот момент мой взгляд упал на Цини.

Сжавшегося в комочек снова. Готового к чему угодно, даже к смерти. Зареванного, жалкого, дрожащего, донельзя перепуганного. Очень напоминающего мне – меня самого, только очень давно, лет тридцать назад, почти в невзаправдашние времена.

Мне не оставалось ничего иного.

Пожалуй, впервые в жизни после того, как я родился калифом, у меня не было ровным счетом никакого выбора.

Вздохнув, я поднялся вместе с Цини, удивительно легким для его роста, и легонько подтолкнул его по направлению к Тануки. Опустив плечи и волоча за собой свой невероятно длинный хвост, моя кошечка побрела к хладнокровно ждущему в позе храмового божка демону. Цини уткнулся ему в плечо точно так же, как только что мне. Я видел только темную макушку, вяло опущенные руки и снова дрожащие в сдавленных рыданиях плечи.

Что касается Тануки – демон ехидно прищурился и растянул губы в насмешливой ухмылке.

«Я предупреждал. Вы проиграли, калиф», – говорило выражение его лица.

А мое, наверное, отвечало: «Да сам знаю, не дурак».

Я наорал на перепуганного раба, наливавшего мне ароматную воду в бассейн, отправил его на внеочередную профилактическую порку, потом немного успокоился и велел позвать Райлиса.

Милашку Райлиса. В отличие от остальных этого мне почти не пришлось когда-то уламывать – а уж понравилось ему так, что он и сам был не прочь поваляться денек-другой в моей постели. Или в чьей-нибудь другой.

Никогда не считал Райлиса особо интересным объектом для моих игр. Слишком скучно. Райлис изначально не был достаточно умен, чтобы поломаться чуть дольше желаемого. Но в конце концов Райлис оказался именно тем, кто сейчас был мне нужен.

– Салам, ваше калифство! – брауни появился у меня на пороге буквально спустя минут десять. Оперативно, ничего не скажешь. Вот уж не знаю, кого благодарить – расторопных евнухов или самого Райлиса, не вылезающего из женского кимоно и красящего ногти по три раза на дню.

А ведь когда он впервые оказался в моей спальне, это был обычный славный эльфийский паренек с острыми ушками и очаровательной улыбкой законченного стервеца, тощенький, гибкий и чем-то похожий на Цини в своей беззащитной умильности. Вот только волосы у него, в отличие от Цини, золотые, солнечные, рост едва доходит мне до груди, а глаза сверкают небесными оттенками. Таких в Бхарате ценят дороже золота, а пираты, высунув языки и намотав их на свои абордажные крюки, гоняются за хорошенькими брауни по всему Корсарскому морю.

К тому же почти у всех брауни наблюдается легкий, жизнерадостный, быстро приспосабливающийся к любым невзгодам характер. Что особенно ценится в непростых условиях полной интриг гаремной жизни. Евнухи с ними просто отдыхают.

Вот и сейчас Райлис вызывающе-обаятельно улыбнулся, легкой походкой подбежал ко мне и, встав на цыпочки, жарко чмокнул в щеку. Я невольно усмехнулся. Смелый лицемерный мальчик... вернее, смелый лицемерный вполне взрослый эльф трехсот лет от роду.

И глупый. А значит, не будет задавать лишних вопросов. Можно начинать второй раунд и, кажется, на этот раз – моя подача. Посмотрим, сумеет ли Тануки держать удар, если он думает, что все уже кончено, то глубоко ошибается – развлечение еще толком даже не начиналось. Вот сейчас и начнем. Но сперва...

– Ну, ты в курсе.

Кивнув, Райлис с лукавой усмешкой потянул за концы пояса. Ему удалось снять с меня пышный халат, снова встав на цыпочки, потом он разобрался с шелковыми шароварами и бесшумно опустился на колени. Я положил руки на пышную шевелюру Райлиса, кажется, состоящую не то из жестких золотых нитей, не то – из живых солнечных лучей. Бледные, нежные щеки брауни окрасились в неяркий оттенок зреющего персика, Райлис томно смотрел на меня снизу, изредка откидывая с моментально вспотевшего в жаркой комнате лба пряди, и работал не покладая рта. В результате я быстро кончил, притянув его голову как можно ближе к паху, а мое гаремное солнышко в довершение премило облизало головку быстрым расторопным язычком.

Иногда я все-таки вызываю Райлиса к себе. Он запрыгивает в постель раньше меня, но трахается при этом просто обалденно.

– Ну как там у тебя жизнь и все такое? – соизволил поинтересоваться я, отдыхая в прохладной воде, наполненной благовониями и свежими лепестками роз, пока обнаженный Райлис поливал мне спину, смуглую и покрытую выжженными на теле жреческими контрактами, специальным маслом из глиняного кувшина с синей бирюзой по ободку горлышка. Масло приятно растекалось по коже, становилось лениво, в воздухе висел необычный цветочный аромат, произведенный алхимиками Синего Дворца, Райлис всячески старался потереться о мое тело то бедром, то еще чем похуже.

Словом, мои дела понемногу шли на лад.

– Все шоколадно. Только здесь очень жарко, – Райлис свободной рукой опять откинул со лба прилипшие шелковистые пряди. Бедняге брауни несладко приходилось в нашем южном климате. Получасовое пребывание на солнце грозило его бархатистой, как крылья бабочки, коже настоящими волдырями, поэтому я приказал евнухам завалить комнату эльфа солнцезащитными составами. Впрочем, они бы и сами догадались – о собственности калифа в моем Дворце пекутся даже больше, чем о своей голове. Потому что в случае порчи собственности или утраты вследствие неосторожного обращения голова им больше не понадобится...

– Новости есть? – поинтересовался я, пока проворный брауни вытирал меня и изо всех сил прижимался ко мне, одновременно лаская мой оживший член ладонью.

– Да все то же,– хихикнул Райлис. – Лассэль без ума от Айна, глаз с него не сводит. Хамед и Миджбиль организовали клуб под названием «Достань всех, начни с себя». Керим фингал лечит. Остальные – кто чем... Да, кстати, к нам новенького привели. Родом вроде бы откуда-то с Темноморского побережья. Вам уже сообщили?

– Разберемся, – я притянул Райлиса к себе и поцеловал подставленные губы. А потом просто, не разжимая объятий, приподнял и перенес на кровать. Положил и начал свое путешествие в страну Бесконечного Оргазма с узких небольших, тщательно ухоженных ступней.

– Как новенький? Прижился?

– Да не сказал бы... странный он... ну мы-то его, конечно, не трогаем... – Райлис легко изогнулся, выпячивая попку. Симпатичную такую, гладкокожую и нежную, как и все в нем. На которую я посмотрел с задумчивостью.

– Цини...

– Мяу? – появившись, котенок взглянул на нас с Райлисом серьезными расширенными глазами. Вид у него был странно сосредоточенный – как будто котенок пытается что-то понять, осмыслить какое-то не поддающееся его детской логике событие. Что касается брауни, то он только недовольно повел бедрами:

– Ну, ваше калифство, нельзя ли...

Я хлопнул брауни по попке, и тот вовремя заткнулся. А я все еще смотрел на Цини, по-кошачьи гибкого и по-юношески стройного. Впечатляюще красивого. Интересно, если на твоих глазах я пересплю с другим, очень похожим на тебя мальчиком – ты будешь жалеть, что сейчас не на его месте?

В любом случае, стоило попробовать.

– Сядь и смотри, – приказал я, отвел взгляд и парой медленных, сразу глубоких толчков вошел в Райлиса. Брауни откинуло вперед, упирающиеся в кровать руки дрожали от напряжения, небесный шелк глаз был прикрыт веером черных ресниц. Я протолкнул свой член еще дальше. Райлис, не выдержав, вскрикнул. Я бросил быстрый взгляд в сторону котенка – высокая худощавая, отнюдь не детская фигурка темнела в углу, почти сливаясь с тенями, Цини сидел на корточках, а его хвост как-то странно изгибался и стучал по полу. Кошечка показалась мне рассерженной. Я вспомнил еще не зажившие до конца царапины, и почему-то это придало мне скорости – я начал двигаться внутри Райлиса, причем довольно безжалостно, точно зная, что этому трехсотлетнему брауни с телом грациозного юноши все нипочем. Более того, он и сам помогал – движениями и криками, губы Райлис кусал так сильно, что по подбородку уже стекала пара тоненьких красных струек. Меня всегда удивляла выносливость брауни – со стороны мы смотрелись как большой грубый насильник и его тоненькая хрупкая жертва. Но я-то хорошо знал, что Райлис скоро кончит, и я кончу вместе с ним, а Цини так и будет смотреть на нас, не отводя взгляда, и если я оглянусь, то увижу в темноте рассерженные изумрудные глаза с точечным кошачьим зрачком.

В момент оргазма Райлис забился так, что пришлось прижать его к измятым шелковым покрывалам всем моим отнюдь не легким телом. Потом он притих, разморенный и счастливый. И только устало кивнул, когда я сказал:

– Ты в отличной форме. Можешь идти.

Я подождал, пока легкие, почти бесшумные шаги босого эльфа и звук кованых узконосых сапог охраны стихнут в похожих на лабиринт коридорах Розового Дворца, и обернулся к Цини.

– Тануки был прав, – тихо сказала кошечка, так и не вылезая из своего угла. – Ты – жестокий человек...

– С чего ты взял? – оторопел я. Может быть, со стороны и было похоже, что я жесток с Райлисом, но ведь Цини вел себя в постели точно так же. То есть страстно и дико, как полагается настоящему зверенышу...

– Тануки взял меня. Мне не понравилось. Было больно, – признался Цини. Черный хвост вновь стукнул по полу. Демон не отрывал от меня больших блестящих глаз под нахмуренными тонкими бровями. А я беспомощно стоял перед ним, понимая, что желаю обладать им больше, чем кем-либо из моего гарема, что не хочу никому его отдавать, – и тупо ненавидя Тануки. Эту рыжую скотину. Эту зарвавшуюся окончательно и бесповоротно тварь с дурацким меховым воротничком и красными демоническими глазами.

– А со мной тебе нравилось? – наконец выжал я из себя. Цини ответил, не раздумывая:

– Да... Ты меня кормил...

– Хочешь, покормлю еще? – я протянул руку. Котенок посмотрел на нее настороженно:

– Хочу, но боюсь...

Я выругался. Тихо, сквозь зубы – нечего ребенка такому учить. Сам я набрался полезных в таких ситуациях слов в своих тайных прогулках по Эль-Рийяду. Почему тайных? Очень просто, я еще не слышал про калифа, который бы не очень-то торопился покидать стены Закрытого Дворца по первому-всякому поводу. Выйдя наружу, вполне можно было остаться без головы. Внешний мир жесток – и Эль не станет менять свои правила ради своего Верховного Жреца. Увы, такова истина.

Что ж. Еще раз – я никого не просил делать меня калифом Бхарата.

– Тануки сказал, что знает, как все исправить. Он сказал, если он будет рядом, ты сможешь кормить меня как раньше... – сказал Цини, с надеждой взглянув на меня из-под темной челки. И тихо добавил: – Я хочу тебя. Очень...

Кяусара ты хочешь, подумалось мне. Жестокий тиран, расправляющийся с врагами собственноручно, коварный интриган, вот уже который год лавирующий между толпой довольных и недовольных родственников – вдруг да не справившийся с одним-единственным демоном. Правда, стоит признать, что Тануки – существо со всех сторон нестандартное и в другой ситуации, возможно, в моей постели оказался бы именно он.

Нет уж. Если кого и следует ненавидеть, то в первую очередь себя. Нужно собраться и сосредоточиться – как в шахматах. Если эту партию я, положим, проиграл, то мой ход все равно впереди. И никого, вот уж совсем никого я щадить не собираюсь...

Тануки появился по первому требованию. Как всегда, обнаженный до пояса, в просторных красных шароварах, демонстрирующий всему свету меховую опушку на своих руках и шее, донельзя самоуверенный. Я погладил забившуюся в угол кошечку по волосам и кивнул Тануки на дверь в соседнюю комнату. Пожав плечами, демон-медведь вышел с прямой, как лезвие западного меча, спиной. Я вышел следом.

– Ну и чего вы опять желаете, о мой калиф? – поинтересовался Тануки с неожиданной серьезностью в голосе.

– Я согласен, – мрачно ответил я, сверля непроницаемую физиономию рыжего демона подозрительным взглядом. – Будешь ночевать у меня. Заниматься любовью с Цини станем по очереди. Но все это удовольствие – с одним условием.

– С каким? – тоже подозрительно прищурился Тануки. Я подавил смешок. Что, нервничаешь? Правильно.

– Сперва я хочу – тебя.

Брови демона изумленно поползли вверх, рот привычно-насмешливо оскалился.

– Это с какой радости?

– Только так, – я демонстративно зевнул. – Решай.

– Да ни за что, – Тануки задумался, на минуту опустив вниз густые, как у Цини, ресницы. На секунду он показался мне очень похожим на котенка... слишком похожим. А когда Тануки снова поднял взгляд, в веселом блеске красных зрачков появилось что-то неуловимо похабное. – Хотя... Действуйте, калиф.

С этими словами демон ловко, не теряя лишнего времени, избавился от шаровар и повернулся ко мне спиной. Никуда не торопясь, словно соблазняя, опустился на четвереньки. Обернулся:

– Чего вы еще ждете?

Если честно, я и сам не знал. Вид худощавого, гибкого, широкоплечего и узкобедрого тела, неожиданно тонкая талия, обычно скрываемая плотно намотанной поверх шаровар красной тряпкой с бахромой на концах, вся его поза – полное подчинение – словом, я снова завелся. Вот уж никогда не думал, что этот мерзавец может быть таким сексуальным. А может, и думал, только делать ничего не стал.

Я и сам уже не помню – калифу позволительно быть слегка рассеянным.

Едва только я прикоснулся к розовому бутончику ануса, как Тануки часто задышал и сам подался назад, почти обхватив мой член своим телом. Надо же, нетерпеливый не хуже Райлиса. А я-то ожидал несколько иной реакции, вообще-то предполагалось, что для него это станет унижением... Ну что же, раз все так повернулось, чего упускать такой шанс поразвлечься – я навалился на простертое подо мной тело всей своей недюжинной тяжестью и, пробуя новые ощущения постепенно, сделал медленное движение внутрь. Придавленный к полу Тануки зарычал и сделал попытку податься мне навстречу, но я не собирался позволять ему – надо признать, такой расклад здорово возбуждал. Еще пара медленных, но глубоких толчков.

– Быстрее... – процедил сквозь зубы демон.

– Как хочу, так и развлекаюсь. Имею право, – огрызнулся я, продолжая неспешные движения. Тануки дышал тяжело, хрипло, периодически постанывая и не оставляя попыток активности, впрочем, их я пресекал на корню. Рука демона рука вцепилась в стоявший почти торчком член и сжимала его с какой-то отчаянной решимостью. Усмехнувшись, я заставил его отвести руку и прижал ее к полу. Тануки снова зарычал, а потом неожиданно застонал – совсем в другом тембре, низко и почти жалобно.

– Калиф, вы меня трахаете или в шахматы играете? – поинтересовался он, пытаясь придать своему голосу деловитый тон, но опять-таки срываясь на те же жалобные интонации. Вместо ответа я присоединил к члену внутри палец. Тануки весь выгнулся, тщетно стараясь выкарабкаться из-под меня или хотя бы пошевелиться. Стояло у него преотлично. Гибкий, мускулистый, светлокожий, необычный и (нет, серьезно!) очень красивый демон. Сейчас – восхитительно беспомощный, вдобавок совершенно явно сгорающий от желания. Теперь я несколько лучше понимал моих наложниц – Тануки оказался весьма страстным любовником. Такого и снизу иметь приятно, и если он тебя поимеет, наверное, будет не хуже...

Стоило мне только представить себе картину прижавшегося ко мне сзади Тануки, яростно рвущего мою задницу напополам, как я перестал сдерживаться. Наши тела, сцепленные вместе так крепко, как монстры-близнецы, которых я видел на центральном рынке Эль-Рийяда, превратились в катающийся по ковру клубок, рычание и стоны демона я заглушал жестким непрерывным поцелуем, помня о кошечке, ждущей нас в спальне с надеждой в глазах. Руки Тануки я держал надежно прижатыми к полу, не позволяя даже притронуться к распаленному желанием члену. Совершенно невменяемые красные глаза демона ясно говорили о том, что мы оба получали одинаковое удовольствие, но вот кончил я все-таки первым – прикусив губу, чтобы не закричать, и отпустив сжимающие запястья демона, саднящие от напряжения пальцы.

Тануки кончил, как только прикоснулся к себе. Его глаза медленно закрылись, демон издал легкий вздох, здорово смахивающий на предсмертный, и без сил опустился на ковер. Впрочем, без сил – это слишком сильно сказано, потому что через пару минут рыжая тварь преспокойно взметнула густые перья ресниц – и уставила на меня свой коронный сонно-наглый взгляд.

– Теперь ваша мстительная душонка удовлетворена?

– Не вполне, но пока что мне хватит, – ответил я, отчаянно завидуя, – сам я был не прочь бы поваляться здесь еще полчасика. Если бы не Цини.

Великий Эль, а ведь я действительно люблю мою кошечку, если способен ради него на такое геройство, как встать!

– Отлично, – Тануки сел, потом встал. По сравнению с обычной демонической ловкостью сейчас он двигался куда осторожнее. – А вы меня по правде затрахали, калиф... Сегодня наслаждайтесь малышом в одиночку. До завтра.

– Надеюсь, до завтра ты сдохнешь, – злобно фыркнул я. Тануки ехидно и как-то грустно усмехнулся:

– Нет ничего невозможного, верно? Каждый из нас может взять – и сдохнуть. Кстати, сегодняшний эксперимент был забавен.

– Повторим как-нибудь, – я закрыл глаза, борясь с усталостью. Попытка сдвинуться с места принесла практически нулевые результаты. Со стороны Тануки донеслось:

– Вот уж вряд ли.

– Пошел на... – выразился я на жаргоне обитателей трущоб Эль-Рийяда.

Еще один ехидный смешок, освежающий ночной ветер из распахнутого окна – и в Розовом Дворце наступила долгожданная тишина.

– Ты привел его, Аман? – спросил, оборачиваясь, старик в белых одеяниях евнуха, в котором каждый, кто хоть раз побывал в Синем Дворце, узнал бы Рахимбека-аль-Расуля, эмира Аль-Салаха и бывшего Главного визиря покойного калифа Фариза-аль-Фейсала. И сейчас, как прежде, этот человек был похож на высохший от времени апельсин, а голос своей скрипучестью напоминал трущиеся друг о друга ветви карчагана. Но сейчас в нем ничего не осталось от той довольной сытости, с которой он восседал на парчовых и бархатных подушках в Диване, на почетном месте среди знатных сеидов и эмиров.

Нет, больше всего он напоминал старого, но полного сил тигра, прокравшегося ночью в человеческую деревню, чтобы утащить младенца или даже полакомиться внутренностями погонщика мулов. А тем более сейчас, когда Рахимбек уже знал ответ звездочета – белобородого старика, сидящего под навесом на базарной площади между седельными лавками и рядами писцов и еще ни разу не оказавшегося неправым в своих предсказаниях.

– Да, мой господин, – склонился в поклоне толстый евнух, сложив в знак почтения на груди руки.

Ночь понемногу опутывала Запретный Дворец прочными сетями из темных шелковых паутинчатых нитей, в которых законной добычей блестели крупные холодные звезды. Несколько из них, выстроившись в два ряда, обнаруживали взору подобие креста – символа любви и единения. Ни одной живой души не угадывалось вокруг – только шумела где-то, обегая разноцветные подводные камни, небольшая, полная золотистой рыбешки, речка.

– Да принесет тебе Эль здоровья, – учтиво поприветствовал вновь прибывшего Рахимбек. И все, кто хоть раз бывал в официальных залах Синего Дворца, сразу бы сказали, что сделал он это слишком уж учтиво.

– Эль великодушен, – равнодушно и даже высокомерно ответили ему. Рахимбек нахмурился – уже давно никто не позволял себе так непочтительно разговаривать с бывшим Главным визирем. Но прошла секунда – лицо эмира Аль-Салаха расслабилось, хотя морщин на нем от этого не стало меньше. Он скользнул цепким взглядом по молодому человеку, который был одет скорее как женщина, чем как мужчина, и остановил взгляд на узконосых, рассчитанных на небольшую ступню туфельках с красными каблучками, расшитых цветным шелком. Когда тот делал шаг, на туфельках начинали звенеть маленькие серебряные колокольчики. Каждый из них был отлит искусным мастером и украшен миниатюрным растительным орнаментом. Такие туфельки больше подошли бы женщине, но и на стройном юноше с длинными ногами совершенной формы смотрелись вполне неплохо.

Внутренне усмехнувшись, Рахимбек подумал о том, что, должно быть, именно так нынешний калиф представляет себе распределение богатств в славном Аль-Мамляка-Бхарате – потому что стоили эти туфельки целое состояние.

– У нас мало времени, почтенный, – сказал Аман, обливаясь потом. Казалось, это не пот – это забота капала с его висков крупными каплями и стекала по вискам на жирные щеки.

– Я слышал, вы ненавидите калифа, – сразу приступил к делу Рахимбек, еще раз оглядев юношу и решив, что столь прямой тон – именно то, что нужно. Он не ошибся – молодой человек склонил голову в знак согласия:

– Да. Я его ненавижу. Он украл у меня нечто очень важное.

– Наверное, вы хотели бы, чтобы он умер? – продолжил потомственный интриган. Юноша согласился и с этим:

– Я хотел бы, чтобы он умер, – он переступил с ноги на ногу – мелодично, женственно зазвенели колокольчики. Эмир заметил, как дернулся уголок рта наложника. «Да, должно быть, он и впрямь ненавидит калифа», – ехидно усмехнулся про себя Рахимбек. А вслух, сохраняя серьезность, сказал:

– Посмотрите сюда. Что это, по-вашему?

Аман вздрогнул, когда Рахимбек достал из широкого рукава пестрого евнуховского халата вещь, за которую хорошо заплатил лекарям на городском рынке. И еще – неплохо приплатил за молчание.

– Кусок фруктового сахара, – юноша не вздрогнул. Он уже давно разучился вздрагивать от резких движений стоявших с ним рядом людей. Его бесстрастность поражала и равнялась разве что бесстрастности война из Бени-Бар-Кохба, который оказался лицом к лицу с десятью хорошо вооруженными противниками и готовился честно умереть.

– Это – смерть, – Рахимбек скосил глаза на задыхающегося Амана. Снова поглядел прямо в наполненные равнодушной темнотой глаза юного наложника. – Медленный яд. Он умрет не сразу, вы успеете покинуть спальню, потом пройдет еще день. К вечеру калифа не станет.

– Никто не станет убивать из-за угла, – помедлив, неуверенно сказал юноша. Рахимбек ухмыльнулся – на этот раз открыто, потому что смотрел наложник прямо на желтый кубик фруктового сахара. И смотрел так задумчиво, как на блестящую, очаровательную в своей смертоносности змею. Будто решал, стоит ли брать в руки эту опасную, пока еще спящую тварь – или лучше убраться подобру-поздорову, пока она не показала свои бездушные зрачки прирожденного убийцы.

– Романтика неуместна, когда речь идет о ненависти, это крайняя форма, как и любовь, которая не терпит сентиментальности, – строго сказал бывший Главный визирь. – Романтичные люди не умеют ненавидеть. Берите. Он согреет вас в вашем чувстве. Если вы передумаете, никто не мешает выбросить это в ближайшую реку. Но вы не передумаете.

– Если я передумаю, я использую это сам, – юноша протянул руку с тонкими изящными пальцами, в которых, однако угадывалась свернутой потенцией мужская сила. Зажал в руке кубик, пропитанный пятью сортами ядов, – Рахимбек любил надежность во всем, от выбора рабов до способов устранения противника.

Затем юноша позволил Аману взять себя под руку и повести куда-то вглубь аллеи из персиковых деревьев. Напоследок он обернулся, чтобы все так же равнодушно-задумчиво спросить:

– Вы – родственник Зааля?

Рахимбек кивнул. Его переполняла животная энергия, знакомая по прошлым дням, когда он не просиживал подушки в Диване, а крутился в бессмысленном смерче под названием «дворцовые интриги».

– Почему вы хотите его убить? – спросил юноша, без труда останавливаясь, хотя Аман изо всех сил пытался доставить наложника в Спальни как можно быстрее.

– Когда он умрет, скорее всего калифом стану я, – пожал плечами Рахимбек. В самом деле, почему бы не сказать правду? Так даже надежнее. Если до калифа дойдет, что какой-то наложник принимал предложения от заговорщика – то от этого наложника останутся куски мяса, висящие в пыточной на дыбе.

С минуту юноша рассматривал его непроницаемым взором влажных глаз.

– И если вы будете калифом?.. – наконец спросил наложник. Рахимбек оперся о трость и медленно, плотоядно оскалился.

Так мог бы оскалиться тигр перед тем, как утащить с камышовой циновки аппетитного младенца.

– У меня уже есть гарем, – сказал он, понимающе и даже с каким-то сочувствием кивая.

Юноша сжал губы, отвернулся и быстро пошел вслед за Аманом, больше уже не оглядываясь. Когда звук их шагов и перезвон колокольчиков растворились в темноте, Рахимбек на ощупь, пользуясь тростью, чтобы не соскользнуть с глиняного берега в воду, добрел до речки и долго стоял, вдыхая черный ночной воздух. Он понимал, что сейчас рискует, полагаясь на непредсказуемую, неверную, по-женски капризную натуру калифского наложника – а в том, что любой наложник именно таков, Рахимбек ничуть не сомневался, поскольку прожил долгую жизнь и набрал опыта подчас больше, чем сам того хотел.

Поэтому следовало все-таки подстраховаться.

Надавить на молодого и потому еще такого глупого мальчишку и использовать хитрого демона.

И тогда, если звезды не врут, Рахимбека вскоре ждет невероятная удача.

Войдя в спальню, я с наслаждением позволил рабам снять с меня тяжелую церемониальную одежду и облачить в легкий шелковый халат, не дающий никакого веса усталому телу, к тому же не надоевшего красного цвета, а темно-бордового, расшитого черными тонкими нитями. Быстро прошел к комнате позади спальни, отделенной от нее невесомой бамбуковой занавесью, в которой вот уже месяц обитал Цини. И притормозил – услышав тихий, почти беззвучный разговор двух теней, съежившихся на подушке.

Меня моментально окунуло в холодную волну раздражения. Значит, Цини проводит время в моей спальне не один. Оказывается, Тануки приходил к нему еще и днем. Сам этот факт уже вызвал во мне бурю чувств, первым из которых было негодование – мало ему насиловать котенка каждую ночь (непохоже, чтобы Цини сильно нравилось то, чем они занимались), так нужно еще и приставать к нему днем... Но потом негодование внезапно сменилось на нечто иное – недоумение, потому что, подкравшись ближе, из-за бамбуковых занавесей я увидел странную картину: оба демона развалились на ворсистом берберском ковре и, похоже, разговаривали уже давно. Просто мирно беседовали, как я сам мог побеседовать с Джеттой за шахматами или чашечкой кофе. Так, будто забыли обо всем на свете

Интересно, о чем можно беседовать с демоном?

Сама это мысль порядком меня рассмешила. Я никогда толком не разговаривал ни с кем из них, кроме Тануки. О чем думает Киньш, когда он приходит с работы в Зеркальный Город? Может, придумывает для своей работы нелестные определения – или просто предвкушает вечерний отдых так же, как я – свой? Что имеет в виду Синтрашши, когда так преданно заглядывает мне в глаза своими – желтыми, внимательными и пристально-холодными? Какие чувства испытывает Вади, когда летает, хлопая своими кожистыми крыльями на весь Эль-Рийяд? Что творится у тебя в голове, если ты – Тануки (интересно, он сам-то в курсе)?

И, наконец, – о чем можно так мило болтать с горящими от задора глазами, если ты – Цини и живешь в комнате фаворита в двух шагах от калифской спальни?

Наверное, Тануки прав, и я никогда этого не узнаю. Когда я сделал шаг, оба демона моментально замолчали и разом повернулись в мою сторону. Снова став очень похожими друг на друга. Цини моргнул – пылающий азарт в глазах потух, оставив после себя поволоку сожаления, а потом там поселилась искренняя радость – котенок вскочил, подбежал и обвился вокруг меня, издавая отчетливое мурлыканье. Я рассеянно погладил жмурящегося Цини по волосам. Но смотрел при этом на расслабленно ссутулившегося Тануки. Смотрел – и не мог понять. Что есть в этом рыжем демоне, что не могу дать котенку я? Почему малыш так ему верит?

И стал бы он верить Тануки дальше, если бы увидел, в какой хищной ухмылке расплылась физиономия демона?

– В спальню, калиф? – вместо приветствия ехидно спросил он.

Я вновь почувствовал себя в стане осажденного врага. Тануки и я – враги с самого моего детства, так уж повелось. Все равно как если это было бы выгравировано на Черном Столбе Бар-Кохбы, что стоит на центральной площади нашей славной столицы и олицетворяет собой безграничную мудрость Первого Пророка Великого Эля.

– Ты, наверное, хотел бы быть на моем месте? – мрачно поинтересовался я. Тануки, не меняя своей позы а-ля «сытое довольство собой и жизнью», хмыкнул:

– Вот уж не дай Боги. Что мне, самого себя не жалко?

– Как это? – оторопел я. Положительно, иногда этот демон мог привести в затруднение самого мудрого дервиша.

– За свою жизнь я видел, как умерли два калифа Бхарата. Эль даст, еще парочку провожу на тот свет. Но ни один из этих калифов не увидит смерти демона Тануки, – ответил мне рыжий наглец и поднялся. – Ну, так что, все-таки – в спальню?

– Пожалуй, – кивнул я, закипая. Возможно, я бы что-нибудь и ответил, однако кошечка висела на мне и уже начинала тереться об меня бедрами – то ли от переизбытка эмоций, то ли от предвкушения близкой кормежки. Поглядев в глаза Цини и преисполнившись надежды на то, что причина этому светящемуся безмятежному счастью – все-таки моя скромная персона, я легко вскинул тощее тело на руки и понес в спальню, на ходу целуя то гладкий чистый лоб, то сочные жадные до ласк губки, то узкие напряженные скулы, то нежно-розовые раковины уха... Тануки шел следом, и его горячее дыхание прикасалось к коже моей спины – что касается роста, то здесь одними габаритами со мной мог похвастаться только Киньш.

Киньш.

Тигр-педант, огромный и могучий, почти полностью покрытый шерстью, с умной мордой и легко появляющимися из руки когтями – просто смерть во плоти для врагов и весьма полезное приобретение для меня. Вот уж в чьем контракте я никогда не раскаивался.

Ни один демон не был мне полезен так часто и в столь разнообразных ситуациях. Например, в такой, как сейчас.

Я аккуратно положил разомлевшего Цини на кровать и жестом пригласил туда Тануки. Демон всегда начинал первым – и делал это только один раз, будто признавая мое право на Цини всю оставшуюся ночь. И каждый раз я чувствовал острую щемящую жалость, когда рыжий демон приступал к делу, а котенок морщился в болезненной гримаске, щерил мелкие острые зубы, иногда просто не мог сдержать крика...

Единственное, в чем я мог быть уверен – это в том, что Цини со мной хорошо. Во время еды малыш забывал обо всем. Он всегда брал у меня больше кяусара, чем другие демоны – наверное, просто не умел останавливаться. Но я никогда и не останавливал его. Просто не мог. И точно так же сам был не способен остановиться на середине – не останавливала даже мысль о боли, которую я мог причинить по неосторожности моему изящному мальчику, в конце концов, я почти в два раза его крупнее. Пару раз, ожесточенно вгоняя в распростертое подо мной хрупкое тело демона твердый, как черный пустынный камень, член, я ловил на себе взгляд Тануки – и в этом взгляде сквозь обычную ленивую наглецу пробивалась зависть.

И тогда я чувствовал себя – вдвойне удовлетворенным. И физически, и морально...

Тануки уже наложил на котенка свои грязные лапы – он заставил малыша встать на колени и прижимался к спине, ощупывая теплые узкие бедра с нарастающей жадностью. Цини, как обычно, настороженно следил за мной поблескивающими изумрудами зрачков и непонимающе хмурился, когда я отталкивал его, тянущегося за поцелуем. Он действительно не понимал – а я вовсе не собирался смешивать секс со мной и Тануки. Быть может, это не совсем честно, но я хотел немного помучить котенка – вдруг он все-таки осознает, от чего отказывается, продолжая верить своему «отцу» и покровителю. Который в данный момент, тяжело и хрипло дыша, уже пристраивался к нему сзади с мутным от желания взглядом.

– Киньш,– позвал я негромко, но демон появился сразу. Просто навис надо мной огромной стеной, и по моей спине побежали мурашки от пристально-равнодушного, умного, но ровным счетом ничего не выражающего взгляда.

– Чего желает хозяин? – спросил Киньш свои низким, грудным голом, в котором ясно слышались рычащие нотки. Я кивнул, обернулся и быстро, пока не передумал, прижался к растянутым в строгую нить губам Киньша своими. Пришлось всего лишь встать на цыпочки, а ведь я не жалуюсь на рост и объем мускулатуры. Было странно, но поцелуй принес мне больше удовольствия, нежели я ожидал. Похоже, это будет забавно, а наш славный Тануки получит шикарную возможность понаблюдать за чем-то необычным. Он же у нас любит все необычное, да и сам крайне необычен, верно?

Привстав на цыпочки и обняв могучее тело демона сильными и холеными руками, я на пробу выдал ему один-единственный глоток напитка Богов.

– Что мне нужно делать? – мгновенно сориентировался демон, непроизвольно облизнувшись и закатив рысьи зрачки, словно в некой истоме.

– Погоди, – я посмотрел на Тануки, вложив в этот взгляд всю возможную насмешку. – Ходи белыми, друг мой.

Глаза Тануки сузились, он дико встряхнул рыжей гривой, злобно зарычал и повалил Цини на кровать. На этот раз котенку действительно пришлось плохо – я видел это так же хорошо, как и то, насколько разозлен старший демон. Его поспешность выдавала внутреннее смятение. Скорее всего, он предполагал, что у меня возник какой-то достаточно остроумный план, который я собираюсь привести в действие.

И в кои-то веки действительно был прав.

Замерев в судороге оргазма, демон откатился на другой конец кровати и вытер со лба крупные капли пота. Красные глаза зло и весело глянули на меня:

– Ваше выступление, калиф...

– Спасибо за разрешение, – с холодной язвительностью произнес я и приблизился к котенку. Цини лежал на спине, широко разведя длинные стройные ноги, и, кажется, был бы не прочь похныкать. Но дрожавшие в глазах жемчужины слез моментально исчезли, стоило мне только встать на колени и притронуться губами к покрасневшему от раздражения, раскрывшемуся анусу. Разумеется, с кяусаром – этого правила еще никто не отменял. Интуитивно почувствовав, что котенку уже не больно, я скинул с широких плеч халат, шумно соскользнувший на пол, и обернулся к спокойно стоявшему рядом Киньшу. Настоящий тигр, хладнокровно поджидающий в засаде добычу. Холодный умный взгляд и полное отсутствие сердца. На секунду мне стало очень не по себе. Я мужественно отринул сомнения – я был более чем уверен, игра стоила свеч.

– Просто повторяй за мной.

Отдав приказ, я, не медля, лег на Цини сверху, вминая его в покрывала своим телом. Распростертый на темном шелке бледнокожий котенок смотрелся изумительно – как одна из талантливо исполненных фресок, украшавших стены моей спальни и мерцавших в полутьме сотней-другой драгоценных камней. Я великодушно подарил Цини еще пару глотков кяусара и одновременно вошел в него – медленно, осторожно, но почти сразу набирая так нравящийся мне жесткий ритм. Где-то на третьем толчке тело Цини сотрясло сладостной судорогой, а меня накрыла приятная тяжесть. Необычное ощущение прикосновения к коже неожиданно мягкой тигриной шкуры заставило меня замереть и зажмуриться – а затем сдавленно охнуть и прикусить губу, когда и мои ягодицы подверглись атаке. Атаке, надо заметить, даже более мощной, чем я ожидал. Как и в бою, тигр действовал быстро и решительно – он втолкнул в меня член и тоже замер, давая нам двоим время приспособиться. Затем, когда я сделал движение, он двинулся тоже – и тут уже, не выдержав, закричал я, это был крик невероятного, почти невыносимого удовольствия, он смешался с низким рыком тигра и задохнувшимся всхлипом Цини, машинально я бросил им обоим кяусара, как бросают подачку домашнему зверю, и мы двинулись вместе навстречу оргазму – нарастающему, вихреобразному, вибрирующему по всем частям тела, окатившему меня внезапной огромной и бурной волной. Бешеное мяуканье Цини, мои хриплые крики, глухое рычание Киньша смешались в единую трепещущую ноту, я уже не чувствовал рук и ног, они были плотно прижаты к кровати, мне не давали уйти от острого, почти болезненного наслаждения, чьи-то заостренные когти, целых четыре набора, безжалостно царапали мои плечи и бедра, кто-то впивался мне в губы, яростно и настойчиво, почти раздирая их до крови, я чувствовал ее солоноватый вкус во рту, и сам кусал в ответ, и бесконтрольно отдавал все имеющиеся у меня запасы божественного кяусара, и было поразительно хорошо, и спазматически больно, и невыносимо мучительно, и потрясающе одновременно... Я кончил беззвучно, распластанный по кровати, уже не имея сил даже кричать, даже стонать, хоть как-то выразить игравшую во мне гамму эмоций, подобные которым, наверное, испытывал Великий Пророк Бар-Кохба, пока его Дети с помощью Эля и Небесного Железа разносили по камешкам очередной арийский город.

А когда, наконец, открыл глаза, абсолютно недееспособный после отката этой яростной волны, то увидел, что Цини подо мной вытянулся и закрыл глаза в блаженном бездумье, трудяга Киньш устало свалился рядом, а целует меня, все еще не в силах оторваться от окровавленных губ, не кто иной, как – Тануки. Тот самый Тануки. Тоже прикрывший глаза да еще нахмуривший лоб, как будто в попытке понять – что же все-таки с нами всеми произошло.

На последнем дыхании я отдал ему оставшийся в запасе кяусар и одномоментной вспышкой темноты провалился в тяжелый, путающий сознание сон до самого утра. Мне снилось, что мы с Цини бредем по бесконечной пустыне, постепенно проваливаясь по пояс и увязая в барханах. Проснулся я тоже моментально – как раз в тот момент, когда во сне наши губы соприкоснулись, но вместо привычной персиковой сладости я ощутил лишь вкус песка, а еще меня не покидало ощущение какой-то странной тревоги, будто что-то могло испортить нам поцелуй. Должно быть, это были мои личные враги – с острыми кинжалами и бешеными глазами, те, которые преследовали меня с самого детства, которым не очень-то нравился сын покойного калифа Фариза-аль-Фейсала на престоле Бхарата...

Нервно оторвав голову от подушки, я поморгал прежде чем оглядеться – и понять, что я нахожусь в своей собственной спальне. Никаких врагов с острыми кинжалами поблизости не наблюдалось.

Наблюдались Киньш, сидящий в кресле и бесстрастно смотрящий в стенку напротив, а также Тануки, пристроившийся у его ног и чистящий длинные когти пилочкой из моего маникюрного набора. Цини спал рядом со мной, крепко обняв меня руками и для надежности обхватив длинным черным хвостом.

Или не спал?

Мне уже не раз приходило в голову, что демонам, возможно, совсем не обязательно спать. Может быть, он просто лежит рядом, мерно дышит и думает о чем-то своем, нездешнем и непонятном? В таком случае нужно было строить свою стратегию именно на этом факте. Вот почему сегодня ночью в моей спальне был Киньш, вот почему мне нужен Тануки... Я потер сонные глаза взмокшими от пота ладонями. Втянул ноздрями воздух – по всей комнате разливался столь любимый мною запах долгой выматывающей борьбы и такого же секса.

– Доброго вам утречка, калиф, – поприветствовал своего калифа Тануки. Уже спокойно, будто это не он накануне целовал меня, хозяина и врага, с решительным видом полководца перед главным сражением. Киньш оскалил длинные клыки:

– Я могу идти?

– Да пожалуйста! – я откинулся обратно. Судя по солнцу за окном, жаркий день только-только начинал брать свои права над росистым утром. В саду сейчас, должно быть, прохладно. До первого намаза еще есть время полежать и обдумать дальнейшие действия. – Ты тоже, Тануки. Все уходите.

– Можно я останусь? – спросил демон, не переставая орудовать пилочкой, в то время как Киньш исчез, без лишних изысков растворившись в воздухе. Мне стало смешно:

– Как хочешь...

– Тогда я, пожалуй, задержусь, – Тануки мягко вспрыгнул на ноги из позы по-бхаратски и подошел ко мне. Опустился на колени перед кроватью. Красные глаза глянули на меня с неожиданной ласковой хитрецой.

– Чего вы пытались этим добиться, калиф? – спросил он совсем не агрессивно. И положил голову на край кровати, выжидающе глядя мне в глаза. Такой радостный – и совсем не нахальный. Я приподнялся, посмотрел на него сверху вниз:

– Тебя, радость. Хочу дать тебе возможность подхалтурить. Расплачусь щедро, ты меня знаешь...

И я не кривил душой – ночь освежила мое уставшее тело и придало ему бодрости для утренних игр, а измотанного котенка будить не хотелось. Кандидатура Тануки меня полностью устраивала. Всегда приятно поглядеть на врага, который готов сдаться.

И потом, мне действительно это было нужно.

– Что, так распирает? – привычно фыркнул Тануки. В его голосе слышался непонятный восторг, хотя, скорее всего, это была всего лишь эйфория по поводу полученной вчера их демонической жратвы. Обычно я не балую своих демонов – чем они голоднее, тем с большим рвением принимаются за любую работу, которую мне взбредет в голову им дать.

Просто рабы. Как и все в этой отмеченной Божественной благодатью стране.

– Считайте, уговорили, – Тануки почти кокетливо опустил густые ресницы, глянул на меня искоса и весь вытянулся, чтобы поцеловать, предоставив шикарную возможность полюбоваться на мило выступающие из-под бледной кожи позвонки. Очень грациозный для медведя, но очень сильный и быстрый. Настоящий каджи, помощник жреца. И в постели совсем не плох. Я требовательно похлопал рукой по плоскому, как медная дощечка, животу, украшенному парой-другой контрактов поверх ровных кубиков пресса. Тануки славно улыбнулся и, по обыкновению не медля ни секунды, стянул шаровары.

Как и в прошлый раз, он позволил мне взять себя так ловко, как это не сделал бы даже вечно озабоченный Райлис. Что касается обоюдного удовольствия, то оно подкреплялось для похотливого демона доброй порцией кяусара (а высшего света из райского источника, как показал опыт, у меня накапливается достаточно много, в конце концов, я – хороший жрец и послушно исполняю все указания, начертанные по этому поводу на Черном Столбе Бар-Кохбы. Да что там, быть хорошим жрецом меня учили с детства!..). Тануки исполнял верхом на мне выдуманный им самим танец, запрокинув голову назад и страстно урча каждый раз, как получал очередную подачку. Я – не отрывал прищуренного взгляда от спящего в опасной близости от нас котенка.

Может быть, мне показалось, но пару раз хвост Цини нетерпеливо дернулся – а я уже знал, что именно так демонические кошки выражают свое недовольство.

Я устроился удобнее на скрипучем шелке покрывал и с наслаждением затянулся – тонкой лионской сигарой. Изумленно пощелкал языком – Великий Эль, какой очаровательный способ курить! Дым отнюдь не мягкий, совсем не то, что в наших кальянах, он сперва обжигает горло, а потом, в довершение, продирает до самого нутра. Чего скрывать, сам не помню, как и когда это вышло, но с какого-то момента я стал большим ценителем западных сигар. Не последнюю роль в этом сыграли демоны, порою совершавшие чудеса изобретательности с целью развлечь заскучавшего хозяина. Потому что в скучающем настроении я бываю слишком погружен в себя, чтобы обращать внимание на их скромные потребности в пище. Только вчера Синтрашши с жутковатой змеиной улыбкой и непонятным блеском в неподвижных глазах притащил мне целый портсигар – плоскую серебряную шкатулку с неизвестной монограммой на лионском, надеюсь, бывший владелец портсигара умудрился выжить. Так что теперь он временно сыт, а я – обеспечен куревом на несколько ближайших вечеров. Конечно, там, снаружи Розового Дворца, Джетта не похвалил бы меня за такие штучки, зато в своей собственной спальне я могу делать все, что мне заблагорассудится. Западная культура пустила здесь свои корни, но – страна по-прежнему оставалась полностью закрытой, и менять традиционную политику предков я не собирался.

Вот сигары – другое дело.

Большинство моих эмиров со мной бы не согласилось. Для них, например, для того же Рахимбека, традиции – это что-то такое, что нельзя менять ни в коем случае. Как корни дерева, без которых оно рано или поздно засохнет и рухнет. Эль свидетель – какие глупцы! Ничто не мешает мне надеть неудобную западную одежду – от этого я не престану быть калифом Бхарата ни по праву рождения, ни по состоянию души. А противника, как известно, надо знать в лицо – при этом держа свое лицо закрытым.

Если бы в моем дворце было меньше глупцов, возможно, мне было бы легче дышать...

– Тануки, – позвал я, не оборачиваясь, чтобы не потревожить Цини, вновь задремавшего (по крайней мере, неподвижно лежащего с закрытыми глазами) на моей руке. Рядом послышалось возня, скрипнули шелковые подушки, кто-то вздохнул и знакомым голосом произнес:

– И чего вашему калифству не спится? Утро скоро кончится. Может, хоть сейчас дадите отдохнуть? Вы и так имеете привычку не оставлять никого в покое ни на секунду... всех уже достали...

– Тануки, хочу поручить тебе составить список всех глупцов в моем дворце, – я проигнорировал наглые инсинуации в свой адрес (была нужда связываться, тут либо сразу казнить, либо пропустить мимо ушей) и выпустил в сторону тончайшего москитного полога огромное колечко дыма.

– Без проблем, – отозвался Тануки лениво. – Уже сейчас могу сказать, кто там будет.

– И кто же? – полюбопытствовал я. Спать не хотелось, повторения приснившегося кошмара я совершенно не желал. А хотелось чего-то неопределимого. Не то любви и ласки (Цини), не то вывести кого-нибудь из себя (Тануки).

– Вы, калиф, – ухмыльнулся демон. Очередная дурацкая шутка рыжего мерзавца. Я осторожно повернул голову. Сверкнул зрачками:

– По–твоему, в этом дворце имеется только один глупец, и это – я? Это еще почему?

– Да, калиф. Глупее вас я все равно никого не найду, – ответил Тануки, ворочаясь и снова скрипя шелком. Шутка затягивалась и начала порядком меня раздражать.

– Как ты докажешь, что я – глупец?

Тануки пожал плечами:

– Вы же сами поручаете мне составить список глупцов, которые живут при дворе. Значит, вы сами знаете, что здешние сейиды, если не все, то по большей части – глупцы. Раз вы это знаете и все-таки держите их у себя, окружаете уважением и почетом, значит, вы – самый большой глупец из всех.

Звучало логично. Я немного подумал.

– А если я сейчас докажу, что они – не глупцы, а умные люди?

– Тогда в списке все равно будет только ваше имя, – фыркнул Тануки. – Только глупцы подозревают умных людей в глупости.

– Так. Ну а если я докажу, что единственный глупец – ты?

– И тогда в списке останется ваше имя. Умный не поручит дураку составлять список глупцов, – парировал Тануки. – И потом, как вы это докажете?

– Очень просто. Сейчас палача позову, – наконец разозлился я. Тануки вздохнул:

– И действительно, весомый аргумент... Ну, в таком случае я действительно вычеркну из списка ваше имя и помещу туда свое. Чтобы больше никто не поступал глупо и не говорил вам правду. Впрочем, кроме меня, никто и не скажет. Вы никогда не узнаете, о чем думают или мечтают ваши придворные, о чем думаем мы. Демоны – не из этого мира, но и вы здесь не живете. Так что отстаньте от меня, калиф. Игрушкам тоже нужен отдых...

– Вечная жизнь и здравие повелителя, – Джетта склонил голову, уронив на лицо вечно выбивающиеся из прически жесткие каштановые пряди, поднял упавшую на пол фигурку слона и, забряцав парадным оружием, вновь повернулся ко мне. Весь его вид выражал озабоченность. – Вы сегодня очень грустны. Приказать позвать танцовщиц, сладких, как персик, и изящных, как лань, дабы усладить ваш взор?

– Нет, не стоит, – «повелитель», то есть я, печально воззрился на визиря. Надо же, кажется, Джетта действительно обеспокоен.

– Тогда, может, позвать Керима? – напрямую спросил меня этот потомок знаменитейших полководцев из рода Бени-Бар-Кохба, славный малый, которому я верил, как брату. Ну, это, конечно, сильно сказано, но я уже упоминал, что доверяю Джетте больше, чем остальным. Даже не знаю, чем он вызвал такое доверие. Может быть, тридцатью годами безупречной службы – сперва в качестве полководца, потом – царедворца? А может, тем, что предугадывал малейшие мои желания и никогда не выказывал своего недовольства тем или иным поступком? Что у Джетты получалось лучше всего – так это сглаживать острые углы моего противоречивого характера, одновременно угождая калифу – и сдерживая недовольных правлением эмиров, сейидов, родственников, воинов... Нельзя нравиться всем сразу. Это святая истина, впитанная с молоком матери, а значит, у меня в свое время было только два выхода: либо казнить всех недовольных и войти в историю как одному из тех жестких правителей, которые одной рукой дают хлеб, а второй – проливают кровь.

Либо найти на место визиря такого человека, как Джетта – и прослыть правителем умным.

Не знаю, может, я слишком идеализирую этого человека. Я вообще склонен идеализировать всех вокруг. По моему мнению, ни одного из тех участников заговоров против калифа, кого резали на кусочки в пыточной, нельзя было назвать по-настоящему плохим человеком. Просто они были очень несдержанны в своих стремлениях и опрометчивы в поступках.

– Не надо Керима, – не хотелось видеть эту самодовольную берберскую физиономию. Даже если Керим сумеет меня развлечь, вряд ли он способен надолго избавить калифа от напавших тягостных дум. К тому же я сильно сомневаюсь, что сам Керим когда-нибудь пытался думать – а если и пытался, у него вряд ли хорошо получилось.

– Тогда, может, вы скажете своему верному рабу, что так тревожит моего повелителя? – очень осторожно поинтересовался Джетта. На его лице явственно читалось: «Как бы не было казней». И я его прекрасно понимаю – скольких людей потом придется уламывать, чтобы они обождали со своими претензиями – ну, хотя бы до смерти нынешнего калифа.

Джетта бесстрастно смотрел на меня своими умными глазами, а я мрачно отмалчивался.

А что я, собственно, мог сказать? Тануки тревожит твоего повелителя. Тануки – и ядовитые слова, которыми мы перебрасываемся по утрам, каждый раз после очередных постельных игр, больше похожих на бесконечную партию в шахматы. Вчера я даже позволил Тануки взять себя сверху – и надо сказать, не ошибся в своих первоначальных выводах. А он мне такое несет. Стервец и лгун. Впрочем, лгун ли? Что обиднее всего, я не мог не признавать некоторую справедливость инсинуаций рыжего демона.

«Всего лишь игрушки... просто рабы и не больше... вы даже не знаете, о чем думают те, кто вас окружают... о чем мечтают... демоны не из этого мира, но и вы здесь не живете...»

– Короче, Джетта, – решился я. В конце концов, что из того, если я посоветуюсь со своим собственным визирем? – Мне сказали одну неприятную вещь...

– Кто посмел нарушить покой моего повелителя? – обреченно спросил Джетта, очевидно, прикидывая бюджет предстоящей публичной казни: ложе для правителя и его свиты, балконы для старших жен, специально оборудованные места для сейидов, богатых горожан, загончик для простолюдинов...

– Неважно. Вот ты, мой визирь Джетта, о чем ты думаешь, когда выходишь из стен дворца?

– Вы же знаете, я редко выхожу, – опешил Джетта. Я нахмурился:

– И все-таки?

– Обычно я думаю о том, что не успел сделать сегодня и что нужно сделать завтра, – Джетта озабоченно нахмурился. – И постоянно – о своем повелителе и его... м-м-м... желаниях, – выкрутился он, продолжая лихорадочно соображать, какой ифрит заколдовал его повелителя. И то правда, где это видано, чтобы потомственные деспоты интересовались мнением тех, кем управляют?

Я от души рассмеялся:

– Оказывается, узколобый ты тип, Джетта. Ну, а чего бы ты сам желал?

– Я и так всем доволен, – ответил Джетта, непонимающе сверкая черными глазами Бени-Бар-Кохба из-под свисающей прямо на глаза темно-каштановой пряди. Мне стало скучно.

– А вот скажи, пойдешь ли ты за меня на смерть, Джетта?

– Если не смогу сам, палачи помогут, – в голосе визиря слышалась полная покорность Судьбе, что в руках Великого Эля и его Наместника на Благословенной земле.

Тьфу. И этот туда же. Они что, сговорились все, что ли? Я лениво пошевелился на подушках и заглянул в чашку из синего с орнаментом фарфора. Так и есть, кофе уже остыл. Мелькнула мысль приказать рабу налить свежего, но ее тут же вытеснила другая, не менее интересная мысль.

– А что там насчет моих наложников? Приказываю узнать, что они желают.

– Я могу попробовать, но вряд ли они расскажут свои сокровенные желания мне или евнухам, разве что под пытками, – ответил Джетта, слегка расслабившись и снисходительно улыбнувшись. Рановато, друг мой визирь, калиф все еще в странном настроении.

Когда неожиданно хочется, вопреки всему – положению, власти и ситуации, сделать что-нибудь доброе и хорошее. И не для себя – для других...

– Тогда я пошел, – после прошедшей ночи подняться с подушек так же ловко, как это делал Тануки, у меня не получилось. Задница порядком саднила, нужно будет приказать демону быть осторожнее, все-таки он подписывал контракт Огненным пером, стало быть, отвечает головой за мою жизнь и целостность... Но я все-таки поднялся, потянулся до хруста в шейных позвонках и засунул босые ноги в узконосые, расшитые золотыми нитями и жемчугом сандалии.

– К-куда? – снова опешил Джетта. – А как же просители, они ждут в Диване?

– Скажи им, что я заболел, или умер, или при смерти, пусть порадуются, – весело ухмыльнулся я. – Соври что-нибудь. Тебе ведь не впервой.

Я оставил удивленно моргающего визиря в опутанной листвой беседке и быстро зашагал в сторону мужской части гарема, к которой как-то само собой привязалось название «Спальни». Следом за мной двинулась вооруженная до зубов охрана, без которой я никуда не выхожу с пятилетнего возраста – с тех пор, как провел два дня в пустыне возле тела моего отца.

Солнце стояло в зените, поэтому я вспотел сразу же, как вышел из тени. От жары не спасали даже искусно переплетенные садовниками ветви деревьев в моем саду, щедро усыпанные крупными, розовыми и желтыми, ароматно пахнущими цветами. Не спасала и прохлада бесчисленных ручейков и фонтанов. Зато все вокруг благоухало и цвело, невзирая на самый жаркий час дня. Надо будет отдать приказ наградить рабов, трудившихся над моими садами, все-таки такой изысканной красоты, которую я наблюдал вокруг, я не видел ни у одного из моих эмиров. Еще бы, этих мастеров своего дела собирали для меня со всей страны: были здесь и рыжие берберы с хитрыми голубыми глазами и обветренными горным ветром лицами, были мулаты и квартероны самых разных пород и окрасок, были и покорные арии с темной кожей, были урожденные Бени-Бар-Кохба из тех, что продали себя за долги, были даже туареги, дикие и непредсказуемые, со взглядом, непроницаемым, как небо во время ливня.

Благодаря им – и командующему здесь всем Джетте – мой Запретный Дворец стал самым красивым местом в мире. Вот только жаль, что в мире никто толком не видел этой божественной красоты – почти все, кто был допущен сюда, за внутренние стены Розового Дворца, моей личной обители, здесь и оставались.

Никого из моих наложников в саду не оказалось – полуденную жару они предпочитали пережидать в своих комнатах или укрытых беседках. Только возле циновки Хамеда лежали порядком потрепанные книги, радуя глаз каллиграфической вязью, да одиноко ожидал прихода хозяина разноцветный кушак с бахромой, забытый на кромке фонтана не то Авадом, не то Махмасом...

Поднявшись по крутым ступенькам в сопровождении молчаливого евнуха, я подождал, пока тот откроет дверь в комнату Айна. Айн был выходцем из рода мелких арийских шейхов, чудом уцелевших после того, как наш славный народ, вооруженный Небесным Железом, под предводительством Пророка Бар-Кохба, сына самого Эля, вторгся в их страну в поисках обещанных Элем «обильной пищи, большой воды и верных слуг». Дабы окончательно покорить и держать в узде этот терпеливый, но способный неожиданно вспыхнуть в кровавом восстании народ, калифы Бхарата издавна брали в заложники старшего сына каждого шейховского рода. После неожиданной смерти своего брата, отравившегося неверно приготовленной рыбой, Айн прибыл в мой дворец уже вполне оформившимся невысоким юношей с гибким телом тренированного в искусстве владения саблей война и влажными непроницаемыми глазами горной ламы. Путь к этому телу мне пришлось прокладывать долго – и в награду за доставленное удовольствие (ибо от чего еще получать удовольствие калифу, у которого есть все, если не от честной интересной игры?) я позволил ему владеть незаточенным боевым оружием. С тех пор Айн каждый день тренировался с саблей, а в остальное время, согласно отчетам евнухов, предпочитал просто проводить в своей комнате, сидя на открытом балконе и смотря в никуда своими глазами циничного ребенка.

Он всегда казался мне похожим на яркую птицу, страстно мечтающую улететь, но уже настолько привыкшую к клетке, что она даже перестала его раздражать.

Когда я вошел, Айн действительно сидел на подушках с прямой, как хлыст, спиной и, кажется, смотрел не то на небо, не то – просто в только ему известную даль. Услышав мои шаги, он немедля пал ниц:

– Да продлятся вечно жизнь и здравие повелителя.

– Продлятся, будь уверен. Встань, – сказал я, плюхаясь на кровать. Айн поднялся – и потянулся к серебряным застежкам своего халата. Взгляд его ничуть не изменился – прошли те времена, когда эти глаза могли сверкать негодованием, а рот кривился и говорил мне в лицо злые слова. Меня пробрала легкая ностальгия, что ничуть не добавило мне хорошего настроения. Я поморщился:

– Расслабься. Я по делу. У меня к тебе вопрос.

– Слава и вечное благоденствие повелителю! Что я могу ответить вам? – невозмутимо поинтересовался Айн, опустив руки и продолжая стоять передо мной, как осколок каменной стены.

– У тебя есть мечта? – спросил я, вальяжно разваливаясь на диване и дотянувшись до вазы с фруктами. Айн молча посмотрел на меня.

– Нет, – ответил он все так же бесстрастно. Я задумчиво откусил часть спелого абрикоса. Похоже этот дух мне так и не удалось сломить. Айн просто ускользнул – так глубоко внутрь себя, как это умеют делать гордые потомки арийских шейхов, вынужденные приспосабливаться к обстоятельствам.

Наверное, он все еще оставался опасен. Прожевав сочную мякоть, приятно освежившую гортань, я закинул новую удочку:

– Я мог бы дать тебе свободу.

На этот раз Айн ответил не сразу. Но когда ответил, его голос и взгляд ничуть не изменились.

– Я не хочу свободы, мой государь. Я не знаю, что мне с ней делать.

– Ты мог бы вернуться к своим, – предположил я и откусил снова. Ситуация почему-то перестала мне нравиться. Вот так всегда, только решишь совершить добрый поступок, как тут же понимаешь, что твоя доброта, в общем-то, никому здесь особо не нужна.

– Я слышал, ты не очень доволен своей жизнью. Ты хорошо служил мне пять лет, и я действительно мог бы освободить тебя.

Айн пожал плечами совсем как Джетта:

– Я не могу вернуться после того, как...

– Как был наложником в гареме? – я резко поднялся. Подошел почти вплотную. Айн не шевельнулся – только поднял голову навстречу моему лицу. Такая гладкая атласная кожа... я помнил, как первый раз дотронулся до нее. Все равно как вонзить зубы в спелый фрукт. И сейчас, когда я провел рукой по подставленной мне щеке, я ощутил то же самое.

Ему просто не повезло. В моем дворце таким влажноглазым красавцам – место только в гареме. Таковы правила, и, кажется, Айн с этим давно уже смирился.

– Когда решишь, что ты созрел для свободы, вели евнухам позвать меня, – тихо сказал я, наклоняясь к его лицу и вдыхая исходящий от кожи приятный аромат. – Слово калифа, я освобожу тебя.

– Благодарю, о повелитель, но сейчас я не готов, – ответил Айн.

Я убрал ладонь, повернулся и вышел из залитой полуденным солнцем комнаты, совершенно отчетливо расслышав за своей спиной вздох облегчения. Значит, вот оно как. Тануки был прав – я совершенно не знаю, что творится в мозгах моих прекрасных игрушек.

Кажется, в мое отсутствие изящные фарфоровые куколки играют в какие-то свои, особенные игры.

Следующая комната была комнатой Фаиза. К тому моменту, как его купили для моего гарема, мальчику исполнилось всего тринадцать лет, и мне пришлось подождать, пока из пугливого звереныша вырастет холеный ухоженный юноша, мечтательный и полный внутреннего огня. Пока он был маленьким, я иногда приказывал привести его и оставлял играть с моими детьми, потому что мне доставляло удовольствие смотреть, как постепенно малыш привыкает к своей клетке и даже начинает питать к хозяину какую-то детскую, непосредственную приязнь. Фаиз расцвел совершенно незаметно – и попав в мою спальню, удивил своей неожиданно проснувшейся чувственностью. Однако удивление быстро сменилось пресыщенностью – Фаизу искренне нравилось проводить со мной ночи, также ему нравилось сопровождать меня на прогулке и сидеть возле моих ног во время обеда, принимая губами предложенные ему сладости. Если Айн был гордой, запертой в клетку птицей, то здесь я, похоже, получил вполне прирученного щенка.

Что удивительного в том, что очень скоро мне стало с ним скучно.

Расторопный Масрур, главный евнух, открыл для меня дверь, и я увидел читающего Фаиза – сейчас ему было семнадцать, и для своего возраста он выглядел удивительно хрупким и грациозным. Юноша лениво поднял голову, смахнул со лба намокшую от жары темную челку, будто проснулся, увидел меня – и вскочил.

Книжка упала на пол с глухим звуком. Я узнал этот томик – столь надоевший мне в детстве Хафиз. Даже стихи лучшего поэта в мире могут превратиться в пытку, если тебе дают их в качестве нравоучения. В этом моему наложнику, похоже, повезло больше. Я усмехнулся и посмотрел на Фаиза.

Фаиз пялился на меня, как на какое-нибудь диковинное чудо. Неожиданно мне захотелось попятиться и уйти. Во взгляде юного наложника читалось – нет, не обожание, не восторг, скорее, какая-то сладострастная тоска. Так может смотреть человек, уже давно привыкший молча страдать и наслаждаться своими страданиями.

– Здравствуй, Фаиз, – громко сказал я, чтобы нарушить установившуюся в комнате странную трепещущую тишину. Наложник пару раз моргнул и неожиданно неуверенно улыбнулся – словно сквозь тучи мелькнул лучик неяркого солнца.

– Не гневайтесь, повелитель, я замечтался, – сказал он с легким испугом в голосе. Я усмехнулся:

– Приятно мечтать в тишине и прохладе, не так ли?

– Я знаю, дела не позволяют моему повелителю отдыхать, но я ждал вас, – без запинки ответил Фаиз. Его щеки порозовели, а улыбка стала еще шире, как будто он не мог ее удержать. Впрочем, наверное, и не хотел. Я быстро осмотрел комнату: книги, их здесь было полным-полно – в основном поэты, и еще рисунки, висящие на стенах – пейзажи, набросанные чьей-то быстрой, ловкой рукой. Хм, весьма романтичная обстановка, кажется, кто-то живет далеко не в реальном мире.

– Кто рисовал это?

– Лассэль, я попросил нарисовать для меня что-нибудь красивое, – сказал Фаиз, начиная нервно перебирать тонкими красивыми пальцами бахрому на кушаке. – Мой повелитель, вы останетесь со мной?

– Нет, можешь не утруждать себя, – равнодушно ответил я, продолжая рассматривать картинки. Да у моего сида, оказывается, настоящий талант! Странно, а я никогда не замечал – вернее, не спрашивал. Если честно, в Лассэле меня всегда привлекало немного другое...

– Фаиз, у меня вопрос. У тебя есть какое-нибудь желание? Если есть, говори, и я его исполню...

Легкий звук, словно кто-то не дал вырваться судорожному всхлипу, заставил меня обернуться – и я с изумлением увидел выступившие на глазах Фаиза слезы. Он продолжал улыбаться – но улыбка приобрела вымученный оттенок, будто ее действительно нарисовали на лице фарфоровой куклы кисточкой из хвоста обезьяны.

Кажется, я знаю, что он сейчас попросит, подумалось мне. А потом подумалось: и почему-то мне это совсем не нравится...

– Приходите чаще, мой калиф, – попросил Фаиз совсем тихо и опустил глаза. Пальцами, чтобы не дрожали, он ухватился за широкие рукава блестящего шелкового халата нежного цвета утренней листвы.

Вот теперь мне стало по-настоящему жутко. Видимо, я сделал какую-то абсолютнейшую глупость. Наверное, в тот момент, когда пообещал Фаизу исполнить любую его просьбу... или еще раньше, в тот момент, когда кормил его, еще совсем ребенка, кусочками халвы, млея от вида этих раскрасневшихся щечек и сияющих черных глаз...

Мог ли я перестараться, желая всего лишь немного развлечься?

– Я обещал, – сказал я неожиданно строго и вышел, причем мой уход очень сильно напоминал бегство. Оказавшись в узком коридоре между белых, морально давящих своей видимой прочностью стен, бросил взгляд в сторону комнату Керима – и передумал. Этот точно не захочет никуда уходить. За пределами моего дворца Керима ждет только мучительная казнь, а узнавать, чего ему хочется, было страшновато. Да и остальные – вдруг я почувствовал сильную усталость. Это мой гарем, почему я должен думать о том, какие странные мысли бродят в их голове, если по идее у них должна быть только одна мысль – как лучше угодить своему повелителю?

Что вообще начнется, если я начну спрашивать каждого о его желаниях вместо того, чтобы просто управлять государством так, как положено калифу и Верховному Жрецу?

Не знаю, что это было бы, но, наверное, – что-то очень странное.

От сотни-другой факелов и блестящей парчи разноцветных халатов слепило глаза. Видимо, нас решили накормить как на убой – передо мной на низком столике из чистого, без примесей, серебра стояло двенадцать фарфоровых, искусно расписанных зверями и сценами из сказок блюд с благоухающими кушаньями, а также два светильника из чистого золота, на которых весело поблескивали крупные яхонты. По кругу передавался выточенный из цельного изумруда кубок. Надо бы не забыть поинтересоваться, откуда у Катрана в его горном Эль-Минья столько денег, чтобы приобретать предметы роскоши, достойные калифского дворца. Впрочем, там же рудники, это многое объясняет. К тому же эмир Эль-Минья, насколько я его знаю, – весьма успешный купец, из тех, которым сопутствуют звезды.

– Предки говорили: «Счастье у того, кто опрокидывает в рот чашу!» – провозгласил хозяин дома, привычным жестом поднимая кубок и приветствуя эмиров, сидящих на мягких подушках за роскошно убранным столом. Я наклонил голову, ожидая пока он выпьет первым, принял кубок из его рук и кивком подозвал Али.

Раб быстро подбежал ко мне, взял кубок и приник губами к инкрустированному золотом ободку. Вокруг воцарилось настороженное молчание. Я сумрачно оглядел присутствующих, задержал взгляд на безмятежном, как обычно, Рахимбеке, а затем перевел его на Али. Раб вопросительно смотрел на меня, на его губах темными каплями виднелась крепкая травяная настойка, называемая «черным вином Бар-Кохбы». Говорят, Великий Пророк был к ней очень даже неравнодушен... Подождав еще немного, я кивнул:

– Приветствую высоких душой и родом! – и отпил содержимое кубка. Далее передал его Джетте, устроившемуся рядом по-бхаратски, держа спину прямо, как полагается воину. Все будто сразу расслабились – высокие своды наполнили шум и гомон веселых голосов, из другого угла залы раздался барабанный бой, из прохода, украшенного голубыми парчовыми занавесями, вбежали танцовщицы в прозрачных шароварах, с кинжалами и бубнами в приятно пухлых руках. Кто-то из гостей захлопал в ладоши, когда одна из прекрасных рабынь приставила к груди Рахимбека острое, как взгляд Великого Пророка, лезвие. Интересно, какое наказание ожидало ее, если бы она сделала чуть более неточное движение – и одним эмиром в моем государстве стало бы меньше? Может, Катран всего лишь погрозил бы ей пальцем? В любом случае, празднество было мне не по душе, и я оставался только из необходимости хоть как-то примирить моих эмиров друг с другом. После кинжалов в ход пошли бубны, в которые зрители должны были бросать золотые и серебряные монетки, а я облокотился на бархатные подушки и прикрыл глаза, пряча их от блеска факелов и светильников...

Было бы неплохо после празднества, омовения и вечернего намаза войти в мою спальню с улыбкой на лице и лионской сигарой в руках, одетым только в собственную кожу. Увидеть свернувшуюся в клубочек кошечку, лежащую на моем ложе в ворохе вытканных червонным золотом покрывал. Подойти тихо-тихо, на цыпочках, положить сигару в пепельницу на скамеечке в ногах кровати, наклониться, зарыться в пушистые, вкусно пахнущие локоны. И почувствовать, как оторванный от напоминающих полудрему размышлений котенок сперва недовольно фыркает, а потом урчит и начинает тереться о мою щеку своей: нежной, гладкой и теплой.

Словно отреагировав на мое настроение (а может, так оно и было), исступленные визги танцовщиц сменились негромкой игрой на лютне. Вполне приличный низкий мужской голос вдруг запел печальную хриплую песню о несчастной любви красавицы Гюльджан и благородного Бахтияра, кончившейся, разумеется, плачевно. Так всегда бывает в подобных песнях, иначе у уличных певцов не осталось бы заработка. Я приоткрыл глаза, мельком оглядел музыканта, не нашел ничего особенного и снова погрузился в густую, как мед, дремоту. Должно быть, черное вино нашего Великого Пророка уже начинало превращать мою кровь в горячий напиток Богов, потому что грезилось мне, будто я стою на палубе корабля и смотрю вдаль, а за бортом убегают, стараясь обогнать самих себя, вспененные стада-волны...

В этот момент меня самым наглым образом отвлекли. Неожиданно залу пронзил дикий женский визг. Вслед за тем хрипло и надсадно закричал мужчина – и через какое-то мгновение, оборвав крик, в права владения вступила непривычная слуху тишина.

Распахнув глаза и вынырнув из дремы, я непонимающе вгляделся в залитую огнями светильников залу. Первым, что я увидел, был окровавленный труп Али. Мой верный раб лежал на вытканном золотом покрывале с распоротым брюхом, из которого во все стороны расползались постепенно вздувавшиеся пузыри кишок. Звезды распорядились по-своему, не дав ему умереть от отравления, но убив таким вот страшным образом. Еще бы знать, что именно его убило... Рядом с Али лежал перевернутый светильник, язычки пламени уже ползли, извиваясь и пожирая все на своем пути – и ворс ковра, и вплетенные в него золотые нити – творение искуснейших мастеров Эль-Рийяда, Города-Услады.

Словом, что-то было не так. Совсем не так.

Я медленно, не шевелясь, обвел взглядом залу – и расширившимися, как от наркотика, зрачками наткнулся на огромную, под самые своды потолка, кобру. Которая, не мигая, смотрела на моих эмиров и покачивалась, нависая над ними длинным туловищем. А те, кто еще пару минут назад слушали песню музыканта, теперь уронившего лютню и осевшего на пол с залитым кровью лицом, – застыли, уставившись прямо в неподвижные глаза смертоносной твари, раздувающей гигантский капюшон.

На моих глазах змея сделала резкое движение хвостом – и Убейд-аль-Сиям, эмир Эль-Харра, высокий статный красавец, весельчак и балагур, неистощимый кладезь анекдотичных историй, безмолвно отлетел в сторону. Снес со стены гипсовую полочку, оставил на мраморе красный отпечаток и сполз вниз с размозженной головой. Этого зрелища мне хватило, чтобы окончательно прийти в себя. Я шевельнул побледневшими губами, чтобы призвать демонов...

...и не успел – среагировав на едва слышный звук, кобра стремительно, как молния или искра огня, метнулась в мою сторону и пришпилила к месту хладнокровным взглядом двух огромных желтых глаз с вертикальными зрачками. Почему-то эти глаза сразу же напомнили о Гвинет – и я уже не мог позвать своих демонов, не мог даже пошевелиться, я застыл, по-прежнему вальяжно развалившись на подушках, и безучастно смотрел, как раскачивается передо мной эта мерзкая тварь... как переливается отблесками от факелов зелено-серебристая чешуя... как откуда-то сверху на обнажившую зубы кобру вдруг падает с бешеным рычанием оранжевый комок меха... еще один белый и порядком взъерошенный, похожий на медведя, прыгает сбоку... ядовито-желтые глаза мигают, и мне хватает этой секунды, чтобы узнать непонятные пятна на краю зрения – мои демоны Киньш и Тануки, оба повисли на шее змеи, пытаясь прервать ее ритмичные покачивания. Вот одним движением, судорожно изогнув тело, кобра разбрасывает их по сторонам и снова летит ко мне, уже открыв для смертельного укуса пасть. Я чувствую, как касается щеки ледяной раздвоенный язык – а откуда-то с моей груди вырывается яростное шипение.

Прямо перед собой я вижу раскачивающуюся голову второй змеи, гораздо меньших размеров, зато с красными глазами и ужасно рассерженную. Синтрашши вновь издает угрожающее шипение, впрочем, это задерживает кобру лишь на пару минут. Но Киньшу достает времени атаковать ее в каком-то очень грациозном прыжке, провести по глазам, горящим убийственным огнем, своей когтистой лапой, а сверху уже пикирует на расправленных в полную ширину крыльях летучей мыши грациозный красноволосый Вади. На меня брызжет какая-то липкая голубоватая жидкость, горло словно стягивает удавкой, я хриплю, падаю лицом в покрывало, меня снова оглушает волна поднявшихся голосов, мир уходит безвозвратно и окончательно, оставляя только сожаление – я так и не успел построить мечеть и медресе, а еще – позаботиться о Цини, кто будет теперь его кормить и гладить по волнистой шкурке, когда он в облике кошки...

Я пришел в себя, открыл рот и – зашелся в остром приступе спазматического кашля, обхватив руками саднящее горло.

– Синтрашши, шайтанов сын!

– Это был единственный выход, мой повелитель, – добрые глаза Джетты смотрели на меня с явным беспокойством. Он стоял на коленях рядом со мной и все еще выглядел взволнованным. Все-таки мой Главный визирь – отличный парень.

– Объяснись, – потребовал я, тяжело дыша. Все равно самому говорить сейчас не очень-то получалось.

– Он бы вас убил, – просто сказал Джетта. – Этот демон. Если бы вы продолжали смотреть. Синтрашши пришлось вас немного придушить. Он расстроился и уполз. А Киньш ранен.

– Рахимбек?.. – прохрипел я и поморщился. Джетта покачал головой – как мне показалось, довольно удивленно:

– Нет. Его племянник. Младший жрец храма Великого Эля в Аль-Салахе. Его зовут Рифаа-аль-Хасим, и он совсем недавно получил право нанять демона. Раньше он бывал в Синем Дворце по торговым делам, вы должны хорошо его помнить. Такой вежливый, немного робкий мальчик. Он часто сидел с нами на праздниках. Вы даже как-то сказали, что были бы не прочь заполучить его в чиновники.

– Племянник? Не помню... Какого шайтана?..

– Вы же сами приказали построить мечеть из белого камня на территории Старого Рынка...

– Ну да. И что? – немного отдышавшись, я сел и мрачно осмотрелся. Гости дома Катрана бродили вокруг, осматривая трупы и негромко переговариваясь по поводу огромной кобры, лежащей на полу и судорожно дергающей хвостом. Впрочем, судя по спокойной реакции остальных, это – всего лишь сокращения мышц, а сама змея уже не представляет никакой опасности. Что ж, кажется, одним демоном в мире стало меньше. Тануки может отпочковать себе нового приятеля.

Я чуть не засмеялся при этой мысли. Но усилием воли удержался, поскольку мне было интересно слушать Джетту. Он умел рассказывать всякие истории – слушать его было все равно что слушать красивую сказку.

– Вы приказали начать стройку немедленно, а для этого пришлось снести все строения. В том числе склады, в которых хранился товар. И эти склады принадлежали никому иному, как молодому Рифаа. Нанятые им купцы торговали тканями – сукном и парчой, бархатом и нежнейшим шелком. Одним указом вы лишили мальчика его состояния и надежды на будущее. Кроме того, он остался должен крупную сумму денег своему дяде.

– Но он не пришел и не попросил об отсрочке, – раздался над моим ухом скрипучий голос. Я прищурился. Старик Рахимбек сам чуть не погиб сегодня. Удивительно. Я был о нем худшего мнения. Чего только не бывает в нашем подлунном мире...

– Да, мальчик предпочел отправить к вам демона, – развел руками Джетта. – Наверное, ему было стыдно снова просить деньги у дяди. А демон – тому не оставалось ничего другого, как только выполнить условия контракта. Вы же знаете, ни одни демон не волен поступать так, как он захочет.

– Мне всегда казалось, контракт – всего лишь формальность, – упрямо возразил я. Горло слушалось еще плохо, но уже понемногу начинало приходить в себя. – Никто не мешает им нарушить контракт в любой момент.

– Вы не правы, о владыка, – спокойно возразил бывший Главный визирь. Кажется, спокойствие Рахимбека не мог нарушить даже тот факт, что его племяннику – самая дорога в мою личную тюрьму или сразу на плаху. – Поверьте моему опыту, ни один демон не пойдет на нарушение контракта. Для него это будет означать вечный голод, какого мы с вами, слава Элю, никогда не испытаем. Потому что никто не возьмет второй раз на работу однажды ослушавшегося демона. Среди жрецов дураков нет, демоны слишком опасны, и только их полная покорность может служить гарантией безопасности хозяина. Таковы правила. Этому симпатяге пришлось расплатиться за них жизнью...

На какую-то секунду мне вдруг показалось, что я начал понимать Тануки – я-то знаю, каково это, когда на тебя работает существо, которое ты подспудно терпеть не можешь. А каково же тогда демону работать на нелюбимого хозяина? Да еще и на таких условиях, без права выбора, будучи практически тем же рабом... Но я отогнал эту мысль в сторону. Предстояло выяснить еще кое-что:

– Хорошо, шайтан с ними всеми. На все – воля Эля. Откуда здесь мои демоны?

– Мы давно предполагали, что нападение случится, – признался Джетта. – Как только выяснили, кому принадлежат склады. Если честно, сперва я думал, что этим займется уважаемый Рахимбек-аль-Расуль.... Извините меня, эмир...

– Ничего, я не в обиде, – самодовольно фыркнул старый интриган. Кажется, он воспринял признание Джетты как комплимент.

– Остальную информацию собрал Тануки. Не знаю, каким образом, но он предупредил нас о готовящемся нападении. Нам пришлось охранять вас постоянно, чтобы защитить в случае неожиданной опасности, – Джетта выжидающе замолк. Я недовольно повозился на подушках.

– Опять этот рыжий демон... Видимо, все-таки придется сказать ему спасибо...

– Не за что, калиф. В вашей спальне чрезвычайно милая обстановка, – раздался ехидный голос над моим ухом. Над левым, потому что над правым уже стоял Рахимбек. Который, впрочем, как и Джетта, сделал вид, что не слышал последних слов демона. А мне снова захотелось иметь в руках что-нибудь более тяжелое, чем бархатная подушка.

– Вот и договорились, – буркнул я, поднимаясь и оглядывая притащенную Тануки жертву.

Мальчик показался мне отнюдь не робким. Несмотря на неполные семнадцать лет, в его глазах вовсю полыхал тот самый неугасимый огонь, благодаря которому Бени-Бар-Кохба прославились в веках как воинственные фанатики и азартные игроки, способные как смошенничать в любой игре, так и посмеяться, если вдруг их самих кто-нибудь обжулит. Скрученный Тануки в подобие бараньего рога, Рифаа открыл рот и облизал разбитые губы.

– Жить... – хрипло сказал он и закашлялся. Изо рта выплеснулась струйка густой темной крови и принялась медленно стекать по упрямому подбородку. Я сурово глянул на демона из-под окончательно растрепавшихся прядей. Тануки отвел ставшие очень невинными глаза и пожал плечами:

– Он сопротивлялся.

Я приподнял голову стоящего на коленях парня острым носком узорчатого сапога. Брезгливо поморщился:

– Сегодня по твоей вине погибли свободные люди. Зачем тебе жизнь? Чтобы еще кого-нибудь убить?

В глазах Рифаа сверкнуло бешенство, окровавленный рот скривился:

– Убийца – это ты! Ты ешь за одним столом с теми, кого потом предаешь!

– Это все, что ты хотел бы сказать перед смертью? – я взял из рук Джетты саблю. Сделал пробный взмах. Лезвие, способное разделить на ровные части платок из тончайшего шелка, издало тонкий пронзительный звук, приятно согревший мое – сейчас такое холодное – сердце.

– Мой повелитель, сколько у вас обличий? Два? Больше? – неподдельное изумление в тихом, все еще хриплом голосе Рифаа заставило меня опустить оружие и зло прищуриться. – Я помню. Вы говорили, что я мог бы стать чиновником. Вы так искренне улыбались, когда говорили, что любите и цените тех, кто помогает держать государство в порядке согласно воле Великого Эля. Вы показались мне честным и щедрым человеком, способным выслушать, даже понять. Я верил вам и был готов сделать для вас все, что в моих силах. Но вы показали мне, что даже не помните того, кто всегда был рядом. Теперь я вижу: лживый джинн – честнее нашего калифа, и мне больше не хочется жить...

– Да, это про меня. Я мог бы быть другим. Действительно, мог бы, – я отвел руку с саблей в сторону. Не хватало еще только вступать в спор с грязным заговорщиком, вот только мне почему-то очень хотелось высказаться. Будто бы то, что я собирался бросить в лицо такому молодому убийце, – и была та самая настоящая правда...

– Так вы... ты просто боишься? – выдохнул Рифаа. Черные гематитовые глаза нехорошо зажглись. Мальчик запрокинул голову назад – и засмеялся с перерывами на хрипы.

– Такие, как ты, с самого начала не оставили мне шанса, – в воздухе сверкнуло отточенное лезвие. Рифаа презрительно усмехнулся.

– Лжец! Он и вас предаст! Ждите своей очереди! – крикнул он застывшим в молчании зрителям, а затем сабля в моих руках совершила полукруг. Брызнула струей ярко-красная кровь – любимый цвет Великого Эля. Взметнулись темные волосы, упавшая на ковер голова издала глухой звук, я, не глядя, сунул окровавленную саблю Джетте, и мой визирь принялся тщательно протирать серебряное лезвие.

А я – все еще стоял и смотрел на то, что осталось от Рифаа-аль-Хасима, вежливого мальчика, ставшего убийцей потому, что я как-то совсем забыл поинтересоваться, кому принадлежат эти несчастные склады. Да, может быть, я отнял у него надежду. Да, может быть, его погубила собственная гордость. Не знаю. Но только глядя на окровавленное тело и голову с потускневшими, уже не сверкающими глазами, я почему-то чувствовал огромное облегчение. Словно весь груз мыслей, терзавших меня в последний месяц, исчез разом, как будто его и не было.

Ты ошибся, Тануки, – только воспринимая других людей как собственные игрушки, можно переставлять и двигать их по собственному желанию. Только так – и никак иначе. Мне придется быть тем, кем я был рожден, – то есть калифом. Каждый должен делать то, что ему должно делать. Так очень часто говорила Мама, а я всегда прислушивался к словам этой умной и старой женщины. В конце концов, по большому счету меня действительно не интересует, что думают рабы, жены, наложники и подданные.

От наличия или отсутствия у них собственного мнения в моей и их жизнях ничего не изменится, верно? Что ни говори, а калиф из меня получается вполне неплохой.

В конечном итоге, по большому счету меня интересует только одно существо во всей нашей Богом избранной стране. Одно-единственное, но зато – ведь действительно интересует... Вспомнив, я залез рукой в мешочек на широком богатом кушаке. Достал часы, привезенные мне Катраном в качестве полувзятки-полуподарка. Щелкнула, открываясь, золотая крышка, но, кроме этого, часы не издали ни звука. Я покрутил колесико и окончательно убедился, что в этом мире не осталось ни одной надежной вещи.

– Послушай, Рахимбек, – грустно усмехнулся я, поднимая голову. – Ты ведь вроде говорил, что звезды сулили тебе удачный день.

Эмир Аль-Салаха оторвал устало-равнодушный взгляд от тела племянника. Наверное, он думал о том, как объяснить семье обстоятельства смерти Рифаа. Бывший визирь взглянул на меня – и внезапно показался мне очень старым.

– И звезды врут, повелитель, – тоже усмехнулся Рахимбек, и тоже как-то невесело.

Я отыскал котенка в уголке сада, окружавшего Розовый Дворец – как сказали бы на Западе, мои личные апартаменты. Сюда допускались только лучшие из лучших садовников, поэтому цветы и растения здесь больше напоминали искусные шедевры чужого гения, чем что-либо, связанное с природой. Я обнаружил Цини в уголке, заросшем огромными желтыми орхидеями. Котенок сидел на кромке фонтана, оформленного в виде еще одного, большого мраморного цветка, и уныло макал в воду свой длиннющий хвост.

– Цини, – почему-то шепотом позвал я, осторожно разводя руками занавеси из свисающих почти до самой земли ветвей раскидистой ивы. Кошачьи ушки встали торчком, прислушиваясь. Потом Цини обернулся – лицо котенка осветила знакомая мне счастливо-нерешительная улыбка.

– Салам, Зааль, – сказал он. – Ты уже вернулся?

– Да, вернулся, – ответил я, чувствуя себя так, будто никуда не уходил. Все предыдущие события дня рядом с моим самым красивым демоном вдруг потерялись в смутной дымке ничего не значащих воспоминаний. – Почему ты сидишь здесь один? Ты же вроде завел себе друзей в Спальнях? Я вовсе не против того, чтобы ты общался с другими людьми. Если они, конечно, не станут тебя обижать.

Ха, пусть только попробуют! Я сел на мраморный лепесток и будто невзначай положил руку на теплую коленку. Цини моих поползновений, похоже, даже не заметил.

– Вот почему, – он, заметно смутившись, протянул мне сорванный недавно и еще совсем свежий цветок орхидеи. Я непонимающе поморгал:

– А-а... и все-таки, чем ты тут занимаешься?

– Я его... ну... я к нему прикасаюсь, – Цини нахмурил лоб, потом снова поднял на меня посветлевшие глаза. – Хочу узнать, какой он на ощупь.

Лицо котенка было таким сосредоточенным, что я удержался от невольной усмешки.

– И какой он на ощупь?

– Немного похож на тонкий халат, который ты носишь по утрам, – принялся объяснять Цини. – И еще немного – на крылья бабочки... а пыльца похожа на очень мелкую сахарную крошку...

Я не отрывал от него глаз – когда Цини говорил, его взгляд постепенно оживлялся, становился совсем не сонным, а очень ярким и насыщенным самыми разными оттенками. Будто кто-то поставил изумруд под искусно подобранное освещение и заставил играть и переливаться всеми возможными красками.

Тогда я взял его ладонь и приложил к своей щеке.

– А моя кожа? На что похожа она?

Ласковые пальцы погладили меня – едва притрагиваясь, будто ощупывая. Цини закрыл глаза и трогательно приоткрыл рот. Мне захотелось поцеловать, но я боялся спугнуть момент. Почему-то мне казалось, что сейчас между нами происходит нечто гораздо более важное, чем просто секс. Вот так же Тануки беседовал с Цини, когда я застал их в комнате возле моей спальни. Несмотря на все стремление использовать его в корыстных целях, похоже, котенок никогда не был для Тануки «просто еще одной игрушкой»...

А я никак не мог допустить, чтобы вредный демон обскакал меня еще и здесь.

– На солнечного зайчика, – мечтательно улыбнулся Цини. – Она теплая и приятно щекочет.

Он открыл глаза и по-кошачьи остро прищурился:

– А моя?

– На персик, – абсолютно бездумно выдал я, испытывая только желание – сидеть вот так, рядом с этим странным, но очень уютным существом, бесконечно. Цини по-кошачьи фыркнул:

– Врешь. Совсем не похоже.

– И часто ты так делаешь? – спросил я, продолжая блаженствовать. Цини рассеянно пожал плечами:

– Мне нравится прикасаться к вещам.

– Почему?

– Они такие разные. Я все время был в Зеркальном Городе и очень мало знаю про нижний мир. Мне хочется понять, из чего он сделан, – котенок, опомнившись, навострил ушки. – Ты устал? Джетта сказал, у тебя был трудный день. Наверное, я тебе надоедаю...

– Почему же? Я прикажу приготовить отдельную комнату и принесу тебе много разных вещей. Сегодня же прикажу доставить все самое необычное из разных стран... Ты сможешь проводить там время, пока меня не будет.

– А ты будешь туда приходить? – спросил котенок, обхватывая мою талию хвостом, и я наконец позволил себе рассмеяться. Насыщенный ароматами орхидей сад вокруг нас, яркие краски и пение канареек, разлитые в воздухе спокойствие и гармония, одиночество вдвоем – что еще, собственно, нужно для полного счастья? И мне все равно, что по этому поводу думают разные рыжие демоны, да что они вообще могут знать о настоящих чувствах?

Кажется, лучше меня об этом знает только Фаиз, запертый в своей клетке наедине со стихами и рисунками. Я отстранил прильнувшего ко мне котенка, все еще обнимая его за хрупкие подростковые плечи. Внимательно посмотрел в загадочно мерцающие зрачки.

– У тебя есть какое-нибудь желание? Скажи мне, и я его выполню. Для тебя...

Улыбка исчезла с лица котенка, как будто ее стер пробежавший по нашим волосам легкий ветерок. Глаза широко распахнулись. Где-то в их глубине сверкнули новые, по-демонически опасные огоньки. Я сразу же пожалел о том, что вообще спросил.

– Есть, – котенок совершенно неожиданно перебрался ко мне на колени и обнял за шею. – Я демон и заключил контракт, я ничего не могу сделать без твоего позволения. Но я хочу попросить тебя – позволь мне уйти. Ты можешь расторгнуть контракт?

– Это еще зачем? – теперь по-настоящему испугался я. Ну что, что я опять такого сделал? Кажется, я никогда не научусь понимать этих странных тварей.

Цини опустил голову мне на плечо, и я услышал его тихий голос. Похожий на звон колокольчиков из чистого золота, что висят над воротами Павильона Покоя.

– Тануки нравится тебе больше, я видел, вам хорошо вместе. Я люблю тебя, и Тануки тоже. Наверное, я не должен мешать. Так даже лучше – тебе не придется делать для меня комнату...

Я втянул воздух хищно затрепетавшими ноздрями. И этот туда же, куда остальные! Злость только на секунду прожгла виски раскаленной иглой, и сразу же пришло отрезвление. А с ним – досада: нет, ну надо же, все получилось именно так, как я задумал, котенок сделал абсолютно правильные выводы, вот только реакция оказалась не вполне предсказуемой. Я ожидал чего угодно, но только не того, что он подумает о нас с Тануки и о нашем «счастье»... Все-таки из меня – никудышный игрок в шахматы. Еще бы, предугадать ход противника – это не голову кому-нибудь снести. Неприятно, но факт: похоже, я совсем не понимаю людей, а еще меньше – демонов.

– Это очень серьезное решение, малыш. Ты понимаешь, что больше никогда меня не увидишь? Ты хорошо подумал?

– Не знаю, но... – Цини нахмурил тонкие, словно нарисованные кисточкой брови. – Я все время думал, все последние дни. Я не очень хорошо умею думать, но ведь так будет правильно... если бы я мог, я бы остался...

Голос котенка показался мне окончательно убитым. Я зажмурился и простонал что-то неразборчивое. Правильно, говорите? У меня осталась только одна действительно надежная вещь во всем этом шайтановом мире. И если я сейчас ее потеряю – тоже будет «правильно»? Нет уж, это выше моих сил. Хотите – считайте меня эгоистом. На самом деле я просто деспот, с легкостью идущий на нарушение собственных принципов. И, возможно, именно благодаря этому все еще до сих пор жив.

Впрочем, я ведь даже не знаю – есть ли у меня эти самые принципы? Рифаа, отрешенно глядящий красивыми мертвыми глазами, виноватый только в том, что слишком сильно мне верил. Айн, который по собственному выбору больше не увидит своей семьи, потому что однажды вызвал во мне прилив молодой свежей похоти. Фаиз, проводящий время за чтением романтически настроенных поэтов и, похоже, страстно мечтающий вернуться в те времена, когда он был ребенком и имел возможность сидеть у моих ног. А если я стану упрямо холить свою калифскую гордость – к этому списку (о, гораздо более длинному, чем вы можете представить!) прибавится еще и Цини, в отчаянии решившийся на вполне взрослый поступок

Я легко снял котенка с колен и опустил на кромку бассейна. Цини растерянно и даже чуть испуганно посмотрел на меня, но я только кивнул в полной задумчивости:

– Подожди меня здесь.

Зайдя в ближайшую беседку, я вызвал Тануки. Демон появился сразу – и, судя по недовольному виду, я оторвал его от какого-то крайне важного занятия. Встрепанные рыжие пряди топорщились, глаза мрачно светились красным.

– Ну, чего вам опять, калиф? Еще какую-нибудь постельную интригу? Вам без этого скучно? Так я с удовольствием помогу. Может, позовем Синтрашши и устроим вечеринку на троих «для любителей холодных мужчин»? – издевательски проговорил он.

Мне опять захотелось его ударить. Как можно быть таким невыносимым? Впрочем, это было такое привычное ощущение, что я быстро отбросил его в сторону – до лучших дней, когда однажды я все-таки докажу рыжему наглецу, что с нами, калифами, связываться – себе дороже. Проигранная битва еще не означает проигранной войны, а запасом времени я пока еще располагаю. Пока рядом со мной верный визирь и демоны, включая того же Тануки.

– У меня предложение, – заявил я, сверля демона взглядом. Тануки обреченно вздохнул и приземлился на украшенное резьбой сиденье. Зевнул, прикрывая рот когтистой лапой.

– Весь внимание...

– Ты идешь к Цини и врешь ему что хочешь, только убедительно, ну, да кому я говорю. Потом оставляешь нас в покое. А я взамен позволяю тебе беспрепятственно шляться по моему гарему, – я не мог поверить, что иду на это. Не просто признаю себя проигравшим – я бы назвал это «позорной сдачей позиций», когда уже не в состоянии придумать ничего более остроумного. Вид у меня, наверное, был соответствующий. Тануки молча посигналил своими глазами-светильниками и медленно, словно раздумывая, кивнул:

– Уже лучше, калиф. Но у меня есть еще маленькая просьба. Так сказать, в довесок...

– Как, ты еще смеешь ставить мне условия? – кровь моментально бросилась мне в лицо, а рука принялась шарить по поясу в поисках оружия. – Тебе груз на плечах мешает?

– Вы сами меня позвали, – демон смело глянул на меня. Вздохнув, я неимоверным усилием воли заставил себя успокоиться.

– Ладно. Будь по-твоему. И чего ты хочешь?

– Оставьте Чийгиза в покое, – заявил Тануки. – Не приходите к нему больше и не зовите к себе.

– Чийгиза? – меня разобрал смех. – Моего маленького туарега? Почему именно его?... Или ты... Ох, Тануки!

Я изумленно посмотрел на демона. Бледные скулы демона на моих глазах медленно покрывались неяркими голубоватыми пятнами. Что-то новое. Я впервые видел, чтобы этот наглец, все время изводящий меня своими издевками, испытывал стыд. Да что там, я был уверен, что понятие «стыд» Тануки попросту незнакомо.

– Что, правда? – почему-то шепотом спросил я. Тануки беспокойно поерзал в своем кресле.

– Или так, или – идите вы, калиф... – с вызовом сказал он и затих, плотно сжав губы и опустив глаза. Я издал какое-то сдавленное хихиканье, все еще с удивлением палясь на пристыженного демона. Великий Эль... ну не добивать же его окончательно...

– Ну раз так... Хорошо, только ты не мог бы объяснить мне... Нет, просто – хорошо. Согласен.

– Сделка? – Тануки настороженно посмотрел на меня, явно ожидая подвоха. Я ухмыльнулся:

– Сделка.

– Вы обещали, калиф, – с этими словами демон встал и исчез в плотном облаке мелкой фиолетовой пыльцы. Я чихнул раз-другой и снова ухмыльнулся. Великий Эль! Ну, надо же, сюрприз за сюрпризом. Не день, а просто какая-то сказка!

А если это – сказка, значит, у нее обязательно должен быть хороший конец. В сказках по-другому не бывает. И раз так, то мне, пожалуй, стоит вернуться туда, где меня ждет подаренный звездами талисман с кошачьими ушами и хвостом, гарантирующий долгое, а если не врут, что демоны могут жить бесконечно, то – пожизненное счастье.

Тануки появился в комнате Чийгиза в облаке подозрительно фиолетовой пыли и, когда оно рассеялось, оставив только непонятный сладковатый аромат, увидел сидящего перед зеркалом Чийгиза.

Туарег, ссутулившись, устроился на подушках и, закусив от старания нижнюю губу, тщательно выдергивал маленькими серебряными щипчиками отросший пушок со стройной ноги. Ногу он при этом положил на низкий серебряный столик прямо рядом с изысканной вазой, доверху наполненной свежими фруктами, которые буквально лопались от собственной спелости. Столик тоже был забит почти до отказа – разноцветными фарфоровыми бутылочками с косметикой и перламутровыми шкатулками для украшений. Чийгиз всегда сам следил за гладкостью кожи и выполнял многие другие операции с собственным телом, которыми обычно занимались евнухи. Так к нему прикасалось меньше всего людей, а каждое чужое прикосновение для Чийгиза было все равно что содрать корочку с заживающей раны. Что касается калифа и его вечерних вызовов, всегда неожиданных и неприятных, то здесь Чийгиз научился смиряться с неизбежным – как только исчезли оставленные плетьми рубцы. А ведь поначалу он был уверен, что сможет справиться, впрочем, увы, ни к какому полезному результату его попытки так и не привели.

Обнаружив в своей комнате непрошеного гостя, Чийгиз убрал со столика ногу, тщательно протер и сложил в одну из шкатулок все свои приспособления.

– Тануки, – уточнил он зачем-то. Не то поздоровался, не то – констатировал факт.

Демон с умилением посмотрел на юного кочевника. Волосы Чийгиз также содержал в порядке, обычно убирая их в прическу повышенной степени сложности, – но сейчас, перед сном, они оказались распущенными и тяжелой волной спадали вниз, почти до лопаток, блестящие и иссиня-черные. Внешностью Чийгиз обладал самой туарегской – плоские, словно припухшие в месте румянца скулы, миндалевидные черные глаза, чуть задранный вверх курносый носик, впрочем, маленький и аккуратный. Несмотря на явное происхождение из среды кочевников, он был по-настоящему красив – ведь красота зависит не столько от расы ее обладателя, сколько от пропорций. В лице Чийгиза природа уложила все присущие туарегам черты – в грамотном, пропорциональном порядке. А тело она дала ему почти девичье – с тонкой талией, заметными бедрами, округлой задницей и узкими, покатыми плечами. Родись Чийгиз девушкой – вырос бы настоящей красоткой, поедательницей мужских сердец.

А так – это был невысокий, но очень красивый истинный сын Великой пустыни, и выражение лица у него было серьезно-капризное. Что доводило Тануки до бездумного желания закормить его всеми сладостями на свете (а в гареме Чийгизу нравилось одно – всевозможные сладости, которых он никогда не пробовал в пустыне) и завалить такими подарками, каких достоин только государь целой страны.

– Я выполнил свое обещание, – сказал демон, тряхнув рыжей гривой в попытке избавиться от наваждения. – Он больше не придет.

«А котенка я отдал в хорошие руки, – добавил Тануки мысленно. – После всего, на что он пошел ради малыша, Зааль будет трястись над Цини, как над сокровищницей!».

– Ты пришел за своей частью сделки? – Чийгиз усмехнулся. Тонкие губы изогнулись было в полуулыбке, но тут же вновь опустили уголки, придавая лицу не по-юношески серьезное выражение. – С вами, демонами, только так и можно...

– Ты не прав, и я докажу тебе это, – с жаром возразил Тануки, подкрадываясь ближе, как если бы был в своем зверином облике. Красные глаза словно озаряли вспышки – это внутри демона боролись желание прижать и утешить, жажда немедленного обладания и что-то удивительно ласково-горькое в самой глубине сердца.

– Не стоит. Просто делай свое дело, – Чийгиз принялся развязывать кушак. Тануки жадно, изредка непроизвольно облизываясь, смотрел на постепенно, дюйм за дюймом обнажающееся тело. «Боги, когда я успел так влипнуть?» – образовалась в голове демона вполне здравая мысль и тут же исчезла под напором беспорядочных эмоций.

Раздевшись, Чийгиз встал перед Тануки, широко расставив ноги. Совсем не такие, как у большинства туарегов, – длинные, стройные, красивые ноги. Их красота заставляла забыть обо всем остальном – если бы природа и захотела, вряд ли смогла повторить столь идеальный образец.

– Со мной не возись, все равно ничего не выйдет. Я постараюсь доставить тебе удовольствие, – гортанные, грубоватые нотки в мальчишечьем голосе Чийгиза возбуждали Тануки даже больше, чем открывшийся вид на Чийгизовы ноги. Когда демон обнял туарега и принялся страстно обшаривать руками спину, поясницу и ягодицы, все – такое нежное, последний даже не пошевельнулся. Чего-чего, а стоять спокойно его, похоже, научили. И вновь у Тануки защемило где-то в районе холодного демонического сердца.

Бедный, запуганный малыш, ненавидящий всех вокруг и лишившийся всего, что у него было...

«Даже меня ты считаешь врагом», – понял Тануки. От ощущения бархатной кожи Чийгиза под ладонями у него кружилась голова. Демон рывком раздвинул женственные ягодицы. Туарег со стоном запрокинул голову, закрыл глаза и приоткрыл чувственный рот в болезненной гримасе. Все его тело, продолжающее сопротивляться вопреки воле хозяина, хотя оно еще помнило испытанную во время наказаний боль, мгновенно напряглось – с таким же успехом Тануки мог бы ласкать туго натянутую струну домры. Зарычав, Тануки бросил взгляд туда, где рядом со столиком стояли красивые туфельки Чийгиза – шелковые, с острыми носами и красным каблучком, украшенные маленькими серебряными колокольчиками. Недавний подарок калифа из поездки по эмирствам, смотревшийся на узких маленьких ступнях туарега так, будто был сшит специально для него.

Зааль и здесь ухитрился напомнить о своем существовании. Казалось бы, сейчас это ничего не значило. Однако – это значило многое. И многое объясняло. Например, реакцию Чийгиза – и его всепоглощающую ненависть.

«Я слишком долго ждал... – думал Тануки, продолжая гладить, и раздвигать, и терзать, и осыпать ласками. – Завтра... Завтра я что-нибудь придумаю... У нас все еще будет хорошо... Но сегодня – я хочу просто получить свою часть сделки...».

Демон опустил руку еще ниже, и Чийгиз снова застонал, невольно выгнув спину. Жаркое бхаратское солнце наконец опустилось за горизонт, и тени накрыли обоих мягким, прохладным покрывалом из небесного шелка.