1.

Небо было не серым, а каким-то грязно-сиреневым, как краска, которой покрыты стены школьного туалета. Только, разумеется, без черных штрихов, оставленных наскоро потушенными бычками, и надписи «Анита Борисовна – старая сука». Надпись замазывали, но она все равно появлялась. Ибо ненависть к завучу никто не отменял. Равно как и необходимость возвращаться в школу после каникул.

Прислонившись лбом к немытому стеклу, Шурик подумал, что с такой вот легкой радостью на учебу могут спешить только сонные первоклассники. Ну, еще он сам, но это неважно.

На третьем этаже было до неприличия тихо. Но не так, как это бывает во время урока, когда все равно можно зацепить звуки – телефонный звонок в учительской, чьи-то шаги на лестнице, сосредоточенный гул из кабинета биологии, эхо с нижнего этажа, где у малышей урок ритмики. И не как после занятий, когда школьные стены разве что не начинают сдавливать и нависать, заставляя тебя как можно скорее отсюда выскочить. Или это просто от усталости, возникающей к концу учебного дня?

А сейчас до начала уроков оставалось еще двадцать пять минут. Нет, уже двадцать четыре. Совершенно дикая рань. Неудивительно, что из их десятого «А» в школу пока что приперся только один Шурик. Точнее, это-то как раз и удивительно.

Из окна сортира на третьем этаже Шуркин дом был виден очень хорошо. Застекленные балконы, на которых сохли гирлянды простыней, щетинились во все стороны старые лыжи, выпирали потемневшие шкафчики и прикрепленные к перилам детские санки. Опустевшие цветочные ящики и напоминающие яичную скорлупу спутниковые «тарелки». А еще оттуда шло равномерное серебристое мерцание, слегка похожее на то, что бывает у рыб в аквариуме, – свет от неоновой лампы, пока еще горевшей в окне десятого этажа.

«Наверное, почту свою проверяет. Или рюкзак собирает, он говорил, что терпеть не может укладывать его вечером. Или одевается...»

Шурик на секунду представил, как Тальберг ходит по полутемной комнате с кофейной чашкой в руках и покрикивает на Блэка, чтобы тот не путался под ногами. А потом, недовольно зевнув, начинает натягивать на себя светлую рубашку, застегивать пуговицы, маскировать тканью выступающие ключицы, цепочку с крестиком и родинку над пупком.

«Интересно, он галстук умеет завязывать или ему мама помогает?» Шурик вчера вечером чуть было не сказал, что до сих пор не научился. Потом представил, что было бы, если б оказалось, что для Тальберга это не проблема. Что-что... Наверное, Шурик бы потом полночи провозился с этой гребаной тряпкой, поминая администрацию школы, магазин «Галантерея» и собственную криворукость. Впрочем, он и без того толком не спал. Проснулся в полчетвертого утра – от очередного сумасшедшего сна. Долго лежал, прислушиваясь к тому, как где-то в ушах пульсирует сердце, и понял, что обратно уже не уснет.

Когда в семь двадцать мама, широко зевая и нашаривая в волосах оставшиеся бигуди, вошла в кухню, Шурик меланхолично таращился в выпуск новостей и дожевывал очередной безвкусный бутерброд.

– Сашка, ты чего в такую рань? Есть, что ли, захотел?

– У нас нулевой урок поставили, – неожиданно для себя соврал Шурик.

Впрочем, нет, не неожиданно. Все каникулы он только и делал, что отмахивался от дебильного вопроса: «Саш, ты чего?»

«Саньчик, ты чего вчера на «решетки» не приперся? Тебя там Витька искал».

«Санек, а чего тебя дома не было, мы звонили-звонили?»

«Саш, ты что, дверь за собой нормально закрыть не можешь? Ну куда ты бежишь, шарф-то надень!»

«Саша... Ты что? А вообще холодно так. Блэк, домой! Вот скотина. Саша, подержи трубу».

Валька упорно называл мобилу трубой или трубкой. Непривычно так. Хотя его сотовый больше напоминал женскую пудреницу. Только вот пудреницы не умеют играть «Рамштайн».

Вчера вечером, когда они бродили по той стороне Яузы и отпущенный на свободу Блэк умудрился отыскать среди замерзших луж одну настоящую, полную влажной грязи, у Тальберга в кармане куртки неожиданно затрепыхался телефон.

Кажется, Валька слегка помедлил, прежде чем произнести «Алло».

– Я догадался. И что теперь? А мне по фиг. Сам ты... Андрей, я тебе уже говорил... Не твое дело. Да отъебись ты от меня!

Тальберг резко щелкнул крышкой мобильного.

– Что случилось-то?

– А? – можно было подумать, что Валька видит сейчас Шурика впервые в жизни. – Да так... Блэк, домой!

Обратно они возвращались молча. Тальберг был какой-то взвинченный, но в чем дело, так и не сказал. Вышел на десятом этаже, не откликнувшись на Шуркино: «Ну чего, до завтра?»

А среди ночи Шурику приснилось, что загорелый накачанный мужик (вроде того, что из рекламы дезодоранта) прижимает Вальку к огромной кровати и начинает его торопливо раздевать. А Тальберг сперва молчит, потом задыхается, а потом странно всхлипывает и не то умоляюще, не то, наоборот, восторженно выдыхает «Сашшша». Вот ведь бредятина, а?

– Сань, ты чего так рано приперся? – Вовчик Драников прикрыл за собой дверь в туалет, а потом торопливо вытащил из кармана штанов пачку «Голден Явы». Начались опять вопросы, ой, бля...

– Да так... – Шурик не мог почему-то оторвать взгляд от асфальта с налипшими островками снега, по которому тащились в школу разные люди.

– Вон Жендос топает.. – Вовка выдохнул дым и ткнул пальцем в стекло. И впрямь, к школе неторопливо подходил Женька Каховский. А чуть позади него шла Надежда Петровна и объясняла что-то маленькой девочке в смешной розовой шапке – дочке-второкласснице.

А у самого крыльца почему-то топтался Юрчик Матросов. Нет, не почему-то. Из-за угла уже показалась Людка Коробейникова.

А Вальки не было.

2.

– Каховский, ну чего, проставляться будешь? – Юрчик Матросов, прижимая к себе Людкину сумку, первым вдвинулся в пустой класс.

– Буду-буду. Отец в пятницу зарплату получит, тогда и посидим...

– А чего у него? – Пашка Тарханов шмякнул на парту потрепанный учебник алгебры.

– А они на Новый год к тетке в Израиль собирались. А там виза нужна. Ну, че, Женек, хава нагила? Елизаров, ну что ты к окну приклеился, дай пройти.

Из этого окна дом был виден не так хорошо. Но лампа в Валькиной комнате погасла.

Восемь двадцать девять. Ну где его черти носят?

Шурик вернулся к парте, глянул на то, как проснувшийся народ шелестит тетрадями.

Интересно, а кто вообще этот чертов Андрей? Может, из старой школы? Шурик вдруг представил, как он звонит в Валькину квартиру, а Тальберг открывает ему дверь, но не впускает, а наоборот, захлопывает обратно и орет: «Да отъебись ты...» Хотя Валька вообще почти не матерится, только на Блэка пару раз.

– Пацаны, вы Тальберга не видели? – казалось, что Юрка заорал эту фразу прямо ему в ухо.

Тарханов пожал плечами, а Шурик резко вздрогнул. Но Матросову оно было по фиг. Он все это время носился по классу, хотя звонок уже прозвенел. Но Надежда где-то задерживалась, да еще и народ не весь подтянулся.

– Да вон он гребет, – недоуменно протянул Тарханов.

Валька и правда появился на пороге. А рубашка у него, кстати, была не белая, а черная.

– Валек, здорово. Слушай у меня к тебе дело, – затараторил Матросов. – Давай ты на мое место пересядешь, тогда Вика к Маринке, а я к Людке, ладно?

– Ну ладно... – Валька изучал чахлую фиалку на подоконнике. – Если оно тебе так важно.

– Не, подожди, – возник вдруг Тарханов. – Давай я тогда к Каховскому, а ты к Саньку. Сань, ты с Тальбергом сидеть будешь?

Шурик кивнул. А потом еще раз кивнул и с отчаянной благодарностью посмотрел на встрепанного Матросова, который до сих пор прижимал к себе Людкину сумку. И с трудом выговорил:

– Да не вопрос. Валь, иди сюда.

Валька так же равнодушно двинулся на освободившееся место, вытряхнул из рюкзака тетради. А Шурик сидел и боялся сдвинуть с парты неожиданно влажные ладони.

Надежда Петровна явно была на взводе. Она минут пять орала на класс из-за прогулов. Потом рявкнула, что «этот вопрос мы обсудим на родительском собрании», и начала выстукивать мелом, украшая доску целым выводком «два синус в квадрате корень из косинуса».

Валька уставился на уравнение и пренебрежительно хмыкнул. А потом зашелестел ручкой по бумаге, не слушая объяснений Надежды. До этой секунды Шурик понятия не имел, что математические символы – это красиво. А почерк, в котором один «икс» больше похож на «к», а другой – на «ж», это вообще... Такого точно ни у кого нет.

Дождавшись, когда Тальберг нацарапает последнюю строчку, Шурик осторожно позвал:

– Валь... Слушай, а ты вчера говорил, что вечером будешь записи сводить.. Свел уже?

– Нет, – Валька с нескрываемым отвращением разглядывал доску.

– А чего так?

– Настроения не было.

– Это из-за этого, который тебе звонил?

– Нет. И вообще, это не твое дело, понял?

Шурику вдруг резко захотелось спать. Просто уткнуться лицом в тетрадку и отключиться. Может, свалить после алгебры домой? Все равно Надежда накапает родителям про прогулы. Так какая разница?

– Саша... – Валька произнес это почти беззвучно. Еле заметно шевельнул своими мягкими губами. Как будто на ухо шепнул. Не «извини», не «я тебе потом все объясню». Просто «Саша». С привычной уже неправильной «Ш». Внутри стало тепло и хорошо, будто Шурик прямо сейчас наглотался горячего сладкого чая.

– Я вечером попробую прикинуть, что там к чему. Ты тогда зайдешь, послушаешь.

Шурик торопливо кивнул. И поклялся, что ни при каких обстоятельствах не будет расспрашивать Вальку про всякие вещи. И немедленно спросил:

– А ты чего такой...

– Спать хочу, – Тальберг наконец повернул голову. Стремительно глянул на Шурика, почти что подмигнул. Потом подцепил пальцами прядку и зажал ее между губами. Хмыкнул. У него и правда были тени под глазами. Не такие глубокие, как неделю назад, когда Валька болел, но тоже ничего. Но его это совсем не портило, даже наоборот.

– Я тоже хочу.

– Угу. Я днем с Блэком погуляю, а потом, наверное, спать лягу. А уроки уже ночью.

– А записи? – Шурик в тысячный, наверное, раз представил себе, как Валька раздевается прежде чем залезть под одеяло. И отчаянно захотел оказаться под этим одеялом вместе с ним. Просто... прижаться. Обнять Вальку. Как угодно, главное – чтобы ему понравилось. И лежать в тепле, не шевелясь, прислушиваясь к тому, как Тальберг дышит ему в самое ухо. Или не дышит, а что-нибудь шепчет. Так же осторожно, как сейчас. Почти нежно.

– Нормальный усилитель... раньше все перезагружать приходилось, хорошо еще, если сохранить успеешь...

– А запись длинная?

– Четыре двенадцать, по-моему. Хотя там и побольше можно сделать.

– А что это за группа? Твои знакомые?

– Елизаров! Каникулы кончились, хватит дурака валять! Отлепись ты от Тальберга, на перемене с ним будешь девушек обсуждать! – Надежда Петровна раздраженно стукнула указкой по доске.

Шурик затих. Валька еле заметно фыркнул. А Людка Коробейникова, перекладывая на колени какой-то каталог с косметикой, ехидно мурлыкнула:

– Санечка у нас маленький, его девушки не интересуют.

– Зато он их интересует только так... – неожиданно громко и зло прошипел Валька. – Спивак на него так пялится, будто сейчас кончит.

Маринка Спивак, сидевшая теперь на бывшем Валькином месте, вздрогнула и закрыла лицо ладонями.

А сам Шурик задохнулся. Таким злющим Валька не был даже вчера, когда орал по телефону на неизвестного Андрея.

А еще Тальбергу, кажется, удивительно шла эта злость. Он откинулся на стуле, уперся ладонями в кромку парты и смотрел на всех так, будто это была не парта, а по меньшей мере балкон. Только губы чуть-чуть шевелились – Валька либо беззвучно матерился, либо все-таки слегка задыхался.

Пару секунд в классе стояла странная тишина. Потом кто-то охнул, кто-то присвистнул, Спивак наконец всхлипнула. А Шурику было одновременно страшно и хорошо. Страшно – потому как совершенно непонятно, что теперь ему с этой Спивак делать и чем сейчас вообще все кончится. А хорошо... Потому что Вальке есть дело до того, кто и как таращится на Шурика. И вообще...

Первой, разумеется, пришла в себя Надежда Петровна.

– Ну, знаете... Тальберг, замолчи немедленно, у тебя не рот, а помойка... Что ты себе вообще позволяешь? Ты у нас что, самый умный, что ли?

– Ну разумеется, – громко и очень спокойно произнес Валька, не меняя позы.

– Ну, если так, то иди сюда. Иди-иди, будешь вместо меня новую тему объяснять.

– Да пожалуйста, – Валька выскользнул из-за парты и двинулся к доске. Светлые волосы мотались по плечам, а спина оставалась все такой же прямой.

Кажется, Тальберг и правда доказал какую-то там теорему. Или что-то в этом роде. Шурик, честно говоря, не понял почти ни слова. Зато он, чуть ли не впервые за последние пару лет, смотрел на доску и никак не мог отвести глаза.

3.

В семь вечера Шурик, судорожно вздохнув, начал набирать выученный наизусть номер мобильного. В принципе, память на числа у него была отвратительная, но тут все как-то само запомнилось.

– Алло, – глухо и как-то неприветливо отозвался Тальберг.

– Валь, это я. Ты Блэка пойдешь гулять?

– Нет, мама вечером сходит, я сплю.

И в ухо Шурику понеслись короткие гудки.

Да что ж за день такой сегодня, а? Даже по ящику ничего нормального не поглядишь, потому как перед ним с обеда засел отец. Можно подумать, он на турбазе свои новости не посмотрит.

Шурик с непреодолимым отвращением глянул на учебник алгебры, а потом сунул его в рюкзак. По остальным предметам из-за каникул пока еще ничего не задали, только реферат по географии, но это можно и в выходные.

На «решетки» идти не хотелось. И вообще ничего не хотелось, даже спать. За окнами висела какая-то скользкая и холодная морось, совсем как вода в тазике, где мама замачивала свой черный свитер.

Почему-то подумалось, что до Нового года осталось всего полтора месяца. Везет же Каховскому – умотает куда-то, где тепло, солнечно, пальмы и никакого хмурого неба. Хотя нет. Встречать Новый год в такой тропической обстановке – оно как-то совсем неправильно. Фиг с ней, со слякотью, но все остальное должно быть – куранты, снежок в форточку, маринованный огурец, который удалось стянуть из салата, «Сереж, ну куда ты Сашке столько наливаешь, его же развезет...» А потом веселый галоп по Медведково – с бенгальскими огнями, петардами и Вовкиной гитарой. Тарханов, правда, утверждал, что исполнять для его родителей песню про «телевизор с потолка свисает» – это уже чересчур. Как-то не оценили Пашкины предки Дягилеву. А песня была сейчас в кассу.

Шурик поскреб подбородок, глянул в зеркало в прихожей (щетина так и не появилась, зато прыщ еще больше разнесло) и начал натягивать куртку.

В лифт он вошел не со своего этажа, а с Валькиного. За дверью сто шестнадцатой была тишина. Даже Блэк не залаял, когда Шурик, отчаянно смущаясь, почему-то погладил светлую обивку.

На «решетках» Шурику стало еще хреновей. Потому как там вообще никого не было, кроме Матросова с Коробейниковой. Юрец полировал Людку слюнявыми губами, а она слабо отбивалась и злилась на Шурика. Из-за Спивак. Можно подумать, что это он, а не Валька сегодня такое ляпнул. Шурик выкурил пару сигарет, стрельнул у Юрки «Кэмел» и потопал обратно.

Домой идти было как-то совсем беспонтово, а на улице даже не холодрыга, а как будто холодильник разморозили. Шурику отчаянно захотелось сейчас... Нет, даже не в тепло. А просто куда угодно, но чтобы там был Тальберг. Лучше всего, конечно, к нему в комнату. Сидеть на полу и разглядывать, как Валька ожесточенно двигает «мышкой», перемещая по экрану огромные зеленые загогулины – «куски звука». А в квартире стоит дикая жара, и Валька через какое-то время скинет с себя майку, швырнет ее, не глядя, на диван, чуть ли не в морду разлегшемуся там Блэку. А свет от монитора и настольной лампы будет бить ему прямо в лицо и отсвечивать от белой кожи, как от листа бумаги. А потом можно будет слегка пододвинуться и задеть ладонью Валькино бедро. И представить, что было бы, если бы Тальберг вдруг развернул кресло, так чтобы ладонь Шурика оказалась уже не на бедре, а прямо на ширинке. И что Вальке подобное понравилось. И он позволил бы себя раздеть. Ну, даже не раздеть, а так. В общем, позволил и откинулся на спинку кресла, а потом застонал, как актриса в «Сказке после полуночи». И стал бы водить подушечками пальцев по собственным соскам. Хотя нет, одной рукой – по ним, а второй – по волосам сидящего перед ним Шурика. А, свет от лампы, наверное, попадал в глаза и в Шуркину отросшую челку, которая казалась бы не каштановой, а почти рыжей.

Шурик так задумался, что не сразу расслышал, как ему сигналит чья-то тачка. Оказывается, он пер по проезжей части, прямо перед мордами припаркованных у дома машин. Шурик отскочил на тротуар, пнул попавшуюся под ноги ледышку и снова застыл столбом. Потому что из подъезда выходил Тальберг. Такой же пришибленный, как и он сам. И без Блэка, что, в принципе, было странно. Мало того – Валька вообще никуда не спешил. Просто стоял и всматривался в темноту двора.

– Валь! – Шурик заорал это изо всех сил и отчаянно замахал руками. Как будто тонул.

Тальберг с недоумением огляделся, потом тоже махнул. Дождался, пока Шурик до него добежит и сказал с каким-то странным упреком:

– Я тебе звонил, а тебя нету...

– Ты же сказал, что спать ляжешь, – виновато откликнулся Шурик.

– Мало ли что я... я что, еще и перед тобой отчитываться должен?

По всему выходило, что Шурик должен сейчас тоже взорваться. Заорать что-нибудь или просто послать Тальберга по всем известному адресу. Но он вместо этого жутко испугался. Почти так же, как сегодня в школе, когда Валька неожиданно начал возникать на алгебре. Как-то это все не было похоже на спокойного и вечно невозмутимого Вальку.

– Валь.. ты чего... Валь, ну извини.

– Пошли посидим где-нибудь... на скамейку, что ли, – Тальберг нервно глянул на табло мобильника.

– Там стол есть доминошный, только на нем грязно сейчас, – Шурик кивнул на облетевшие кусты сирени. Несколько грязно-коричневых листьев мотались от ветра, отчаянно напоминая обрывки старых носков.

Но Вальку это все ни капельки не смутило. Он рванул к столику с такой скоростью, что ему бы позавидовал оставленный дома Блэк.

Ничего не понимающий Шурик двинулся следом.

Сидеть на заледенелых, покрытых коркой потекшего льда и ошметками листьев досках было невозможно. Валька поморщился, а потом довольно ловко устроился на спинке скамейки. А Шурик остался стоять. Теперь их лица находились примерно на одном уровне. Тальберг даже оказался чуть повыше. И это было как-то очень правильно.

– Валь?

– Слушай, нас же от подъезда не видно?

– Ну да? – Шурик опять ничего не понимал.

– Сейчас сам все увидишь...

Валька поежился, обхватил себя за плечи. Сейчас он казался каким-то... В общем, Шурик еще никогда в жизни его таким не видел. И сейчас он чувствовал какую-то дурацкую вину – за то, что скамейка грязная, а вокруг дождь и слякоть, и вообще ноябрь, а Валька сидит тут, как воробей на заборе, и ничего не хочет объяснять.

Перед подъездом плавно затормозила большая черная тачка. Не «Лексус» Валькиной матери, а что-то покрупнее. Стопудово внедорожник.

С водительского сиденья соскочил высокий и абсолютно седой мужик в длинном пальто. Явно не водила, а хозяин. Распахнул пассажирскую дверь и помог выбраться женщине с букетом цветов. Такой же высокой и с таким же ежиком на голове. Только не седым, а светлым. Валькиной матери.

Тальберг как-то отстраненно следил за тем, как мужик вытаскивает из багажника сумки с продуктами. И как тетка... то есть, это, его мать, перестав разглядывать букет, с недоумением рассматривает темные окна своей квартиры. А потом хватается за карман плаща с таким видом, будто поняла, что у нее только что увели кошелек.

Мобильник в Валькиной куртке даже не успел отозваться знакомым воем. Тальберг надавил на кнопку, а потом медленно-медленно произнес: «Алло». Со скамейки, разумеется, не было слышно, что именно кричит в трубку Валькина мать, но четко было видно, как она, кинув букет на крышку багажника, шагает туда и обратно вдоль огромной машины.

– Нет. Гуляю. Мам, ну я же говорил. Да нет, у меня все нормально. Ты же сказала, что сама с ним погуляешь. Нет, не холодно. И вообще, я с Сашей. Ну, я же тебе рассказывал. Ну все, счастливо.

Валька захлопнул крышку мобильника, а потом с какой-то странной паникой наблюдал за тем, как его мать и мужик с сумками входят в подъезд.

– Валь... – снова позвал Шурик. Он, правда, не знал, что тут скажешь и что вообще происходит. Ясно только было, что Тальбергу сейчас очень хреново.

– Валь, а это...

– А это – никто. Ник-то. Понял?

– Ага. Валь, ты не кричи.

– А я не кричу, – уже спокойнее выдохнул Валька. А потом посмотрел на Шурика. Тоже как-то безнадежно.

– Саша... Ты ведь куришь, да? Дай сигарету.

Шурик торопливо (тем же самым жестом, которым покойная бабушка шарила в сумочке в поисках валидола) выхватил из нагрудного кармана помятую пачку. Поднес сигареты к лицу. Вот эта была родная, «Золотая Ява», а вот эта – стрельнутый у Матросова «Кэмел».

– Валь, держи, – он протянул чуть помятую «верблюдину» Тальбергу. – Тебе прикурить?

– Сам справлюсь, – Валька довольно умело затянулся. Даже почти не закашлялся.

Шурик молчал. А чего тут скажешь-то? И без того все понятно. «Вот ведь сука, а?» Но такое вслух не произнесешь. В конце концов, это же не его мать, а Валькина. А сам Тальберг тоже молчал. Только огонек сигареты подрагивал, как поплавок в ледяной воде.

На кухне Валькиной квартиры вспыхнул свет. А спустя несколько секунд зажглась лампа в комнате его матери. А знакомое окно, разумеется, оставалось темным. Как пустой аквариум, в котором передохли все рыбы.

– Валь... – Шурик сделал шаг вперед, а потом замер. Потому что просто так обнимать Тальберга он бы не смог. Наверняка бы не сдержался.

Так и стоял, глядя на Вальку почти в упор, вдыхая сигаретный дым и ледяной воздух.

– Чего еще?

– Валь, слушай, а что мне... ну, со Спивак теперь делать?

– Она тебе нравится? – лениво и как-то раздраженно откликнулся Валька.

– Да нет вроде.

Честно говоря, он как-то не обращал на Спивак внимания А она вроде ничего была, не толстая, не прыщавая. Никакая. Ну не говорить же, «мне не она, а ты нравишься»?

– Тогда никаких проблем не вижу, – равнодушно откликнулся Тальберг и швырнул куда-то под скамейку наполовину выкуренную сигарету. Впрочем, у Шурика, если что, оставалось еще две.

В глубине двора заухала автомобильная сигнализация, из окон первого этажа понеслась ритмичная дробь – выпуск новостей, восемь вечера. И куда теперь идти?

Валька вдруг поморщился, как будто хотел сплюнуть. А вместо этого оглушительно чихнул.

Вот блин. Шурик вспомнил, как они неделю назад столкнулись тогда у лифта. Нет, не неделю. Через полтора часа будет ровно восемь дней. Тальберг был тогда совсем простуженный и такой же красивый, как сейчас. И такой же замерзший.

– Валь... Слушай, тут же холодно. А ты после болезни.

– Ну и?

– Ну и опять температура поднимется или еще чего...

– И что дальше? Ей же по хер, температура у меня или я вообще уже подох. Только расстроится, что... что с Блэком теперь гулять некому. Хотя нет, она домработницу попросит. Какие проблемы?

Шурик резко выдохнул.

– Валь, ну.. ну я же не она, мне это правда важно.

Валька ничего не ответил, только начал растирать друг об дружку замерзшие ладони.

– Слушай, пошли ко мне, а? Чаю попьем, погреемся.

Тальберг хмыкнул. Но и не отказался. А Шурик все равно продолжал настаивать:

– Там только отец , мама поздно придет, они сегодня номер сдают. А он к нам лезть не будет. Валь, ну что?

– Ну иду уже, – раздраженно откликнулся Тальберг, спрыгивая со скамейки. Шурик почему-то дернулся, как будто хотел его подстраховать.

4.

Пока они ждали лифт, Валька молчал. И разве что по сторонам не оглядывался. Как будто он сейчас был не у себя в подъезде, а в туалете прятался во время урока. Или топтался у лотка с разными журналами, боясь промямлить замотанной в три платка продавщице «мне вон то, за пятьдесят рублей». В лифте никого не было, и десятый этаж они проехали спокойно. Но Шурик почему-то выходил из дверей с таким опасением, будто на площадке их могла встретить не Валькина мать, а какой-нибудь киллер, как из фильмов Тарантино.

С кухни доносился запах гречки и стрельба. Отец на звон ключей не вышел, только крикнул добродушно:

– Сань, ты чего так поздно? Тут «Убойная сила» вовсю идет. Ужинать будешь?

– Пап, мы, может, чаю попьем.

– Ты не один, что ли?

– Нет, тут... Валька из сто шестнадцатой.

– А... – судя по звукам, отец открыл еще одну бутылку пива. – Валь, ты семечки будешь?

Шурик перекосился. Потому что семечки, это, конечно, вкусно, но... Их хорошо грызть на «решетках», под то же самое пиво, или в раздевалке после физры, если Сан Борисыч вдруг отпустит их пораньше. А Валька, кстати, в школе от семечек отказывался.

– Нет, спасибо, – Тальберг пожал плечами и начал расшнуровывать ботинки. А потом умотал мыть руки. А Шурик, сообразив, что в комнате сейчас порядочный хламовник, начал судорожно закидывать в шкаф разбросанные вещи. Хотя дело, конечно, не в них. До этого ему и в голову не приходило, что можно стесняться собственной комнаты – с выцветшими обоями, старым шкафом, который когда-то принадлежал бабушке, и раздолбанным «Панасоником», вокруг которого были навалены разные кассеты.

Впрочем, Валька на все это не обратил никакого внимания. Мазнул глазами по плакатам, щелкнул пару раз покосившимся бра, под которым так здорово когда-то было читать, а потом устроился на диване с ногами. А Шурик привычно уселся на кромку письменного стола. Отсюда очень хорошо просматривался выход из подъезда. Шурик и сейчас туда глянул, как будто ожидал, что Валька выйдет на улицу или войдет в дом. Ему как-то не верилось, что Тальберг вот так запросто может оказаться у него дома.

Он понятия не имел, что сейчас говорить. Хотя мысленно, конечно, много раз представлял, как Валька приходит к нему в гости. Только не для того, чтобы согреться, а совсем для другого. И сразу же раздевается или, наоборот, позволяет Шурику себя раздевать. Или сидит, вот точно так же, на диване, только совсем без одежды – ждет, пока Шурик запрет дверь, погасит свет и усядется рядом. Мечты, если честно, варьировались. Но вот таким молчаливым и замерзшим Тальберг никогда в них не был.

– Валь, чаю принести?

Валька машинально накручивал на палец бахромушку старого покрывала. Шурик и сам так делал, особенно если устраивался на диване с каким-нибудь учебником по истории или бесконечной «Войной и миром».

– А кофе есть?

– Есть... только он растворимый, – Шурик продолжал смотреть на то, как пальцы Тальберга теребят скользкие красные нитки. Валька вообще постоянно что-нибудь крутил в руках – ручку, резинку для волос, собственную прядку. Или зарывался ладонями в густую черно-седую шерсть Блэка. Может, у него руки все время мерзнут?

– А... Тогда чай. Только крепкий, ладно, а то я прямо здесь сейчас срублюсь.

Шурик послушно двинулся к двери. А Тальберг продолжал:

– Я только отключаться начал, а она звонит – «Мы уже в «Седьмом континенте», скоро будем, чего тебе привезти». Тьфу.

– А ты чего?

– А оно мне надо? – Валька презрительно сморщил нос. – Я же не евроремонт, чтобы мной вот так хвастаться. Знаешь, как задолбало... Я эти все реплики наизусть знаю. И сколько лет, и в каком классе, и какой я взрослый, и как она хорошо выглядит. Заебали.

Шурик опять не знал, что сказать. Поэтому он просто отправился на кухню и честно вывалил в чайник чуть ли не половину пачки.

Когда он вернулся обратно, Валька возился с «Панасоником». Крутил темное колесико настройки в поисках какой-то радиостанции.

Шурик осторожно расставил чашки, а потом уселся обратно на стол. И постарался не шевелиться. Было непонятно, о чем сейчас говорить. Обычно Валька что-то объяснял про свой «звук» или просто сосредоточенно клацал «мышью». А тут никакого компа нет, да и вообще... Ехидный голос внутри Шурика, тот самый, который нашептывал обычно всякие разные вещи – «а вот если бы он сейчас подвинулся поближе, а потом бы прижался к тебе губами», «а вот представляешь – он сейчас встанет, разденется и откинется на стол»... В общем, этот самый голос, который постоянно рассказывал Шурику на ухо всякие сладкие и непристойные сказки, вполне уверенно заявил, что сейчас – самое время, чтобы сесть к Тальбергу поближе и... А вот что «и» – Шурик не знал.

К тому же это все было как-то нечестно. Шурик вдруг вспомнил, как в конце мая, устав от маминых причитаний «ну что ты все время где-то носишься, у тебя экзамены на носу, вот попадешь в колледж, да что же это за бестолочь растет, одни подъезды на уме», он свалил в двенадцатом часу из дома. И потом сидел на «решетках» и ждал, пока Вовчик Драников выяснит у своих родаков, можно ли у них вписаться на ночь. И все вокруг было таким тусклым, бесприютным и каким-то ничейным, как старые парты, которые торчат возле школьной помойки, пока их не утащат к себе бомжи. И он сам тогда тоже был ничейным. Правда, совсем недолго. Скоро прискакал радостный Вовчик, и они вполне спокойно пошли к Драниковым. А минут через пятнадцать туда прибежала мама Шурика, которой успели позвонить родители Вовки. И сперва она ему чуть по шее не заехала, а потом расплакалась, и Вовкина мать начала капать ей валерьянку, которую потом выпила сама. А потом мама и Вовкины родители еще долго торчали в прихожей и жаловались друг другу «что из-за этих экзаменов все с ума посходили, шут бы с ними, он и сам волнуется, а тут еще мы...» И все как-то само наладилось, так что Шурик на следующий день с утра сам и честно начал читать эту чертову физику и даже потом сдал ее на четверку.

Тальберг настроил какую-то музыку, потом подцепил чашку и откинулся обратно на спинку дивана. Дунул в чай, осторожно улыбнулся. Как будто оценку поставил – и Шуркиной комнате, и самому Шурику.

Мелодия сменилась на рекламу, и Валька вновь потянулся к магнитофону. Притормозил после четкой отбивки «наше радио... наша музыка... Сделано в России...»

– Валь, а ничего, что он такой раздолбанный? Колонки, наверное, не тянут? – Шурик виновато кивнул на «Панасоник».

– Почему не тянут? Нормально. У меня дома такой же...

– Где? А я не видел, – большую стереосистему для компакт-дисков Шурик помнил хорошо, а вот старого двухкассетника у Тальберга вроде не было.

– Конечно, не видел. Он же не здесь, а дома, – Валька уткнулся подбородком в диванную спинку.

– В Питере, да?

– Ну да, у папы. Даже не у папы, а у Нонны.

– А это кто? – осторожно поинтересовался Шурик, боясь натолкнуться на колючее «ник-то».

– Папина жена, кто ж еще-то... – в Валькином голосе звучало привычное уже недоумение.

– Хорошая?

– Разная, – Валька снова замолчал и принялся ковырять покрывало.

– Скучаешь по ним?

– А как ты думаешь?

– Не знаю. Я же не знаю, какие они...

– Саша... Я потом расскажу, ладно? – Валька распрямился и посмотрел Шурику в глаза. В принципе, снизу вверх, но на самом деле – совсем наоборот.

Шурик замялся, а потом наконец пересел на диван. На самый краешек, как будто это он, а не Валька, был сейчас в гостях.

– Вот только не надо меня жалеть... Понял? – зло и как-то очень равнодушно прошептал Тальберг.

– А я и не... – Шурик не стал заканчивать лживую фразу, а развернулся и, закрыв глаза, как перед прыжком в воду, притянул Вальку к себе. И мгновенно испугался этого.

Тальберг не шевелился и не сопротивлялся. Чуть склонил голову, устраивая подбородок на Шуркином плече, и замер. А потом прерывисто втянул в себя воздух, как будто это была сигарета.

Шурик немного сдвинулся, так чтобы можно было дотянуться до бра и выключить свет. В темноте горел крошечный красный огонек на панели магнитофона. Из-за стены доносился неправдоподобно возмущенный голос главного «мента»: «Товарищ полковник, по статистике каждый третий висяк...»

В динамиках гудели гитарные струны – «голос мой с магнитофонной ленты будет идиотов ублажать». А в Шуркину шею ткнулись жутко щекотные и удивительно мягкие губы.

– Я на выходные, наверное, к папе уеду. Поедешь со мной завтра на вокзал за билетами?

– Поеду, конечно. Можно будет на физру забить и прямо после пятого урока сорваться.

– Можно будет вообще забить. На все.

И Валька аккуратно переместил лицо повыше. На секунду прижался щекой к подбородку Шурика, а потом вдруг отпрянул:

– Не боишься?

– Наоборот, – решительно выдохнул Шурик.

Тальберг тоже не умел целоваться.

ВОТ ТАК ЭТО И БЫЛО.