Лестничная клетка

А в комнате у Харуки есть вигвам. Обычный индейский вигвам. Он стоит посреди гостиной, и Харука скрывается внутри лунными ночами. Она садится на пятки и медленно раскачивается, слушая звуки снаружи. Это шепоток ветра, это робкий перестук, это звук шагов, это прорывающиеся будто сквозь вату звуки кличей. Это хрипы, и стоны, и мольбы. Треск и грохот. Тогда ей кажется, что там идет битва, да и сама она – не школьница, а древний воин. Она чувствует, как ее каблуки взрывают землю, жирную краску на лице, дрожь предвкушения в пальцах. У нее другое прошлое и другое настоящее. А еще она не просто воин, а воин с предназначением. Не Харука – Сотрясающая Твердь. И впереди у нее – другое, разлинованное старухой с нитью будущее. Пальцы смыкаются на рукояти воображаемого томагавка, ногти впиваются в ладонь. Лунки на бледной коже багровеют – и утреннее солнце высветит их с особой четкостью. Утром Харуке всегда немного стыдно. И немного страшно. Полная луна гораздо милосердней солнца, потому что ее свет не играет в приличия.

Вигвам крохотный, и приходится проводить ночь, скрючившись. Утром Харука выползает из-под полога на четвереньках, тело занемело, маленькие иголочки выплетают узор на манер опытной кружевницы, и девушка плачет от боли в разогревающихся мышцах.

Сегодняшнее утро как раз такое. Харука щурится от яркого солнца, хлестнувшего по глазным яблокам, поднимается с ковра и бредет к зеркалу. Запавшие глаза обрамлены черными кругами, светлые волосы топорщатся во все стороны, и только алый румянец на щеках нарушает общую картину. Это краска стыда, потому что Харука вспоминает нынешнюю ночь.

– У меня серьезные проблемы с психикой, – сообщает она зеркалу. И улыбается: ей нравится, как это звучит – так спокойно, так по-взрослому.

А потом Харука меняет измятую одежду на строгую форму и отправляется в колледж. День проходит, как обычно, и по дороге домой она привычно размышляет.

Харука не помнит событий последних месяцев, но о необходимом она осведомлена. Хорошо, что знания могут хоть немного заменить воспоминания. Она знает, что за эти полгода успела переехать в Токио, поссорившись с родителями, что те четыре месяца назад эмигрировали в Штаты, что они не могли приехать – и не приехали к ней – высшая форма секретности, они работают в НИИ и имеют дело с такими документами... В общем, Харука их понимает. Она знает, что родители звонили каждый день, знает, что писали. Когда Харуке разрешили читать, врач торжественно вручил ей пачку писем, перетянутую красивой бархатной ленточкой. Ленточку она повязала на предплечье, а письма выкинула – слишком утомительно вскрывать все эти конверты. И воспоминания ее о семье отстраненно-безличные.

На другой полке своего мозга – а она представляет себе мозг, как стеллаж, заполненный всем подряд: и полезными вещами, и мусором, который нет времени выкинуть, и дорогими сердцу мелочами, которые пылятся, не нужные, но необходимые... Так вот, на другую полку она помещает знания о колледже. Она знает, что поступила в одно заведение, а почти перед самой аварией перевелась в другое. Она знает, что не успела завести друзей, и ее навещали бывшие одноклассники по просьбе учительницы, знает, что учеба дается ей легко. Она знает, что у нее есть призвание. На данный момент Харука Тено – гонщик номер один среди юниоров. Команда опасается, что она бросит выступать после аварии. Харука знает – ей сказали врачи – она попала в больницу и потеряла память в автомобильной катастрофе (не очень-то и серьезной – газеты смолчали). Разогнала машину до предела и не справилась с управлением. Одна загвоздка – она помнит, что не садилась за руль больше месяца с того момента, как... как... здесь снова провал. Впрочем, сейчас ей неинтересно, что произошло – в данный период последствия важнее вызвавших их причин.

Харука возвращается домой из колледжа, где вот уже несколько дней ее встречают сочувственно-любопытствующие взгляды преподавателей, она пинает носком туфли мелкие камушки, и изучает, изучает содержимое своих ментальных полок. Помимо воспоминаний, которые сохранились, помимо знаний, которые дали ей врачи и учителя, остались еще ощущения. Она чувствует себя привычно в мужской одежде, не любит пользоваться формами речи, четко указывающими половую принадлежность, чувствует интерес к девушкам... Харука улыбается – сегодня она дежурила в коридоре колледжа, и пришлось сделать выговор одной из учениц. Харука облизывается, вспоминая переспело-земляничный вкус ее губ.

Девушка подходит к дому, поднимается по ступенькам, достает ключи. А потом, чертыхнувшись, сбегает вниз по лестнице, обратно на улицу. Помимо воспоминаний, знаний и ощущений, в жизни есть еще факты. И существование их нужно учитывать. В продовольственном магазине на углу она покупает несколько пакетов молока и возвращается к себе в квартиру. Факт настойчиво напоминает о своей неоспоримости, тихонько поскуливая. Так жалобно, что Харука наливает ему молочка в блюдце и, не утерпев, ласково поглаживает по бархатистой коже. Это не просто факт – это обязательство. Харука не помнит, как в ее доме появился маленький тентаклевый монстр, она не знает, кто его хозяева и какова роль этого создания в ее жизни, но чувствует, что обязана позаботиться о нем. Харука знает, что это несуразное хентайное чудище зовут Минни – так гласит бирка на ошейнике, и знает, что характером Минни совсем не соответствует канонам хентая. Покладистый и ласковый. Напившись молока, Минни благодарно обвивает щупальцем руку девушки и, взобравшись на человеческие колени, тихо посапывает, тараща свои круглые глаза и презабавно моргая короткими жесткими ресницами.

Первая ступенька

Харука медленно идет вдоль сетки, что отделяет здание колледжа от шумной улицы. Гул машин слева, смех играющей детворы справа. Ей хорошо думается под привычное бормотание вокруг до тех пор, пока пронзительный девичий вскрик не нарушает мирную и слегка сонную атмосферу весеннего вторника. Харука резко поворачивает голову и пытается вычленить источник. Ее губы кривятся в презрительной гримасе – трое местных хулиганов, гроза колледжа, зажали в углу перепуганную девчушку. Харука видит каштановые кудряшки, невольно пририсовывает к ним земляничные капризные губки и понимает, что это вчерашняя ученица.

«С-скоты», думает Харука и, не задумываясь, бросается на помощь.

– Отпусти ее, – грубо говорит она их предводителю, хватая того за плечо и разворачивая к себе лицом.

– Тэ-но, – нараспев произносит тот, слегка морщась, – видишь, Маки, твоя сучка-подружка прибежала заступаться. А говоришь, мне вчера показалось.

– Ты ничего не понимаешь, – лепечет Маки, – тебе и вправду показалось. Мы с этой сумасшедшей даже незнакомы.

– Отпусти ее, – угрюмо повторяет Харука, заламывая собеседнику руку.

– Ай, – неожиданно визгливо вскрикивает парень и делает жест своим дружкам, – да ты и впрямь не как девка. А раз так, – он переводит дыхание, – получишь, как положено.

Вторая ступенька

– Мисс Тэно, – укоризненно говорит медсестра, накладывая повязку, – зачем вы в это полезли? Позвали бы преподавателя на помощь. Нет, сразу в драку. Разве девушке такое приличествует?

Харука морщится от боли – рука сломана, прямо из школы нужно отправиться в больницу.

– Парень или девушка, – шипит она сквозь зубы и со свистом втягивает воздух, – если слабый не может постоять за себя, сильный обязан его защитить. И к черту этикет! – ее голос срывается.

Харука хватает пиджак здоровой рукой и направляется к двери. Ее слегка знобит от обезболивающего, но ждать сопровождения она не намерена.

– Спасибо за помощь и совет, сестра, – насмешливо говорит она, – до больницы я доберусь сам.

Медсестра так грустно качает головой, глядя на захлопнувшуюся дверь, будто хочет сказать: «Бедная девочка. Без присмотра родителей, да еще и после такой аварии. Совсем тронулась».

– Харука! – Маки бросается ей наперерез. – С тобой все в порядке? – ее жадные глаза неотрывно сморят на подвязанную руку.

– Пошла прочь, – спокойно отвечает Харука.

Больница бела, тиха и спокойна. Харука вернется сюда, когда придет время снимать гипс.

Третья ступенька

В этот раз Мураки зашел к своему коллеге, как и обычно, по делу. Необходимо было уточнить сведения о новом лекарстве. На диванчике в приемной сидел симпатичный блондин, прижимающий к груди загипсованную руку. Мураки хотел было зайти в кабинет, но благодаря выработавшейся привычке не оставлять интересные экземпляры без исследования чуть помедлил и сел рядом. Молодой человек взглянул на него исподлобья, а потом вдруг улыбнулся и протянул руку.

– Харука Тэно.

– Мураки Казутака. Я доктор.

– Вы пришли к коллеге? Проходите без очереди.

– Ничего, я подожду. А вы, наверное, снимать гипс? – Мураки легко прикоснулся к затянутому в зеленый пиджак плечу, потому рука скользнула ниже, и пальцы постучали по зафиксированному бинтами месту.

– Как же вас так... – доктор понизил голос, – угораздило?

– Я занимаюсь спортом, – спокойно ответила Харука. – Там травмы – обычное дело. Я привык.

Над дверью замигала лампочка.

– Извините, доктор, мне пора.

Мураки задумчиво посмотрел на дверь и поправил непослушную челку, чтобы она надежно скрывала искусственный глаз. До поры до времени, пока новый знакомец не привыкнет к доктору.

Спустя некоторое время дверь снова распахнулась.

– И помните, Харука, следующие пару недель никаких серьезных нагрузок. А, Мураки, здравствуйте. Хорошо, что вы зашли так быстро. Кстати, уже познакомились с нашей звездой?

– Здравствуйте, Онидзуки-сэнсей. Звездой?

– Да. Харука Тэно – гонщик №1 среди юниоров по результатам прошлого года. К сожалению, ужасная трагедия...

– Боюсь, доктору Мураки это неинтересно, – с лучезарной улыбкой перебила врача Харука.

– Ну почему же... – Мураки приподнялся с дивана и поклонился.

– Приятно познакомиться, – не осталась в долгу Харука.

– Возьмите на всякий случай, – Мураки протянул свою визитку. – Я буду рад увидеть вас снова.

– Спасибо, – небрежно сунув визитку в карман пиджака, Харука вышла за дверь.

– Идеальное тело, – вполголоса пробормотал доктор ей вслед.

Четвертая ступенька

Харука бредет вдоль стеклянных витрин, вдоль разноцветных прилавков, вдоль разубранных уличными лампочками деревьев, пока не замечает уютный сквер. Она присаживается на лавку, неловко опираясь на освобожденную от гипса руку. Девушка не замечает, как гудят напряженные суставы – увлечена играми с памятью. Харука уверена – она видела доктора раньше. Но при каких обстоятельствах? Ее раздумья прерывает тихий вкрадчивый голос:

– Я рад, что сумел догнать вас.

– Доктор, – Харука вздрагивает.

– И не стоит перетруждать руку, – Мураки рывком поднимает собеседницу со скамьи.

Они стоят друг против друга, ветер треплет непослушные волосы Харуки, сдувает челку со лба Мураки.

– Забавный у вас глаз, – кивает Харука, – удобно?

– Не особенно. Зато создает нужное впечатление, – он ухмыляется так жутко, что у Харуки пропадает всякое желание спрашивать, какой образ он хочет создать.

Доктор мечтательно смотрит в наливающееся свинцовой синевой небо.

– Вы не хотите встретиться со мной послезавтра? Завтра будет полнолуние, – он хищно втягивает воздух, – у меня запланирована прогулка. Красная луна. Красная-красная, как вот... видите? – Мураки заправляет прядь серебристых волос за ухо, открывая круглую красную сережку-гвоздик

Харуку передергивает, она думает о своем вигваме.

– Не люблю луну. Хорошо, послезавтра.

Они договариваются о времени по дороге к перекрестку – им с доктором в разные стороны. Витрины все так же стекленеют мимо, лампочки на ветвях уже зажелтели-засинели неоновым светом, телевизор на одном из прилавков надрывается перепевкой американского хита: гонконгская певичка в традиционном наряде сжала микрофон и слишком высоким для такого текста голосом напевает: «Somebody told me you had a boyfriend who looked like a girlfriend...» Харука спотыкается, доктор поддерживает ее за локоть.

– Все в порядке?

– Простите, задумался, – Харука улыбается, пытаясь скрыть неловкость.

Доктор обращает внимание на экран.

– Ужасно. Впрочем, я мог бы помочь ей достичь успеха. Этой... – он всматривается в мелкий текст, – Марии Вонг, да. Она похожа на вампира, – без перехода добавляет он, потом пожимает Харуке руку и скрывается за углом.

Харука растирает онемевшие пальцы и, чуть подождав, кидается за ним. За углом пусто – кирпичный тупик с высокой стеной, полуразоренный мусорный контейнер... И облако белых перьев, кружащихся в воздухе. Маленький локальный смерч. На минуту Харуке кажется, что среди перьев мелькают полы плаща. Ее пальцы складываются в защитном жесте, потом она кидает карманный нож в центр смерча и бежит прочь. Пора домой, да еще нужно обязательно зайти в магазин за молоком.

Пятая ступенька

Мел крошится в руках, маленький кусочек сыпется крупинками между пальцев прямо на ковер. Вычертив вокруг кровати ровный круг, Харука задувает восковую свечу, забирается на перину и ныряет под одеяло. Потом вскакивает, ругается сквозь зубы и шлепает босыми ногами к входной двери. Лишь убедившись, что два ножа заняли положенные места, воткнутые в косяк, она возвращается обратно и удовлетворенно вздыхает, сворачиваясь клубочком. Минни посапывает где-то в ногах и раздраженно ворочается, когда хозяйкины руки начинают шарить под одеялом, а прерывистое дыхание пробиваться сквозь тихий сон монстра. Наконец Харука выдыхает: «Доктор...» и затихает.

Ночь.

Белые перья кружатся по комнате, лениво планируют на синее бархатное покрывало, наглухо застревают в складках тяжелых штор, упрямо врастают в ворсистый ковер. Харука стоит посреди комнаты, прерывисто дышит. А белые перья душат ее, облепив со всех четырех сторон света, со всех четырех углов комнаты. Они садятся на волосы, словно обыкновенные снежинки, скользят по лицу, цепляясь за ресницы, лезут в ноздри, в уши, острым кончиком – в каждую пору на теле. Харуке кажется, что белые перья заполняют ее и изнутри. Ей чудится, что перья уже вспарывают вены, что они щекочут желудочные стенки, движутся вниз по трахее. Скоро минуют бронхи. Харука знает: когда перья достигнут легких – она задохнется.

Харука просыпается от испуга. Перед глазами – белые перья, медленно оседающие на пол. Белые перья у нее во рту. Она давится, кашляет, сует пальцы в рот и, раня ногтями небо, выгребает перо из-за зубов, из-под языка. Она судорожно дышит носом и отплевывается. Потом оглядывает комнату – перьепад окончен. Совсем мало. Совсем не так, как в ее сне. Минни сгребла все перья в кучу посреди ковра и зарылась в этот холм по самую макушку. Харука переводит дух и смотрит на наволочку возле своих коленей. Выпотрошила во сне подушку. Влажные, слипшиеся от слюны перьевые комки неприятно холодят кожу. «Доктор», – тоскливо думает Харука. «Доктор», – со странной смесью облегчения и разочарования.

Глухо гудит пылесос, размерено тренькают старые ходики на стене, Минни посапывает, перебравшись в свою корзинку. Утро. Через двадцать минут Харука отправится в колледж. Она осторожно, чтоб не задеть покалеченную руку, сматывает шнур, убирает аппарат, застилает свою постель... Входная дверь закрывается за ней с тихим металлическим щелчком...

...Входная дверь открывается с тихим металлическим щелчком. Вечер. Харука кормит Минни, развешивает по стенам травяные плетенки, чтобы отпугнуть злых духов, читает наговор возле вигвама. С тоской смотрит на его черные занавеси. Сгинул бы с ковра ее комнаты, сгинул бы с лица Земли. Как ее память и боль. Она морщится, вспоминая шероховатый гипс, на котором по традиции расписались одноклассники. Если уж быть честной, пара одноклассников да Маки. Втайне от своего дружка. Идиотка. Если есть проблемы, надо обращаться в полицию. Да, Харука защищает слабых. Но постоянно оберегать она соглашается лишь достойных.

Она подходит к стене, передвигает красную рамочку на клетку вперед. Гонщик в блестящей машине укоризненно глядит на нее c календаря. Возможно, думает Харука, стоит вернуться в спорт. Пока ее машина не сгнила в гараже да пока команда не забыла, как ловко им работалось вместе. А еще Мураки просил... велел взять его на тренировку. Харука смотрит в окно – красная луна величаво выползла из-за горизонта и показалась в просвете меж двух небоскребов. Харуке хочется завыть в голос, забиться под подушку, заткнуть уши ватой и больше никогда, никогда не знать о полнолунии. Вместо этого она, дрожа, заползает в вигвам и задергивает входные занавеси. И сжимаются кулаки, и стонут стены, и гудит пол, и кто-то верещит далеко-далеко, и идет битва, и льется кровь, и боевая краска оставляет на щеках неопрятные разводы. От слез. А потом вдруг Харука чувствует, что надо бежать. Бежать и драться. Биться за кого-то слабого, чей крик она слышит снаружи. Что ей луна, когда кому-то нужна помощь? Она выползает в комнату, стремительно натягивает верхнюю одежду и выскакивает за дверь. Кто-то кого-то мучает. И, кстати, не ясно, кому же из них нужна помощь. Возможно, все зависит просто от стороны.

Шестая ступенька

Харука бежит по ночным улицам, уличные лампочки лениво подмигивают ей, красная луна плывет над головой, то проглядывая в прорехах туч, то скрываясь. Ее дыхание прерывисто, и она вспоминает, что нужно беречь силы и руку. Она не знает, куда бежать, но чувствует, что ее ведет инстинкт. Древний, как самое первое оружие, как подобранный с земли камень, обернувшийся снарядом, как суковатая палка, ставшая дубинкой. А Харука – стрела, летящая в цель. Хорошо, что на ней удобные спортивные кроссовки.

Улица огрызается знакомым тупиком. Харука разворачивается возле стены и бежит обратно. Ей нужно проникнуть туда, на другую сторону. Она огибает магазин, лишь на секунду засмотревшись, как фонарь роняет бледный свет на вчерашнюю скамью. Блики пляшут на пузатых боках составленных возле лавочки бутылок. К черту пейзажные подробности, думает Харука, на бегу хватая одну из них. Потом она на мгновение останавливается, бьет рукой о стену и продолжает бег, зажав острую стекляшку во взмокшей ладони. И ей легко и смешно. Она хохочет в лицо темному переулку и показывает язык глядящей на ее беснования луне. А потом вдруг дорога кончается забором, и гудят усталые ноги, и рвет легкие дыхание, и «розочка» норовит выскользнуть из руки. Харука останавливается возле богато изукрашенного особняка. Впрочем, дом этот переживает не лучшие времена. Отдышавшись и умерив стук крови в висках, она вскидывает голову, и ей слышатся стоны в глубине парка. Перемахивает через забор и тихо ступает по освещенной подъездной дорожке, стараясь жаться к кустам и держаться в древесной тени.

Впереди лилово трепещет сакура. И, присмотревшись, Харука замечает два силуэта под деревом. Худенький, опрокинутый на землю, и нависший над ним – внушительный, опасный, такой знакомый. Харука видит развевающиеся полы плаща. Доктор. И под ним, вырываясь... мальчонка. Он хрипит и выкрикивает проклятья. Надолго не хватит, отрешенно думает Харука, сейчас пощады запросит. И впрямь. Обличающая речь сменяется тихим скулежом, и Харука морщится. А доктор смеется, вминая податливое тело в сырую траву, дергает головой, откидывая липнущую к лицу челку, и девушке кажется, что стеклянный глаз смотрит прямо на нее. Что ему тень. Доктор смеется и бормочет какие-то слова на непонятном языке, а на плечах мальчишки, на его белеющей спине расцветают бурые полосы, складывающиеся в узор. Это заклятие, понимает Харука. Пропал мальчик. А она застыла на одном месте, завороженная ритуалом, и не может заставить себя подойти, вмешаться. Доктор, думает Харука. Врачевание. И наговоры. Что за чушь, обреченно и зло мыслит она. Чертов колдун. Она четко представляет себе искаженные ужасом глаза мальчишки, перекошенный рот и его красное горло, уставшее звать на помощь. И удовлетворенная ухмылка доктора, когда он зло вбивает мальчишку в землю. А потом они опустошенно застывают, и Харука, пригибаясь, торопливо отползает с дороги в мокрые от росы кусты. И негнущимися пальцами нащупывает телефон. Она звонит сначала в скорую, затем в полицию. Она называет адрес, который, по счастью, сумела разглядеть на облупившейся медной дощечке.

А потом Харука несмело выглядывает из кустов. Где же ее задор? И чем не приглянулся ей мальчишка, что не ринулась защищать, сломя голову? Ей немного стыдно за себя. А Мураки уже ушел. Харука тихо подходит к телу, скрючившемуся на узловатых корнях сакуры, присаживается рядом и заматывает паренька в свою куртку. Тот дергается, а потом обреченно застывает. Теперь уж нечего бояться. Он дрожит под тонкой черной кожей. Харука прижимает его к себе, обнимает покрепче и шепчет, что она вызвала врачей и что мальчика возьмут в больницу, и вылечат, и никто его больше не тронет.

– Уходи, – говорит он непослушными опухшими, растрескавшимися губами, – уходи от меня. Ты плохая, ты больна. Я чувствую это. Ты не хочешь мне помогать.

– Как тебя зовут? – спрашивает Харука, не обращая внимания на кольнувшие слова. – Я приду к тебе в больницу. Я принесу тебе фруктов. Я помогу тебе придти в себя. Я хорошая. Я здоровая. Знаешь про добро и справедливость?

Мальчик даже не может приподняться, но старается вывернуться из ее рук.

– Я слышу, – отрешенно шепчет он, – ты знаешь доктора. Ты тоже теперь зависишь от него. Уходи.

Тишину ночи разрывает пронзительный вой медицинской машины. Харука безжалостно снимает свою куртку с покалеченных плеч, покрытых бурой вязью и красной кровью. А после не спеша бежит по траве к забору.

– Куросаки Хисока, – из последних сил говорит парнишка ей вслед.

– Куросаки-кун, я приду к тебе, – Харука пытается умаслить свою совесть такой индульгенцией.

Седьмая ступенька

Дом встречает ее тишиной. Красная луна повисла за окном окровавленной бляхой, но Харуке все равно. Она уже не боится ее. Теперь у нее другие бесы и другие заботы. Правда, битва по-прежнему чудится в застоявшемся комнатном воздухе, потому Харука решает провести остаток ночи в вигваме. А ведь на следующее утро у нее назначена встреча с доктором. Брошенная куртка лежит в облупившейся ванне, обсыхая кровяной коркой.

Утреннее молоко Минни выхлебывает в два приема и все суется хозяйке под руку, мешая собираться в колледж. Она тычется мокрым носом в ладони, обвивает щупальцами ручку корзинки, словно говоря: «Ну, возьми же меня с собой», да грустно мигает круглыми глазами. Откуда свалилась такая на голову, думает Харука, нашла б твоих хозяев и повыворачивала им руки за такое поручение. На сегодня Минни остается дома.

После занятий Харука заходит в свой обычный продуктовый магазинчик и покупает там два килограмма апельсинов. Она не помнит, что еще приличествует приносить в таких случаях. Объяснения врачей, наставления медсестер, родительские письма да оранжевые фрукты однокурсников – вот и весь ее больничный опыт. Стеклянные двери расходятся в стороны, приветливая служащая за конторкой рассказывает ей, как найти нужную палату, а потом помогает натянуть бесформенный белый халат, чтоб не потревожить больную руку... Харука поднимается на лифте.

Длинный полупустой коридор остается позади. И Харука так резко выворачивает из-за угла, что сидящая в кресле напротив палаты девушка испуганно вскакивает.

– Простите, я, должно быть, напугал вас, – Харука покаянно склоняет голову.

– Нет, что вы, – несколько дрожащим голосом отзывается та, впиваясь взглядом в лицо Харуки. Та, в свою очередь, тоже внимательно рассматривает незнакомку. У девушки точеная фигурка, изгибы которой могут поспорить своей плавностью со скрипичным футляром, что небрежно прислонен к ободранному крессу. На девушке простая школьная форма, а огромные глазищи напряженно высверкивают из-под темных кудряшек.

Она еще некоторое время смотрит на Харуку, а потом, разочарованно вздохнув и закусив губу, отворачивается к окну.

– Мичиру, – неожиданно для самой себя в пространство произносит Харука.

Девушка испуганно вздрагивает, оборачивается... надежда в ее глазах раздражает Харуку, и та спрашивает нарочито резко:

– Это имя вам что-то говорит? Мы встречались раньше?

Пауза. Длинная, как самолетная очередь, и томительная, как предоргазменный всхлип.

– Нет, – наконец, твердо отвечает собеседница, – нет, мы c вами не знакомы.

Хлопок двери прерывает этот неловкий диалог.

– Мураки-сэнсей! – в один голос восклицают девушки. А потом обмениваются ревнивыми обреченными взглядами.

– Добрый день, Харука.

– Добрый день, доктор, – ровно отвечает Харука. Ей кажется, что она совсем не боится.

– Пойдем, Мичиру, я закончил.

Мичиру берет доктора под руку, и они удаляются. Впрочем, перед тем, как скрыться за зеленой больничной стеной Мураки напоминает:

– И не забудьте, мой друг, на завтрашнее утро у нас назначено рандеву.

– Я помню, – склонив голову, Харука пытается улыбнуться.

А потом она скрывается в палате.

– Добрый день, Куросаки-кун, – приветливо здоровается она с подростком.

Тот вяло кивает в ответ. Он лежит, утопая в груде белых подушек, лицо цветом сливается с их обморочной белизной. Он прерывисто дышит и все время прижимает руку к груди, как будто старается унять жжение в ней.

– Я принесла апельсины, – весело произносит она, очищая фрукт и протягивая ему дольку.

Хисока берет протянутое, стараясь не коснуться ее руки, и вяло жует.

– Врачи говорят, идешь на поправку, – врет Харука.

Хисока отворачивается.

– Уходи, пожалуйста.

– Я только пришла. Хочешь, я дам показания в полиции, и доктора посадят?

Хисока молчит, потом отвечает с неохотой.

– Родители давно считают меня сумасшедшими. Они думают, что я не в своем уме да вдобавок хочу наложить на себя руки. Они все жалеют, что забыли запереть дверь, и я улизнул. Я так хотел посмотреть на луну. А увидел доктора. И то, что мне не следовало бы видеть. Тебе никто не поверит. Не ходи, а то он и тебя убьет.

– И меня?

– Я тоже умер, – говорит Хисока сереющими губами. – Скоро я попаду в мир духов. Я стану шинигами и однажды вернусь за Мураки.

Харука отнимает от груди и стискивает его бледную руку.

– А, может, и за тобой, – безразлично продолжает Хисока. – Потому что ты не помешала ему, пока могла.

– Ешь апельсины и поправляйся, – Харука поднимается со стула. – А это, – она кладет маленький острый нож для фруктов на прикроватный столик, – я тебе оставлю. Может, доктор и завтра зайдет. Прощай, Куросаки-кун.

Восьмая ступенька

Cнова вечер, магазин, квартира. Минни, молоко. Который уже день, говорите? Харука не считает. Если б у нее был перекидной календарь, она б отрывала по листочку и накалывала на толстый круглый штырь, заостренный с двух сторон, воткнутый в дощечку красного дерева. А когда кипа листков доросла бы до верху, до того, чтобы уже не помещаться, Харука... Нет, слишком рано умирать. А еще она могла бы отмечать прошедшие дни зарубками на косяке. И когда все проходы в квартире стали бы встречать ее иссеченным деревом, она... Нет, все равно слишком рано.

Можно купить второй штырь, затем третий... Если они заполонят все поверхности, убрать лишнее в кладовку. Можно нанять рабочих и поставить новые дверные коробки. Можно жить.

Желтая свечка, которой Харука обносит углы, тихо дымит и капает воском на пальцы. И чуть потрескивает. Харука привычно читает наговор, проверяет плетенки на стенах... опять и опять. И прыгают хвастливые тени по комнате, освещенной дрожащим огоньком, и мел крошится возле обведенной белым кругом кровати, и на тряпице, охватившей ладонь левой руки, уже проступают кровяные пятнышки. А потом вдруг раздается пронзительный звонок в дверь. Харука бросает взгляд на часы – начало двенадцатого. Зажимает нож в отведенной за спину руке и идет к двери. Накидывает цепочку и приоткрывает дверь. Доктор. Харука вздрагивает, отшатывается и вспоминает, что один из ножей еще не занял своего места в деревянном косяке. Она торопливо, дрожащими руками вонзает лезвие в ставшее неподатливым дерево, раз за разом...

– Доброй ночи, – говорит доктор и слегка толкает дверь. Разлетевшаяся по звеньям цепочка падает на пол, нож снова вываливается из косяка.

– Доброй, – шепчет Харука.

Доктор переступает порог, поднимает нож и за лезвие протягивает его девушке.

– Я зашел напомнить про завтрашнюю встречу.

– Поздновато для вежливого визита.

Доктор улыбается.

– Завтра в десять утра. Я буду ждать вас у подъезда.

– В одиннадцать.

– Хороших снов.

– И вам, доктор.

Воткнутый в дерево нож чуть дрожит. Если б каталось за окном закатное солнце, лезвие окрасилось бы алым. Харука рада, что солнце уже село.

Покрывало лежит на полу неопрятной кучей, Минни сопит где-то слева от подушки, а пальцы Харуки снова проворно бегают по телу, и губы сводит от невозможности поцелуя, и дрожат напряженные колени, и тихое "доктор", шелестя, повисает в тиши комнаты.

Луна бесстыдно тычется в окно румяным бочком, как девица, нащипавшая себя за щеки в ожидании жениха, как кокотка, размалеванная дешевыми румянами. Харука задергивает душный полог и в изнеможении поворачивается на бок. Будильник заведен на десять тридцать, но Харука проснется в девять, от всхлипов да еще потому, что невмоготу спать на влажной подушке.

Стыдно.

Девятая ступенька

– Я покажу вам свою лабораторию. Вам понравится.

Мне бы вашу уверенность, доктор, думает Харука.

Оскалившееся металлическими зубчиками отверстие жадно всасывает пластиковую карту. А доктор щелкает кнопками, вбивая длинный шестнадцатизначный код. Харука даже не пытается его узнать. Она отвернулась от бронированной двери и смотрит, как сквозь неплотно прикрытые створки ворот зазывают публику цирковые афиши.

– А цирковой шум вам не мешает, Мураки-сэнсей? Лаборатория напротив цирка... – Харуке хочется если и не рассмеяться, то показать хотя бы, что она на это способна.

– Звукоизоляция.

И двери распахиваются.

Гулкое эхо, галогеновые лампы, стерильность и безлюдность. И серые бетонные стенки, и холод, какой бывает в старых не отапливаемых городских подвалах. И еще Харуке чудится сырость дряхлых не навещаемых загородных домов. Белый халат, заботливо поданный доктором, норовит соскользнуть с плеч.

Одна из дверей не похожа на прочие – она потерта, исцарапана, грязна. И от нее исходит дурной запах. Харука с тоской думает о возвращении. Чего ради она тащится в это подземелье? Ради доктора, что сейчас словно светится изнутри? Ради мальчонки, подыхающего теперь на узкой больничной койке? Тоже индульгенция? Совесть, лучше бы ты упокоилась с миром.

А потом доктор снова достает карточку, активирует электронный замок и галантно пропускает Харуку вперед. Она видит медицинскую каталку, капельницу и много-много ремней. А потом поворачивает голову – и встречается взглядом с... кем-то. Кто-то смотрит на нее из-под приспущенных век, у этого кого-то темные волосы и отсутствует тело. Провода теряются в физрастворе, наверное, позвоночник змеится в специальном сосуде, а Мураки улыбается за спиной девушки и поднимает руку. А потом что-то тяжелое опускается Харуке на затылок, и лаборатория уходит во тьму...

...– Наконец-то очнулись, – Харуку встречает недовольный голос.

И боль в запястьях. Все, что она может, – это вертеть головой вправо-влево. Тело примотано к каталке, не пошевелиться. Доктор сидит рядом на стуле. На нем белый халат, пока что небрежно повязанная маска, шапочка, под которую убраны волосы. Искусственный глаз смотрит на Харуку угрожающе, а тот, что свой, родной, живой – ласково-ласково, так, что хочется убежать подальше и зарыться поглубже.

– Что вы хотите со мной сделать? – в горле пересохло, и слова наждаком царапают гортань.

– Идеальное тело, – возбужденно шепчет доктор. А потом оборачивается и обращается к голове. – Подожди еще немного, Саки. Еще совсем чуть-чуть, и я, наконец, смогу убить тебя. В таком красивом теле.

Харука понимает, что до этого момента она не боялась.

– Доктор...

– Вы ужасны, Харука. Беспринципное, жестокое существо, просто монстр. Зачем вы не спасли мальчика? Стояли и наблюдали, как нехорошо... А эти ваши приставания к той девчушке? Впрочем, нет, все-таки с Хисокой вы обошлись куда хуже. Признайте, вам просто понравилось. Смотреть, как я это делаю. Он будет умирать долго.

– Он вернется и отомстит.

– Это меня позабавит.

– Не думаю.

– Напротив, – Мураки мягко улыбается. – А что же вы не оправдываетесь?

– Я не монстр. Я защищаю слабых, я хотела помочь Хисоке...

– Но?

– Вы.

– Понравилось, – удовлетворенно кивает доктор и склоняется над ней. – Вам бы тоже хотелось? Это так упоительно, и вы засмотрелись на нас, и стояли там, завороженный, внимая прекрасному зрелищу... Противный мальчишка. Я рад, что он хоть на что-то сгодился.

Харуку передергивает, а доктор наклоняется все ниже, рука его скользит по бедру девушки.

– Вы чудовище, – говорит доктор, а потом вдруг целует Харуку.

И это ввергает ее в шок. Никогда раньше, ни разу за все время, за всю жизнь, что помнит Харука, никто ее не целовал. Целовала всегда она – и отвечала за все она.

А потом руки доктора расстегивают на ней халат, и скальпель разрезает одежду, и Мураки замирает. Неловко вывернув голову, Харука пытается заглянуть ему в лицо. Когда это получается, она видит, что оба докторских глаза светятся бешенством.

– Девушка?!

– А я никогда и не говорила, что парень, – выровняв дыхание, хрипло отвечает Харука.

– Значит, умрешь просто так, – бормочет доктор,– или... – он оборачивается, – Саки, как думаешь, уютно тебе будет в девическом теле? – доктор хохочет.

Харука думает, может, от такого потрясения к ней вернется память? Хоть на одну-единственную предсмертную минуту.

За дверью раздается глухой удар и едва слышный шепот – как будто кто-то с досадой пнул дверь, но не предусмотрел боли.

Доктор вздыхает и выходит из лаборатории, напоследок проведя пальцем по щеке Харуки.

– Хорошая кожа, – говорит он с грустью. – Я ненадолго. Можете пока с моим братом побеседовать.

Харука делает глубокий вдох, прикрывает глаза и, едва за доктором закрывается дверь, начинает извиваться. Пусть и с выбитыми суставами, но она хочет убраться отсюда подальше. Но ремни только впивается в кожу, и все ее усилия пропадают зазря. Соленая капля щекочет ухо, и от этого девушку охватывает такая злость, что, будь эти ремни чуть менее прочными, они бы захрипели, как жертва с посаженным горлом, они бы лопнули, как перезрелый гнойник, и разлетелись бы по комнате хлеще муракиных перьев. И разбили, непременно разбили бы все эти стеклянные колбочки, и фарфоровые ванночки, и хрустальную барокамеру Саки. Но здешние ремни чуть поскрипывают, насмехаясь. Они любят доктора, он дает им работу, Дело.

А потом дверь начинает поворачиваться на смазанных петлях, медленно-медленно, и Харука вспоминает, как она корчилась в вигваме и мнила себя воином. А воины должны погибать в битве. Жаль, что этот закон не категоричен даже для средневековых баллад.

Десятая ступенька

Пощечина. Харука зажмуривается – она имеет право на слабость. Снова пощечина.

– Харука, хватит прикидываться, – сердитый голос с капризными нотками.

Девушка открывает глаза, и черные волосы собеседницы чуть ли не царапают глазные яблоки. Незнакомка морщится:

– Неужели не узнаешь? Ущербная наша.

– Кто ты?

– Я Сейлор Марс. Не припоминаешь? Жаль-жаль, думала, ты симулируешь... Мы с тобой когда-то сражались. Не то что бы плечом к плечу, но за одно и то же, – Марс на минуту задумывается. – За одну и ту же.

– Мне все равно. Я тебя не помню, но, раз уж мы были так близки, – Харука старается усмехнуться, а мозг лихорадочно отмахивается от "сражаться", – развяжи.

Незнакомка увлечено рассматривает пряжки ремней и, чуть помедлив, берется за дело. И болтает без умолку:

– Признаться, беспомощной ты мне больше нравишься. Воины могут чувствовать себя отомщенными. А то смотрела вечно свысока, да ходила под ручку со своей подружкой. Ничего нам не объясняли, помогали, словно одалживали, да и... – она вздыхает. – Как ты меня раздражала, ты бы знала.

Харука вслушивается в ее бормотание и недоумевает. Она не помнит, не знает и не чувствует. Хорошо, что на свет появляется факт.

Харука садится на своей пыточной койке, запахивает на груди клочья одежды, застегивает халат и пытается размять ноги, чтоб сделать хотя бы шаг. Чтобы убраться отсюда! А Марс наклоняется, юбка приоткрывает ее загорелые бедра, свет лабораторных ламп вспыхивает на металлических набойках ее каблучков... Она достает из-под кровати папку и протягивает ее Харуке. Факт. Это что-то вроде досье, со страниц которого улыбается девушке доктор. Харука перелистывает хрустящие страницы и понимает, откуда ей знакомо докторское лицо. Она вспоминает, что уже держала в руке это досье, что воины... какие воины? Какие-то воины должны были найти его, чтобы положить конец... чему? Значит, какие-то воины должны были положить конец чему-то, творимому доктором. Это то, что она вспомнила. Но, что еще хуже – она знает: доктор – не тот человек, которого они ищут. Пусть псих, пусть маньяк, но тот, кто... кто... кто клепает чудовищ! Харука мотает головой – слишком насыщенный информацией день. Так вот, тот, кто клепает чудовищ, тот, кого они должны остановить – это не Мураки.

– Это не он, – хрипло говорит Харука.

Марс высокомерно поднимает брови.

– Все указывает на Мураки, – холодно говорит она. – Ты все равно ничего не помнишь. Дурочка с амнезией. Хоть и роль живца сыграла превосходно. И потом, ты же не хочешь сказать, что Мураки нормален? – она кивает в сторону головы, которую доктор называл своим братом Саки.

Тот молчит. Интересно, думает Харука, а он вообще разговаривает? Мысли ее текут медленно и лениво, как густой сироп с ложечки. И совсем-совсем не думается. Она сквозь силу встает с койки.

– Не важно. Пойдем отсюда, – ноги дрожат, и она неохотно опирается на столь же неохотно подставленное Марс плечо.

– Пойдем, дурочка, – вздыхает Марс. – Там Мичиру доктора отвлекает. Увидишь свою ненаглядную – может, вспомнишь, – она неприятно усмехается. – И вот еще что-то...

Девушки выходят в коридор, и Марс расстегивает молнию на оставленной возле двери сумке.

– Твое животное?

Минни неловко, загребая шупальцами, переваливает через край и кидается к хозяйке.

– Минни?! – ахает Харука.

– Твое, – удовлетворенно констатирует Марс, – квартирка-то твоя... Сгорела. Со всем хозяйством. Но, не переживай, в приют не сдадим.

Минни забирается к ней на руки, Харука стоит, не двигаясь, совершенно ошеломленная. Вернувшиеся обрывки памяти, ушедшая в прошлое уютная квартирка, вигвам, который ей больше не нужен, и который она больше не увидит... луна, которая теперь и необглоданная не вызывает страха, доктор-маньяк.... и предстоящее сражение.

– Ну вот, присоединишься к своей подружке. Она хоть и мертвая, а давно в строю. И тебя с возвращением, – Марс приятельски хлопает ее по плечу и тянет куда-то по коридору.

Мертвая подружка?

Одиннадцатая ступенька

Кровообращение восстанавливается быстро. Харука вышагивает слева от своей спасительницы и задумчиво рассматривает пол. Она думает, что сделать со спутницей. Та, конечно, хороша на вид, но такая вредная девица... Харука поворачивает голову и косится на Марс исподлобья. А потом ставит подножку и вдогонку – ребром ладони по нежной шее, осторожно, чтобы обеспечить себе спокойную прогулку.

– Я перенесла амнезию, а не лоботомию, – сообщает Харука бесчувственному телу, заботливо усаживая его в коридоре.

Направо выход, налево доктор. Харука идет по сердечной стороне, не на звук, не на свет, а просто по коридору, в заданном направлении. А потом вдруг щелчок – и все лампы гаснут. Кругом утвердилась темнота. Глупо чувствовать ненависть к собственным легким, но Харука чувствует, правда, всего на полминуты – ей кажется, что звук дыхания делает мрак еще непрогляднее. Премерзко жужжа, потрескивая, лампы включаются, свет неяркий, мигающий. Видимо, включился запасной генератор. Харука передергивает плечами и шагает дальше. Ощущение сырости усиливается, промозглый воздух запускает свои цепкие лапы под обрывки халата, и ноги гудят, а предплечья зудят там, где в них впивались ремни. Харуке нестерпимо хочется почесать руки, ногтями содрать с них ременные следы, но она сдерживается. И снова шагает вперед. Через десяток шагов становятся слышны голоса и горькие девичьи всхлипы. И виден проем, двери нет. Харука прижимается к стене и заглядывает внутрь.

Бетон. Плитка. Клетка. Серое, черное. Что-то беснуется в клетке, не разглядеть подробно, видны лишь прутья и просовывающаяся между ними черная слизистая плоть. А перед клеткой... доктор. Перед доктором – девушка. Если бы Харука была такой, как пристало юным впечатлительным барышням, она бы непременно зажала сейчас рот ладошкой, чтобы не вскрикнуть удивленно: перед доктором, на коленях, невидяще уставившись в пол, сидит ее знакомая из больницы. Мичиру, да, Харука уверена, что это ее имя. Мертвая подружка? Что ж, она вполне привлекательна, чтоб быть ее подружкой, вот только слишком розовощека, чтоб оказаться мертвой.

– Я не подчинюсь, – хрипит девушка в пол.

– Ты еще в состоянии сопротивляться моему заклинанию? – удивляется доктор. – Впечатляет, – он всплескивает руками в притворном восхищении. – Только твоя воля здесь ничего не решает. Знаешь, я придумал кое-что интересное. Пойдем отсюда, моя прекрасная кукла. Я устрою тебе незабываемую встречу, ты так красива, когда запятнана кровью. Ты сделаешь мне жертвоприношение, – он мечтательно улыбается, – и луна порадуется за меня. А потом она будет розоветь, желтеть, совсем сойдет на нет...

Проклятый камушек. Он с хрустом выкатывается из под харукиной туфли, и доктор поворачивает голову на звук. Девушка заворожено смотрит в неживой глаз.

– Моя прекрасная, моя фарфоровая Мичиру, – доктор присаживается на корточки и приподнимает голову Мичиру за подбородок. – Нам не нужно никуда идти. Наш подарок пришел сам.

Доктор манит Харуку пальцем, и она заходит в помещение. Не бежать же теперь? А доктор что-то нашептывает ее знакомой... ее девушке, возможно... и делает едва заметные пассы руками, и Мичиру, пошатываясь, встает. Ее глаза стекленеют и наливаются красным, волосы в один миг отрастают до поясницы, седея на глазах, она безучастно смотрит на Харуку, медленно приближаясь к ней, а когда облизывается, язычок скользит меж белоснежных клыков. Ноздри раздуваются, втягивая запах страха, запах приближающейся крови...

– Убей, – приказывает доктор, – убей ради меня.

А Харукой овладевает такое безразличие... Она даже не пытается убежать. Она смотрит на приближающееся существо, красивое даже в своей неестественности, а голова гудит и ей кажется, что что-то рвется из-под черепа, что воспоминания совсем даже не отмерли, совсем не пропали, а только уснули и все ждали, посасывая лапу, момента пробуждения.

– Мичиру! – вдруг истошно выкрикивает Харука.

И девушка останавливается.

– Харука, – шепчет она. – Ты шла так долго, ты, наверное, вовсе не хотела приходить. И ты не пришла меня спасти.

– Убей, Мичиру, – настойчиво просит доктор.

Мичиру улыбается:

– Я не подчинюсь.

И свиваются кольцами волосы, темнея, и наливаются зеленью глаза. И девушка задорно вскидывает руку, и кричит что-то про силу и Нептун, и кружится в разноцветном вихре, а у Харуки кружится голова. А потом она глядит на стройного воина перед ней, воспоминания щекочутся где-то в черепной коробке, но некогда, некогда... И от рук девушки по всему подвалу расходятся послушные ее словам волны...

– Прощай, доктор, – радостно думает Харука. – Знай наших.

Но схлынувшая волна открывает иную картину. Покосившаяся дверь клетки, тяжело дышащий Мураки... и Мичиру, на полу, опутанная какой-то проволокой, или это заклинание доктора... истекающая кровью, а ноги ее передавлены решеткой той самой клетки.

– Скучно, – выдавливает Мичиру, – так скучно умирать второй раз.

И Харука вдруг в голос взвывает, падает на шершавый плитчатый пол, разбивая колени в кровь, и вспоминает...

Люк на крышу

И мы собираемся идти на миссию, и какие-то знакомые Мичиру распивают с нами предсмертное сакэ, у них тоже миссия, рассказывает хрупкий светловолосый паренек, а потом застенчиво просит приютить их домашнее животное. Их миссия раньше нашей, и Мичиру соглашается. И я соглашаюсь. А потом день сменяет ночь, красная луна, как девяносто пятый Windows, зависает над горизонтом – и очередная схватка, очередной монстр, только вот сильный. Очень сильный. И воины закрывают собой Сейлормун, а она дергает косичками и дергает свой жезл, пытаясь выжать из него хоть что-то. А потом Мичиру кидается ко мне, и тащит в сторону, и не успевает, и на нас обрушивается металлическая балка. Или ферма, кто их там разберет, долбаные металлоконструкции. Моя храбрая девочка. Моя глупая девочка. Мы не успели, и после этого пришла чернота, переломы, больница, амнезия, и знания-ощущения-впечатления-факты. И легенда, которой мы придерживались, вдруг обернулась явью, а как так вышло – кто ж теперь разберет? А сейчас мир вокруг меня снова как опрокинулся вверх дном, так и остался в таком положении, задорно дрыгая ногами и не желая встать хотя бы на четвереньки. И что мне теперь делать с этой памятью? Все аккуратно лежало по полочкам, расклассифицированное, снабженное ярлычками... И в жизни была загадка. Я истерично всхлипываю. Прекрасно. Я нынче воин без способностей, едва не убитый своей же подружкой. Да чего уж там... Своей спутницей, напарницей, своей дорогой девочкой... Я смаргиваю слезы, подползаю к телу Мичиру и устраиваю ее голову у себя на коленях. Мне все равно, что происходит вокруг, благо доктор стоит, ошеломленный неподчинением и последовавшим поединком. Сюрприз, доктор? Поглаживая Мичиру по волосам, я поднимаю на него глаза. Как жаль, что волна не сбила вас с ног, не разнесла вашу грудину в щепы. А потом слышу скрежет, и шорох, и дыхание. И чавкающие звуки. За спиной доктора – та самая клетка с чудовищем. Было ли оно результатом эксперимента, попало ли оно к нему, как ко мне – моя Минни... Неважно. Важно то, что пока я баюкала Мичиру на своих коленях, лопнувший замок уже давно отзвенел по каменному полу и лежал бесполезным металлоломом в луже на полу. А чудовище с хлюпающим звуком от соприкосновения слизистого брюха с водой уже преодолело пару метров и медленно сжимало кольца щупалец вокруг доктора. А он хрипел и пытался вырваться. Ах, доктор, вы тоже созданы из плоти. Потому и стараетесь сделать еще один судорожный вздох, потому и тянете руки к горлу при удушении. Не получается исчезнуть, рассыпавшись перьями? Мне вас немного жаль.

Чудовище приподнимает доктора в воздух, очки падают на пол, прыгают по камням, покореженные. Лицо доктора налилось кровью, искусственный глаз, кажется, выкатится сейчас, как шарик для гольфа из лунки, если бы земля в один прекрасный день стала плоской и перевернулась. Я слышу хруст стискиваемых костей, потом удар – чудовище молотит доктором по стене, бетонная крошка сыпется в лужицы воды, разбухает – когда все высохнет, под ногами будут хрустеть серые комочки. То, что осталось от докторского халата, свалено на камни неаккуратной кучей, бурым пятном расплывается воротник, полы потемнели от воды, а доктор стонет. Он бы кричал, да одно из щупалец прочно заткнуло его красивый искусный рот. Я не вижу этого – лицо давно разбито в кровь. Я опускаю взгляд.

А Мичиру смотрит на меня своими огромными глазищами, моргает пушистыми ресницами, бархатные щечки еще цветут розами, а блядский ротик изогнулся в невиннейшей улыбке. Моя Мичиру. Наверное, я любила тебя, воинственная сучка-скрипачка. Как ты попала в холеные докторские руки, хотелось бы мне знать? Мой доктор. Я усмехаюсь, потому что на самом деле я не владею никем, даже моей Минни.

Секунды бегут, сбиваясь с ног, и вот лицо Мичиру уже побледнело, розы отцвели и осыпались лепестками соленых капель, я слизала их все до одной... Ее волосы белы, как козье молоко, ее клыки остры, как парикмахерские ножницы, ее сердце бьется, как... так редко, так слабо... И она лежит, истекая сукровицей и какой-то черной жижей, у меня на коленях. И я машинально глажу ее по волосам, и все вспоминаю, как подпрыгивал лимон, ударяясь о деку, как плясало солнце на золоченых пуговицах нашей школьной формы, как мы лазили за монетками в городские фонтаны, как она латала мою рану после очередной вылазки непоседливой Цукино, как я прикрывала ей спину, как мы вскидывали руки, расправляясь с врагом в один миг, как на нашу кровать падали засохшие кровяные комочки, как... Да, много всего было. И много осталось. Только вот Мичиру уже нет. Вторично нет. Я закрываю ей глаза и вспоминаю наш первый поцелуй. И, хотелось бы мне знать, – Мураки ее трахал? Наверное, нет, обошелся внушением. Это же против его принципов. Доктор, вы вообще кого-нибудь трахали? Кроме вашего мальчонки? Так и не попробовать ему моего чизкейка. Хоть апельсины я успела принести в больницу. Ах, доктор, а ваш разодранный халат так мило смотрится на заплеванном цементном полу... Мичиру лежит на моих коленях, Минни забилась в угол и урчит, а Мураки... О, доктор, вы тоже уже не принадлежите этому миру. Какая жалость, я так хотела попросить вас о прощальном поцелуе. Чудовище у стены меланхолично дожевывает докторские мозги, а покореженные и забрызганные кровью очки так нелепо смотрятся зажатыми в щупальцах, что я начинаю хихикать и не могу остановиться. Минни тем временем выползает из своего угла, неловко тыкается тентаклем мне в руку и направляется к своему собрату. Как прелестно выглядят любезничающие чудовища. И мне кажется, что со времен наших совместных завтраков с Мичиру я не видела ничего трогательнее. Хотя, наверное, я снова вам наврал. Или наврала – мне все равно, а вам и подавно. Мураки с его белыми перьями – вот зрелище, которое я сохраню в своем сердце надолго.

А потом со скрипом открывается железная дверь, и ворвавшиеся воины окружают меня, и лепечут, и восклицают, и спрашивают, что стряслось, и помню ли я их, и вспомнила ли я себя, и что с Мичиру, и что за монстры у стены, и они уже собираются истреблять чудовищ... А я поднимаюсь с пола, и тут же валюсь нелепым кулем прямо под ноги Банни, потому что мои ноги затекли. И сотни мелких назойливых иголок по всему телу не дают мне сосредоточиться, и я только шепчу, чтоб они не трогали Минни, и вбили в Мичиру осиновый кол, и шли подальше со своими восклицаниями...

Девочки, девочки, мои пафосные шлюшки-воительницы, спасительницы мира, погрязшие в склоках и обсуждениях косметики. Мне надоело следить за каждым вашим шагом и исправлять каждую вашу ошибку. Растолковывать вам прописные истины и стоять с вами плечом к плечу. И мне надоели твои косички, Банни Цукино. Стоит ли удивляться амнезии? Если б я все же был мальчиком, то, наверное, остался бы с доктором. У меня ведь и вправду идеальное тело.

А так я кряхтя подымаюсь с пола, отбираю у чудовища погнутый металл. Зажимаю в кулаке, не обращая внимания на порезанную стеклами очков ладонь. Они пригодятся доктору, когда тот вздумает вернуться. Затем хватаю Минни на руки и иду к двери, пока воины окружают моего спасителя-монстра, стараясь не ступить модельными сапожками-туфельками в кровь. И кто-то пытается сунуть мне, как там его, кристалл для превращения? Амулет? Есть вещи, которых мне уже не вспомнить. И я просто выкручиваю протянутую руку, довольно вслушиваюсь в костяной хруст, а потом выхожу на улицу и стою у входа в цирк, запрокинув голову, до рези под сомкнутыми веками. Потом я снимаю с Минни ошейник и всматриваюсь в полустертые буквы. "Котенок в доме", а адрес почти не разобрать. Что ж...

– Да, два пакета молока. И телефонный справочник.

Здравствуй, вновь спасенный Токио, здравствуйте, пациенты, которых не сможет загубить, не сможет излечить Мураки, здравствуй, шинигами Хисока, здравствуй, не-моя Минни. Мы идем искать твоих хозяев.