Восстановление станции шло полным ходом. Каждый день возвращались люди, обнадеженные добрыми вестями с ВДНХ: ставили палатки, принимались за работу на ферме или чайной фабрике. Еще отправляли в сторону уже несуществующей ветки метро патрули, но никаких признаков того, что кому-то из черных удалось выжить, обнаружено не было. Страх отступил, погребенный под руинами станции Ботанический сад. Прочно вошедшее в обиход слово «черный», потеряв свой ужасающий смысл, перекочевало в разряд ругательств. Можно было услышать, как, ссорясь, мальчишки презрительно бросали друг другу:

– Ну, ты совсем черный! – с теми же интонациями, как раньше фыркали: «Ну, ты и придурок!».

Постепенно спокойствие и животная умиротворенность наполнили туннели, клубясь, как туман, забиваясь в щели, насылая на людей ступор. Годы, проведенные под толщей земли, в кишечнике метро, покрыли прежние далекие воспоминания о несуществующем ныне мире забвением, как коростой. Как будто не было иной, поверхностной жизни, будто те люди, что сейчас деловито сновали по гранитному перрону станции, никогда не знали иного неба над головами, кроме крошащегося бетонного потолка, увитого, как запястье венами, переплетением ржавых труб. Все реже раздавались разговоры на извечную, казалось, тему «о том, как было до...», которые, как правило, начинались со слов «А вот раньше...». Значительность произносимой фразы в глазах тех, кто еще помнил, подчеркивалась уверенным жестом направленного вверх, оттопыренного большого пальца. Там. Там, где планета кишела страшными порождениями последней войны, там, где поблекшее солнце пряталось за тугими радиоактивными облаками, там, где гигантские бурые растения, разрастаясь, опутывали густыми зарослями останки былой цивилизации. И там не было больше надежды.

Теперь Артем как никогда ясно понимал это. Сколько еще сможет продержаться последнее человеческое племя на свином мясе, серых безвкусных грибах и бесцветных овощах. Теперь во всем, что окружало его и казалось прежде естественным, он видел обреченность. В монотонности станционной жизни, однообразии ежесуточного существования люди забывались, утомленные физической работой. Только так, не оставляя себе времени на ненужные рассусоливания, можно было спастись от сводящего с ума вопроса – а что будет дальше? Дальше, когда иссякнут запасы, люди начнут погибать от малокровия и чумы, уже поразившей отдельные станции, когда проржавеют и сгниют коммуникации, а на поверхности не останется пригодных для их замены и починки материалов. Об этом не говорят вслух, но об этом думают. Старшее поколение еще проживет свой век относительно спокойно, быть может, даже поколение Артема сможет оттянуть закат человеческой расы, и не подохнет в развалинах насквозь прогнившего метро. Но время течет быстро. Люди не успеют эволюционировать, приспособиться к условиям отравленной атмосферы Земли. Они обречены...

На станции ВДНХ продолжало действовать осадное положение: свиное мясо было под запретом, грибы выдавали строго отмеренными порциями, но Артему, как герою, полагался небольшой кусок вяленого окорока. Вообще, после возвращения Артема на его родную станцию, отношение к нему окружающих из обыденно-безразличного превратилось в уважительное. К нему обращались не иначе как Артем Александрович. Никто не знал его настоящего отчества, поэтому позаимствовали имя его отчима Сухого. Отношение самого Сухого к своему приемышу тоже переменилось, взгляд старика, обращенный на Артема, неизменно светился отеческой гордостью. Назойливое внимание со стороны знакомых и просто людей со станции, слезы в глазах дяди Саши, доводили его до бешенства. Артем чувствовал себя предателем: если бы он не боялся, не бежал прочь от пугающей тьмы туннелей, а смело выступил вперед навстречу черным, то... Что было бы в этом случае, он предпочитал не задумываться, от таких мыслей сердце захлестывала глухая ненависть к самому себе.

Прячась от людей и надоедливых расспросов, Артем отправлялся в дозоры, брался за ремонт жизненно необходимых водных фильтров и кабелей аварийного освещения, поврежденных взрывной волной, доводил себя до изнеможения, добираясь до палатки, съедал пайку, механически двигая челюстями, не чувствуя вкуса, и заваливался спать.

Сон, приходивший на смену отупелому существованию, не приносил облегчения. Темнота без звуков, без запахов наваливалась на Артема всей своей гнетущей тяжестью. В этой темноте Артем, как ни старался, не мог найти, нащупать, уловить чужое присутствие, как бывало раньше, когда он входил в туннель, отправляясь на встречу с неизвестным, ждущим его впереди. Новая темнота пугала пустотой. Если та прежняя тьма была густой, давящей, то чернильная муть, расползавшаяся по периметру его сна, консистенцией походила на грибной чай. Прославленное пойло, которое после возвращения Артем не мог пить, даже горьковатый пар горячего напитка, поднимавшийся над кружкой, вызывал тошноту. Хотелось заткнуть уши, когда какой-то челнок, похлопав баул, набитый заваркой, довольно произнес, обращаясь преимущественно к Артему:

– Хорошо, что нежить сгинула, а то, что б мы без чая вашего делали.

Хотелось закричать, что он проделал трудный путь, втоптал в землю возможно последний шанс на спасение человечества не ради того, чтобы на станциях Ганзы могли вечерами пить чай!

Темнота, наполнявшая сны, не имела формы: то, казалось, она очерчена контурами тела Артема и движется согласно с его действиями, то приходило озарение, что она, прорвав стенки сознания, растеклась, сделавшись бесконечно широкой, как несуществующее небо. Можно было сесть, подтянув ноги к подбородку, и замереть, можно было улечься на эфемерную и одновременно упругую поверхность, раскинув руки и ноги, наподобие того рисунка на обложке учебника геометрии, раздобытого Сухим, где мужчина с тремя парами конечностей был заключен в круг. Можно было кричать и выть, выть до хрипоты, до рези в горле, молотить сжатыми до хруста в пальцах кулаками по коленям, но темнота оставалась безучастной. Артем просыпался с головной болью, и часто не сразу мог сообразить, где он находится.

Нередко Артем замечал, что Сухой смотрит на него с беспокойством, но было немыслимо пытаться объяснить, что же мучает его. Как немыслимо объяснить ребенку, что вонючий отвар, который нужно выпить, может принести пользу.

Сухой видел, что после возвращения Артем ходит сам не свой. Несколько неловких попыток вызвать парня на откровенность закончились ничем. Артем молчал, бычился или вовсе делал вид, что устал и хочет спать, отворачивался к холщовой стенке палатки, накрываясь с головой одеялом. Хотя по тому, как иногда судорожно подрагивали плечи Артема, а ровное дыхание прерывалось сдавленными всхлипами, Сухой догадывался, что парень только притворяется спящим.

Сухой, на протяжении многих лет знавший только суровые будни, не позволявший себе нежности по отношению к приемышу, не знал, как себя вести. Легко было утешить зареванного мальчишку, потерявшего игрушечную машинку, с облезшей краской и без передних колес, составлявшую его главное сокровище, предмет нелепой детской гордости перед товарищами. Тогда достаточно было выстругать перочинным ножом из куска обгорелой деревяшки грубый муляж. Но как утешить хмурого нелюдимого мужчину, пришедшего на смену мальчику?

Начальник станции, с которым Сухой поделился своими переживаниями, потерев пальцами мясистый подбородок, отпер, стоящий в углу бывшей хозяйственной каморки, железный ящик, служивший сейфом, достал и водрузил на стол бутыль, в которой плескалась желтоватая мутная жидкость.

– Я это дело, – начальник постучал согнутым пальцем по бутылке, – не одобряю. И без того люди мрут, как мухи. Но твоему парню это сейчас нужно.

С бутылкой за пазухой Сухой вышел от коменданта и направился к своей палатке. Артема в ней не оказалось. Решив, что тот задержался на вахте, Сухой направился в боковой туннель, примыкавший к основной ветке, где нынче велись работы по починке воздушных фильтров. Стелющийся по земле желтый свет походного фонарика гнал прочь, прижимал к стенам метущиеся черные тени. Сухой собрался, было свернуть в боковой отвод, когда уловил невдалеке призрачный световой блик, мигнувший и тут же поглощенный беспощадной тьмой. Мужчина напрягся, людей на станции по-прежнему катастрофически не хватало, и дозоры отправлялись нерегулярно. Но стоило пройти несколько метров, как Сухой наткнулся на сына.

Артем сидел прямо на бетонном полу, густо усыпанном осыпавшейся известкой, подстелив для удобства куртку, в руках он вертел зажженный фонарик. Он плакал. Потревоженный шорохом, Артем резко вскочил, обернулся на звук, при этом, как показалось Сухому, на лице парня отразился не испуг, а что-то сродни обреченной надежде, но быть может, то была лишь игра неверного света.

– Это ты... – разочарованно протянул Артем, опускаясь обратно на пол.

Сухой присел рядом с ним на корточки, положил руку на плечо. Слова не шли на ум. Сухой потрогал бутылку, все еще спрятанную на груди.

– Артем, это... Я тут подумал...

Не докончив фразы, Сухой извлек из внутреннего кармана бутылку и поставил ее перед Артемом, тот глянул на бутыль и недоуменно посмотрел на отчима.

– Зачем?

– Тебе надо. Я же вижу плохо тебе.

– Что, пить прямо здесь?

– Давай, вернемся на станцию, – предложил Сухой, подымаясь, и протягивая руку Артему. В молчании они вернулись домой.

На месте Сухой без лишних слов достал две покоцаные алюминиевые кружки, водрузил их вместе с бутылкой на перевернутый ящик, заменяющий в низкой палатке стол.

– Ты ведь еще не съел паек? – осведомился Сухой, разливая самогон, Артем отрицательно покачал головой. – Вот и славно, будет, чем закусить. В этом деле без закуски, нельзя.

Сухой подмигнул угрюмо наблюдающему за ним Артему.

– Вот, пей давай, – Сухой взял руку Артема и насильно всучил ему кружку. – А не то... – Сухой нахмурил брови в притворном гневе, хотя его стариковское сердце сжималось от жалости к сыну.

– Пей, – повторил он, легонько подталкивая руку парня. Артем вздохнул и сделал глоток. Едко пахнущая жидкость опалила горло и тяжелым комом осела в желудке.

– На, заешь, – одним махом осушив свою кружку, Сухой, жмурясь и смачно ухая, протянул Артему кусок мяса, одобрительно покачал головой. – Ух, ядрёна.

Артем сморгнул выступившие слезы. Челюсть онемела, с трудом удалось прожевать и проглотить свинину. А Сухой тем временем уже вновь наполнил кружки.

– Давай, давай, – подбодрил он Артема, неохотно пригубившего настойку. В горле запершило, будто он проглотил землю, но напиток пошел охотнее, наполнив внутренности приятным теплом. После третьей – неизъяснимая легкость поселилась в голове Артема, вытеснив тяжелые, как свинец мысли. Лицо Сухого, утлая обстановка палатки, даже спертый воздух стали обретать размытость. Из-под век наползала на глаза тьма, звуки становились глуше, на их фоне нарастал и усиливался гул, заставляя пространство вокруг вибрировать. Артем, что есть силы, прижал ладони к ушам и повалился на свою лежанку, обрывая связь с миром.

Почти тотчас тьма приняла его в свои объятия. Было неимоверно сладко лежать, будучи придавленным тяжестью собственного тела и чувствовать, как растягивается рот в глупой улыбке, как лопается кожа не верхней губе и из образовавшейся ранки вытекает и медленно ползет капелька крови. Артем слизнул кровь языком, ощутив ее солоноватый привкус, жадно с удовольствием потянулся всем телом. Шорох, еле слышимый, на грани физической ощутимости заставил его резко вскочить. Беспокойно оглядываясь, Артем силился что-либо рассмотреть в обступившей его черноте, но не различал ничего, кроме неверного сияния, исходившего от собственной кожи. Но в темноте, несомненно, кто-то был. Выставив вперед руки, поворачиваясь вокруг себя, Артем медленно попятился.

– Ты черный? – спросил Артем. Своего голоса он не услышал, слова прозвучали в мозгу, а губы лишь беззвучно шевельнулись.

Спиной Артем ощутил движение. Крутанувшись на месте, он кинулся вперед, но поймать ему удалось лишь пустоту. Не удержав равновесия, он упал. Поднявшись, Артем остался стоять, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Чужое прикосновение заставило его вздрогнуть. Неизвестный подошел к нему со спины вплотную, положил руки на плечи. Артем, с изумлением понял, что он обнажен, почувствовал, как впиваются в тело чужие пальцы, замер, боясь, не то что шевельнутся, а даже дышать. Но пораженный внезапной догадкой, собравшись с духом, произнес, стараясь не обращать внимания на дробно стучащие зубы:

– Ты черный?

Ответа не последовало. Кожу на шее щекотало дыхание неизвестного, а чужие руки, пройдясь по спине, крепко обхватили Артема поперек груди. Одновременно с этим, он ощутил странное прикосновение к бедру, что-то твердое и теплое заскользило по его ноге, оставляя на коже мокрую дорожку. Артем инстинктивно дернулся, но руки удержали его. Шелестящий шепот лизнул уши: «Мы покажем тебе...».

– Что? Что покажете? – прохрипел Артем, дышать становилось трудно, от липкого страха тело сводило судорогой.

Предмет, исследующий его ногу, переместился вверх, ткнулся между ягодиц. Артем выгнулся и попытался пнуть того, кто крепко держал его.

– Пусти, – взмолился Артем, но ответом ему было только шипящее «Смотри...».

– Что смотреть? Куда? – сознание затопила паника. Меж ягодиц, где ворочался предмет, было мокро, слизь текла по ногам. Неприятные ощущения в заднем проходе, заставили Артема вновь предпринять попытку вырваться, но железные тиски объятий только крепче стиснули его.

Склизкий предмет настойчиво ломился внутрь его тела. В голове успела пронестись нелепая мысль: «Странно, во сне ведь не чув...».

– Аааа! – закричал Артем. Держащее его существо задвигалось, постепенно набирая темп, своими телом подталкивая бедра парня вперед. Артем зажмурил глаза, а пальцами впился в кожу на собственном животе, чтобы хоть немного отстраниться от боли, разрывающей его изнутри. «Что же это? Что?» – в панике заметалось сознание Артема.

Тьма под сжатыми веками зарябила золотыми пятнами. В очередном «Смотри...» Артему послышался приказ.

– Смотреть? Куда смотреть? Зачем? Аааа! – застонал Артем, когда существо особенно резко подалось вперед. Боль взорвалась в мозгу огненными сполохами, и в ее сердцевине, там, где зарождалось пламя, Артем увидел...

Солнечные лучи, тонкими жилками продиравшиеся сквозь неопрятные клубы грязно-серых облаков, скупо освещали угрюмый ландшафт. Перепаханная ракетными воронками земля напоминала изъеденную язвами кожу.

«Смотри», – раздалось над ухом, и голову Артема насильно повернули в сторону. Приглядевшись, Артем уловил на дне одной из воронок смутное движение. В тот же момент изображение придвинулось к нему. Артем различил силуэты копошащихся на дне фигурок, в тишине надвигающейся ночи, угловатые резкие движения существ выглядели нелепо, комично. С невероятным облегчением он понял, что это черные. Но стоило картинке стать четче, как первый порыв радости схлынул так же внезапно, как накатил. Черных было немного, не более сорока. Тела их покрывали раны, на месте содранной или обожженной кожи обнажалась розовая в синих прожилках плоть. У многих не хватало рук, они трясли неопрятными культями, черные, у которых были повреждены нижние конечности, сидели на земле, цепляясь за ноги своих соплеменников. Метрах в пятидесяти от остальных ворочался в пыли чудовищно обезображенный черный. Он полз в направлении сородичей, опираясь на одну руку, вторая было оторвана по локоть, перебитые ноги волочились за ним, оставляя на рыхлой земле две неровные колеи. Судя по тому, что время от времени он, задрав голову, широко разевал пасть, черный звал товарищей, но ни один не повернул к нему даже головы. Сосредоточенные лица черных были обращены к центру воронки.

В той стороне, куда были направлены все взгляды, находилось огромное бесформенное нечто. Уродливый кокон, обтянутый кожистой пленкой, колыхался, казалось, его распирало изнутри. Приглядевшись, Артем с ужасом понял, что кокон – это раздувшийся до невероятных размеров черный. Руки и ноги его болтались веревками, словно лишенные костей, на неестественно изогнутой шее выпирал хрящ сломанного позвонка, остекленевшие глаза на мертвом лице смотрели вверх. На вспухшем животе с влажным хлюпом образовалась каверна, из нее просочилась и тонким ручейком потекла маслянистая жижа. Немного выше появилась еще одна, скоро все желеобразное тело оказалось покрыто сочащимися разрывами. На боку оболочка растянулась, обтягивая контуры лица, рядом отчетливо проступил контур ладони. Из разрыва высунулась рука, слепо зашлепала по поверхности кокона. Качнувшись в последний раз, кокон лопнул, потоком хлынула жижа, обнажая два комочка плоти – новорожденных черных.

Из кучки сгрудившихся вместе черных выдвинулся один без глаза, кожа у него на затылке оплавилась, на левой щеке зияла рваная рана, он направился к новорожденным, корчившимся луже студенистой жижи. Он подхватил под мышки того, который оказался ближе к нему и развернул к себе спиной. Артем увидел, как кожная складка в паху черного разошлась, обнажив половой орган, покрытый сероватой в толстых складках кожей. Из него сочилась и капала на землю белая жидкость. Орган извивался и вызывал пугающее сравнение со щупальцем чудовища. Без лишних движений черный овладел безвольно висящим в его руках телом. Новорожденный вскинулся, запрокинул голову, раззявив в немом крике беззубый рот, лишенный губ. Черный, не обращая внимания на конвульсии «малыша», с какой-то звериной сосредоточенностью на изуродованном лице продолжал размеренно двигаться. Меж тем новорожденный менялся на глазах, с каждым толчком скрюченное тело словно бы расправлялось, будто с очередным тычком в него вталкивалась, вбивалась жизнь. Сморщенная, как после долгого пребывания в воде, багровая кожа разгладилась, залоснилась, приобретя характерный черный цвет. Конечности «младенца» вытянулись, руки уже не раскачивались бессильно в такт движениям старшего. Молодой черный пытался тонкими пальцами ухватиться за щиколотки старшего, а ногами – дотянуться до земли. До этого неподвижно стоявшие остальные черные, зашевелились, двое отделились от кружка. Один из них подхватил второго «младенца», все еще корчащегося на земле, перехватил его поперек живота, а другой бесцеремонно раздвинул его тощие ноги, извлекая наружу скукоженный орган, размял в руке. Другие черные, что могли самостоятельно передвигаться, бродили, подыскивая пару, а, находя, спаривались вповалку. Сам Артем уже давно не ощущал боли там, где его тело соединялось с телом черного, только чувствовал легкое трение и хлюпающие шлепки на коже бедер, когда черный подавался на него.

От мерных движений черных материя реальности искривилась, заколыхалась, пошла волнами. Серое небо стало быстро приближаться. Завертевшись в водовороте небывалой смеси ощущений, Артем только через некоторое время понял, что смотрит на обожженную Землю сверху, что он, поддавшись неведомой силе черных, парит в вышине.

Артем опустил глаза вниз. Под ним раскинулась ужасающая панорама развороченного города: разрушенные здания, жуткие тени, крадущиеся меж развалин. Короткий взгляд на Москву, и он уже несся прочь. Виды разбомбленных городов, выжженных лесов мельтешили перед глазами, сливаясь в угрюмую, с привкусом гари и пепла, картинку. На какой-то миг полет замедлился, Артем увидел безмерное пространство, покрытое серым песком, кое-где утыканное причудливыми ржавыми остовами. «Кажется, это корабли. Значит, здесь когда-то была вода» – подумал Артем.

Оглядевшись, Артем обнаружил, что прямо под ним в клубах пыли ползет гигантское животное. Маленькие, глубоко посаженные глазницы по бокам огромной тупой морды, сияли бельмами. Чудовище передвигалось, неуклюже шевеля куцыми лапами, несоразмерными по сравнению с туловищем, с едва обозначенными стянутыми перепонкой пальцами, брюхо оно волочило по земле. На пути чудовищу попалась раскуроченная железная махина. Оно неловко подтянулось, пытаясь взобраться, но, только беспомощно заскребло конечностями по гнутой поверхности, не удержавшись, соскользнуло, повалилось на спину, открывая взору Артема беззащитный живот, испещренный длинными шрамами. Чудовище задергалось, взбив задними лапами пыльную тучу. Раскачиваясь из стороны в сторону, молотя лапами по воздуху, животное тщетно пыталось перевернуться. Сердце Артема сжалось от зрелища беспомощно барахтающегося существа. Но видение было мгновенным и вскоре сам Артем или его мысли неслись все быстрее и стремительнее на восток.

Внезапно полет оборвался, земля приближалась с бешеной скоростью. Артем чувствовал как колет лицо холодный ветер. Падение прекратилось неожиданно. «Смотри...». Артем пригляделся. Прямо перед ним рос цветок, слабенький, его белесые листики едва заметно колыхались, но перышки тонких лепестков отливали восхитительным темно-синим насыщенным цветом. Тщедушное растеньице было так не похоже на бурые лианы, которые Артем видел на поверхности, что сердце захолонуло от восторга. Это было так прекрасно, так трогательно. Артем почувствовал, как слезы подступают к глазам. Он потянулся к цветку рукой. «Ты с нами, ты видишь», – прозвучал над ним знакомый шепот.

– Да! Да, да, да!!! – вылился в неистовом крике наполнявший Артема восторг. Он запрокинул голову, подставив свое лицо безжалостному солнцу. И крик его присоединился к десяткам голосов, разносящихся над руинами станции "Ботанический сад", над останками Москвы, над планетой. Это звучала песня новой жизни.