You can have what’s left of me...

Bob Dylan

Сначала возвращается слух.

Слышен ветер за хлипкими стенами, слышно, как неустанным шорохом отвечает ему листва в деревьях, как волны набегают на берег под обрывом.

Слышно, как хрипло, с трудом дышит рядом тот, кого ты не смог убить. Кто не смог убить тебя.

Кажется, все тело болит, но это скоро пройдет. Это просто доказательство того, что им удалось пережить последний бой, который дорого стоил. Обоим.

И теперь они, видимо, лежат в жалкой хижине над обрывом, где встретил свой нелепый конец тот самый самурай, пахнущий подсолнухами, которого они так долго искали.

– Джин. Ты сдох?

Сиплое дыхание.

– Нет.

– Смотри, не подыхай. Мы с тобой еще не закончили.

– Да. Не закончили.

Блики света по доскам на полу. Сквозь блики двигается рука, шевелятся узловатые пальцы, кольца татуировок на запястье то выныривают на свет, то снова растворяются в полумраке. Рука ползет так упорно, что, кажется, способна по собственной воле тащить за собой тело.

– Меч сломался. Нужно найти новый. И твой тоже.

– Найдем.

Долгий выдох клокочет на губах.

– Вот сучка.

– Кто? – Джин поворачивает голову, щурится в темноте. Удивляясь тому, что Муген сумел подползти почти вплотную к нему. Нос к носу. Чуть хмурит брови.

– Фуу, конечно, кто же еще. Мужчина никогда не должен слушать женщину. Или она отравит ему мысли.

Так трудно улыбаться, но хочется. И Джин улыбается.

Солнечный свет падает на них сквозь деревянные решетки окон. Их тела исполосованы этим светом.

– Женщина – это зло, – сосредоточенно шепчет Муген, а его рука все ползет и ползет сама по себе, забирается на живот Джина, по бинтам, по отзывающимся под ними ранами, ниже... И надо остановить его, но Джин не может. Он, не отрываясь, смотрит в лицо Мугену, будто зачарованный движением его губ.

– Женщина учит мужчину чувствовать страх, – упрямо бормочет Муген. – Учит бояться за нее. За нее, дуру. За того, кто рядом с тобой. Она делает мужчину подобным себе. Делает слабым. Делает женщиной с членом.

Ладонь Мугена привычным движением находит прорезь хакама, проскальзывает в нее, забирается дальше в пах.

И бестолковое тело хочет ему ответить. И отвечает, мгновенно отзываясь болью в едва закрывшихся ранах.

– Не надо, – просит Джин. Он пытается хмурить брови, но без привычной стеклянной преграды, которой служили ему очки, чувствует себя таким беспомощным, таким близоруким.

– Надо, – сурово обрывает его Муген. Он непреклонен.

– Мужчина может общаться с женщиной, только если она шлюха. Потому что мужчине надо иногда спустить в шлюху, – от напряжения на лбу Мугена выступил пот, он то и дело прикусывает губу. – Либо мужчина должен найти себе друга. И трахаться с ним. А от женщины одно только зло.

Джин закрывает глаза и начинает тихо смеяться. Потому что логика Мугена великолепна. Ему даже нечего возразить на столь бесспорные умозаключения. Смеяться тоже больно, но этот смех и эта боль очищают. Как будто бы внутри него бьются все новые и новые стеклянные стены, и внутрь него проникает ветер, проникает море, проникает жизнь.

И его бедра поют, отвечают настойчивым угрюмым ласкам Мугена. И совсем не хочется себя сдерживать. Хочется взять от этого мига все.

Муген.

Грязный пират. Бешеное животное.

Единственный друг, который когда-либо был у него.

Перед глазами плывут круги. Так хорошо, и так больно. И громкое дыхание касается его лица, его уха.

– Так же нельзя, – последний раз пытается протестовать Джин, но у него уже нет сил бороться с накатывающей волной.

– Давай, Джин, давай. Ты сильный. Сделай это для меня, – почти угрожающе шепчет ему в лицо Муген. Его дыхание пахнет несвежими зубами, но Джин понимает, что его собственный запах не лучше. И это лишь еще одно доказательство, что они реальны. Они сделаны из плоти и крови. Они оба живы.

Теплые настойчивые пальцы быстрее и упорнее трут его плоть, и больно, и хорошо, и он уже на грани.

– Бля, Джин, я дурею, до чего ты красивый с распущенными волосами, – ни с того, ни с сего, очень серьезно заявляет Муген.

И больше уже ничего не надо, ни движений, ни дыхания, ни звуков, потому что Джин уже кончает. И тут же платит за короткое наслаждение: чувство такое, будто сотни острых ножей пронзили ему внутренности. Так больно, что перед глазами все становится белым. Но это не надолго. Это быстро проходит.

– Муген, – шепчет он, с трудом приоткрывая глаза. – Муген.

И видит, как пират облизывает свои перепачканные пальцы, и улыбается ему, и продолжает облизывать.

– Муген, ты серьезно?

– Серьезно что?

Спрашивать неловко, потому что Джин знает: он не должен чувствовать себя польщенным. Да и глупо все это.

– Про то, как я выгляжу... с распущенными волосами.

Муген смеется и кашляет, и кривится от боли, и ругается, и снова смеется, и снова кашляет.

– Конечно, не как женщина с большой грудью. Но для тебя вполне ничего. Нет, правда, мне нравится.

И это так глупо, что они оба смеются. И оба кашляют. И снова смеются.

А потом Муген без сил опрокидывается на спину, и, кажется, стены уносятся ввысь и опадают в такт его затрудненному дыханию. И тогда Джин поднимается на локте над ним. Долго смотрит в лицо пирату. А потом осторожно касается кончиками пальцев глубоких порезов от багнака на его лице.

– Ты тоже неплохо смотришься с этими отметинами. Теперь никто не усомнится, что ты уголовник.

Муген усмехается, задевая губами его пальцы, щерится совершенно очаровательно и одновременно дико, подается вперед всем телом:

– Отсоси мне, сукин сын, самурай, – почти угрожающе шепчет он и разом обмякает, вновь потеряв сознание.

Джин опускается рядом, молча кладет ладонь ему на лицо – на большее просто нет сил. Только слушать кожей его дыхание, заставляя боль внутри стихнуть, убрать когти, замолчать.

Просто Джин сам понимает, что Муген прав. Каким-то чудом Фуу привязала их к себе. И привязала друг к другу. Это делало их слабыми, делало уязвимыми и одновременно придавало новые силы.

Честно говоря, Джин вовсе не был уверен, что смог бы победить Руку Бога, если бы это не было вопросом жизни и смерти для суетливой маленькой обжоры с большими глазами.

И большим сердцем.

И Муген...

Муген...

В ловушке солнечного луча одиноко танцевала капустница. Ее простые белые крылышки то вспыхивали, то гасли в такт взмахам. Будто билось маленькое белое сердце.

Дыхание Мугена влагой оседало у него на ладони.

Джин закрыл глаза.

Просто Муген был прав. Им нельзя больше оставаться вместе. Или они невидимыми корнями врастут друг в друга, пронизывая плоть, мысли и душу. Они уже начали это делать. Они делали это прямо сейчас. Джин чувствовал эти корни в себе. Чувствовал, когда смотрел на грязные спутанные волосы, на смешную щетину, клочками растущую по подбородку, на высокие скулы и широкую складку рта. Браслеты татуировок на щиколотках и лодыжках, костлявые узлы колен и локтей. Он научился знать и понимать это тело, как свое собственное. Если не лучше.

Надо перерубить эти корни, пока они вросли еще не так глубоко. Пока это возможно.

Свет становился все более золотым, а затем красным.

Наконец стемнело.

Тихонько скрипнули седзи, мягко ступая, в дом вошла Фуу. Устало вздохнула над ними и села на корточки, разжигать очаг.

– Фуу, – тихо позвал он. Ее имя, как долгий выдох на губах. – Фуу.

– Джин! – маленькие пяточки тут же протопотали к нему, розовое кимоно подобралось вокруг худеньких щиколоток. – Слава богам, ты жив.

– Фуу, дай мне воды.

– Да, сейчас принесу, Джин.

– Фуу.

Она, как обычно, пахнет свежестью и чистотой. Маленькая глупышка.

Она поит его, заботливо поддерживая под спину.

Глупышка.

– Муген спит, не волнуйся. Я говорил с ним.

Наверное, она единственный человек, который умеет излучать свечение своей радостью. Смешная девчонка.

Где-то далеко внизу бьются о берег соленые волны.

– Фуу, как только мы с ним сможет подняться на ноги, мы покинем тебя.

Она коротко прижимается к его плечу.

– Я знаю, Джин. Не волнуйся, со мной все будет в порядке.

Она умеет быть сильной. Смешная маленькая девочка-самурай. Он хотел бы сказать ей об этом, но так тяжело не уснуть.

* * *

Они много спали. Они дышали вразнобой. Они поправлялись.

Уже могли сидеть. Уже могли есть.

– Ты теперь вернешься к той женщине? – тихо спросила Фуу. – Из Хамаматсу?

Она очень изменилась за эти дни, совсем не кричит на них. Ухаживает, как за маленькими детьми. И смотрит так грустно.

Джин ест молча, не поднимая головы. Можно подумать, он не слышал ее вопроса.

Потом кивает.

– Шино. Да. Я обещал.

Рядом фыркает Муген. Сережки отблескивают у него в ушах.

– Тогда я отправлюсь в Кансай. В тот город. С большим борделем.

Шорох движения, близоруко щурясь, Джин смотрит на пирата. Будто ждет: сейчас тот скажет, что пошутил.

– Ну, помнишь, в пять этажей. Там была красивая шлюха. За ней остался должок. Хочу найти ее, и пусть рассчитается, как положено.

Джин еле заметно хмурится, массирует пальцами переносицу.

– Если я правильно понял, о ком ты говоришь, она была не шлюха.

– Какая разница, – безразлично отмахнулся Муген. – Я заплатил за то, чтобы ее трахнуть. Я своего не получил. За ней должок.

– Ну, если так, – пожимает плечами Джин.

Он настолько равнодушен к происходящему, что ему абсолютно никто не верит.

– Еда готова, – извиняющимся тоном произносит Фуу.

Голод – страшнейший из врагов самурая.

Оба с энтузиазмом набрасываются на пищу. И это хорошо. Значит, они поправляются.

Фуу и радостно, и страшно понимать это.

Насытившись, Джин тянется за водой, но палочки Мугена быстрее молнии перехватывают его запястье.

– Поквянись, что будешь хванить мне вевность, – щеки пирата так плотно набиты рисом, что сложно разобрать слова.

– Сначала доешь, потом говори, – тихонько сердится на него Фуу.

Муген шипит на нее, потом разом заглатывает, все, что было во рту и, подавшись вперед, опирается на руки у самых коленей Джина, снизу вверх шипит ему в подбородок:

– Поклянись, что никогда не будешь спать ни с кем, кроме меня.

Джин давится рисом, долго кашляет и от этого не может смеяться. Его улыбка, как проблеск на лезвии катаны.

– Хорошо. Только тогда и ты поклянись, что у тебя никогда никого не будет.

С минуту они пристально смотрят друг другу в глаза, и Фуу так невероятно неловко присутствовать при всей этой сцене.

– Ладно, поклянись, что не будешь спать с другими мужчинами. Тогда я поклянусь тоже, – идет на уступку Муген.

И Джин улыбается и кивает.

И Фуу так светло и грустно на душе, потому что она понимает: все, о чем она может попросить этих двоих, – никогда не соглашаться сопровождать какую-нибудь другую девушку в ее поисках. Но она сама знает, что это нелепая просьба. Все, что она может, тихо отвернуться и вытереть глаза рукавом.

– Не грусти, Фуу. Наша страна очень маленькая. Куда бы мы ни пошли, мы однажды неизбежно вновь натолкнемся друг на друга.

– Обязательно, Фуу.

Не поворачиваясь к ним, она старается улыбнуться.

– Главное, будьте к тому времени живы. Оба.

Ветер шуршит листьями деревьев, и слышно, как далеко внизу волны набегают на берег.

Япония – маленькая страна. Они обязательно встретятся снова. Если останутся живы.

Конец

17.03.07