У
каждого
свои
круги
Ада.
– Молись, молись Богу. Фауст, оступившись в Его глазах, ты зашел в тупик жизненного пути. Ломать судьбы, разбивать сердца, обрекать людей на гибель, грабить самих Матерей, растлевать и смущать молодых девушек, маниакально преследовать несчастную Елену даже в языческой античности, и – о чудо! – семь белокрылых Ангелов спустятся за твоей пречистой душой? Дорогой друг, эгофетишизм сравним разве что с пагубной смолой анчара. На мирных небесах иные ценности в ходу.
На миг воцарилось молчание, стало слышно, как где-то в каменной кладке темной кельи ворошатся насекомые. Мефистофель пристально, холодно смотрел на Фауста. В который раз – и все тщетно.
– Ты...ты... Ты – ничто... Ты часть силы, ты мысль, ты отзвук, ты эхо... никто...Боже, Боже мой!!!
Человек обхватил взъерошенную голову руками. Сидя на корточках, он просто сидел и раскачивался из стороны в сторону, как псих... Черт укоризненно покачал головой.
«Дьявол...он же...существует? Есть Бог, значит, есть и Дьявол...ты не Дьявол, ты всего лишь черт. Боже, почему даже смерть не дала ответов?! Кажется, мои мысли движутся по замкнутому кругу. Ах да, здесь же нет времени, следовательно, у меня и минуты на рассужденья быть не может. О чем это я?..»
– О, Фауст, не надо семантики. Я есть. И ты есть. К чему пустые рассужденья? В книге они тебя убили. Чего хочешь ты на этот раз?
Друг мой!
Ты безумней Гретхен!
Ты – баламут Небес,
Предмет всех толков и обмолвок.
Моли Провиденье, чтоб случай спас
Тебя от гнева Божеского.
С его лавиной не поспорит громовержец-Зевс...
Вот черт, что мысль свою верлибром излагает черт!
Sancta simplicitas! Как при рождении дитя омывают заботливые руки, так и смерть-матушка смывает прах земной с людского alter ego. Долой маски и личины! Хочешь снова умереть, и умирать и вновь оказываться здесь, пока не обленится Бог тебя возрождать? Фауст, твоя натура сродни чертовской! Будь со мной! Дели со мной вечность, но не противься ей! Чего тебе еще надо? Твоя душа принадлежит мне. Так отдай и тело! Смерть раз за разом будет приходить к тебе, ужасная, как одноглазая и однозубая форкиада. Испивать жизнь. Ты так давно переступил грань, а все на что-то надеешься, глупый... – время учит читать мысли, изучать желания и видеть сущности, потакать страхам.
– Изыди...
Два тонких аристократичных пальца запечатали рот вновь умирающему человеку.
– Следи.
Демон сел на колени и привлек к себе Фауста. Рука тонкой змейкой заструилась по белой рубашке мужчины, начиная с живота и подбираясь к горлу, гладила, ласкала напряженное тело... Человек запрокинул голову. Мефистофель провел кистью по судорожной шее, как бы любуясь очередным Господним твореньем, и одним рывком сломал позвоночник. Фауст всхрипнул и замер. Невозможно убить окончательно: либо душу, либо тело.
– И – ничего. Снова и снова.
«Я знаю, на что ты надеешься. Умерев, ожить в настоящем мире. Умерев, искупить свои грехи, которые навесил на тебя я. Воскреснуть в божественной колыбели. Фауст, ты так тщеславен! И я так люблю тебя за это...
Я одинок. Тень – моя верная спутница. Но что она может? Тени исчезают в полдень. И снова я один. В толпе, в пучине, меня не пускают, этот вечный вальс, как он надоел!»
До оживления совсем немного, черт грациозно и где-то даже торжественно подхватил изможденное тело и положил на адский стол. Привязал черную атласную петлю к потолку и вздернул в ней эфирный труп. Любуясь проделанным, демон принял обличье форкиады и сложил желтые морщинистые руки в ожидании.
Шевеление. Резкий вздох. Человек пришел в себя, слепо проморгался, захрипел, стал отчаянно дрыгать ногами, руки пытались ослабить давление петли. Куда там....
« We are the nobodies we wanna be somebodies when we're dead...»*
Ехидный шепот разрезал тишину.
– Ангст, правда, Фауст. Хочешь ТАК? Я могу. И все могу, пока ты не осознаешь, кто ты и что ты.
Человек снова умер.
«...и тысячи смертей, присущих телу. Это ли не цель, желанная?»
Демон снял тело. Не утруждаясь, протащил по длинному коридору и водрузил на черные простыни адской спальни, в мягкие шелка роскошной кровати. Высокий статный красавец, он мог бы посоперничать с Парисом, сам черт устроился рядом, на полу, и вновь стал ждать. Душа человека приобретала все большую плотность, все четче становились черты молодого лица, складки одежды – материальнее.
Грудная клетка приподнялась.
«Ну»
Судорожный вдох.
«Ну...»
Фауст медлил открывать глаза. После стольких лет уже пропадает интерес.
«Ну!...»
Левый. И правый. Пошевелил рукой.
– Ничего...
– Совсем, – сощурился черт.
Фауст уже осмысленно покрутил головой, в кои-то веки способной к самостоятельному движению. Почему? Что за новая игра, дьявольская каверза? Чего ты хочешь?! Приподнялся на руке, в кои-то веки повиновавшейся ЕГО воле. Огляделся. Присел.
«Я показал тебе, каково это – жить в роскоши и почете, я показал тебе, каково это – жить в нищете и безмолвии. Ты постиг все стадии цинизма и лицемерия, ярости и сострадания... Ты знаешь, что такое любовь и боль, но, Фауст, одного ты пока так и не уразумел. Кто ты.»
Взгляд вперился в поджидавшего Мефисто.
– Что чувствуешь? – любопытствующе склонил голову аристократ.
– Н...ничего, – язык прилип к небу, стал ватным. А вот мысли – ясными. Может быть, освещение во всем виновато? Здесь только свечи, а потому полумрак кажется таким уютным, ласковым...Какие мягкие тени ложатся на его лицо, обволакивают изгибы...Многие годы?, века?, тысячелетия? Мефистофель пытается заставить меня увидеть собственное отражение в серебре зеркал. Он, как пророк, выдувающий песок из глазниц человечества, упорно жаждет указать мне мое предназначенье. Подобно мудрому Нерею, втолковать одну простую истину, и я осознаю ее, но не хочу принять. Я? Наравне с сатанами? Как Мефистофель. Я. Может ли демон Ада может испытывать человеческие чувства?! Любить? Юноша, даря своей даме алый букет роз, робко пытается втолковать о свих чувствах, тихо что-то лепеча, запинаясь... Гуляка-солдат хватает женщин, и ему совершенно плевать, что о нем подумает очередная красотка...И...моя Гретхен. Я почти забыл тебя, жаль, что ты была так мала и совершенно не различала влюбленности.
Впрочем, ведь ма всегда что-то путает. Зелье опрокинуло мой мир – все, что я так ценил стало тщетно, и что презирал – желанно. Кровь закипела, тело пробудилось...Я захотел жить и любить. О, Елена, мы могли даже не встретиться. Судьбу ведь за уши не притянешь. Мефистофель, ты не проронил ни слова о любви. И ты смог передать мне столько, сколько не расскажет ни одно живое сердце. Это...невозможно! Басни поэтов лгут!
«Человек, человек, не возлюби демона. А возлюбил – люби, скотина!»
Черт, черт, бледнеющий, дрожащей дланью оттолкнулся от кровати и встал на ноги.
Мысль Фауста не укрылась от пытливого ума. Вот он, кабинетный ученый, сидит, никуда не ушел. Но, Фауст, я не умею любить! Sancta simplicitas! А Гретхен мне просто не нравилась. В моей душе стоят морозы, но я люблю и стужу, и буран... Ох, Мефистофель, кого ты обманываешь?! Генрих, как хорошо было проснуться с тобой в лесной пещере, в лучах того весеннего солнца, средь гор, в траве, где свежий ветер доносил столь тонкие запахи цветов и зелени...И у костра сидеть по случаю Вальпургиевой ночи, вдали от бесшабашной суеты, и наблюдать за пламенем сквозь тонкий, столь интимный полумрак...
Ухмыльнулся.
– Что ж, дорогой друг, в таком случае...в последний раз я разрешу себе маленькую вольность. – Тонкая улыбка заиграла на мягко очерченных губах.
Человек откинулся на подушку, вздохнул и закрыл глаза.
Мефистофель неспешно обошел вокруг кровати, приблизился к столь вожделенному, и столь доступному теперь, как никогда раньше. Чуть наклонился, уперевшись рукой в кровать, и вдохнул аромат человеческого тела, пряный запах страха и любопытства, страсти и сокровенного желания...Нет, он не станет нарушать игры. Годы, века, огонь ожидания способны научить хотя бы показушному терпению. Излишняя спешность вечно испаряет удовольствие, превращая спектакль в фарс.
Рывком откупорив бутылку, Мефистофель задумчиво сделал основательный глоток темно-вишневого, густого, как кровь, вина.
Совсем рядом, будто за дверью в коридоре, пронесся пронзительный вопль. Робкие шаги, эхо, порыв ветра, нарастающий гул, глушащий все остальные звуки, резонирующий в черепной коробке. Грохот. Кто-то снес тараном башню. Молчание. Капли воды. Злобное мелодичное хихиканье. Легкая рысца. Кто-то на цыпочках прокрался мимо двери и потрусил дальше, тихо, словно в чешках. Ураганный ветер, ледяной смерч, крик боли, гиканье и холодящий душу вопль. Тишинаааа... В воздухе ощутимо запахло серой. На голову Мефистофеля белой пылью посыпался песок. Лязг. Металлом о металл, холодно, протяжно... Осколки на пол. Кто-то промахнулся.
Фауст постарался сделаться как можно меньше, втянув голову в плечи и подобрав ноги.
Затравленный взгляд обратился к Мефистофелю. В ответ на это черт флегматично тряхнул головой:
– Сирены грешника поймали. Гоняют теперь по кругам Ада.
– В каком смысле?
– В буквальном, сударь, – посерьезнел демон.
Ну...Хвост, только он теперь выдавал нетерпение, кисточка которого мелко подрагивала.
Из стеклянного темно-зеленого горлышка на пол тонкой струйкой вытекало виноградное зелье, медленно растекалось по мраморным плитам, создавая причудливый ажур узоров – и поглощалось жадным камнем.
По-кошачьи мягко переступая по кровати, Мефистофель подполз неподвижно лежащему на ней Фаусту, сел на него сверху, и, отвесив шутливый полупоклон, любезно поинтересовался:
– Мой дорогой друг. Теперь ты волен выбирать. Не желаешь? – выудив откуда-то косяк, Мефистофель зажег его о свечу и провел перед лицом Фауста. – Зеленая фея...
Дым струился из тлеющего кончика адской самокрутки, шаловливо и причудливо оплетал лицо Фауста, трогал волосы, сочился под одежду, а Фауст...
Находясь в здравом уме и твердой памяти, принял предложение. Все же осознал, чего и насколько сильно он хочет, но все еще боролся с собственным лицемерием, не желая себе в том признаваться, а потому медлил, чудовищно медлил. Его медлительность растягивалась для Мефистофеля вновь на адские века, мукой, болью, страстью, желанием – и пьянящее тепло прибойными волнами накрывало его с головой, пульсируя, будто прорастая в теле. Еще чуть-чуть, и перегорит. Рука сжала в кулак простыню.
Глаза. Яркие, живые на белом человеческом лице. Прекрасные и бездонные. Пожалуй, единственный оазис спокойствия в этом мире. Люди говорят, глаза – зеркало души человека. Их матовый блеск пугал. На секунду демону показалось, что единственная жертва здесь – он сам. Взгляд опутывал подобно сетям или паутине, парализовал в адском танце на грани разумного и безумия, медленно срезал кожу, подцепляя пласт за пластом раскаленным лезвием... лицо поплыло в тумане.
– Покажи мне.
Не утерпев, Мефистофель резко отдал сильную пощечину Генриху, голова человека чуть сместилась, утонув в подушке. Он улыбнулся. Наверно, ожидал чего-то подобного.
Последняя боль. Фауст походил на куклу.
Напряжение малость спало, оставив легкое пьянящее возбуждение, эйфорию от вседозволенности. Дым наркотика щекотал ноздри, приглушая разум и вытесняя добрую половину инстинктов.
Тонкие пальцы трепетно-нетерпеливо расстегивали уже драгоценные пуговицы на белоснежной рубашке, обнажая молодое неподатливое тело, мужское тело. Он знал его, ласкал каждый сантиметр открывающейся взору кожи, но не имел над ним никакой власти, Фауст молчаливо противился даже мысли о низменном, а брать силой Мефистофель бы никогда не стал, сам себе демон. Руки спустились вниз, к талии, коснулись ремня, легко и плавно, словно кисть художника по почти законченному шедевру, скользили к плечам, по шее...Губы повторяли их след. Мерно поднимающийся живот, затвердевшие соски, пульс яремной вены...
С чуткостью профессионального кукольника руки перебрались на голову, замерев там – до того сладко было пропускать темный шелк волос Фауста сквозь пальцы, глядя на завораживающие отблески пламени свечей.
Генрих словно оцепенел, столь необычны, странны были те ощущения.
Стон. Чей он? В голове все смешалось.
Рубашка опала с плеч. Ладони демона легли на обнаженную кожу, чуть надавили. Жесткие губы накрыли рот Фауста. Человек протянул изящные кисти и вцепился в голову черта.
Волна нового, непередаваемого чувства захлестнула его и унесла остатки разума. Ногти впились в затылок. Мефистофель прервал поцелуй, во взгляде промелькнуло приятное изумление, откинул мешавшую прядь темных волос со лба. Руки вновь пришли в движение, соскользнули к бедрам, пальцы томно пробежались по складкам брюк, стиснули ремень...
Все страхи Фауста улетучились. Развеялись под взглядом сильного, уверенного в себе Мефистофеля.
Тело стало отзывчивым на любое прикосновение, прилила кровь...
Движения демона стали четче, напористее. Шаловливые лапки забрались под ткань брюк, Фауст расслабился, позволяя творить анархию. Добрался. Сцапал. Дыхание перехватило...Какая на фиг Елена сравнится с этим...
Демон, нет, сам Дьявол верховодил в этой вакханалии. Освободив Фауста от последней детали одежды (то есть попросту разорвав материю), Мефисто закинул ноги человека к себе не плечи. Игривый шлепок по заду...
Фауст не сдерживал тихих стонов. Длинные волосы живописно разметались по груди и простыням.
«Дьявол! Да я некрофил! – проплыла тягуче-вязкая желтая мысль. – Я же трахаю без пяти минут труп. Вот ведь..танатофильное томленье...!»
Спина парня выгнулась, пальцы вцепились в дерево кровати, зрачки расширились...
Мимолетная боль и – нирвана...
Быстро, сильно. Ритм... За дверью – глухой стук, словно обухом по голове, довольное детское хихиканье и – тишина.
Фауст был первым, Мефистофель не заставил себя ждать. Оба откинулись на кровать, расслабились.
Обнял за талию. Мягкий поцелуй под мочкой уха.
На мгновение тишина из коридора пробралась в спальню, окутала две замершие фигуры словно туманом, сдавила грудную клетку...Сердце остановило ход.
Снова можно дышать.
Черт молчал в какой-то странной задумчивости, прикрыв глаза. Фауст повернулся к нему, и не узнал своего друга. Черты лица заострились, скулы хищно выдались вперед, губы искривила коварная ухмылка. Освещение усугубило картину, добавив в облик дикости. С трудом оторвав взгляд от изменившегося лица, Фауст заметил, что демон опустил руку за кровать.
Глаза. Словно два бездонных колодца, страшные, манящие. Заставляющие сжиматься внутренности и приковывающие к себе. Мефистофель приподнялся на локте, что-то звякнуло. В руке блеснула цепь. Помещение начало расплываться, меняя свои очертания. Проступила каменная кладка, и черт лукаво склонил голову.
* * *
– Обряд окончен, мессир. Теперь мы вместе навсегда.
Бездыханное тело распростерлось по кровати. В открытых глазах, как в пустом зеркале, отражалось пламя адских свечей. Рука сжимала чертов косяк.
