Турин никогда прежде не видел эльфов. Отец, связанный клятвой, не мог много поведать о них, но с самого детства слышал мальчик от разных людей рассказы о высоких и дивных созданиях, благородных королях, могущественных воинах, умелых кузнецах, о яростном блеске шлемов и копий, о лицах, излучающих нездешний свет и вековую мудрость. Морвен Эледвен звали его мать, Дева, равная по красоте эльфам, и, глядя в ее острое, суровое лицо, маленький Турин создавал себе собственное представление об эльфах.

Ясным, солнечным утром Морвен и Турин провожали отца и мужа на битву. Ослепительным блеском горели щиты и копья людей, воины Дор-ломина уходили под гром боевых барабанов, и отвагой дышали их лица, внезапно преобразившиеся лица вчерашних охотников и мастеров. Восторг и непонятная тоска сжали сердце Турина, и он подумал, глядя на марширующие войска: «Таковы – эльфы!..»

Долгие дни оставшиеся в Дор-ломине жадно ловили противоречивые слухи и с надеждой смотрели на юг. Но великая битва обернулась предательством и поражением, и Хурин уже не вернулся домой. Нирнаэт Арноэдиад поглотила его без остатка, так же, как и многих в этом краю.

Турин не знал, что сталось с его отцом, и, хотя юный наследник Дор-ломина старался уверить себя, что тот вернется, отчаяние все сильнее овладевало мальчиком. Он плохо запомнил пустые дни без отца, шныряющих повсюду мародеров, постепенно мрачнеющее лицо Морвен. Зато день, когда мать и сын расстались, врезался в его память на многие годы.

«В Дориат, к эльфам!..» – Турин почти не мог думать, его переполняли одновременно жгучий восторг и ледяное, безнадежное отчаяние, и на стыке льда и огня мутной водой сбегало в душу бессилие. Была зима, и небо роняло в долину серый снег, и Турин плакал, стоя на пороге родного дома и глядя на холодные горы вдали. Морвен молча, без слез, обняла сына, но когда три сгорбленных силуэта – мальчика и двоих слуг – пропали вдали, ее ногти с силой вонзились в косяк двери и оставили в нем глубокие отметины. Матери и сыну больше не суждено было увидеться.

Долго, очень долго в мире Турина не было ничего, кроме ветра и снега. Горы, ледяные пики, цепляющие низкие облака, потом долина. Турин и его провожатые безнадежно заблудились в лесах на границе Дориата и были близки к смерти от голода и холода, но черный глаз Моргота пристально следил за своей добычей. И сын Хурина не избег своей судьбы.

Темнело, ветер бросал в лица троим забившимся между двух растущих близко деревьев людям колючий снег. Гетрон без сил лежал на земле, раскинув руки, Гритнир еще пытался соорудить из сухих листьев костер. Закоченевший Турин свернулся клубком между выступающих из земли корней огромного дерева, закутавшись в промокший плащ. Он был почти в бреду, и сам подумал, что бредит, когда услышал доносящийся из леса звук охотничьего рожка. А потом над ним склонилось дивное серебристое видение.

Турин ждал увидеть эльфов воинами в блистающих доспехах, черноволосыми, как многие из рода Нолдор, а потому не сразу понял, что это за странное создание в дымке серебристых волос, в серой с зеленым охотничьей одежде, с колчаном стрел за спиной. Оно улыбалось, оно было теплым, блаженно теплым, и Турин раскрыл объятия навстречу этому теплу, обвил детскими руками гибкую, сильную шею.

– Не бойся... Все будет хорошо... – долетело до мальчика.

Ни богатства и чудеса Менегрота, ни блеск и величие Элу Тингола, ни красота Мелиан не могли сравниться с тем ощущением покоя, безопасности и мягко проникающей в душу красоты.

...Годы приглушили воспоминание о том вечере. Турин рос стройным, сильным и ловким юношей. Он ни в чем не знал недостатка, Тингол воспитывал его как приемного сына. Первое время за мальчиком присматривала Неллас, эльфийская дева, они бродили по лесам Дориата, и эльфийка учила его узнавать всякую траву, угадывать ее лечебные и вредоносные свойства. Когда Турин подрос, его снова забрали под своды Менегрота, но он не скучал о своей лесной подруге, ибо в душе его снова проснулись воспоминания о воздетых копьях и сверкающих шлемах, о холодной зиме над Дор-ломином и о черноволосой женщине с суровым лицом. А еще – о стройном воине с серебристыми, как лунный свет, волосами.

...Белег Куталион часто видел и неплохо знал людей. Один из немногих, он покидал границы Дориата, чтобы сражаться вместе с эльфами и людьми, один из немногих, он сознавал, как коротка жизнь Эдайн, и как это страшно – стоять над могильным холмом близкого существа, умершего не от стали, яда или стрелы, но от вкрадчиво подползающей немощи.

Умирающий от холода мальчишка показался ему каплей росы, падающей с листа и вспыхнувшей в свете утреннего солнца, которое должно высушить ее и обратить в пар, – и Белег подставил ладонь, ловя эту каплю. Судьбы смертного и бессмертного переплелись.

Белег часто приходил потом навестить Турина в Менегроте. Он сам учил семнадцатилетнего юношу стрелять из лука и управляться с клинком, брал его с собой на лесную охоту. Позже Турина приняли в пограничный дозор Дориата, и они стали неразлучны. Белег знал дружбу и боевое братство, но такого глубокого чувства, такой преданности, спокойной и сильной, как река, никогда еще не доводилось ему питать ни к смертным, ни к бессмертным товарищам по оружию. Чиста была душа эльфа, и он принял эту преданность, не рассуждая, принял ее в себя, не пытаясь бороться, и с того дня не оставлял он Турина одного, и прочие дозорные завидовали и дивились их крепкой дружбе.

Но мысли о матери и сестре, что должна была родиться, когда он покидал дом, мысли о родине и людском роде не покидали Турина даже под сенью Завесы Мелиан, за которую не проникали скорби внешнего мира. И часто с болью видел Белег в живых серых глазах друга безысходную тоску.

– О чем ты думаешь, друг мой? – спросил однажды Куталион. Друзья остановились у лесного озера напоить коней, но не нашли в себе силы сразу уйти: утреннее солнце пробивалось сквозь буйную зелень ветвей и рассыпало на хрустальной поверхности озера золотые и алмазные блики.

Турин ответил не сразу. Взгляд его затуманился, точно подернувшись снежной пеленой, и на какое-то время человек перестал слышать трели птиц и шорохи летнего ветерка. Он снова видел черноволосую Морвен на пороге опустевшего дома, видел когорты врагов и предателей, въезжающих в Дор-ломин, и некому было остановить их.

– Ты бессмертен, Белег, – наконец тихо сказал он. – Тебе не понять, что за страшное пламя пожирает человеческие сердца. Мое – зовется отчаянием и жаждой мести. Здесь, в Дориате, годы летят незаметно. Пройдет по вашим меркам совсем немного времени – и я стану стар и не смогу уже поднять меча против порождений Моргота и врагов моего края.

Прохладные пальцы Белега коснулись его руки.

– Но пока ты молод, друг мой, и впереди у тебя долгие годы. Разве так уж бессмысленна твоя жизнь разведчика и дозорного? Разве мало порождений тьмы убил ты своею рукой? И потом... Разве так плохо тебе здесь, что ты хочешь покинуть своих товарищей по оружию, светлую Майя, заботившуюся о тебе, короля, что воспитал тебя, как приемного сына... и... меня?

Турин горячо сжал его руку и коснулся бледного запястья лбом.

– О, Белег, Белег! Ты ведь знаешь, что я не вашей крови, и мой народ далеко отсюда. Каждый день я ложусь с мыслями о матери и сестре, каждый день просыпаюсь с мыслями о доме.

Глядя на омрачившееся лицо эльфа, Турин продолжал:

– Ты знаешь, что я никогда и никого не любил, кроме отца, Морвен и тебя. Вам троим принадлежит моя душа и моя любовь, но жизнь моя отдана моему народу. Рано или поздно я должен буду покинуть Дориат. Если бы ты мог отправиться со мной!..

– Но я не могу, – грустно сказал Белег, и друзья погрузились в молчание.

* * *

Немногие в Дориате любили Турина – почти никого он не подпускал к себе настолько близко, чтобы можно было за его непроницаемым лицом и гордостью дома Хадора разглядеть прежнего восторженного мальчишку, мечтавшего о «настоящих битвах». Он почти не изменился со времени своего прихода в Дориат – почти. Тоска по дому ела сердце Турина, и манеры его становились все более дерзкими и вызывающими. К тому же, оказавшись в пограничном дозоре, сын Хурина быстро понял, почему люди называют эльфов великими воинами.

Высоким ростом и густой черной гривой Турин пошел в мать, сложением и боевым духом – в отца. Юный наследник Дор-ломина был сильнее, быстрее и ловчее обычных людей и лишь самую малую толику уступал эльфам. Малую толику лишь – но этого было достаточно, чтобы ежедневно ранить его гордость. Сколько бы он шутя ни боролся с Белегом, ни бегал взапуски с кем-нибудь из отряда, это неизбежно кончалось поражением. Иногда Турину казалось, что он почти победил, – и это «почти» всякий раз оказывалось ложной надеждой.

Как-то они с Белегом снова боролись на уединенной поляне недалеко от южной границы Дориата, и лучник снова одерживал верх. Кто бы мог подумать, что изящные эльфийские руки могут сложиться в такой захват, от которого трещат ребра, а дыхание с хрипом выжимается из легких. Турин не устоял на ногах и оказался мгновенно подмят телом противника, никакой возможности перекатиться на бок. Снова на лопатках, снова побежден.

Белег весело смеялся, торжествуя победу, как вдруг неведомый огонь поднялся из сердца Турина, опалив руки и лицо. Человек выгнулся дугой, подбросив легкое тело эльфа, высвободил одну руку из захвата, и Белег вскрикнул, отброшенный назад страшным ударом кулака. Он еще не успел понять, что произошло, когда откуда-то сверху на него прыгнул рычащий зверь с развевающейся черной гривой. Пальцы Турина захватили пригоршню шелковых серебристых волос и пригвоздили голову эльфа к земле, другой рукой человек резко вывернул его запястье, так, что бывалый воин снова не сдержал болезненного вскрика. В следующий миг колено смертного уперлось ему в грудь.

Теперь Белег был совершенно беспомощен. Боль в вывихнутой руке, колотящееся в горле сердце – все не важно: во все глаза смотрел эльф на страшно исказившееся лицо друга. Никогда прежде он не видел его таким. Пламя, пожирающее сердца смертных, плясало в глубине потемневших зрачков, дыхание со свистом вылетало из расширившихся ноздрей. Их лица были так близко друг к другу, что Белег чувствовал знакомый горьковатый запах друга, травяной аромат его кожи. Черные волосы свесились, касаясь лица эльфа.

Минута... Яростное пламя в глазах человека умерло, захват ослаб.

– Прости... – пробормотал Турин, убирая колено с груди друга.

Белег неловко сел и почувствовал, что дрожит. Резкая боль в руке заставила его закусить губу. Запястье быстро распухало.

– Прошу, прости меня, я... Я устал все время проигрывать. Я просто хотел... Хотел хотя бы раз сравняться с тобой.

Белег молчал, не глядя на друга. Бледные щеки эльфа заливал жаркий румянец. Впервые Турин по-настоящему ударил его, не вполсилы, на поединке, не на тренировке, впервые эльф всем телом ощутил жар, исходящий от смертной плоти, жар, в котором сгорает их недолгая и бурная жизнь.

Белег был храбрым воином. Ему много раз доводилось вступать в схватку с орками, волколаками и прочими черными порождениями Моргота. Он участвовал в охоте на Кархарота вместе с Береном Одноруким, и ни разу тренированное тело и спокойный дух не подводили его. Он видел смертных, делил с ними хлеб и тяготы войны, доверял им свою жизнь. Так что же особенного в этом смертном, высоком, как эльф, могучем и храбром, горячем, норовистом, упрямом?.. Белег осознал, что боится – боится его и за него, горячая искра взовьется в темное небо и потухнет...

Как странно пахли его волосы – остро, пугающе. Осенней травой, близким снегом, скорой разлукой – а в безмятежном Дориате цвела весна, и над лесами плыл дурманящий аромат черемухи.

Все равно он уйдет. Вырвется, возненавидев все, что прежде любил, в клочья раздирая постылые нити бывших привязанностей. Этот – из тех, кого ничто не сможет остановить. Только смерть... В первом и единственном за всю жизнь страшном прозрении увидел Белег горы, дикие, бородатые лица, скрюченную фигуру карлика, снег, пещеры, грозу над унылой равниной, собственный лук в чьих-то руках над свежей ямой, туманный облик эльфийской девы, золотоволосую женщину с глазами испуганного зверя, кольчатую чешую, словно гладкий бок какой-то невообразимой твари, страшную, темную фигуру с развевающимися волосами, черный клинок, наполовину вышедший из широкой спины.

Мутно было видение и темен его смысл, и лишь одно понял эльф: впереди – чернота, несчастье и скорбь. Ничего, кроме боли. И его сегодняшняя боль – ничто по сравнению с тем, что неотвратимо приближается с Севера.

Молча, не глядя на Турина, эльф поднялся и, спотыкаясь, побрел прочь.

* * *

Белег ушел, убежал – на границу, один, тщетно надеясь обдумать происшедшее и успокоиться. Никогда прежде не знал он душевных мук, его сердце было подобно спокойному и глубокому озеру с хрустальной водой. Но случилось землетрясение, и огромный валун скатился с горы и упал в самую середину тихого озера, и вода выплеснулась на берег, и вернулась снова, мутная, неся с собой грязь и песок. Этот валун навсегда изменил облик озера, но он был так тяжел, что никто уже не смог бы выкатить его на берег, вынуть тяжесть из светлой души эльфа. Этот камень звался – Турин.

Непонятный, сладкий дурман от прикосновения сильных рук, от запаха золотистой кожи мешался с черным ужасом грядущего, и Белег не понимал, что с ним творится. Хотел биться – но не мог поднять меча, хотел петь – но не слушался голос, хотел плакать – и не мог, и злился на себя, и избегал общества других дозорных. Так Белег впервые познал страдание.

Когда он нашел в себе силы вернуться в Дориат, было уже поздно. Однако вести о побеге Турина, об обвинении в убийстве и угрозе изгнания странным образом подействовали на Белега. Исцелившись от ужаса и бессилия, эльф бросился спасать друга, искать свидетелей – и нашел, и умолил Тингола простить беглеца, и сам вызвался отправиться на его поиски.

Тогда сама Мелиан Майя сошла с трона и склонилась над опустившим в поклоне голову эльфом, и тонкими пальцами приподняла за подбородок его пылающее лицо.

– Ты любишь этого смертного, верно, дитя? – спросила она, и как-то особенно прозвучало это «любишь», и странно передернул плечами на своем троне Элу Тингол.

– Он мой друг, – не поняв, что она хочет сказать, ответил Белег.

– Верно... Ступай, – помолчав, вздохнула светлая Майя. – Найди его, Белег. Верни его в Дориат. Та тень, что ты видел, будет следовать за ним по пятам, и только здесь сможет он укрыться от ее власти.

И Белег покинул пределы Дориата, и, словно стрела, выпущенная из лука – его любимого лука, – устремился на Север. Поиски были долгими. Странными и чужими казались эльфу эти равнины, леса и предгорья, непонятными и дикими – люди, жившие в тех местах. С болью узнал эльф, что его друг примкнул к банде изгоев и бродяг, не гнушавшихся воровства и убивавших всех, кто забредал в их пределы, будь то орк, человек или эльф. Со стыдной, от самого себя скрываемой гордостью, – что и там Турин сумел подчинить себе чужие сердца и стать командиром.

Белег догнал их осенью, когда в лесах свистел ветер, и орки рыскали к югу от Переправы через Тейглин. Пережитые невзгоды и дыхание близкой зимы ожесточили сердца изгнанников, и они начали роптать на Турина, говоря, что тот завлек их в беду, из которой нет выхода. В ту ночь, когда Белег вышел к ним из-за деревьев, эльфийским слухом уловив приглушенные голоса, Турина не было среди них. Взяв с собой лишь одного из своих людей, ушел он в лес выслеживать орков и увести их, если получится, подальше от того места, где скрывались изгнанники.

В ту ночь Белег еще раз убедился, как сильно смертные отличаются от первых детей Илуватара, и горьким показалось ему это различие. Их было около двух десятков: мрачные, заросшие, с обветренными лицами и недобро сверкающими глазами. Изгнанники. Убийцы. Таков ли теперь Турин, как и они? Что сталось с прежним ясноглазым юношей из Дориата?

– Кто ты таков?!

Вскочили, схватились за оружие. Белег мог бы перерезать их всех, если бы захотел, он долго стоял незамеченным в темноте, и никто его не видел. Кажется, люди это поняли, но тем отчетливей стала их неприязнь.

– Если вы не желаете гостей, вам следовало бы получше охранять ваше убежище, – спокойно, как мог, произнес Белег, через силу улыбнувшись. – Отчего вы встречаете меня так враждебно? Я пришел к вам, как друг, и друга я ищу среди вас – я слышал, вы зовете его Нэйтан.

Изгнанники настороженно переглянулись. Узнали, понял Белег.

– Подойди-ка поближе, – потребовал самый рослый из них. – И без глупостей. Эге, глядите, да ведь это эльф!

Куталион вздрогнул. Ненависть, исходящая от человека, напоминала порыв горячего ветра. И снова болезненно сжалось сердце эльфа, и снова он вспомнил тот миг, когда колено Турина упиралось ему в грудь, – в тот день у сына Хурина были такие же глаза, как и у этого смертного.

Белег не стал сопротивляться, когда люди подступили к нему. Он мог бы доставить им немало неприятных минут, но он не хотел никого убивать. Возможно, эти дикие люди дороги Турину, а причинить боль другу он не мог. Не мог даже теперь.

Люди связали Белега по рукам и ногам и привязали к ближайшему дереву. Два дня и две ночи стоял эльф у толстого ствола, не имея никакой защиты от пронизывающего ветра и холода, а пленители за все это время не дали ему ни поесть, ни напиться. «Где ты теперь, Турин, сын Хурина, мой дориатский друг, Нэйтан, командир этих суровых людей? Вернешься ли ты? Увы, если мне суждено умереть до твоего возвращения, никогда не узнаешь ты, что прощен, что можешь вернуться в Дориат. Ох, Турин, Турин!..»

Белег был почти в бреду, когда сквозь свист беспощадного ветра, что выстуживал нутро и леденил душу, прорвался знакомый голос. С великим трудом приподнял эльф тяжелые веки и увидел лицо, в которое боялся взглянуть, которое стояло перед ним ночью и днем, мучило, исцеляло. Лопнули разрезанные веревки. Белег попытался сделать шаг, но затекшее тело не подчинялось ему, и эльф без чувств упал на руки друга.

* * *

Серебристые волосы, льющийся звездный шелк – на его коленях, на грязной земле. Руки у Турина дрожали. «Вернулся, вернулся!.. – ухало в голове. – Он вернулся ко мне...». Человек сам не понимал, что с ним творится, непролитые слезы жгли глаза. Если бы не настороженно притихшие изгнанники вокруг, он покрыл бы поцелуями бледное лицо и высокий лоб – так велика была радость встречи. Они ведь даже не успели тогда проститься...

Но счастье, нахлынувшее было горячей волной, почти сразу осело мутной, холодной пеной. Впервые за несколько дней дождь унялся, над лесом свистел резкий ветер, мотая из стороны в сторону мокрые верхушки сосен. Турин заново оглядел себя, товарищей, плохо обустроенный, открытый всем ветрам временный лагерь. Так вот какова ты теперь, слава дома Хадора, честь сына Турина из Дор-ломина! Разбойничий схрон в лесу, кишащем орками, грязь, въевшаяся в тело и бороду, жалкие обноски...

«Завтра же первым делом искупаюсь в ручье и побреюсь, хотя бы кинжалом, – подумал Турин. – И вот еще что...»

– Вы были жестоки, – громко произнес он, повернувшись к изгнанникам, – и жестоки без нужды. Никогда прежде мы не подвергали мучениям пленных, ибо это больше пристало оркам, чем детям Единого. Хуже того, нам не раз случалось убивать несчастных, приблизившихся к нашему схрону, будь то орки, эльфы или люди, и я не препятствовал вам. Но отныне я клянусь никогда больше не поднимать меч ни на кого, кроме орков. Если желаете, можете выбрать себе другого командира.

Изгнанники молчали, пристыженные, но тут Белег пошевелился и открыл глаза.

– Турин... – прошептал эльф, и глаза его засияли так, будто и не было многодневного путешествия по бесприютным землям, и не было плена и страданий. Как будто они снова сидели вдвоем на берегу озера в Дориате.

– Турин, ты здесь, и теперь я могу говорить. Слушай же, ты больше не изгнанник! Ты оправдан и прощен, и сам Тингол и его светлая супруга послали меня за тобой. Слышишь, ты можешь вернуться в Дориат!..

Вернуться в Дориат? Теперь? Забыть все, что было, бросить людей, что доверились ему? Вернуться туда с Белегом и всегда быть рядом с ним, снова выезжать на охрану границ, охотиться, бродить по лесам... Смотреть в его лукавые и теплые глаза. И всегда, всегда проигрывать в поединке. И никогда больше не увидеть мать. Не поднять меча против настоящего противника. Жить блаженной, придуманной жизнью.

– Я... приму решение утром, – сипло сказал Турин, пряча глаза. – Пусть пройдет эта ночь...

Выставив дозорных, изгнанники принялись укладываться спать. Белег, вволю напившись, отказался от еды, сказав, что эльфам привычно не принимать пищу по нескольку дней, и снова погрузился в полусон-полубеспамятство. Турин все не мог уснуть, и до утра сидел чуть в стороне, прислонившись спиной к упавшему стволу, не сводя глаз со спящего эльфа. Странное чувство наполняло его сердце, чувство, которому он не находил ни объяснения, ни названия. Ему хотелось обладать другом, завладеть его душой и помыслами, никогда не расставаться – и в то же время хотелось повергнуть его на землю, победить, доказать... Доказать – что? Он и сам не знал.

Утро было хмурым, холодным, не утихающий ветер гнал по небу рваные тучи. Эльф и человек отошли от лагеря, чтобы никто не мог подслушать их, и там Белег молил друга идти с ним в Дориат. Турин угрюмо слушал его спокойные и серьезные увещевания, потом – уговоры, потом – мольбы. Когда эльф замолчал, предводитель изгнанников внезапно шагнул вперед и с силой сжал его плечи.

– Белег, Белег, почему бы тебе не остаться со мной? У нас нужда в людях, как бы нам пригодились ты и твой лук! Молчишь? Белег, я...

– Я знаю, – прошептал эльф. – Знаю все, что ты хочешь сказать.

Внезапно Белег обмяк в руках Турина и прижался к нему, и спрятал лицо у него на груди.

– Проводи меня до ближайшей дороги.

И Турин вывел его на дорогу и шел с ним расстояние одного полета стрелы. Там, у узловатого старого дуба, друзья остановились, чтобы проститься.

– Если бы хоть раз ты послушал меня, – горько сказал Белег. – В час прощания я буду откровенен с тобой, мой друг. Ни к кому из смертных или бессмертных не питал я такой любви, как к тебе. Ради того, чтобы уберечь тебя от опасности, я готов даже позабыть свою гордость. Слушай же, я мог бы остаться с тобой, но не к лицу воину из Синдар жить в лесу с шайкой разбойников и бродяг. Орки нашли путь в Димбар, и теперь там нужда в людях, умеющих держать оружие. Прошу тебя, отправимся туда и станем защитой для отчаявшихся!

Турин молчал, кусая губы. Димбар... Сейчас, накануне зимы, туда есть лишь один безопасный путь – через Дориат. «Так вот как, ты вздумал меня обмануть?! – мелькнула вдруг лихорадочная, злая и как будто чужая мысль. – Точно я все еще несмышленый мальчишка, а ты, ты... В этот раз будет по-моему, друг.»

– Никогда еще в жизни не случалось мне отступать, – надменно ответил Турин, вскидывая голову, – не отступлю от своего и теперь. По доброй воле я не войду в Дориат и не воспользуюсь милостью Тингола. Если ты и вправду любишь меня и хочешь остаться со мной, ищи меня на вершине Амон-Руд.

– Злосчастный упрямец! – воскликнул Белег, вспыхнув. – Воистину, проклятие лежит на тебе, проклятие, что отталкивает друзей и привлекает врагов. Ты не ценишь того, что дарят тебе от чистого сердца.

– Белег...

– Нет! Довольно я уступал тебе, и в этот раз я настою на своем. Так или иначе, я уйду. Ответь же, идешь ли ты со мной, или же мы распрощаемся навсегда?

– Распрощаемся навсегда... – почти беззвучно, эхом откликнулся Турин.

– Что ж, – Белег глубоко вздохнул, глотая непролитые слезы, – возможно, это и к лучшему.

Повернувшись, эльф быстро пошел прочь. А Турин тяжело опустился на колени, спрятал лицо в ладонях и заплакал – во второй раз в жизни. Морось, с утра сыпавшаяся с низкого неба, превратилась в снег. С Севера, подгоняемая леденящим дыханием Моргота, уже катилась зима.

* * *

Осень истаяла незаметно. Повалил снег и шел почти без перерыва много дней, жгучий холод сковал леса и предгорья. Дичь попряталась, разбежалась или пала, и все труднее становилось людям добывать себе пропитание. Изгнанники мерзли и жались друг к другу у костра. По ночам трещали морозы, яркие, страшные звезды мертво глядели с небес. Орки, которым и ветер, и стужа были нипочем, стали хозяевами окрестных лесов, и людям едва удавалось уходить от них, не говоря уже о том, чтобы отбросить врага назад, на Север.

Турин понимал, что в лесах его людям не выжить, нужно искать хорошее, теплое и постоянное убежище. Место, которое легко охранять и откуда недалеко ходить на охоту, где можно разжигать костер, не боясь, что орки заметят или почуют дым. Так изгнанники встретились с Мимом из рода малых гномов и поселились в его чертогах в недрах горы Амон-Руд.

Все это время Турин старался не вспоминать о Белеге и мгновенно мрачнел, стоило кому-то в его присутствии упомянуть про эльфов, но каждую ночь лицо друга вставало перед ним, спокойное и прекрасное, лицо, которое никогда не искажалось страстью битвы, которое никогда не омрачала тень. Турин разрывался между гордостью и любовью, во сне он просил у Белега прощения, а наутро вставал с новой мрачной решимостью идти своим путем и забыть о друге навсегда.

Тем временем морозы крепчали, люди стали голодать. Несколько человек заболело, кто-то страдал от раны, нанесенной орками и никак не заживающей. Уныние овладело сердцами изгнанников.

В тот день мело с самого утра, к вечеру ветер улегся, и снег падал крупными хлопьями. Люди сидели, нахохлившись, у костра, когда у входа в пещеру внезапно выросла высокая человеческая фигура, закутанная в теплый белый плащ с капюшоном. Незнакомец незамеченным прошел мимо дозорных и вплотную подошел к костру, а когда захваченные врасплох изгнанники вскочили и схватились за оружие, рассмеялся и сбросил капюшон, и серебристые волосы рассыпались по плечам.

– Белег!.. – выдохнул предводитель изгнанников, шагнул вперед и сжал эльфа в объятиях. Все было мгновенно забыто, смыто горячей волной счастья, которая секунду спустя поднялась еще выше, еще жарче, хотя это казалось невозможным. Белег тоже прижался к нему, и их лица оказались совсем близко, холодная с мороза щека эльфа коснулась щеки Турина, кое-как выбритой, пышущей жаром от костра. И тогда... Турин не вспомнил бы, как это случилось, кто из них первым подался вперед. Потрескавшиеся губы предводителя изгнанников нашли нежные губы эльфа и приоткрыли их поцелуем, и Белег не противился ему. Эльф ответил на поцелуй, и языки их переплелись.

Всего несколько мгновений – потом друзья отпрянули друг от друга, пряча глаза и задыхаясь. По счастью, Турин стоял спиной к костру и совершенно заслонил Белега от взглядов остальных, так что никто из изгнанников не увидел, что там делают их предводитель и его друг-эльф. Зато видел это Мим, чьи внимательные глаза недобро сверкали из едва заметной щели, каковых было множество в его пещерах, и ненависть была в его взгляде, направленном на смущенно улыбающееся лицо Белега.

Следующим утром друзья брели по лесу в предгорьях Амон-Руд. Турин бранился, увязая в выпавшем накануне снегу, Белег незло смеялся над ним: самого-то эльфа снежный наст держал легко, будто тот совсем ничего не весил. Они говорили обо всякой чепухе, вспоминали детство Турина, шутили, хотя оба очень осторожно подбирали слова и остерегались упоминать о Дориате. О вчерашнем поцелуе тоже никто не заговаривал. Но рано или поздно разговор должен был перейти на сегодняшнее положение дел.

– Дурные настали времена. Орки подошли совсем близко, бьют нас, как хотят, а все, что мы можем, – это нападать на их малые отряды и прятаться, пока к ним не явилось подкрепление. Скажи, зачем ты вернулся, Белег?

Голос Турина звучал грустно и серьезно, и его настроение передалось эльфу.

– Зачем я вернулся именно теперь, хочешь ты спросить, – мягко отозвался Белег. – Что ж, не стану скрывать: я был в Дориате и просил совета у короля.

– Вот как? – Турин нахмурился. – И что же, он снова послал тебя наставить меня на путь истинный?

Глаза эльфа гневно сверкнули.

– Если бы ты почаще прислушивался к чужим словам, тебе не пришлось бы сейчас сидеть в этих пещерах, как мышь в мышеловке. Ты сам навлек на себя беду, и лишь твои вспыльчивость и упрямство тому виной, что люди твои сейчас претерпевают лишения. Я вернулся, потому что слишком хорошо тебя знаю. И не хочу, чтобы ты погиб.

Странный огонек зажегся в глазах у человека от этих слов, и странная же улыбка коснулась обожженных морозом губ.

– Это надо понимать так, что ты решил остаться надолго и сражаться вместе с нами, так, мой Белег? Я рад. Только, знаешь ли, у отряда не может быть двух командиров, а командую здесь я.

– Я не стану подчиняться твоим приказаниям, Турин, особенно таким, что отданы столь надменным тоном. Или ты забыл, как я нашел тебя в лесу ребенком и катал на плечах, и учил обращаться с мечом? По меркам моего народа ты еще дитя – да, смертные быстрее растут и раньше мужают, но что с того? Я вижу перед собой мужчину, рослого и крепкого телом, так почему же в этом теле до сих пор обитает фэа упрямого и капризного мальчишки?

Мир раскололся и взорвался черными трещинами. Боль пришла мгновением позже, а когда ошеломленный эльф распахнул глаза, он увидел над собой сизое небо. Турин ударил его?.. Мысли путались. Пошатываясь, Белег поднялся и увидел, что смертный стоит в пяти шагах от него, обнажив короткий клинок, с жесткой усмешкой на губах.

– Это верно, ты многому меня научил. Не хочешь посмотреть, как я усвоил твои уроки?

Белег медленно вытащил из ножен Англахель, дар Тингола. Странное спокойствие снизошло на эльфа, почти равнодушие. Он снова видел перед собой тьму, страдание и отчаяние, но уже не боялся. Нет смысла бояться неизбежного.

– Хочу. Может статься, я еще преподам тебе парочку новых уроков.

Так Белег бился со своим лучшим другом на лесной поляне в предгорьях Амон-Руд, и одолел его, и прижал его спиной к дереву, а клинок Англахель коснулся горла смертного. Низко тогда опустил Турин голову от стыда, и просил Белега простить его или сразу убить. Тогда эльф отбросил клинок, и друзья крепко обнялись, и Турин сказал:

– Поверить не могу, друг мой, что ты вернулся к такой грубой и упрямой скотине, как я. Но отныне все будет по-другому. От тебя я с радостью приму и совет, и даже упрек, и командовать отрядом мы будем вместе. Только... Не советуй мне вернуться в Дориат. Это единственное, в чем я тебя не послушаю.

* * *

Сперва изгнанники с недоверием смотрели на Белега и сторонились его, но вскоре выяснилось, что стройный эльф принес с собой утешение и удачу. Искусный целитель, Белег ухаживал за ранеными и больными, и силы возвращались в тела, измученные голодом и долгой зимой. Эльфийский лук без промаха бил любую дичь, едва видимую человеческому глазу, и отныне изгнанники не знали недостатка в пище. Когда Белег шел с ними на вылазку, можно было ручаться, что встретившиеся орки будут быстро и безжалостно перебиты, а те, что придут им на подмогу, не обнаружат никаких следов.

Что же до Турина, то в его душе наконец воцарился мир. Только сейчас он понял, как соскучился по Белегу, по его молчаливому присутствию рядом, по спокойной улыбке и надежному плечу. Черные мысли и не иначе как самим врагом навеянные страсти отступили, ему больше не хотелось побеждать эльфа, доказывать ему что-то, наоборот, хотелось заботиться, защищать, просто тихо разговаривать перед сном, возле потухающего костра.

Зима миновала, с вершины Амон-Руд побежали ручьи. В лесу на проталинах быстро прорастали, жадно тянулись к солнцу подснежники. Мокрый ветер трепал серебристые эльфийские волосы, и Турин с трудом подавлял желание зарыться в них лицом. Никогда еще он не был так счастлив, как этой странной, пьянящей весной. Турин давно уже не задумывался о природе того чувства, что связало его с Белегом, не испытывал ни сомнений, ни ужаса, ни стыда. Кажется, он даже не вполне понимал, что любит эльфийского лучника, любит так, как мог бы любить молодую, красивую женщину. Отчасти этому способствовало то, что Белег не был человеком. Дивное создание, сотканное из легенд и весеннего тумана, древнее, загадочное, бесконечно мудрое и совершенное.

Как-то раз, возвращаясь с охоты, друзья присели на поваленное дерево передохнуть. Они разговаривали и шутили, легко и свободно, как когда-то в Дориате, и Белег прилег и опустил голову Турину на колени, как делал это сотни раз, утомившись схваткой или долгой скачкой по лесам. Дурманно пахла прорастающая трава, пальцы человека сами собой запутались в прохладных серебристых волосах.

И... Белег первым приподнялся и прильнул к губам человека, готовый отпрянуть при первых признаках недоумения или возмущения. Но Турин пылко ответил на поцелуй, жадно овладел ртом эльфа, и у того пропала всякая охота сопротивляться, Белег подчинился напору друга, отдался его власти, словно былинка, влекомая вниз по теплой, сонной реке.

Задыхаясь, отстранились они друг от друга, и эльф спрятал вдруг вспыхнувшее лицо у Турина на плече.

«Что это, друг мой? – хотелось спросить человеку. – Так не поступают мужчины и братья. Отчего так больно и сладко?»

«Турин, свет мой, жизнь моя», – хотел прошептать эльф.

Но молча они разомкнули объятия, нагрузили на плечи добычу и двинулись в сторону Амон-Руд, обменявшись в пути больше ни единым словом.

А на следующее утро Андрог, один из изгнанников, уходивший с вечера на разведку, вернулся с вестью, что большой отряд орков движется им навстречу, и с рассветом нового дня будет в предгорьях Амон-Руд. Турин, разумеется, приказал готовиться к нападению, хоть и отдавал себе отчет в том, что это слишком опасно. Столько трупов людям не удастся ни спрятать, ни незаметно сжечь, и вонь разложения или столб черного дыма неизбежно наведут другие орочьи отряды на след. Может статься, что твари догадаются, где теперь скрываются их враги.

Опасно, да. Но разве мог Турин позволить, чтобы орки беспрепятственно разгуливали по «его» лесу? Да и люди живут не так далеко, если эти твари набредут на одно из разбросанных средь лесов поселений, в живых не останется никого.

Белег умолял его не делать глупостей, заклинал именем Эру и Валар, чуть ли не впервые в жизни бранился – тщетно. Другие воины поддержали командира. Началась обычная для таких вылазок подготовка, люди латали кольчуги, правили точилом мечи, и эльфа уже никто не слушал.

Перед закатом Белег задремал и увидел во сне черный, сожженный лес. На многие лиги вокруг – ничего, кроме хрупких, скрюченных остовов кустарника и мертвых черных стволов. Эльф шел по этому лесу, утопая по щиколотку в пепле, и в горьком воздухе, чудились ему, еще витали вопли, полные ужаса и страдания. Вдалеке вспыхнуло тревожное алое зарево. Белег пошел на свет и вскоре увидел пламя, пожирающее живые деревья. Оно ревело выше самых высоких крон, а за ним... над ним... возвышалась колоссальная туша, окованная черной чешуей. Чудовищный дракон распахнул пасть, выпуская очередной клуб дыма и пламени. Белега окатила волна жара и невыносимого смрада, точно дыхание самых глубоких бездн Ангбанда. Позабыв о храбрости, эльф повернулся и бросился бежать.

Позади ревело пламя, содрогалась земля. Что-то захлестнуло бегущему ноги, прыгнуло на спину, ударило.

И Белег увидел.

Снова увидел дракона и крошечную фигурку, выходящую на свой последний отчаянный бой. Человека, опоясанного черным мечом, рыдающего на кургане. Гордую женщину в седле, в сопровождении Маблунга и других стражей границы. Тонкий профиль эльфийской девы. Турина, окровавленного, со связанными за спиной руками, Турина, бредущего за отрядом орков, Турина, привязанного к дереву, исполосованного бичом, измученного и отчаявшегося. И, словно этого недостаточно, перед глазами эльфа пронеслись мертвые тела изгнанников – и угодливо согнувшаяся фигурка, совсем крошечная рядом с нависшими над ней орочьими мордами.

Белег с криком очнулся ото сна. В пещере было темно и тихо, где-то приглушенно стучали молоты гномов, в узкий проем смотрела почти круглая, медовая луна. Чья-то рука легко коснулась плеча.

– Что с тобой? Дурной сон?

– Турин...

Как быть, как рассказать об увиденном, как заставить поверить? Ибо Белег был уверен, что во сне ему открылось грядущее: то грядущее, что непременно исполнится, если изгнанники завтра отправятся навстречу орочьему отряду.

– Пойдем, прогуляемся немного? Ночь сегодня чудо как хороша.

– Если хочешь, – пожал плечами Турин, и, незамеченные, они тихо вышли. Теплый ветер приносил запах леса и ароматы ночных цветов. Луна лениво качалась над вершинами сосен, словно готовясь вот-вот провалиться в мешанину ветвей. Был тепло, но Белег не мог сдержать лихорадочной дрожи. Заметив это, Турин остановился и взял его руки в свои.

– Ты сам не свой с тех пор, как Андрог вернулся. Что же это? Неужели славному воину из рода Синдар ведом страх?

Человек говорил с напускной веселостью, стараясь успокоить друга, но напряжение не покидало его, и Белег не обманулся шутливыми словами.

– Прошу тебя, не ходи завтра в эту вылазку, прислушайся к голосу разума! Мы не можем сейчас обнаружить себя.

– Оставь, Белег, ты ведь никогда не был трусом.

– Трусом? Турин, когда я шел вместе с Береном Одноруким на Кархарота, я не боялся. Я охотился на орков и нападал в одиночку на целую свору. Я оставил Дориат и ступил на земли, уже зараженные ложью Врага.

– Тогда что заставляет тебя сейчас дрожать, словно зайца?

Турин тут же пожалел о сказанном, но эльф был слишком взволнован, чтобы обратить внимание на невольно вырвавшееся обидное слово.

– Впереди Тьма. Я вижу это так же отчетливо, как вижу сейчас тебя. Мы, эльфы, умеем чувствовать такие вещи. Тьма подбирается все ближе, она поглотит тебя и... меня тоже. Потому что я отправлюсь за тобой, куда бы не повела тебя твоя дорога.

Человек бережно взял в ладони бледное, мягко светящееся в лунном свете лицо эльфа.

– Ты понимаешь, о чем говоришь?

– Да. – Белег твердо посмотрел другу в глаза. – Я люблю тебя, Турин. Моя фэа, роа, вся моя жизнь уже давно принадлежит тебе. Без тебя мне незачем жить.

Турин долго молчал, потом склонился и нежно поцеловал эльфа. Руки Белега обвились вокруг его шеи. Они казались странно слабыми сейчас, эти руки, что без труда натягивали тугой лук и могли легко переломать человеку ребра. Турин жадно целовал эльфа, прижимая его к себе все крепче. Каким нежным и податливым стало вдруг тело могучего воина, каким гибким. Больше всего на свете человеку хотелось сейчас выгнуть его, так, чтобы на худой спине отчетливо стали видны хрупкие позвонки, заломить руки, и... И что? Турин не знал, но чувствовал – что бы он ни сделал сейчас, Белег не станет сопротивляться. Это... это...

Капитуляция.

Весь дрожа, Турин чуть отстранился.

– Белег, что... Что ты задумал?

– Ах, друг мой, даже эльфийской гордости не сравниться с твоей, и я больше не стану состязаться с тобой. Ты сильнее меня. Скажи, ты... питаешь ко мне хоть каплю привязанности?

– Питаю ли?! Да я люблю тебя больше жизни! Я люблю тебя почти всю мою жизнь... Эльфы прекрасны, но даже вреди них я больше не встречал таких, как ты. В тот самый миг, когда я впервые увидел тебя, склонившимся надо мной, замерзающим, я отдал тебе свое сердце.

– Тогда ты послушаешь меня. Прошу тебя, умоляю, Турин, хоть раз в жизни прислушайся к моему совету! Ради твоей любви ко мне, не ходи завтра в этот бой!

Человек счастливо засмеялся, обнимая его.

– Да забудь ты об этом бое, счастье мое! Как ты можешь сейчас вспоминать о нем, в тот миг, когда мы наконец открылись друг другу? Если бы ты знал, как мне сладко сейчас, как давно я хотел прижать тебя к себе и как боялся, что ты отшатнешься. Каждая орочья голова, что я срублю завтра, будет моим даром тебе, ибо я буду убивать этих тварей в твою честь.

– Тьма тебя побери, Турин, сын Хурина! Ты что, не слышал меня? Мне не нужно даров от тебя, особенно таких даров, я хочу лишь, чтобы ты оставался живым и невредимым. Как мне переубедить тебя? Я... – Эльф запнулся, но, сделав над собой усилие, продолжал:

– А что, если я останусь здесь с тобой на всю ночь, до рассвета?

– Что... – Турин сглотнул. – Что ты хочешь этим сказать?

– Я останусь с тобой до рассвета, и ты сможешь делать со мной все, что захочешь. Я не стану противиться тебе. Моя душа, моя жизнь уже твои, так возьми и мое бедное тело.

– Бедное? Но, Белег... Я не понимаю. Разве тебе не сладки мои поцелуи?

– Никогда не пробовал ничего слаще твоих губ, – честно отозвался эльф. – Но слияние тел для нас возможно лишь после заключения брачного союза, а никогда еще в Арде не бывало так, чтобы браком сочетались двое мужчин.

– Но...

– Дай мне сказать. Это немыслимый грех и позор для нас – не меньше, чем для людей, но я пойду на это. Я не могу без тебя. Только... – Белег снова запнулся и еще гуще покраснел. – Я не знаю, что делать.

Дрожащими руками Турин гладил волосы, плечи и спину эльфа. Ему случалось брать женщин, с тех пор, как он покинул Дориат, – брать грубо, властно, прямо в лесу, опрокинув на спину и задрав им платье. Турин знал, что такое вожделение, и не сомневался, что лихорадочный жар, мучительная судорога внизу живота говорили именно о вожделении. Не сомневался он и в том, что трепет, пробегающий по телу Белега, его прерывистое дыхание свидетельствуют о точно таком же страстном желании. Не смея верить своему счастью, он мягко уложил эльфа на траву, и тот послушно откинул голову, подставляя лицо, губы и шею под поцелуи.

Турин уже расстегивал рубашку на груди эльфа, как вдруг ладони Белега уперлись ему в грудь.

– Нет, погоди! Я... Я останусь с тобой и буду делать все, что ты захочешь, если ты поклянешься не идти туда завтра.

– Что?!

Белег чувствовал отчаянное унижение от того, что торгуется, предлагает себя в обмен на обещание, но слово уже было сказано. Ради Турина он готов пройти и через такое.

– Поклянись!

И с ужасом увидел, как страшно потемнело лицо человека. Турин оттолкнул его и вскочил, даже невольно отступил на несколько шагов, словно боялся, что Белег схватит его за ноги.

– Ты... продаешь себя мне, точно дешевая вастацкая шлюха! – Этот возглас был точно удар по лицу. Эльф съежился.

– Турин...

– Нет! Оставь меня!

Человек отшатнулся и бросился прочь. А Белег остался лежать на траве, раздавленный, униженный, без чувств, без сил, без надежды. Всего за одну ночь узнать о себе стыдную правду, вкусить хмельное счастье, узнав, что его безумие, его любовь разделена, отмести, как ненужный сор, гордость и стыдливость, открыто предложить себя, свое тело, власть над собой – другому, и быть отвергнутым. Слишком много для одного существа, пусть даже обладающего эльфийским запасом сил.

Белег плакал бы, если бы мог, но слез не было. До рассвета пролежал он там, куда уложил его Турин, боясь пошевелиться, точно ожидая, что смертный одумается и вернется. Но острый слух не мог позволить ему обмануться: в лесу стояла тишина, лишь трава шелестела под легким ветром, и эльф все глубже погружался в черное отчаяние.

На рассвете он поднялся, дрожа в пропитавшейся росой одежде, и медленно побрел назад. Пещера была пуста – люди ушли сражаться с орками. Белег забился в самый темный угол и лег прямо на голые камни, прижимаясь к ним пылающей щекой. Никому не под силу изменить будущее. Эльф крепко сжимал веки, кусал себе пальцы, но все равно, даже с закрытыми глазами, видел, что эта ночь будет последней для изгнанников. Видел их, возвращающихся с удачной, как им казалось, охоты, смеющихся, видел Турина, разгоряченного схваткой. Видел их безмятежно спящими. Орочьи тени во тьме, кровь на клинках, уродливое лицо карлика, склонившееся над ним самим.

Впереди была смерть, но Белег совершенно не чувствовал в себе сил попытаться избежать ее. Душа мучительно болела. Теперь только эльф понял, что имеют в виду поэты, когда говорят о разбитом сердце. Слезы, наконец, пролились, и Белег задыхался от рыданий, царапая ногтями холодные камни. Он не чувствовал взгляда, направленного на него из неприметной щели в стене.

Мим из рода малых гномов смотрел на мучения эльфа – и наслаждался ими.

* * *

Турин, сын Хурина из дома Хадора, прожил всего несколько лет с того дня, когда тьма все-таки настигла его, когда орки волокли его по серым пустошам, подгоняя ударами бича, когда страшное лезвие Англахеля вонзилось в грудь его единственному другу и возлюбленному и, окрашенное светящейся эльфийской кровью, вышло из его спины. Он познал холодную, царственную любовь эльфийской девы и горячую преданность золотоволосой женщины, которую нарек Ниниэль и о которой не знал слишком многого, хотя думал, будто знал все. Но никогда, никогда в жизни больше его сердце не билось так, как в ту пьяную весеннюю ночь, когда губы его пили дыхание дивного, серебристого существа, его воплощенной грезы, которая всю жизнь была так близко, только протяни руку, – и которую он так и не смог взять.

...И когда Турин вышел на свой последний бой, тело его не узнало страха, ибо душа смертного была полна одним, бессмертным именем, и это имя было – Белег.