Я знаю, ты взволнован -
ты так боишься чьих-то слез
Но я – всего лишь клоун,
не принимай меня всерьез...
Здесь неуместна жалость,
за что, скажи, меня жалеть?
Пусть у меня нет шансов,
но я могу тебя развлечь...

Flёur

1.

Поезд приходит ровно в шестнадцать тридцать по местному времени.

Я стою на перроне среди встречающих, курю, пускаю дым в небо, уже перепаханное для осенних ливней.

Постоянно смотрю на часы. Минутная стрелка ползёт, как улитка по склону. Я стараюсь подогнать её взглядом, но я пока не научился управлять временем.

Никогда не любил ждать. Помню, как ребёнком сидел в опустевшем коридоре детского сада и ожидал мать, которая, как всегда, задерживалась на дежурстве. Уже тогда я знал, что минутная стрелка повелевает всем на свете. Король Минутная Стрелка. Заворожённо я смотрел на тени, что нервно метались по стенам, и думал: «а если?..»

А если она шла ко мне, и её сбила машина? – думал я, нервно ёрзая на стуле.

А если она шла ко мне, и на неё напал грабитель? – думал я, начиная кукситься.

А если она шла ко мне, и... – невротическая фантазия моя была безгранична. – И тогда я останусь совсем один, буду сидеть в этом коридоре, пока меня не выгонят на улицу, а я даже не знаю, куда мне идти, потому что я ещё совсем ребёнок.

Да, я всегда был эгоистом. Но однажды перестал им быть. Любая наша защита от людей, любое оружие, используемое в целях покорения мира, в один момент может превратиться в прах. И ты ничего с этим не поделаешь.

Но вот застарелое «а если» остаётся.

А если авария? А если террористы? А если лишили увольнительной?

А если моё ожидание снова будет напрасным?

Сигнальный гудок прибывающего поезда взрывает слух. Этот рёв заставляет покориться даже его величество Минутную Стрелку.

Без опозданий. В шестнадцать тридцать местного времени. Он приехал ко мне.

Ветер, принесённый поездом, вздыбливает мои волосы – они хлещут мне по глазам, на мгновение закрывая обзор. С досадой вспоминаю, что забыл привести свою гриву в более респектабельный вид. Да ну и хрен с ним.

Гашу сигарету, затаптываю бычок. Глубоко вздыхаю, чтобы хоть немного снять напряжение от ожидания, и сдержать себя при встрече.

Он резко выделятся на фоне толпы прибывших. Двухметровый спецназовец в камуфляжной форме. Коротко стриженные, выцветшие на солнце волосы, сильно контрастирующие с загоревшим, обветренным лицом.

«Да, знаешь, иногда тут бывает очень жарко».

Его колючий взгляд, похожий на прицел снайперской винтовки, сразу отыскивает меня среди толпы.

Я думаю, что мы похожи на два ярких, но чужеродных пятна среди всех этих людей.

Здоровенный солдат в камуфляже. И высокий длинноволосый парень в светлых джинсах и белой футболке с надписью «Превед!».

Пока я застыл столбом, в последнюю минуту раздумывая, что ему сказать, он уже оказывается рядом.

– Чё вырядился как голубой?

И это вместо «здравствуй, друг, ты тут ещё жив без меня? ничего, мы это исправим».

– Здорово, Ром. Как доехал?

Он сплёвывает себе под ноги.

– Нормально доехал. Здорово, ага. Ты-то как?

Ну спасибо, что вспомнил. Моя благодарность не знает границ.

– В ажуре, как всегда.

Мы хочется к нему прикоснуться, так, что в глазах темнеет, но он даже не подаёт мне ладонь для рукопожатия. Только тыкает стальным кулачищем в плечо.

– Ладно, потопали, а то стоим тут, как три тополя на Плющихе.

Он идёт, опережая меня на пару шагов. На плече рюкзак в какой-то копоти, огромная ладонь сжимает хлипкую ручку ободранного чемоданчика.

– А третий кто?

Ромка оборачивается. С таким каменным лицом только в инквизиторы записываться, в отдел дознания.

– Хрен в пальто.

Кстати, о хрене. Надо бы сосредоточиться на чём-нибудь постороннем, нам ещё до дому добираться чёрт знает сколько, а с таким стояком, как у меня, это будет сделать довольно затруднительно.

– Как там твои вахабиты? – спрашиваю осторожно.

– Горят в аду, надеюсь, – отзывается он. – Только они не вахабиты.

Он резко замолкает, я чувствую, что продолжать не стоит, иначе опять расшевелю осиное гнездо. Боюсь, Ромка тогда заткнётся надолго, а он и так не слишком разговорчивый тип.

– Ты сейчас куда?

– К тебе. Помыться. Горячая вода есть? – он снова смотрит на меня, на этот раз его взгляд теплеет. – Я, бля, неделю нормально не мылся. Хочу к матери в нормальном виде явиться.

Я киваю. Благослови Господь всех, кто в ответе за горячую воду.

Только сейчас улавливаю амбре, которое исходит от Ромки. Надо же, оказывается, меня даже эта вонь способна завести. От такой же вони другого человека меня бы просто стошнило.

У тебя просто крыша едет, Влад.

Да и чёрт с ней, с крышей. Пусть хоть совсем сорвётся. Невелика потеря.

Всё, что было до Ромки, кажется мне теперь каким-то пустым и бессмысленным сном.

И когда он уйдёт, я опять засну. Это только в книгах люди умирают от тоски. В реальной жизни от тоски впадают в растительное существование.

– Эй, а как там твоя... Валя? Аля?

Я смотрю на пятно пота, растекшееся на его спине, похожее на пятно Роршаха. Ой, доктор, какие у вас картинки интересные, но я хочу знать, что под пятном. Мне кажется, гораздо интереснее узнать, что там, под пятном, нежели ломать голову над случайной картинкой.

– Аля.

– Точно, Аля. Как у вас с ней?

– Уже никак.

Мы забираемся в автобус, и толпа невольно притискивает нас друг к другу, я ощущаю, как Роман вздрагивает. Его губы на миг, который я едва успеваю уловить, перестают быть вытесанными из камня, расслабляются, показывая мне полоску ровных белых зубов, затем вновь каменеют.

Он резко высвобождается из нашего случайного плена, но мы все равно стоим, прислонившись плечами. Его плечо такое же каменное – всё равно что прижаться к гранитной статуе.

– Что, совсем никак? – он продолжает гнуть свою линию. – Славная ведь девчонка.

Она и правда славная. Я чувствую вину перед ней, потому что она как раз меня ни в чём не обвиняла.

– Я не хочу быть третьей лишней, Влад, – сказала тогда Аля.

– Ты не третья, – ответил я тогда. – Просто это совсем другое.

– Другое? Как понять – другое?

– Я не знаю, – признался я. – Просто другое. Ты мне очень нравишься, ты дорога мне, но я также не хочу обманывать тебя. Потому что... потому что... ты не сможешь заменить мне... – трудно подбирать слова тому, что сжигает тебя изнутри.

– Другое? Вернее, другого? – докончила она.

– Да.

– Ну и чем же этот другой отличается от других?

– Он колдун. Ведьмак.

Она рассмеялась.

– Это уже слишком.

Да, это слишком. Не следовало мне этого говорить. Потому что даже я сам до конца не понимаю. Не понимаю, почему Роман так обожает эти сказки про Ведьмака и всюду с собой таскает книги, обложки которых давно превратились в лохмотья.

– А мы похожи, – как-то сказал он мне. – Он борется с нечистью, и я борюсь с нечистью.

Автобус встряхивает на повороте, и я снова прижимаюсь к бедру Ромки своими бёдрами.

Чёрт! Только снял напряжение.

– Какого на ногах не держишься? – меланхолично вопрошает Роман. – Или с утра выпил – весь день свободен?

– По утрам не квашу.

– А, ну да, ты же у нас богема, квасишь только ночами.

Он усмехается уголками губ, смотрит на проплывающие мимо пыльные дома и ещё зелёную листву, сквозняк из приоткрытого окна шевелит его короткие, почти белые волосы.

– Аля, конечно, славная, – меняю тему богемы обратно на Алю. – Но я не хочу парить ей мозги.

– Парить мозги, – передразнивает он. – Парь ей что-нибудь другое.

– И что-нибудь другое не хочу.

– Придурок, – говорит он тихо и как-то растерянно.

Я уже научился отличать нюансы в его голосе, в его речи, обычно грубой и примитивно насмешливой, в стиле «лучшая защита – нападение». Я, можно сказать, живу теперь этими нюансами и полутонами.

Вываливаемся из автобуса. Движемся в молчании к дому. Совсем похолодало, и студёный ветер забирается под футболку, пытаясь остудить жар моего тела.

Возле двери руки у меня неожиданно задрожали, и я не сразу смог попасть ключом в замочную скважину.

– А говоришь, что не пил, – жизнерадостно ржёт Роман.

Да, я пьян. Но, как ты понимаешь, не от водки. И ни от ночных бдений наедине с бутылкой мартини, в ожидании, когда ты придёшь в Интернет, и от тебя будут лишь бледные, бесплотные тени на экране. И когда бросишь мне в аську три скупых слова «я в порядке». И когда будешь односложно отвечать на тысячу моих вопросов. И когда в конце скажешь «ну ладно, иди подрочи и спать». И эти дебильные гогочущие смайлики, страдающие болезнью Паркинсона.

Як дети.

Он сбрасывает рюкзак на пол, рядом ставит чемоданчик.

Оглядывает мой коридор, заглядывает в комнату.

– Да, чувак, баба тебе не помешает. Засрался по уши.

И вот откуда у него эта педантичная чистоплотность, просто до мании? А я ведь вчера целый день прибирался, зная, что он приедет. Но он всё равно остался недоволен.

– Но простыни у меня чистые, – замечаю я.

– Шёлковые? – он снова заливисто ржёт. – У такого эстета, как ты, простыни должны быть шёлковыми. Даже если вокруг голимый срач.

– Обычные простыни, – говорю, не отрывая от него взгляда. – В цветочек.

– Согласен, на шёлковых ебаться неудобно, скользко.

– Ты пробовал?

– Где я только не пробовал, – отрешённо говорит он, почёсывая у себя между ног. – Слушай, я пошёл мыться, а то уже невмоготу.

– Валяй. Я сейчас сделаю что-нибудь пожрать.

– Это тема, – кивает он.

В ванной шумно льётся вода. Я слышу, как Ромка фыркает и отплёвывается. Я готовлю нам бутерброды. Я жарю яичницу с ветчиной. Я достаю вино и самые красивые бокалы. Не думаю, что разговор о простынях настроил его на нужный лад. Сейчас мы пожрём, выпьем, может быть, поцелуемся, когда Роман дойдёт до нужной кондиции. А потом он мне скажет: «Я не пидор, слышишь? Даже если у меня на тебя встаёт. А ты пидор. Так что отвали от меня, пидор».

И уйдёт к своей матери, забрав вещи.

А я снова буду биться головой об стены. И думать, не вынести ли мне мозги из ружбайки, подаренной как-то Романом. Глупые мозги, которые не могут понять, почему Ведьмак не хочет поддаться своим чувствам. Почему он не хочет сделать счастливым того, кого околдовал однажды и сам попал в свои же сети?

В такие моменты я действительно чувствую себя пидором, распустившим нюни, как баба.

Я режу колбасу. Я раскладываю её геометрически правильным узором на тарелке. Я режу помидоры, режу огурцы, лук, сваливаю в миску, добавляю подсолнечного масла, солю и перчу...

– Влад!

Перчу и солю.

– Влад, твою мать! Оглох, что ли?!

Вздрагиваю и буквально подлетаю к дверям ванной.

– Что?

– Полотенце дай. Мне что, ёршиком для чистки унитаза вытираться?

– Сейчас.

Вытаскиваю из шкафа первое попавшееся полотенце, какого-то подозрительно розового, кислотного цвета. Наверное, Аля забыла забрать.

– Открой.

– Да открыто, бля. Чё мне от тебя закрываться?

Открываю дверь, да так и застываю на пороге. Роман в упор смотрит на меня. Капли воды медленно ползут по его загорелому телу, и я не могу оторвать глаз от их гипнотического движения, от изгибов струй по коже, от вспухших вен и жил, от широкой груди с заострившимися коричневыми сосками, от живота, похожего на монолитную плиту, от глубокого пупка... А ещё у него неслабо так стоит. У внушительного тела и член внушает... особое доверие.

«А если я тебя изнасилую, Ведьмак?».

«Будешь всю жизнь на лекарства работать, поверь мне на слово».

– Чё вылупился на меня, грязный педик? Давай сюда.

Отдаю ему полотенце.

Он выхватывает его так, будто я преступник, который сдаёт ему оружие. Роман поднимает руки, вытирает волосы. Мускулы лениво перекатываются под кожей.

Прощай, мой крышак. И снова здравствуй, стояк.

Я смотрю. Я фотографирую, запечатлеваю каждую мелочь. Когда я умру, не надо крутить передо мной всю мою жизнь, в ней не было ничего такого, чтобы забрать в могилу. Но это фото я, пожалуй, заберу.

Роман вновь оборачивается ко мне. Я впервые не могу понять, что написано на его лице. Потому что это дикий коктейль из таких эмоций, которые мне недоступны.

– Слышь, педик, не поворачивайся ко мне спиной, – говорит он. – А то...

– А то что?

– А то я выебу тебя как плечевую шлюху.

Хмыкаю. И поворачиваюсь к нему спиной.

Знаю я тебя, Ведьмак. Ты скорее выебешь себе мозг, чем нарушишь свои принципы.

Опустив плечи, я иду в спальню, прибрать разбросанные вещи, которые не успел сегодня затолкать в шкаф. Иначе он опять будет ругаться.

Не успеваю я сделать и нескольких шагов, как мою шею будто захватывают железным обручем. Дыхание перехватывает, в глазах рассыпаются цветные искры. Губы Романа приближаются к моему уху, рукой он удерживает мою руку. Другой рукой я вцепляюсь в его локоть. Он действительно очень силён. Вряд ли бы я смог его изнасиловать, при всём желании.

– Ненавижу тебя, – говорит Ведьмак. Я чувствую, как он дрожит.– Я думаю о тебе, когда сижу в засаде и понимаю вдруг, что жду тебя. Я думаю о тебе, когда смотрю в прицел винтовки и вижу там тебя. Я думаю о тебе, когда трахаю местных блядей. Я думаю о тебе, когда дрочу. Я думаю, и никак не могу перестать думать о тебе. Ты что делаешь со мной, сука, а?

– Ты сам виноват... – хриплю я. – Отпусти, урод.

Он ослабляет хватку. Вода с его непросушенных волос капает мне на щёку. Его губы так близко ко мне. Его влажная ладонь на моей коже, его пальцы стискивают меня до синяков. Я чувствую, как его член упирается в меня.

– Виноват?

– Ты сам себя заведьмачил, Ведьмак.

Он отпускает меня. Я хочу повернуться к нему, но он вдруг резким тычком в спину подталкивает меня к кровати. Я снова чувствую себя преступником, которого подобным образом швыряют к стене.

«Вам зачитали ваши права?».

Роман кладёт ладони мне на плечи. Нажимает с силой, заставляя меня опуститься на колени. Согнувшись, я ложусь грудью на кровать. Ведьмак торопливо расстёгивает мне джинсы, сдёргивает их до колен. Его ладонь требовательно сжимает мой член. Чёрт. Мне кажется, я сейчас кончу, а я не хочу кончать прямо сейчас. Так что всю свою страсть я вкладываю в стон.

Он входит в меня грубо, даже не позаботившись о дополнительной смазке. Острая боль несколько остужает мой пыл.

Его ладони настойчиво забираются мне под футболку. На хрен футболку, стаскиваю её.

Превед!

Ведьмак движется во мне, зарываясь лицом в мои волосы, не сдерживая стонов. Я тоже стону. От боли и от того, что мы вместе.

Его ладонь вновь на моём члене. Его член во мне. Это похоже на слаженный механизм, который работает в едином ритме.

– Сука, сука, сука... – выдыхает он с каждым толчком.

Я помогаю ему, подавшись навстречу, и это заводит его сильней. Он уже не стонет – рычит. Мои пальцы стискивают несчастные простыни. Ведьмак кусает мочку моего уха, горячий, шершавый язык облизывает ушную раковину.

Огненная волна всё ближе.

«А ты знаешь, что содомский грех отправит тебя в ад?».

«Я уже в аду».

Огненная волна из недр самой преисподней.

Сжигает нас целиком.

Сжигает нас.

Сжигает.

– Влад... – шепчет Ромка. – Влад...

Его грудь тяжело вздымается, я ощущаю это мокрой от пота спиной. Частое дыхание Ведьмака запуталось в моих волосах. Его ладони гладят мои плечи так нежно, как я не мог ожидать от него даже в самых бурных фантазиях. Он всё ещё во мне, мы всё ещё вместе.

– Ты обкончал свои чистые простыни, – замечает Роман.

И я снова остаюсь один.

Забираюсь на кровать, ложусь на спину. Даже обычный, плохо выбеленный потолок кажется мне сейчас произведением искусства.

Ромка шарится в своей куртке, которую сбросил на пол, когда шёл в ванную.

– Бля, одна осталась. Как же я забыл-то? У тебя есть покурить?

– Не-а, последнюю на вокзале выкурил. И новые не купил.

И вообще, Ведьмак, когда ты со мной, я голову свою могу забыть.

Он вытаскивает сигарету. Закуривает и ложится рядом.

– Будешь? – протягивает мне.

Его сигарета – как святое причастие.

– А куда пепел?

– На пол.

– Всегда знал, что ты свинья.

Мы молча выкуриваем одну сигарету на двоих. Наконец, Ромка заговаривает.

– Ты как хочешь, но я не пидорас.

Так я и думал, что он эту тему не оставит.

– Ты не пидорас, – говорю. – Ты дурак. Ты знаешь, кто такие пидорасы?

– Знаю одного такого.

– Пидорасы, – продолжаю, – это плохие люди. Сволочи. Гнусь редкостная. Не знаю, как сказать. Пидорасы, одним словом. Они могут трахать кого угодно: баб или мужиков, но всё равно останутся сволочами.

Он приподнимается и смотрит мне в глаза своими глазами, серыми и глубокими, как осенний пруд. Колдовскими.

– Да, ты не пидорас... – ехидно улыбается он. – Ты этот... как его... иезуит. Из любого дерьма вывернешься.

Он снова ложится на спину, подложив руки под голову. Я откровенно любуюсь его совершенным телом, если не считать нескольких рваных и небрежно зашитых шрамов на плече и левом боку.

Я снова хочу его. Я буду хотеть его всегда.

– Мы вроде пожрать собирались, Ром...

– Ага, – он также окидывает меня откровенным взглядом. – Тащи сюда свою стряпню. И надень чё-нибудь, не тряси мудями, тоже мне, Аполлон Бельведерский.

Замотавшись розовым полотенцем, которое всё ещё хранит влагу Ромкиного тела, ухожу на кухню.

– Салат пересоленный, – критикует он, когда уже съел весь салат.

– Ничего, попьёшь побольше – поссышь подольше.

Он опять гогочет. Мне нравится смотреть, как он смеётся. У него ведьмачья улыбка, хищная и нечеловечески притягательная.

– Слышь, мне пора. Мать уже, наверное, заждалась. Я ей сказал, что не приеду, пока не решу дела в городе.

– Останься на ночь?

Я кладу ладонь ему на плечо. Он не стряхивает её, как обычно.

– И хули мне с тобой, педиком, делать?

– В карты будем играть. На раздевание.

– Я бы сыграл на твои паскудные зелёные глаза.

– А я на твою ведьмачью волшебную палочку.

Притягиваю его к себе, обняв за шею, и мы целуемся. Жадно, грубо, не останавливаясь. У него сухие обветренные губы, царапают меня, оставляя во мне и на мне частицы кожи. Ведьмак слишком силён и похож на зверя. В каком-то безумном порыве он прокусывает мне губу, густое и солёное наполняет мой рот. И его рот тоже. Ведьмак отстраняется от меня, протягивает руку, срывает полотенце с моих бёдер. И вдруг, наклонившись, обхватывает мой торчащий член ртом. От неожиданности я отодвигаюсь, но он придерживает меня. На какое-то мгновение чудится, что этот зверь просто-напросто откусит мне член. Но Роман, похоже, вкладывает в свои действия все нерастраченные нежность и ласку.

Я расслабляюсь, откидываю голову назад. Его губы и язык скользят уверенно, плотно обхватив мой член, будто этим он занимался всю жизнь. Но я готов поклясться, что такое у него впервые.

Меня снова охватывает невыносимое пекло. Вскоре не остается ничего, кроме одной-единственной горячей точки и колдовских движений.

Но он не даёт мне выстрелить ему в рот.

Роман ложится на живот, раздвинув ноги и согнув их в коленях. Я понимаю, чего он хочет. И я вхожу в него. Ему должно быть больней, чем мне, так как у него никогда не было мужчины. Он только дёргается и стискивает зубы.

Я стараюсь быть осторожным, но страсть, растревоженная его ласками, не даёт мне быть осторожным, мне всё сложнее контролировать себя.

Одной рукой придерживаю его плечо, другой глажу живот, затем всё ниже, к эпицентру страсти. Сжимаю густые жёсткие волосы на лобке, Роман стонет. Ласкаю головку, Роман стонет. Стискиваю его член, Роман стонет. Сжимаю нежно яички, Роман стонет.

Мой Ведьмак превратился в один длительный животный стон.

Я убыстряю движения, совсем перестав заботиться о своём любовнике, и в то же время, целиком растворившись в нём.

Мы приходим к финалу одновременно.

– Ты обкончал мои чистые простыни, – замечаю ему, когда мы отдышались.

– Я выстираю, – отвечает он задумчиво.

Он лежит на боку, отвернувшись от меня. Я лежу рядом, обхватив его руками и ногами, не собираясь никуда больше отпускать.

– Это всё как-то неправильно, – говорит он. – Но, веришь, мне совершенно похрену.

Я целую и глажу его спину, не отвечая.

– Эх, бля, курить-то как хочется.

– Сейчас сбегаю в ларёк.

Он поворачивается ко мне.

– Правда?

– Для тебя всё, что угодно.

Ведьмак проводит пальцами по моей щеке, задерживается на губах

– Буду благодарен.

Надо же, в нём даже проснулись изысканные манеры.

На самом деле мне не хочется от него уходить. Король Минутная Стрелка, пожалуйста, останови время.

Нехотя отрываюсь от Романа, встаю, одеваюсь, кое-как приглаживаю взлохмаченные волосы, стягиваю их в хвост. Смотрю на Ведьмака, он, кажется, задремал.

На улице стало совсем сыро и промозгло, но я ощущаю себя пламенеющей свечой на лютом морозе. Свечой, которая не умеет и не может гаснуть.

Купив сигареты, возвращаюсь домой.

Тишина. Пустота. И остатки ароматов любовного помешательства.

Сажусь на измученные нами грязные простыни.

Ну да. Я почти не сомневался.

Он снова ушёл от меня. Мой непокорный Ведьмак. Моя горячая точка. Моя личная война.

Я распечатываю сигаретную пачку, сую сигарету в рот, понимая, что мне лень идти за зажигалкой. Это, наверное, только Ведьмак умеет прикуривать от пальца. Ну, или от чего другого.

Но с тобой я тоже стал немного колдуном. И я обязательно наколдую, чтобы ты пришёл ко мне и забрал меня из одинокого коридора ожидания.

Потому что я не знаю, куда мне идти без тебя.

2.

Утром в субботу мне позвонила бывшая.

Нашлась тварь, которая сообщила ей о моём приезде.

Голос в трубке был визгливым и нервным, как в то время, когда она думала, что штамп в паспорте даёт ей право на мою душу. Пришлось вспомнить старые навыки и вежливо, но твёрдо послать её на хрен.

Мать возмутилась. Взяла своё пресловутая «женская солидарность». Я, видите ли, не должен быть грубым с женщинами. Тем более с той, которая подарила мне... Бла-бла-бла, трали-вали.

Я натянул джинсы и куртку, пересчитал деньги в бумажнике.

– Ты куда?

– По центру прошвырнуться.

– К ужину будешь?

Я неопределённо хмыкнул:

– Как карта ляжет.

И выскочил за дверь – чтобы не слышать, что она скажет дальше. Я знаю её проповеди наизусть. Голос при этом у матери становится такой, что тянет блевать. Уж лучше во двор, на улицу, под ласковое северное солнышко, от которого не кипят мозги и не темнеет в глазах.

Я иду, куда глаза глядят. Отмечаю перемены, случившиеся за месяцы, пока меня не было в городе. Вот этот ларёк сожгли и ещё не восстановили, там починили скамейки, здесь асфальт заменили тротуарной плиткой. Я отмечаю её цвет, фактуру и то, как ведут себя на ней подошвы моих кроссовок – автоматически. Это рефлекс, привычка, вторая натура.

Мысли расходятся, как круги по воде. Одно цепляется за другое – и вот я уже думаю о Владе.

Это теперь тоже привычка. Он ухитрился войти в мою жизнь. Стать её важной частью – почти не прикладывая усилий. Именно это меня и бесит. Впрочем, не только это. Я вспоминаю, что случилось в мой приезд. Щёки начинают гореть, а грудь изнутри будто наждаком трут.

Вначале мне казалось, что я всё делаю правильно. Спровоцировать его. Напугать до ломоты в кишках – так, чтобы он сам исчез из моей жизни.

Спланировано было хорошо. А вышло – наоборот.

Испугался я. Сам себя. Своей реакции на него, своей жадности и страсти.

Испугался – и сбежал. Отлично зная, что убежать можно из плена, из тюрьмы, из ситуации... Но от себя самого – никогда.

Я закрываю глаза и вижу Влада. В цвете, объёме, звуке и запахе. Я вспоминаю, какова на вкус его кожа. Я почти чувствую её под пальцами, чувствую, как он вздрагивает от моих прикосновений. Наждак становится напалмом. Жидкий огонь разливается по венам, становится больно шагать.

В кого я превращаюсь?

Влад, Влад... Ты уже давно всё решил – для себя – и думаешь, наверное, что я просто мотаю тебе нервы. Грубый, неотёсанный, циничный Ведьмак. Плоские шуточки, звериные манеры.

На самом деле я просто хочу тебя отпугнуть.

Зачем?

Спроси чего-нибудь попроще. Как я могу тебе сказать, если и сам не знаю?

Город плывёт мимо меня. Тысячи лиц, сотни автомашин, крикливые рекламы. Невольно сравниваю его с тем, откуда недавно уехал. Почти средневековая тишь да гладь. Переливчатая мелодия азама, подчёркнуто дружелюбные лица. И – вечный риск поймать пулю или подорваться на мине.

Как ты придёшь на похороны? Что скажешь моей матери? «Здравствуйте, я любовник вашего сына»? В лучшем случае она решит, что это глупая шутка, в худшем – не переживёт меня надолго.

А ты?

Я старательно гоню от себя мысли о смерти. Верчу головой по сторонам, пытаясь узнать местность.

Вот блядство! Ноги сами принесли меня к дому Влада.

В солнечный день из распахнутых форточек доносятся голоса десятков телевизоров, настроенных на одну и ту же программу. Их болтовню с лёгкостью перекрывает хорошо знакомая мелодия «Nothing Impossible». Она не стала хитом, как «Precious», но я-то знаю последний диск «Депешей» наизусть. И догадываюсь, из чьего окна она доносится.

– Just give me a reason... – выводит Дейв Гэхан. Только дай повод – для меня нет невозможного...

Я смотрю на окна его квартиры, и чувствую себя полным идиотом.

На первых звуках «Damaged people» я решаюсь войти в подъезд. Мысленно подпевая Гэхану, взлетаю на четвёртый этаж. Жму кнопку звонка.

Ничего.

Жму ещё раз. С трудом различаю переливчатую трель – громкость колонок наверняка выставлена на максимум: Владу, как и мне, нравятся «Депеши». Наверняка он просто не слышит звонка.

Достаю телефон, набираю номер... не соединяется. По спине бежит волна холода. Я вдавливаю кнопку звонка до упора. Он взвизгивает как-то особенно противно – и замолкает.

Зато наконец-то распахивается входная дверь. Влад стоит на полу босиком, в светлых джинсах и модно обтрёпанной майке, длинные волосы собраны в хвост. Порыв ветра выдувает воздух из квартиры на лестничную площадку, и меня окутывает его запахом.

– Роман? – выдыхает он. Мне хочется обнять его прямо на пороге, но глазки в дверях соседей сверлят мне спину, точно прицелы.

– Привет, – я делаю шаг вперёд. Будто прыгаю в пропасть с чужим парашютом. Сердце обрывается. В зелёных глазах Влада – удивление и радость. – Не ждал?

Хочется добавить: «я сам от себя этого не ждал», но язык словно примерзает к гортани. Вместо этого я просто закрываю дверь. Щелчок замка отрезает путь к отступлению.

На нижней губе Влада струп – я прокусил её позавчера.

Дотрагиваюсь до его щеки, медленно провожу по болячке подушечкой большого пальца. Наверное, следует что-то сказать... что-то романтическое, но язык парализовало окончательно. Так что я просто наклоняюсь и целую его в губы. Так нежно, как только могу.

В ответ одна его рука обнимает меня за шею, терзает затылок, а вторая лезет под рубашку. От этих прикосновений все волосы на теле встают дыбом. Я чувствую во рту его язык – влажный и дразнящий – и начинаю дрожать. Дыхание сбивается.

Влад, что ты делаешь со мной?

Через секунду я понимаю, что. Стаскиваю куртку и рубашку, отшвыриваю их куда-то в сторону. Приваливаюсь к стене, ощущая язык Влада на своих сосках. Его пальцы возятся с пряжкой моего ремня. Кровь приливает к низу живота, и, когда он наконец расстёгивает «молнию», мой член предстаёт перед ним во всей красе. Влад касается губами головки – сначала нежно, потом всё настойчивей – и наконец обхватывает член ртом. Его руки ласкают яички, живот, поднимаются к торчащим соскам. Внутри зажигается адский огонь.

Вселенная съёживается. Её захлёстывают волны горящего напалма. Я сжимаю руки в кулаки, прижимаю их к своему телу – боясь, что случайно причиню Владу боль. Я что-то кричу, но не слышу собственного голоса.

Я кончаю ему в рот. И почти сразу чувствую губы Влада: он щедро делится со мной только что отнятой солоноватой влагой.

А я чувствую себя солдатом-первогодком, курящего самокрутку с планом на заднем дворе.

– Идём в постель, – хрипло предлагает он.

Вместо ответа я снимаю кроссовки и джинсы. Ловлю его взгляд – жадный, внимательный. Он изучает моё тело, будто хочет запомнить на всю оставшуюся жизнь. А потом снимает одежду с себя.

У него очень светлая кожа. Такая не загорает, а сразу обгорает на палящем солнце. Длинные тёмные волосы струятся по плечам. И он далеко не хрупок – под кожей играют хорошо развитые мышцы, такой рельеф не появляется сам по себе. Но мне почему-то хочется видеть его слабым и беззащитным.

Слабым и беззащитным – передо мной.

– Идём же...

Простыни те же самые. Или очень похожие. Мне становится смешно.

– Чего ты ржёшь?

Я пропускаю вопрос мимо ушей. Толкаю его на кровать, ложусь рядом...

– Притормози, – он достаёт из прикроватной тумбочки банку – в таких держат крема для всех частей тела – и отворачивает крышку.

– Вазелин? – ухмыляюсь я.

Но в воздухе повисает запах силикона и какой-то синтетики.

– Ты застрял в прошлом веке, Ведьмак, – Влад, подцепив немного смазки, наносит её на мой член. Лёгкие массирующие прикосновения возбуждают. Я тянусь к его губам, целую взасос. Он отвечает. Беру его за плечи, опрокидываю на спину – не прекращая поцелуя. Прижимаюсь к его груди, чувствуя, как внутри опять разгорается напалм.

Поднимаю ноги Влада вверх, к его плечам. Ласкаю напряжённые ягодицы, расщелину между ними – и вхожу. Вспоминая свою боль, двигаюсь медленно, стараясь быть осторожным. И понимаю, что сдерживаться – выше моих сил. Впервые в жизни мозг плавится не от жары.

Его горячий член упирается в мой живот, трётся об него. Из раскрытого рта вырывается:

– Ведьм... Рома... Ромочка.... Ведьмак... Ведьмачище...

Он склоняет моё имя и прозвище на все лады, повторяя их как заклинание, как молитву. Я жадно целую его шею. Обнимаю за плечи, насаживая на свой член – Влад стонет то ли от боли, то ли от наслаждения.

Мы кончаем одновременно. Его сперма растекается по моим животу и груди. Выйдя, я внимательно смотрю на простыни: нет ли крови.

Влад вытягивается на постели, проводит ладонью по моему телу:

– Ты весь во мне...

Размазываю сперму по коже, втирая в себя его запах:

– Уже нет.

– Курить охота... угостишь?

Я послушно встаю и топаю в прихожую, поднимая по пути разбросанные вещи. Погружаюсь носом в майку Влада, пропитанную запахом его тела – потом и чем-то ещё. Любит он за собой ухаживать.

Складываю вещи на стул, приглушаю динамики. «Playing The Angel», поставленный на бесконечный проигрыш, становится из агрессивного почти романтичным. Окидываю взглядом творческий беспорядок на столе. Сейчас он воспринимается, как нечто само собой разумеющееся. Возвращаюсь, прикуриваю для него сигарету. Он берёт её из моих рук дрожащими пальцами.

Не понимаю, отчего ему нравятся мои сигареты. Он курит совершенно другие, гламурно-богемные, длинные и пахнущие ментолом. Мой табак, должно быть, для него натуральный горлодёр.

Но он курит мою сигарету так, будто ничего ценнее на свете нет.

Курит и смотрит на меня.

– У Берроуза идею украл? – наконец спрашивает он.

– У него, – честно признаюсь я. Ещё недавно я думал, что Берроуз – это марсианские приключения со стрельбой, а не «Джанки» и «Нагой обед».

– А ты начитанный, – его взгляд скользит по моим плечам и груди. – Я думал, ты кроме Сапковского, ничего не открываешь.

– Почему? Есть ещё Устав и инструкция к автомату Калашникова.

Влад смеётся.

Мне нравится слушать его смех. Появляется желание жить... да и просто желание. Смеясь, он запрокидывает голову. Волосы соскальзывают на спину, открывая свежий, наливающийся цветом, синяк.

Давненько я не ставил никому засосов.

Я гоню мысли, что упорно лезут мне в голову. О голубых, пидорасах и содомском грехе. Церковники говорят, что это прямая дорожка в ад – но я и так не ангел. Хули тушить пожар на мостике, когда тонет весь корабль? На порочного соблазнителя Влад тоже не похож. По крайней мере, он искренен. Я чувствую это своим звериным, «ведьмачьим» чутьём.

Признавай факт, Рома. Ты – голубой.

Но что-то внутри меня сопротивляется этому.

Какой, бля, голубой? Я что, с детства мечтал трахать мальчиков? Или обжимался с друзьями в тёмных углах? Не было такого. И вообще, до недавних пор все мои мысли были о девках.

– О чём думаешь? – спрашивает Влад. – Прикидываешь, за чем услать меня на этот раз?

Меня захлёстывает волна стыда. Но, вместо того, чтобы сказать правду, – прости, Влад, я сбежал, потому что испугался самого себя, – я начинаю хамить.

– Зачем? Я могу свалить отсюда, когда захочу. Ты меня не остановишь.

– Да ну?

– Грёбаный фитнесс тебе не поможет, – я поднимаюсь и иду за своими вещами. – Или что у тебя там? Кружок по самообороне?

Влад вскакивает стремительно, но воздух движется быстрее. Я утекаю в сторону, перехватываю его руку, швыряю на стену:

– Не зли меня.

Он только жмурится в ответ. Должно быть, ударился затылком, но сейчас мне все равно. Я хватаю его за шею и поворачиваю спиной. Наматываю на кулак чёрные локоны, заставляю нагнуться. Влад сопротивляется. Шипит:

– Если я позволяю тебе себя трахать, это не значит, что позволю насиловать! Я не твоя блядь!

Толкаю его на стену – он едва успевает выставить руки. Громко стонет, когда я вхожу в него, наваливаясь грудью. Своим телом я подталкиваю, прижимаю его к стене. Член Влада упирается в неё, он вырывается, и я держу его запястья. Мышцы начинают перекатываться под кожей, как змеи. Это заводит меня ещё больше.

– Сука! – рычу я. – Грязный пидор!

– Сам пидор! – огрызается он. – Дуб армейский!

Я не отвечаю и не останавливаюсь. Мне хочется порвать его на части, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать...

– Мудила, – ругается Влад. Он кончает прямо на стену.

Я чуть запаздываю. Выхожу из него, продолжая держать запястья железной хваткой.

– Теперь я знаю, как развлекаются спецназовцы, – говорит он, тяжело дыша. – Трахают пленных вахабитов.

Я снова швыряю его на стену – Влад вздрагивает.

– Они не вахабиты, – говорю я почти спокойно, – когда ты наконец запомнишь?

– А мне без разницы, – ухмыляется Влад. Я отпускаю его руки. Он разворачивается – и неожиданно бьёт меня в лицо. Автоматически поднимаю руки, потом контратакую. От моих ударов Влад летит на пол. Фиксирую его, размахиваюсь для финального удара.

И останавливаюсь, услышав характерное постукивание ладонью по полу. «Прошу пощады». Вот уж действительно – кружок по самообороне.

– Придурок, – шепчу я, поднимаясь.

Влад на полу, весь в крови. Ловит взглядом каждое моё движение. Видя, что я не шевелюсь, пытается встать. Неудачно. Это в кино после драки герой свеж, как огурчик. Я подхватываю его на руки и несу в ванную – смывать кровь, проверять, цели ли кости, осматривать ссадины и ушибы.

Лицо Влада начинает опухать. Я протираю его холодной водой, ощупываю челюсть – не сломана ли?

– Животное ты, Ромка, – говорит он наконец. – Настоящее животное. Дикарь.

Я стискиваю зубы. Если сейчас потеряю над собой контроль, точно его убью.

– Ты ведь умеешь быть нежным, я знаю.

– Заткнись. Скажи лучше, где в доме аптечка.

– Аптечка?

– Ну не «скорую» же мне тебе вызывать.

– На кухне есть коробка с лекарствами.

Топаю на кухню. Порывшись в ящиках и шкафах, нахожу яркий короб из-под печенья с нарисованным сверху крестом. Внутри – до чёрта таблеток в блистерах, ампулы, шприцы, бинты, спреи, жгут... Не аптечка, а склад походного госпиталя. Выбрав нужное, возвращаюсь обратно.

Влад сидит, прислонившись к стенке, и поливает себя водой. Стиснув зубы, даёт обработать ушибы и ссадины.

Да, сильно я его. Интересно, теперь он оставит меня в покое?

– И не надейся, Ведьмак, – говорит он, будто слыша мои мысли.

Как ни странно, меня это радует. Я обнимаю его, прижимаю к себе. Шепчу:

– Я никуда не уйду. Сегодня – никуда.

– А завтра?

– Завтра будет завтра.

Нахожу чистую простынь, заворачиваю в неё Влада и тащу этот кокон в спальню. Накрываю одеялом, – чтобы не простыл, – ложусь рядом. Солнце уходит, комната погружается в темноту. Я лежу и слушаю его дыхание.

– Не о такой ночи с тобой я мечтал, – говорит Влад с усмешкой в голосе. – Не думал, что ты такой...

– Какой?

Если ещё раз скажет, что я животное – повернусь и уйду.

– Необузданный, – заканчивает он. – Но лучше так, чем гламур-тужур.

Я не верю своим ушам. Лучше?!

– Лучше, чем быть с Алей? – уточняю я.

– Дурак ты, Ромка, – вздыхает он. – Дуб армейский... Мне с ней не бывало и вполовину так хорошо, как с тобой.

– Но почему?

– Да потому, что я люблю тебя, Ведьмак, – слышу я.

Мозг впадает в ступор. Горло перехватывает спазм. Я не могу говорить, и не знаю, что ответить. Всё, на что я способен – провести пальцами по его опухшему лицу, по разбитым губам.

К чему слова? Впереди целая ночь.

Ночь, память о которой можно будет вышибить только пулей.

Хотя – если меня спросят – я буду всё отрицать.