ПРОЛОГ
Утренний туман неохотно рассеивался между прямыми, как фонарные столбы, старыми вязами. Холодным осенним утром в Гайд-парке почти никого не было. Возможно, от этого и дышалось сейчас легче обычного.
Облетевшие листья уже давно были сметены с дорожек, под ногами лежал лишь голый асфальт в прожилках трещинок. На связанных в хвост волосах оседал мелкий дождь. А впереди уже виднелись ворота, за которыми начиналась гудящая улица, испещренная автомобилями и зонтами.
Сквозь Гайд-парк, вниз по улице, через несколько перекрестков – и под козырьком высокого медицинского центра мелкий дождь наконец перестал досаждать. Стеклянные двери разъехались в стороны, потревожив прилипшие к порогу осенние листья. Хорошенькая медсестра за регистрационной стойкой приветливо улыбнулась и подперла щеку рукой, возвращаясь к недочитанному любовному роману.
Бесшумный лифт за привычные тринадцать секунд доставил на одиннадцатый этаж, услужливо звякнув сигналом о прибытии. Стерильно-чистый коридор повернул налево, затем направо и уперся в палату номер 11-25, в самом дальнем конце этого чертового белого тоннеля.
Постоялец палаты спал. Утренний свет, скользящий сквозь прикрытые жалюзи, смягчал резкость скул на осунувшемся лице, маскировал тени у крыльев носа и прорезавшиеся морщины возле губ. С первого взгляда спящий мог бы показаться усталым мальчишкой. Милосердный полумрак сбавлял ему не меньше двадцати лет из прожитых сорока семи.
Он лежал щекой на подушке, отвернувшись от окна. От бровей до середины носа его лицо закрывала мягкая черная повязка. В коротких взъерошенных волосах еле-еле проглядывала редкая седина.
Вошедший осторожно переставил стул от окна к кровати. Сел, поставил локти на колени, явно готовясь долго ждать. Спрятал кривую ухмылку за сцепленными пальцами.
Он смотрел на спящего так, как смотрят на любимого ребенка, задремавшего на середине игры. Как смотрят на пропадающий за горизонтом корабль, уходящий в долгое плавание. Как смотрят на солнце, последний раз перед полярной ночью приподнявшееся над горизонтом. Он подавил вздох, чтобы не потревожить больного, но то ли у спящего был очень острый слух, то ли вздох вышел громким... Размеренное дыхание нарушилось, мужчина поднял голову.
– Эль?
Посетитель оказался на корточках возле кровати, схватил слабую руку, дернувшуюся к нему.
– Я здесь.
Худые пальцы невесомо скользнули по щеке Эля, будто приветствие.
– Который час?
– Еще рано.
Отняв руку, мужчина с трудом перевернулся на спину. Усмехнулся:
– Развалина. Скоро даже член над писсуаром держать не смогу, придется просить тебя.
– Не говори, – прервал Эль, улыбнувшись. – Это неправда.
– Тогда ты поговори. Расскажи, что там, в мире.
Эль перевел взгляд за окно.
– Там осень. Конец октября. Дождь... моросит немного. Асфальт мокрый. Но тепло. Солнца почти не видно. Иногда проглядывает – такой маленький, белый кружочек. Небо то серое, то чуть-чуть голубое. Листья падают. Вязы в парке уже облетели. А у нас в саду уже все засыпано, я слежу, чтобы не убирали. Ночью поднимается ветер, заметает листьями все крыльцо.
– Как дела в конторе?
– Работает, – Эль не отводил взгляда от белого неба. – Я там сейчас почти не бываю, но ребята крутятся, никто не сидит без дела. Без тебя там все совсем не так.
Второй тихо хмыкнул:
– Ладно врать. Я туда приходил только выпить кофе... ну и ради задницы этого молодого стажера из Илинга.
– Шелдон! – Эль шокировано засмеялся, но тот только отмахнулся:
– Забудь. Как там Мяу?
– Скучает, – Эль чуть крепче сжал исхудавшие пальцы. – Спит целыми днями. А если не спит, то сидит и смотрит в окно. Ждет тебя, – голос заметно дрогнул, и Эль тут же сменил тон: – По-прежнему не может спокойно видеть собак. Страстно желает порвать каждого добермана в Хай Гейте.
– Дурен, сколько можно тебя просить, – с напускным весельем сморщился Шелдон, – повесь у ворот объявление, что у нас водятся бешенные коты.
– На нас натравят ветеринаров, – улыбнулся тот, – Я принес бы его к тебе, но меня не пропустят, – добавил он серьезнее.
– Дьявол!.. – театрально-тоскливо воскликнул Шелдон, – как быстро прошли те времена, когда ты мог бы заявиться сюда и разнести все здание, чтобы я мог попро... пообщаться с котом.
Смех быстро угас у обоих.
– Не смей раскисать, – тихо и твердо приказал Шелдон, повернув к себе лицо Эля. – Следи за ним хорошенько. Ты слышишь меня? Слышишь?
В палату вошли двое: молоденькая медсестра и ведущий специалист отделения. Кивнув Элю как старому знакомому, врач занялся Шелдоном. Он тихо спрашивал его о чем-то, тот так же вполголоса отвечал. Эль украдкой посмотрел на часы. Стрелки подползали друг к другу. Страшно... Встав у окна, он не сводил взгляд с друга.
– Пора, – выпрямляясь, сказал доктор.
Сердце екнуло.
– Дайте нам две минуты, – попросил Шелдон.
– Только две, – предупредил врач.
Их оставили наедине.
Эль сел на край кровати рядом с Шелдоном. Протянув руку, тот нашел его лицо наощупь, привычно-бегло скользнул по нему пальцами. Эль закрыл глаза, сглотнув, наклонившись к Шелдону, поцеловал его.
– У меня для тебя кое-что есть... – приглушенно произнес тот и указал пальцем в сторону стоящей у кровати тумбочки. – Открой верхний ящик.
Эль достал оттуда маленький конверт, раскрыл и вытряхнул себе на ладонь тонкую карточку флэш-памяти.
– Это тебе, – намеренно тихо сказал Шелдон. – Почитай на досуге. И... поцелуй меня... еще раз...
– Я люблю тебя.
Его увезли.
Мистер Рид шел рядом с больничной каталкой, скупо жестикулируя, продолжал что-то объяснять. Выражение лица Шелдона, я уверен, было сейчас очень спокойным. Он, наверное, уже не волновался ни о чем. У него было такое свойство – решив что-то окончательно, он переставал сомневаться и сожалеть. Я смотрел им вслед, пока они не скрылись за поворотом, ведущим к лифтам.
Ну что ж. Теперь мне оставалось только ждать. Я вернулся в палату. Мы сказали друг другу все, что хотели сказать. Тишина давила на уши. Я сел на его постель. Протянул руку к маленькому приемнику, стоявшему возле кровати Шелдона, но включить не решился. Мобильник на тонком кожаном шнурке лежал на самом краю, я машинально поправил его. Положил себе на колени лэптоп.
Он никогда не расставался с этими благами цивилизации. И несмотря на то, что не мог воспользоваться половиной предлагаемых услуг, предпочитал иметь самые последние модели.
Я воткнул флэшку в порт, раскрыл лэптоп.
Не стоило труда догадаться, что Сэндз оставил мне на прощание.
Он начал вести дневник много лет назад... Восемь. Мы с ним жили тогда в Мексике. Когда-то у меня возникало желание узнать, о чем он пишет, но он взял с меня слово, что я никогда этого не сделаю. Что побудило его сейчас изменить решение, я не знал. Мы прожили вместе столько лет, но я так и не понимал его до конца. Я знал его жизнь, знал привычки и антипатии, знал страхи и привязанности, но никогда не знал, что происходит у него в голове.
Я не представлял, о чем он мог писать. О чем мог думать человек, вслепую набирая текст, который он никогда не мог бы прочитать. Я держал в руках его мысли, его чувства, его маленький персональный ад – или же бессмысленный набор знаков.
Файл на карте недвусмысленно назывался Diary.
Воскресенье, 08 Февраля 2004 г. 13:22
Хорошо, что раньше я умел печатать вслепую. Теперь эти слова кажутся смешными. Смешными до дрожи. Я помню раскладку букв на клавиатуре. Помню ее наизусть. Дело осталось за малым, отсчитать количество клавиш слева от капс лока, установить руки и начать писать. да, могу представить себе, что здесь может быть куча очепяток, но какая на хрен разница? Все равно я пишу это для себя. Так же как включаю свет, входя в комнату и выключаю его выходя. Это осколки моей прежней жизни, которые я с тщательностью старьевщица собираю, очищаю от пыли и склеиваю по швам. Уродливые, изломанные кусочки прежних привычек. Раньше я всегда записывал мысли, наблюдения, частенько не литературно, а еще чаще понятными только мне сокращениями и местоимениями. меня успокаивает стук клавиш, тихое тихое посапывание вентилятора, еле-слышное гудение монитора. Раньше я не обращал на них внимание, теперь они – основная часть удовольствия. Звуки, запахи..то, что для многих лишь фон жизни для меня теперь ее основа. То , что дает мне информацию о мире, о моем месте в нем и о том как и где расположены объекты меня окружающие. Все перешло в разряд объектов и субъектов моей реальности: предметы, люди, чувства, ощущения.
Я не буду ставить пароль на эти фаилы или закрывать их для просмотра. Если Эль найдет и прочтет, что-ж так даже лучше. Я дамему взможность лишний раз развлечься.
А я? Я просо нашел еще один способ общения с самим собой, которое надо сказать вполне меня устраивает. В этом диалоге с дважды невидимым собеседником есть своего рода прелесть и некоторая интимность.
По крайней мере я не испытываю необходимости делать это вслух. Жаль, что я никогда не смогу это перечитать. Хотя, в конце концовя могу попросить Эля сделать это. Это было бы забавно. учитыввая то. что я здесь пишу о нем. Убийственно хотелось бы видеть его лицо в этот момент.
Изредкая прощуего почитать мне газеты или журналы. Он читает спокойно и с расстановкой, но когда увлекается , презабавно запинается поой. Наверное на переносах. Ох уж мне эта его эмоциональность. Надо быкак нибудь попросить ег почитать мне какую-нибудь порнуху или сборник античной поэзии. Вот будет потеха!Да. Непременно надо будет его попросить. Скажу, что жить не могу, ну просто чахну без пытистопного дактиля в его исполнении.
Им очень легко управлять. Большой, сильный ребенок.
Может быть по этому я до сих пор позволяю ему заботиться обо мне.
Он думает, я не знаю, что он следит за мной. Смотрит на меня, слушает мои беседыс собой любимым. Я с удовольствием играю для него этот спектакль.Неужели он и впраду думает, что я стал бы целовать свой пистолет на ночь, если-б не знал, что он наблюдает и таращит глаза от удивления?!
Глупо и по детстки. Но меня развлекает.
А меня в последнее время мало, что развлекает. Хочу кокаина...и траха. Горячего, долгого траха.
Мечтать не вредно, дружище.
Осталось только повесить себе на грудь табличку – "in desperate search fora fuck-mate".
Февраль 2004 года. Восемь лет назад. Маленький двухэтажный домишко на окраине мексиканского городка. Мы жили там вдвоем с середины лета около полугода. До этого Сэндз жил там один.
Воспоминания отбросили меня далеко назад. Я снова почувствовал бесконечную усталость и безразличие. Встряхнувшись, вспомнил, где я и кто я, но стало лишь хуже. Сэндз никогда не был так откровенен со мной, как он мог позволить это наедине с лэптопом.
Я был бы согласен всю жизнь провести под дулом его пистолета... Лишь бы у меня была это возможность – провести ее. С ним.
Восемь лет назад у меня появился новый друг. Но это была странная дружба. Мы жили вместе. Вместе – это значит: в одном доме. Вместе – это значит: встречались в гостиной у телевизора. Он любил сериалы. Он сидел в своем кресле один целыми днями, и слушал их. Комментировал диалоги, переключал каналы, безостановочно слушая звук. Мультсериалы, ток-шоу, новости... Он только слушал. Он не видел.
Он прятался за темными очками, не расставаясь с ними даже во сне, как и с парой пистолетов, на любой непонятный звук готовый отреагировать выстрелом. Я в любой момент мог увидеть дуло, направленное мне в лоб. Когда я пересекал гостиную, он порой провожал меня черным стволом, пока я не скрывался из зоны выстрела. Он как будто ждал любого неосторожного движения, чтобы пристрелить со спокойной совестью. Я привык к этому. И думал о том, что если однажды он в самом деле убьет меня, мне не будет жаль.
Шелдон убивал быстро. Для этого ему не нужно было видеть. Ему достаточно было звука дыхания или даже беззвучного взмаха рукой. Он почувствовал бы это движение воздуха и убил, не колеблясь. Он хотел жить. Весь мир для него представлял одну воплощенную опасность. Он убивал все, что могло ему угрожать. Это был инстинкт. Инстинкт самосохранения. Он убил бы меня, если бы решил, что больше не доверяет мне. То есть, если бы решил, что эти странные отношения становятся для него непонятными, если бы почувствовал, что его уверенность в предсказуемости моих поступков становится меньше, если это "неизвестно что", которое я называл доверием, но которое им совершенно не являлось, хотя бы на миг пошатнулось – он убил бы меня.
Мы жили там уже полгода. Полгода его острых слов, полгода опасности получить пулю в голову, полгода моего молчания. Мы не разговаривали. Мы говорили только о делах, а они бывали у нас редко. Я сообщал, если собирался уходить в город. Он сам почти не обращался ко мне. Мне бы хотелось говорить с ним. С ним было бы интересно разговаривать. Но он подзывал меня, только если ему надоедали дикторы новостей или слезливые мелодрамы, и он хотел разбавить их монологом в мою сторону. Он никогда не был тактичен, комментируя каждое сказанное мной слово, поднимая на смех любой довод в защиту. Правда, нужно было признать, я был чертовски дрянным адвокатом себе самому.
Когда ему приедалась и эта забава, он резко замолкал, снова повышая громкость телевизора, или безапелляционно посылал меня куда дальше. Мне становилось обидно, но я вспоминал о том, как тяжело ему приходилось – беспомощному, издерганному, подозревающему все во всем – и заставлял себя не сердиться. Мне было его жаль.
Жаль, что каждое утро он встречал меня сарказмом. Жаль, что на любое резкое движение пистолет сам прыгал ему в руку. Жаль, что он сидел у телевизора один и почти всегда молчал, если я находился рядом. Мне нравилось, как он отвечал репликам дикторов. Мне нравилось, как сам с собой он обсуждал новости. Но он делал это, только если знал, что меня нет рядом.
Он следил за каждым моим шагом, чтобы знать, где я нахожусь.
Он был моим другом. Я убил бы любого, кто повернулся бы в его сторону.
Его звали Шелдон. Он был бывшим агентом ЦРУ.
Бывшим агентом.
Всю свою жизнь он считал бывшей. И наверное, удивлялся, почему все еще живет. Наверное, потому, что умереть было бы проигрышем. Или трусостью. Он цеплялся за жизнь, как никто. А получая ее, все время проводил у телевизора и всегда ожидал нападения сзади.
Мне было жаль того, что он не позволял мне помогать себе.
Он никогда не называл своим другом меня. Он никого не мог так назвать. Он сомневался в каждом моем слове, ища в нем подвох (и не находя его) и проверял каждое мое движение. Он следил за мной – так же, как я за ним. Но мое отличие от него было в том, что я доверял ему. Всегда. Даже когда он держал меня под прицелом. Если палец не двигался, я оставался цел. Значит, он все-таки продолжал верить в мою безопасную для него предсказуемость – и это давало ему хоть какую-то уверенность хоть в чем-то. Опора, которая была ему так необходима – хоть что-то держать под контролем. Хоть чем-то управлять.
Мной.
Его шутки в мой адрес всегда были жесткими и едкими. Мне нравился его юмор. Хотя иногда он бывал слишком жесток.
Мы привыкли быть вместе. У нас не было другой компании. Я был нужен ему, он был нужен мне. Он был нужен мне, чтобы не чувствовать себя одиноким. Может быть, и я ему для того же.
Понедельник, 09 Февраля 2004 г. 00:49
Эль притащил в дом живность. Да. Пушистную, крикливую, когтистую живность. Да еще и безымянную. Однако какое же уникально доброе сердце бьется под мрачным покровом эмоциональной пуленепробиваемости. Что такое, мрачное, молчащее (изредка насупленно сопящее) и гремит цепями на кожаных штанах? Правильно! – Мой бесценный сожитель. Звучит то как! Но правда. Принесенный этим оплотом альтруизма и благих намерений Мяу непримянул залезть ко мне сначала на колени, потом на шею. Пушистый мех приятно гладил пальцы, а потом он пристроился и начал сообщать мне свои вбирационные эманации путем довольного урчания возле моего уха. И должен признать, он вовсе меня не раздражал. Правда я сказал Элю, что если эта мелкая скотина насрет мне в ботинки или выкинет что нибудь в таком духе, кошачьих подлостей, я собственноручно заставлю его – Эля, свернуть ему шею. Не ведая о жестокости моей натуры, котенок продолжал возлежать на мне. Мурчавая пушистая грелка. Это конечно смешно, но я люблю кошек. Поймаю, поглажу и ...отпущу. Быть может.
Эх, думается мне, Эль ищет сублимации для своих подавленных отцовских и...прочих инстинктов. Бедный кот. Он его затискает. Как пить дать, затискает. Он бы и меня затискал, дай я ему волю. Хотя...вру. Волю в первую очередь не дает себе он сам. Странный он. Иногда мне становистя так омерзительно на душе от того на сколько он честен, справделив, полон сострадания и эмоций, что сил нет удержать себя от очередной гадости в его сторону. Постоянная рефлексия, обсасываие одних и тех же проблем. Готов спорить, что когда благословенную тищину нашей квартиру начинают раздирать звуки которые издает его гитара, терзая всеми его жестоко подавленными инстинктами сразу, он думает либо о своей умершей жене, либо о дочери, либо о том, что хочет мен трахнуть но никак не может себе вэтом признать. а уж тем более на это решиться. Нет, я все понимаю, гетеросексуальная натура, принципы мачо и все такое. Но когда ты не видишь ни черта, кроме странных и глючных картин своего воображения, хочешь не хочешь, учишься определять многие вещи другими способами. От него просто исходит ощущения неудовлетворенности, сексуальной, эмоциональной, на столько сильных, что он рад бы был выместить это все на мне, но жестокая штука подсознания упорно вбила ему в левую лобную долю, отвечающую за чувство долга и совести , блок.
Тут не помешает лоботомия...Но я в последнее время испытываю аллергию к хирургическим вмешательствам.
Даже аллегорическим.
Он сам не понимает, что с ним происходит от того так забавно водить его по тонкой ломанной линиии вокруг себя. Заставляя испытывать смятение, возмущение, подавляемое пока его сознанием возбуждение...
В борделе это был просто праздник какой-то!
Его голос подводил его, подводило тело вздрагивавшее каждый раз когда ябрал его за рукав, сбивающееся едва слышное дыхание, когда он вошел в комнату что-б дать мне пачку презервативов. Мать!Взрослый же мужик. Двух жен сменил, а ведет себя как последний девственник Латинской Америки. Спасибо ему за то. Развлекает меня.
Хорошо, что я не видел ту шлюшку которая всего меня высосала почти до изнеможения с присущей ей пошлой вульгарностью. Элю вот противно. А мне так противно, что даже приятно. Это по особому, остро возбуждает. Как восхитительно до отвращения холодит внутренности вид крови человека которого ты убил первым в своей жизни. И не понимаешь, то ли блеванешь сейчас от отвращения перед тем как пусто, мертво и смешно выглядит мертвый кусок мяса который был человеком, то ли кончишь от страха, или восхищения собственно йзначимости. ведь это ты только, что обнажил перед миром истинную сущность этой говорящей куклы. А проще говоря, дал ему пинка в вечность.
Вот так же спродажной юбовью. С одной стороны, это так же противно как пользоваться вонючим общественным туалетом в дешевым баре, а с другой, когда невтерпеж...такой вот сортир может показаться раем. Естественная двойственность восприятия.А вообще, в борделе все честно. Оплачено. Исполнено. Забыто. Ни обязательств, ни воспоминаний. Ни сентиментальных слов на пороге, ни выстрела в спину. Для верности.Не сказать, что действия этой кисы вызывали во мне столь бурную реакцию Я вообще не из крикунов, но мне очень уж хотелось чтоб он слышал. И СЛУШАЛ. И никуда не мог деться. Уверен, он долго не сможет выкинуть моих стонов из головы. Готов поспорить, его воображение рисовало прелюбопытные картины. Зачем я это ним делаю? Сам не знаю. Может по тому, что делать мне больше нечего,а может из лбопытства. Мне уже все равно , что будет и как.
Мне интересно , до чего я могу дойти в своем издевательстве пок ане кончится его терпение и он не хлопнет дверью. Я все понимаю в этом челвоее, кроме одного. Его терпения. Он выдержал пытку молчанием, насмешками, сарказмом. По крайней мере мне есть чем заняться.
Ерничаешь..ерничаешь. А ведь на самом деле он тебе тоже нужен. И ты прекрасно это знаешь. И это, имено это тебя бесит. выводит из себя. Злит. По этому ты не устаешь бить его по больному всякий раз, когда он сделает для тебя что-то хорошее, попытается заговорить, или развеселить. И ты знаешь это. И еще знаешь, что он по какой-то необъяснимой причине прощает тебя. Ворчит. Молчит. Рефлексирует, но прощает. И не по тому, что хочет тебя как какой-то там очередной педрила из вышестоящей инстанци. Он и не думает о тебе в таком ключе, по крайней мере осознанно. Просто прощает и терпит, по некой необъяснимой причине. задумался, малыш, а? Может поэтому хочешь выяснить для себя пределы его терпения?
Заткнись! Только тебя тут не хватало.
Где-ж ты шлялся, глас морали, или лучше назвать тебя последним жалким писком совести и человеческого самосознания?
Если я не думал о Шелдоне – я думал о себе. Я жил воспоминаниями о своем прошлом и не видел никакого будущего. Завтрашний день был для меня пустым словом. Я не знал, наступит ли завтра. Я был мертв. Тело и руки продолжали свое существование, но это было просто ожидание конца. Мысли о том, чтобы не проснуться утром, были по-своему приятны. Но каждое утро, открывая глаза, я начинал новый день. Хотя по забавной иронии общество Сэндза было лучшим выбором для того, кто хотел свести счеты с жизнью.
В воспоминаниях жила Каролина.
Вспоминать ее мне было больно. Но это было единственное, что я мог тогда чувствовать. Ни радости, ни страха, ни гнева, ни желания мести уже не осталось. Тупое одиночество сводило меня с ума. Я вспоминал ее лицо, ее голос. Ее тело. Долгие месяцы радости до рождения Анхелики. Колыбельку с кружевным пологом. Ее кукол. Ее ночные страхи. Деревушку, куда мы уехали жить, воскресные базары и деревянных раскрашенных львов на карусели. Простые тихие песенки, под которые она засыпала. Руки Каролины.
Мне казалось, я никогда ее не забуду. Я верил в то, что где-то на небесах они были вместе. И смотрели на меня, когда я сомневался, помогая в выборе. Я старался, чтобы им не было стыдно за меня.
Я знал, что мы никогда не встретимся. Потеряв счет отнятым жизням, я не мог надеяться попасть к ним. Таких грешников не берут в рай. Но она мне снилась. Она чаще всего молчала, но по ее глазам я видел, что она хотела сказать.
Я хотел дожить там остаток недолгих дней... Тихий дом, тихий город, моя гитара. Мне было больно на ней играть. Левая рука не могла работать как следует, любой аккорд казался фальшивым.
Иногда я неделями не прикасался к гитаре, иногда весь день не выпускал из рук. Шелдон только усмехался, покручивая в пальцах сигариллу и снисходительно слушая меня. Когда меня начинала выводить из себя его саркастическая усмешка, я уходил с гитарой из дома. Чтобы он не слышал меня, чтобы он не смеялся.
Музыка существовала сама, я только выпускал ее из струн и деки. Колыбельные, которые я играл для Анхелики, серенады, которые пел Каролине.
Я изводил себя воспоминаниями, с головой уходя в тоску. Обычно выводил меня из нее только Сэндз. Он орал на меня, злясь, что я пренебрегаю своими обычными обязанностями. Он палил в меня, если слова не помогали. Целясь в звук моего дыхания, он никогда не промахивался, если хотел попасть. Подобная психотерапия была на удивление эффективной.
Возвращаясь, с трудом осознавал, где я и что. Я жил только прошлым. Но то, что еще хоть кому-то на белом свете я мог быть полезен, держало меня. Я не уходил от Шелдона из упрямства. Из-за того, что в своей жизни с ним видел хотя бы частичную возможность искупления своих грехов. Я отнимал жизни у сотен людей. Мог ли я вернуть жизнь хоть одному?..
Я не знал. Но пытался.
Однажды я нашел под дверью котенка. Не знаю, откуда он прибежал. Он мяукал под дверью, я услышал его и впустил. Он был почти черный с еле заметными полосками на спине. Он так душераздирающе мяукал, будто был голоден целый год. Я хотел дать ему молока, но молока в доме не было. Ни я, ни Шелдон не пили такое. В холодильнике были только наборы полуфабрикатов из тех, что можно приготовить за десять минут. Я не умел готовить. Шелдон говорил, что умеет – но он не мог. Каждый раз, когда я готовил что-нибудь, он называл это дерьмовым. Он вообще никогда не сдерживался в выражениях. Его любимым жестом был выставленный в мою сторону средний палец. Я часто покупал что-нибудь в городе и приносил ему, раз он терпеть не мог мою стряпню.
Перед тем, как отправиться в город за молоком для котенка, я вымыл его в ванне, высушил, расчесал. Я решил, что еще одно живое существо в доме нам не помешает. Завернутый в полотенце, он дрожал у меня на коленях и хрипло мяукал. Пока я вытирал его и сушил, он почти сидел смирно. Шелдон из своего кресла с ухмылкой слушал, как я с ним разговариваю, подавая мне советы. Пока я еще мыл его, котенок орал, будто его топят.
– Что ты там с ним делал? – спросил Шелдон, когда я вернулся в гостиную. Я решил ничего ему не отвечать.
Когда котенок подсох, я отпустил его на пол. Он походил по комнате и подошел к креслу Шелдона, вспрыгнул на ручку кресла и осторожно перешел ему на колени. Шелдон погладил его, и котенок забрался к нему на плечо. И улегся там. Кажется, друг другу они понравились. Я опасался немного, что Шелдон не захочет терпеть еще кого-нибудь в доме, кроме меня. Но оказался неправ и был рад этому.
Котенок съел половину размороженной котлеты и уснул. Я ушел в город.
Я не помнил, были ли там какие-нибудь магазины, где можно было бы купить еду для кошек. Одна пожилая сеньора посоветовала кормить его мясом или рыбой. Я купил того и другого, купил молока и еще запас еды на несколько дней. Шелдон говорил, что лучше он будет три раза в день ходить есть в самый занюханный бар города, но есть то, чем я пытаюсь накормить его, не станет. Он всегда так говорил.
Когда я вернулся, котенок спал у него на коленях, свернувшись в клубок, и негромко урчал, а Шелдон гладил его за ушами и тихо с ним разговаривал. Я тихо ушел на кухню, чтобы ему не мешать, но он все равно знал, что я вернулся.
Шелдон назвал его Мяу.
Избрав меня способом скрашивания своего существования, Сэндз не стеснялся ни в чем. Ему не жаль было себя, не жалел и меня. Но своими насмешками он заставлял меня снова чувствовать. Душа оттаивала. Я начинал дышать. Я начинал чувствовать обиду. Чувствовать новую боль. Видя это, Сэндз удваивал усилия, чтобы растормошить и расшевелить меня, заставить начать разговаривать... кажется, первое время я не разговаривал с ним вообще. Я просто определил свое место в доме, заняв одну комнату на втором этаже. Шелдон бесился, но ничего не мог сделать. Мне было не страшно, если б он меня пристрелил.
– Ты что, немой? – орал он.
– Нет, – отвечал я и продолжал молчать.
Каждый день мы жили, не зная, доживем ли до вечера. Когда Шелдон смирился с моим присутствием в доме и немного успокоился, жизнь потихоньку начала входить в колею.
Чувство юмора у Сэндза было своеобразное. Однажды днем он встретил меня требованием отвезти его в бордель. Со своей вечной ухмылкой заявил, что умрет от воздержания, если я кого-нибудь не найду для него – неважно, девочку или мальчика – и я обязан спасти его от такой смерти.
Бордель! – меня ужасало одно это слово. А Шелдон не отставал, напоминая мне обещания заботиться о нем.
– Вот и позаботься обо мне, – говорил он, поворачивая голову вслед за моими шагами по комнате.
Бордель – место, где человеку нечего делать.
– Я хочу трахаться, – нарочно продолжал Шелдон, не переставая следить за мной, – Если не хочешь ехать, иди и приведи мне кого угодно. Можешь и для себя взять девочку. Я сейчас сдохну от недоеба, тебе есть до этого какое-нибудь дело? Хочешь запретить мне последнюю оставшуюся в этой жизни радость? Эль! Посмотри на мои руки! – он вытянул ладони вверх, я глянул на них, но ничего особенного не увидел, – Я скоро сотру их до кровавых мозолей. Тебе придется их перебинтовать, тогда я даже дрочить не смогу. Ты рад будешь?
Я молчал. Он откровенно издевался надо мной. Он прекрасно знал мое отношение к таким заведениям.
Но...
Но Шелдон был молодым мужчиной, а я по себе знал, как трудно может быть сдерживать свои желания. Особенно человеку вроде него, вообще не привыкшему их сдерживать.
– Я не знаю ни одного публичного дома в этом городе, – попробовал отговориться я.
– Ну так найди! Спроси кого-нибудь, – тут же ответил он.
Спросить?.. Спросить!.. Я должен спрашивать, где здесь располагается бордель?! Я должен искать его?.. От одной мысли об этом у меня помутилось в глазах. Шелдон не отступал.
В конце концов мы вместе поехали в город. Искать кого-то на улице было немыслимо, я понимал, что никогда в жизни не смогу сделать это. Значит, нужно было найти это чертово заведение...
Шелдон выглядел весьма довольным и даже подгонял меня, торопя ехать быстрее. Остановившись у какого-то бара, я вылез из машины и зашел внутрь. Там было достаточно подозрительно для того, чтобы решить: хозяин этого места вполне может быть человеком, осведомленным информацией на нужный счет.
Подойдя к стойке, я показал бармену пять баксов, и кивнув за окно на машину, в которой остался Шелдон, понизив голос спросил, где есть поблизости заведения с девочками... мол, мой друг хочет познакомиться с какой-нибудь... при этом постарался придать взгляду и голосу нужный намек. Наверное, у меня получилось – пять баксов исчезли, а мне был выдан адрес и более-менее подробные объяснения, как до него добраться.
Попав, куда стремился, Шелдон почувствовал себя в своей тарелке. Прежде всего он попросил меня описать девушек, из которых можно было выбирать. Я замялся. Это не входило в мои планы. Я предполагал, что привезу его, оставлю – и потом заберу через пару часов, но он вцепился в меня, уверяя, что одного его здесь обидят, обсчитают и обкрадут.
Посмотрел бы я на того, кто способен был бы его обидеть... Этот человек стал бы трупом, не успев понять, что он сделал. Но Шелдон не отпускал меня, требуя описаний, говоря, что доверяет это только мне и прося проследить, чтобы ему подсунули не малолетку, у которой не за что взяться, и не старуху, от которой его потянет блевать, а нормальную крепкую девицу, способную выдержать его запросы.
Делать было нечего.
– Первая... – я заставил себя посмотреть на девушек. – Первая высокая... темноволосая, с такими вьющимися волосами, до плеч. Лет 20 на вид. В синих джинсах, лицо круглое, веснушки...
– Эль, кончай выебываться. Меня не интересует, сколько у нее веснушек. Мне интересно, какая у нее задница и какого размера буфера.
Это было уж слишком.
Я хотел уйти, но Шелдон держал меня за рукав и всем видом показывал, что ждет продолжения.
Шелдон выбирал долго, переспрашивая меня, у кого грудь больше и чья задница кажется мне симпатичней. Мне приходилось повторять, делая вид, будто я верю, что он способен мгновенно забыть, как выглядит каждая из девушек. Он развлекался, как ребенок.
Выбрав одну, наконец, он попросил меня проводить его наверх. Держа меня едва ли не под руку, радостно рассказывал, как истосковался по женскому телу – да вообще по человеческому теплу, от меня ведь не дождешься ласкового слова, а тут все за деньги, но зато они честно отрабатываются. У порога комнаты он схватился за карман и сказал, что у него совершенно вылетело из головы – ему понадобятся презервативы. И я должен пойти их купить ему, причем желательно побыстрее. Сунув деньги мне в руку, Шелдон заявил, что будет ждать меня в комнате и чтобы я не задерживался.
На это нечего было возразить. Я отправился искать ближайшую лавочку, под подозрительным взглядом хозяина постарался сосредоточиться и вспомнить, какие же именно презервативы называл мне Шелдон... Нужной марки не оказалось, пришлось выбирать самому. Не знаю, о чем думал хозяин, пока я разглядывал выложенные на витрине упаковки, но он явно был рад, когда я убрался из его магазинчика. Мне тоже стало легче дышать.
Постучав в дверь, я услышал голос Шелдона "Эль, мать твою, где тебя так долго носило? Ты что, опробовал их в деле, прежде чем принести?"
Я зашел, стараясь не смотреть в сторону кровати.
– Давай их сюда, – Сэндз приподнялся на локте, протягивая руку в мою сторону. Мне пришлось подойти и положить коробочку в его ладонь. Девушка на секунду подняла на меня глаза, но Шелдон опустил руку ей на затылок: – Не отвлекайся.
Он предложил мне остаться, говоря, что время можно разделить на двоих. Я вышел из комнаты.
– Не уходи далеко! – услышал я в спину, – В случае чего мне не на кого рассчитывать, кроме тебя!
Мне пришлось оставаться возле комнаты в пределах слышимости. А слышимость здесь была отменная. То ли у Шелдона настолько долго никого не было, то ли девушка была такой искусной, но из-за двери доносились такие звуки, что мне становилось не по себе. Я почти не узнавал его голос. Все громкие стоны, вскрики, все "давай, еще, детка" отлично доносились до моих ушей.
Этот голос еще долго будет вспоминаться мне в кошмарах, думал я. В нем слышалось что-то нечеловеческое. Я пытался отвлечь себя разными мыслями, но каждый раз, когда за дверью чуть-чуть затихали и у меня это почти получалось, из комнаты доносился новый вопль Шелдона, и все начиналось сначала.
Он пробыл там почти полтора часа. Я уже раздумывал, не пойти ли пристрелить его, чтобы прекратить мои мучения, как меня позвали.
– Эль! – охрипший голос вызвал во мне едва не злорадство. Я вошел. – Проверь... – все еще неровно дыша, произнес Шелдон, – Все мои вещи на месте? Деньги целы? Я боюсь, что эта шлюха могла меня обокрасть. И... дай мне закурить.
Его одежда была брошена на пол возле кровати. Я нашел в его кармане пачку и протянул ему, но он явно ждал от меня только одну сигарету. Мне пришлось вытащить ее и вложить в его пальцы, а потом щелкнуть зажигалкой у него перед носом, когда он поднес сигарету ко рту, чтобы закурить.
Шелдон лежал на постели совершенно обнаженный. Кожа блестела от пота, одеяла и простыни были сбиты. Грудь тяжело и неровно вздымалась, но дыхание уже успокаивалось. Глубоко затянувшись, он откинул руку с сигаретой в сторону. Он не выглядел особенно сильным, один на один я без труда завалил бы его. Видимо, потому Шелдон и не расставался с пистолетами, компенсируя ими недостающую мышечную массу. Он был заметно меньше меня.
Затянувшись, Сэндз усмехнулся.
– Нравится?..
Откуда он понял, что я смотрю на него?
– Одевайся, – буркнул я в ответ, поворачиваясь, чтобы выйти.
Поморщившись, он приподнялся на локте.
– А вот с этим ты мне поможешь, дружок... я сам сейчас даже трусов не натяну.
Мне пришлось одевать его, застегивать на нем джинсы, пока он, покачиваясь от слабости, стоя держался за мое плечо.
– Нежнее, – усмехнулся он, когда я слишком резко дернул молнию на ширинке вверх, – побереги мои яйца.
Набросив рубашку, он поправил темные очки, которые и не думал снимать, и, чуть пошатываясь, но уверенно, пошел к двери. Он издевался надо мной.
Всю обратную дорогу я молчал, а он без устали рассказывал мне, жестикулируя сигаретой, что он делал с этой девушкой и что с ним делала она.
– Тебе надо это попробовать, – убеждал он, – она такие фантастические штучки делает своим языком – я бы кончал под ней бесконечно. – он засмеялся. Он в самом деле выглядел веселым и почти счастливым. – Ты запомнил, как ее зовут? Запомнил? Я хочу съездить к ней еще разок на будущей неделе. Это такая киска, а как она виляет задницей, ты бы видел! Может, в следующий раз останешься? Мне так жалко, что я этого не видел! А ты бы запомнил все и потом рассказал мне, я знаю, у тебя хорошая память. – Он затянулся, снова переживая события прошедших полутора часов. – А какие у нее сиськи, ты видел? Нет, ты видел, скажи мне? Тебе такие нравятся? Если не нравятся, выберем для тебя то, что ты сам захочешь. Ну?
Я решил, что до конца недели не буду с ним разговаривать.
Понедельник, 09 Февраля 2004 г. 10:54
Тяжело жить на свете слепому фетишисту. Теперь познавать радость общения с моим мобильником, или обожаемым лэп-топом , а так же пистолетами, машинами и прочими атрибутами моей "vida loca" я могу лишь путем тактильного восприятия. Э, как загнул! That's poetic! That's..pathetic. Но не станешь же ползать вокруг новенького ferrari щупая ео руками, что-б насладиться совершенством форм. да у меня и нет ferrari, to begin with. Но легче от этого жить не становится.
Вчера, уснул почти, что в обнимку с моим миленьким маленьким серебристым лэп-топом Тошибой.
Сколько трудов мне стоило по началу объяснить Элю как им пользоваться, что-б он помогал мне включать его, скачивал для меня почту, проверял информацию, коорая мне необходима. Я вынужден доверять ему, хотя по совести сказать, я совершенно серьезно полагаю, что ему нет никакого рехона разглашать сведенья которые он таким образом узнает. да он и не знает кому и ка ких разглашать. В этом смысле он – прекрасный партнер и собака-поводырь.
Жаль, только готовит он отвратительно. Поражаюсь как только он сам жив от таокго рациона. Допускаю такую мысль, что его желудок как и мускулы, сделан из нержавейки.
Многое бы я сейчас отдал за славный ужин...даже все равно какая кухня, французсая, японская, английская, только не мексиканская! Я не в силах больше есть тако, начос, буррито и прочие отбросы быстрого приготовления которых здесь на каждом шагу! Денег у меня до хрена во всех банках европы, да только под, блядь, незадача, не могу снять ни цента ни откуда за исключением одного засекреченого в конец счета, по тому как не хотелось бы мне пока обнаруживать свое присуствие. Многие, я думаю, захотели бы пересчитать дырки на моем теле, включая те, что остались от глаз, после парочки махинаций которые оставили многих людей, в положении, мягко говоря не очень удобном. Задницы, должно быть, до сих пор свербят.
Надо найти способ , что-б раздобыть денег, и свалить в Европу. Хочу в оперу...мать вашу, в оперу хочу! Хотя, кульутраня программа у меня есть и здесь.
Эль устроил ночью концерт по заявкам. Этот придурошный мексиканец терзал свою гитару и пел песни, осипшим голосм. Но должен признать, слух у него бесподобный – в состоянии такого опьянения не фальшивить! Brava...
Первые несколько секунд я хотел его убить. Потом передумал. Слаб я...слаб, не спорю, но ничего не могу поделать о своей любовью к звукам которые ему удается извлекать из этой повидавшей виды деревяшки.
Даже когда он нетрезв. Сочный....яркий звук. Красивая вибрация...оригинальные переходы по тональностям. А рифы..какие рифы, черт возьми!
Кгдаон играет, мне порой и самому хочется взять в руки гитару. Но я не смогу сыграть так как он. По этому, стоит ли позорится? Нет. Я играю редко, когда его нет дома. Он вечно кладеет ее вразные места, оставляет там где перестанет играть, по этому приходится иногда постараться что-б найти ее и главное положить туда-же. Хотя. сомневаюсь, что он заметит разницу.
Я надрался в тот же вечер, сразу после того, как привез Шелдона домой. Его голос стоял у меня в ушах. Я пил очень редко, но в тот раз мне хотелось нажраться до зеленых чертей. Забыть и не слышать... Но воображение вступило с памятью в настоящий сговор и от этого мне становилось только хуже. Не зная, чем занять себя еще, я взял в руки гитару. До умопомрачения пытал себя музыкой, которую играл много лет назад, песнями, которые раньше знал наизусть. И не понимал, отчего мне так тоскливо, что хотелось выть, а не петь.
На следующее утро страшно болела голова. Просто раскалывалась на части. Вчерашнее пойло давало о себе знать во всей красе. Голодное мяуканье сводило с ума. Кот сидел перед дверью кухни и орал. Я еле сдержался, чтобы не отпихнуть его с дороги ногой. Кот-то ни в чем не был виноват.
А мне было тошно. Стыдно было вспоминать вчерашнюю ночь.
Звук телевизора резал слух. Зачем он всегда включает его так громко, он же прекрасно слышит все, даже то, чего я порой не слышу?
Кот орал. Я кинул ему рыбы, и он с урчанием вцепился в нее. Как настоящий хищник. Обглодав ее до костей, он задрал хвост и с набитым брюхом поскакал в гостиную. Вспрыгнув на колени Шелдона, он встал на задние лапы, уперся передними в его грудь и потянулся к подбородку, чтобы лизнуть его. Сэндз поморщился, молча взял кота за шкирку и отшвырнул от себя.
От кота пахло рыбой.
Я закрыл дверь кухни.
Тупой необразованный мексиканец.
Стоило ли надеяться, что от присутствия в доме котенка он станет мягче?
Я взял в руки гитару, она осталась лежать здесь же с ночи. С Шелдоном мы так и не разговаривали.
Он всерьез собирался посещать бордель постоянно?.. Наверное, его бы это устроило. Меня – нет. Я не хотел больше при этом присутствовать. Я не хотел даже знать о том, что он там делает и как проводит время. Если он считал, что подобные вещи нормальны, то это было его право. В Европе, возможно, у людей были шире взгляды, чем здесь, в Мескике. Я не хотел больше сопровождать его туда.
Но тогда он задолбал бы меня жалобами на то, что ему не с кем заняться любовью. Да, он это сделал бы.
Я отчасти понимал его... наверное, ему было сложнее, чем мне, сдерживать свои желания. Было бы здорово, если бы у него появился кто-то постоянный, кто заботился бы о нем и помогал ему, любил бы его... где можно найти такого человека? Я конечно понимал, что это невозможно. Нормальный и здравомыслящий человек не мог бы долго с ним общаться... и Сэндз не подпустил бы к себе никого. Это просто невозможный вариант. Он с трудом терпел мое присутствие в доме, а уж третьего человека он не вынес бы сразу.
Я вздохнул и сменил мелодию. Третий человек в доме... какая-нибудь милая, тихая, скромная девушка, которая помогала бы нам... Которая помогала бы мне. Если Сэндза устраивают бордельные отношения, это его дело. Мне хотелось бы, чтобы меня любили искренне. Она могла бы готовить и Шелдон перестал бы жаловаться, что я пытаюсь медлено его отравить. Она могла бы помогать мне поддерживать чистоту в доме, ходить вместе со мной в город, иногда мы с ней выбирались бы, например, в кино или в хороший бар...
А Шелдон?..
Мне пришлось бы объяснить ей, что он мой единственный друг и я не могу его бросить. Я должен заботиться о нем. Мне пришлось бы объяснить ей, наверное, что прежде всего я должен заботиться о нем... а оставшееся время отдавать ей...
Это звучало нереально. Любая нормальная девушка мечтает о своей семье и детях. А рядом со мной постоянно присутствовал бы он. Он затравил бы ее своим сарказмом. Не думаю, что у него прибавилось бы тактичности оттого, что я привел бы в дом девушку. Чего доброго, он еще начал бы уговаривать меня быть честным и разделить ее между нами двоими... Нет!
Пальцы сорвались со струн, остался только звенящий тихий гул.
Нет, здесь не суждено было появиться другому человеку.
Понедельник, 09 Февраля 2004 г 17:55
Эль ушел за сигаретами. А я, снова пишу. Такими темпами я мог бы стать писателем и накатать труд достойный как миниум букера. Стоит призадуматься на этот счет. Вот уж во истину. Я писатель, а не читатель. Интересно хоть , что нибудь из моих каракулей можно разобрать? думаю, что как только он вернется я попрошу его почитать мне. Странно это писать в темноту. Разговаривая внутри своего воображения знаками, символами, импульсами текущими от моих пальцев к клавиатуре, заставляющими пальцы нажимать кнопочки, которые преобразуют мои мысли в знаки которые мне уже не увидеть. Таким образом, я посылаю свои мысле-формы в мир зрячих людей, навсегда отделяя их от себя.
Интересно какие сигареты он мне притащит? Табак кончился, да и скручивать его вслепую не то что-б очень удобно.
Он все время молчит. Он конечно и так молчит, но сейчас его молчание еще более мрачное глухое и вязкое. Оно повисло в доме и я чувствую его кожей. Он должно быть дуется на меня за вчерашнее. Поразительно как некоторые не переносят мое чувство юмора!
Эль, черт возьми, если ты думаешь, мне нужна была эта шлюха, растраханная так, что я не понимал, трахал ли я ее или резиновую куклу, то ты, мать твою ошибаешься.
Вторник, 10 Февраля 2004 г.12:12
fuck...fuck! FUCK!
Даже у меня недостает словарного запаса для всех тех ругательств которые рвутся на свет божий!
Mierda! Как же я его сейчас ненавижу... bloede Fotze!
Убил, бы, дьявол его побери, если-б не подленькая дрожь внутри которая до сих пор осталасьот его прикосновений.
Mexicano maldito!
Вчера вечером он объявил мне холодную войну и мрачно , показательно молчал весь вечер...тогда я решил, что эту напрягающую меня ситуацию надо как то разрулить и как всегда воспользоваться тем, что он как эти идиотские Чип и Дйэл , всегда спешит на помощь. Немного ломанности в движениях, усталости в голосе...тяжелого молчания, а потом добить тихой просьбой сделать мне массаж. Сработало как по маслу. Я тогда сам не знал на что нарвусь...Вот она ирония судьбы! The hunter being caught.
Он скромно уселся рядом и провел руками по моей спине.Меня как огнем обожгло. Ладони у него такие горячие, что чувство такое будто он их специально до этого держал над горелкой для большего эффекта.Я вообще плохо себе представлял какие унего руки. Тот раз когда я еще видел его я не успел обратить на эту деталь должного внимания а потом щупать его за руки как то не получилось. Спина у меня не менее чувствительно к тактильным ощущениям чем руки...но все равно трудно определить форму рук исходя из их пркосновения, можно только оченить силу и объем...у него большие руки....длинные пальцы.На подушечках пальцев левой руки затвердевшая шершавая кожа – мариачи...музыкант.
Надо сказать, что мускулы у меня и в самом деле ныли не на шутку. Я не так часто теперь даю своему телу необходимую физическую нагрузку. Надо бы , кстати, развести Эля на то, что-б он мне сюда припер хоть штангу, хоть гантели. все, что угодно, все равно где он их возьмет, только бы не дать себе оплыть жиром и окончательно ослабеть.
Я попросил его сесть на меня верхом. Я экстремал. Я знал КАК н аменя подействует вес его тела н амне, но тем не менее, я был уверен, что его это смутит на много больше. Он безропотно послушался, что выдавало тот факт, что у него в голове и мысли не было ни о каком ином контексте его действий кроме дружеско-лечебного. Он уселся обхватив ногами мои бедра и я понял, что этот массаж дастся нам обоим...и я не знал, стоит ли мне злорадствовать по этому поводу. Внизу живота дико заныло.
тут стоит прояснить один момент....я не педик и не какой-то там drag queen, терпеть не могу манерность, женоподобность, и прочие голубые прибамбасы. Я был есть и буду оставаться мужиком, но на вопросы секса я всегда смотрел открыто. Хотя признаюсь, как человек неплохо разбирающий в психологии (профессия требует) я прекрасно знаю. сколько тараканов у меня в голове на эту тему.
Да, мне всегда нравилось иметь красивых женщин. Быть с ними требовательным, почти жестоким и при этом делать так, что они хотели еще моего пренебрежния к ним. Это кайф. Кайф неоспоримый. И , надо сказать, вероятность того, что я окажусь в постели с женщиной скорее чем с мужчиной почти стопроцентная, но...есть одно НО, в котором мне порой трудно признаться даже самому себе.
Я ненавижу терять контроль..ненавижу, когда что-то или кто-то лишает меня возможности действовать по ситуации так как хочу и считаю нужным только я. Порой это мое качество доходит до абсурда, и как у всякого комплекса компенсации у него есть оборотная сторона. Я не до конца понимаю откуда у этого моего вида психологического мазохизма ноги, но я чувствую, что в редких , крайне редких ситуациях мне нужно, до боли в мышцах необходимо что-б отымели меня...Выебли до потери пульса, каждым движением вколачивая впостель, пол, стену..куда угодно. Заставляя задыхаться от ярости, боли и возбуждения. И в такой вот момент наступает странное состояние, внутреннего вакуума, когда все, что могло болеть доходит до самого пика остроты , перегорает и отключается...нервы сводит адской судорогой, так, что кажется сейчас умрешь от напряжения а потом отпускает...атрофируется способность мыслить, рефлексировать, сожалеть, язвить, смеяться над собой. Перезагрузка системы. Я заполняю свою память. Мозг разум таким количеством объемной и зачастую совершенно ненужной иннформации, что в какой-то момент наступает состояние когда я становлюсь адреналиновым маниаком. Раньше я мог получить так необходимые мне для разрядки острые ощущения за счет игры со смертью, перестрелок, гонок на тачке стоимостью в 250 штук по пересеченной местности с обязательным финишем в сточной канаве или в дюйме от бетонной стены. А теперь вот, большинство способов спустить пар оказались мне недоступны и остался только вот такой. Да, он в целом пока для меня был только в риторической форме. Я убил бы всякого кто покусился бы на мою задницу, конечно же после того как он помог бы мне получить мою дозу адреналина и эндорфинов. В память о том, как это произошло когда-то давно, когда мне, признаться и в голову не приходил такой способ снятия напряжения. Хотя, если подумать, быть может именно та ситуация и вывела сложными путями в моей нервной системе такой вот алгоритм расслабления. Компенсация, блядь...опять она, родимая.
То ли жизнь затворника и вечный мрак странно сказались на моей душевной организации, то ли мысль о женщине после того, что со мной сделала Ахедрез автоматически оказалась занесенной в моей голове в черный список, но в последнее время мысль о том, что я хочу этого гребаного мексиканца стала просто навязчивой. Я не вижу его, но зато слышу и чувствую. Каждый раз когда он резким и порывистым шагом разозлившись н меня за что-то выходит из комнаты, или когда он тихо матерится себе под нос, или когда играет на гитаре, в своей удивительной, жесткой, яркой но почти совершенной иногда в своем dolcissimo манере, у меня мысли работают только в одном направлении. А может тут играет роль еще тот факт, что более гетеросексуального, принципиального и религиозного мачо не знала земля и по этому его трудно получить. Я могу получить любую женщину если захочу, а вот развести Эля на секс со мной, это вам задачка не из легких.. Да, кстати, я попросил его не читать то, что я пишу...взял с него слово. Так, что теперь эти слова обращены в вечность.
В одном могу быть уверен, читать он не станет.
Возвращаясь к тому что произошло...
Когда он сел на меня верхом и стал разминать мне спину..., я думал, что если б я не был так сильно прижать его весом к кровати, то кончил бы почти сразу. У него удивительно сильные руки...казалось его пальцы точно знают, как подобраться к мышце, захватить ее, растянуть...заставить расслабится...но мое тело воспринимало его попытки снять мышечное напряжение прямо противоположным образом. Напряжение росло , хотя казалось куда уж еще...Я всегда могу безошибочно определит, когда он тоже начинает хотеть меня, даже когда он сам об этом не знает. Его запах...он меняется...вообще надо сказать, от Эля пахнет приятно. Вопреки общему преставлению о таких вот мачо он очень чистоплотен...иногда он может просидеть в ванне так долго, что мне приходит в голову мысль не отправился ли он вплавь вокруг мексиканского залива. Но когда он возбуждается, его запах становится, даже не знаю как описать, терпким, почти сладковатым и в то же время острым. Ему не нужен никакой парфюм. От него и так пахнет сексом. Он сдержан, стеснителен, сентиментален, но вашу мааать, я могу себе представить, что будет если у него таки слетят тормоза.
И ради такого вот экпириенса, я был бы готов развести ноги, подставить задницу, даже отсосать, вот до такой степени я могу быть беспринципен когда передо мной оказывается такой вот challenge...Если б мне удалось заставить его дойти до такого состояния, это была абсолютна власть над ним, путь он и был бы сверху. а я – маньяк до власти.
Вообще, сам ужасаюсь, как далеко меня заводят вот такие вот мысли. Я вообще раньше относился к сексу как к второстепенной области моей жизни, необходимой , но совершенно не такой значительной как все остальные. А теперь, мне кажется, меня просто переклинило на нем. Лежа под ним, чувствую как его руки становятся все горячее. а движения сильнее, глубже, ( он и сам кажется не отловил того момента, когда просто массаж начал переходить в эротически, и он вошел в некий ритм, совершенно определенный надо сказать, надавливая мне на спину уже не только на счет силы своих рук и пальцев , но и за счет массы тела, а для этого ему приходилось периодически прижимать ко мне сильнее, дав мне в полной мере оценить на сколько мои догадки касательно ответности моих чувств были верны..
Я уже не сдерживал стонов...я знал КАК они на него действовали. Но он упорно продолжал делать мне массаж, как будто ничего не происходило.Scheisse! Его выдержка безусловно восхищала, но бесила еще больше...я чувствовал, что еще немного и уже Мне снесет крышу и я просо скажу ему прямым текстом "Трахни меня, сволочь или я тебя пристрелю!" – но, в моем положении такие высказывания были бы, мягко говоря, неуместны.
Я выпрямил руки вдоль тела, якобы для того, чтоб ему убыло удобнее продолжать то, тчо он делал...и нащупал пальцами его бедро..или колено...в общем не так важно, главное что я прикоснулся к нему...он лишь на миг замер, а потом продолжил, с нарочитым спокойствием . Эьтот гад просто делал вид, что мы тут с ним в крестики нолики играем! Что он, ни хрена не понимает, что происходит со мной да и с ним самим...Умен, сукин сын! Вскочи он резко, покажи испуг, смятение, недовольство, все, что угодно, он дал бы мне только повод для насмешки...и не один. Но он выбрал другой путь. И кто бы мог ожидать такого коварства от простого мексиканца – католика?
Не помню как нашел его руку...но когда нашел сжал...сжал до боли по тому, что если-б смог повернуться, сломал бы ее сейчас от злости...но повернуться не могу, другая его рука держала меня крепко, а сильные ноги прижимали к кровати и это возбуждало меня еще больше...
Он высвободи руку, нервно провел еще пару раз руками по моей спине и вышел из комнаты...
Я если удержался чтоб не выпустить всю обойму ему в след, ограничившись только сдавленным воем который весь утонул в смятый простынях...перевернувшись на спину я в ярости ударил кулаком по кровати...
Идиот! Кретин! Шлюха! Ну как можно было так самому то размякнуть! Позволить себе ТАК реагировать , что уже не этот мексиканский засранец был объектом игры а ты сам себя переиграл и загнал в угол...ну и , что мне теперь делать? Дрочить? Да..безусловно дрочить..да вот только поможет ли. Могу трахать шлюх до потери пульса и всех внутренних запасов влаги и прочих жидкостей, но легче мне от этого не станет. Можно сжать в руке свой член и зставить себя кончать раз за разом, можно заставить кого угодно еще сделать это за тебя, но вот душу в руку не возьмешь, и всю ярость, злобу, неудовлетворенность, одиночество, и хрен его знает что еще, что накопилось в таком количество, что кажется ты сейчас взорвешься, из себя не выжать...не придумали еще такого способа душевного онанизма, чтоб, дать самому себе моральное удовлетворение путем физического.
Пицдец в общем.
Не знаю, чего я сейчас больше хочу...застрелить его..или пойти и честно сказать все, объяснив на пальцах чего мне от него нужно. Ночь прошла ужасно...утро кажется еще кошмарнее.
Надо бы поискать не осталось ли где кокаина...
