малоуны и путешествия
или с чего все началось

Семья Малоунов – неугомонные люди. Они просто обожают путешествовать. Но так как детей у них много, и не всех можно взять с собой, это довольно затруднительно. Обычно с младшими сидит кто-то из старших. Без обид – по жребию. Потому что как-то раз попробовали пригласить няню, но впредь решили этого не делать. Оказалось, что если няни по долгу службы и умеют находить общий язык со всеми детьми, то младшие Малоуны – далеко не "все дети".

В отличие от большинства, в этой семье Рождество предпочитают проводить в поездках. Не стал исключением и нынешний год. Джеральду захотелось поехать в Австралию, чтобы собственными глазами увидеть тамошние рассветы и проверить, правда ли поют вечерами скалы у австралийских криков[7]. И "детский вопрос" всплыл вновь. Так уж они были устроены, эти Малоуны. Путешествия планировались заранее, а вот связанные с ними проблемы решались в последний момент.

И для Рональда, предвкушавшего несколько классных вечеров (и ночей, чего уж там) в компании Марка, полным сюрпризом оказалось то, что едут они в Австралию. В любое другое время он обрадовался бы: он так об этом мечтал. Но бросать Марка одного ужасно не хотелось...

Когда тот застал друга за яростной колкой дров, Рон все это ему высказал, досадливо морщась на замахе и коротко, с хрипотцой выдыхая, опуская топор.

Марк огорчился.

Конечно. Он ведь тоже рассчитывал на эти каникулы, причем не меньше, чем Рон. Но тот так мечтал об Австралии... И потом, это отличная возможность подружиться с Гвен Малоун, на которую почему-то не действует его очарование.

– Все в порядке, Рон. И, если хотите, я посижу с вашими младшими.

– Но тебе же придется тут жить! – выдает опешивший Рональд.

В ответ на это восклицание Марк только кисло улыбается. И оба они знают, почему. Марк О'Брайен относится к тем, для кого продолжительное общение с малознакомыми людьми является почти непреодолимой проблемой. Он любит детей примерно в той же степени, в какой недолюбливает взрослых, а потому встречать Рождество в их компании все же лучше, чем с матерью, а тем более в компании упившихся сверстников.

– А что плохого в том, чтобы тут жить?

– Ну... Топить приходится дровами. И следить за котлом. Запирать на ночь все двери. И вообще, по-моему, следить за мелкими – такой гемор.

– Рон, ну что за выражения... Они же твои братья и сестры.

– Засранцы они, – уныло выдает Рон.

Но его тон – всего лишь остатки утреннего потрясения. Перед ним засветилась надежда, подаренная человеком, в которого он к тому же влюблен, как мартовский кот.

– Да брось. У нас на кафедрах куда большие засранцы сидят.

Смех Марка будит пару сычей в самом углу дровяного сарая. Они поколениями живут там еще с войны. Малоуны их очень любят и никогда не прогоняют. Вместо того чтобы проснуться и улететь, птицы раздуваются, отчего делаются похожими на два мячика, с минуту светятся фосфорическим сиянием две пары глаз, а потом сон сычей становится еще крепче.

Рон фыркает.

Деканы у них и впрямь не блещут особыми достоинствами. По крайней мере, теми, о которых было бы известно их студентам.

– Ладно. Пойдем, спросим родителей. Они как раз в запарке: все друзья и родственники уже разъехались или разъезжаются, а няни нам не подходят.

Рональд складывает ему на руки несколько поленьев, сгребает целую охапку сам и ногой закрывает дверь в сарай. Они проходят через белый-белый сад, огибая пруд, и Марк отмечает, что потеплело, как часто бывает во время снегопада. Он прекрасно знает, что Рон сейчас кривит рот в гримаске, которая ему одновременно шла и не шла: этакого полунасмешливого отвращения. И делает вид, что ничего особенного не происходит, и все так и должно быть.

На двери висит рождественский венок с колокольчиком, который нежно звякает, когда они входят в дом. Молодые люди сваливают дрова в поленницу и идут в гостиную, где чета Малоунов как раз перебирает в уме варианты нянь и сиделок. Время от времени Джеральд или Гвендолин высказывают свое предложение вслух, но кто-нибудь из присутствующих, включая их самих, почти сразу отвергает кандидатуру по тем или иным причинам. Входят мальчики, и вот уже на них обоих невольно смотрят в поисках свежего решения, которое еще ни у кого не навязло на зубах. Рональд даже еле сдерживается, чтобы не предложить родителям "Ментос".

– Ма... Тут Марк говорит, что мог бы посмотреть за мелкими.

Рон привык вообще все высказывать сходу. Так что Марку остается только робко улыбнуться и кивнуть за его плечом.

Гвен замирает на месте, и с ее губ уже готово сорваться сакраментальное: "Нет, это исключено". Но она почему-то молчит. Мэри с удивлением смотрит на нее. Обычно жена брата за словом в карман не лезет. Джеральд и Рон переглядываются и понимают друг друга с полуслова, что в общем-то неудивительно, ведь они отец и сын: пора присмотреть пути отступления на случай взрыва. А взрывается Гвен быстро и очень громко. И часто болезненно для окружающих.

– А ты когда-нибудь имел дело с детьми? – наконец неохотно спрашивает она вместо этого.

– Да, миссис Малоун. Я сидел с соседскими близнецами. Вы знаете, детьми мисс Рачовски.

– Вот как? Ну что же... Думаю, нам нужно поговорить. Наедине, разумеется.

Изогнув бровь, она тяжело смотрит на мужа и старшего сына, собравшихся последовать за ней.

– Идем со мной.

Марк слушается, но когда в дверях видно уже только его спину, складывает пальцы колечком, показывая Рону, что все в ажуре, в чем сам он, конечно, далеко не так уверен.

Гвен приводит его в их с Джеральдом спальню.

Марк с любопытством оглядывается. Эта комната разгорожена надвое. В нише прячется внушительная кровать, а у окна стоит рабочий стол мистера Малоуна. Сувениры, привезенные из поездок, развешаны по стенам, стоят на полу, на полках, на столе и подоконнике, но все вместе вовсе не создает впечатления хаоса или беспорядка. Все настолько продумано, что помещение кажется сказочной пещерой...

– Сколько тебе лет?

Он едва не пропускает этот вопрос, засмотревшись.

– Девятнадцать.

Под ее испытующим взглядом ему неуютно. Он чувствует, что она не доверяет ему, почти ненавидит. Или очень хочет ненавидеть.

"Интересно... Был бы я девушкой, она ко мне так же отнеслась?"

Что-то подсказало ему, что да, так же.

Если не хуже.

Такая уж она.

– А с моим Роном как познакомился?

Это "моим" неприятно его колет, но Марк помнит, зачем сюда пришел. И помнит, что от этой женщины зависит очень многое.

– Мы занимались в одном библиотечном зале.

Глаза ее сощурились, но он успел увидеть в них удивление.

– А мне он совсем другое рассказывал. Будто сбил тебя с ног в коридоре Университета.

– Я не...

Но он – да. Он вдруг вспоминает тот хмурый, очень слякотный день, не задавшийся с самого утра. Марка выгнали с очередной работы (он тогда подрабатывал официантом), он едва не попал под машину, ему отказали в досрочном поступлении, и в довершение всех бед какой-то кретин врезался в него, когда он выходил из деканата. Синяк – огромный, лиловый – не сходил потом с задницы недели три.

– Так это был Рональд?

Он вдруг улыбается. И тут же чувствует, как расслабляется, смягчается Гвен. Что бы он ни сказал сейчас, ей это явно пришлось по нраву.

– Совсем забыла. Как твоя мать?

Рон его предупреждал, что Гвендолин несильна в дипломатии и переводит разговор на другую тему, если чувствует себя неловко. Даже если новой темой ставит собеседника в еще более неловкое положение.

– Как и прежде, – уклончиво отвечает он. – Она здорова.

– Ну, это славно. А она не будет возражать, если это время ты проведешь вне дома?

– Нет. Вовсе нет.

Про себя Марк думает, что вряд ли она хотя бы просто заметит его отсутствие.

– Ну... В таком случае, я думаю, вряд ли с моей стороны будет разумно не согласиться. Я знаю, что ты учишься, а студентам денег вечно не хватает. Ты ведь не откажешься от небольшой платы?

Он в изумлении смотрит на нее.

Гвен это не то смутило, не то разозлило. Прежде, чем он успевает что-то сказать, женщина отмахивается от него.

– Разумеется, я знаю, что у тебя есть работа.

При слове "работа" она кривит губы. Едва заметно, но он все же это замечает.

– Но, насколько я понимаю, в вашей семье работаешь только ты, а сидеть с детьми подразумевает и то, что несколько клубных вечеров ты не сможешь выйти на работу. Так что я не желаю слушать твои возражения.

Ну да. Миссис Малоун – практичная женщина. А ему не пришло в голову, что вечера ему нужно будет проводить с детьми. Ничего страшного, с администратором он договорится... Гораздо важнее, что мать Рона, кажется, начинает относиться к нему хорошо. Конечно, этим он немало обязан тому, что в городке в той или иной степени все друг друга знают и имеют хотя бы общее представление о том, кому и что можно доверять, но все же... все же...

– Бабушка Розали уедет вечером двадцать третьего. Мы – на следующий день. Будет хорошо, если ты с вечера двадцать третьего и переберешься к нам. Мы с Мэри все тебе расскажем и покажем.

От волнения у него пересохло во рту, и Марк может только кивнуть.

– Ну хорошо. Иди.

Гвен улыбается.

А юноша поспешно покидает комнату, словно перепуганный олененок.

И Рон, и Джеральд – оба испускают боевой клич, когда радостно улыбающийся Марк сообщает им новость.

Но, пожалуй, больше всех радуется бабушка Розали. Просто она слишком стара, чтобы так кричать. И уж тем более слишком стара, чтобы прыгать, как самые младшие из ее внуков. Поэтому она лишь гладит кота, делая вид, что и не сомневалась в успехе затеи мальчиков. И, разумеется, никто вновь не обращает на старую женщину
(сейчас принято говорить "женщина почтенного возраста")
никакого внимания.

Так уж устроены люди, что не придают значения словам и поступкам детей и стариков.

Дом поскрипывает под тяжестью снега.

Кажется, что он тоже чему-то радуется.

Живая идиллия.

Рон угощает Марка чаем, ему даже удается уговорить его (и мать) остаться переночевать. В понедельник в клубе выходной, поэтому О'Брайен соглашается.

Когда детям сообщают, кто проведет с ними рождественскую неделю, они относятся к этому по-разному.

Джимми и Рози рады-радешеньки. Майло пожимает плечами – ему все равно, лишь бы не трогали его дорогущую обожаемую игровую приставку. А вот Ингрид настроена критически. Она неоднократно слышала по телевизору, что гомосексуалисты пристают к маленьким мальчикам, и не понимает, как мама могла это позволить. Естественно, свои возражения она держит при себе. И в общем-то правильно делает.

Ночью Рональд рассказывает Марку анекдоты. Не потому, что ему так уж хочется его смешить, а скорее из-за того, что у него никогда ничего не было с парнями, и он страшно боится все испортить. Впервые ему приходит в голову, что, быть может, это не влюбленность и не развлекуха на один раз. На его месте большинство остановилось бы. Но Рон храбрец и честности ему не занимать. В конце концов, иначе он сейчас лежал бы в постели вовсе не с Марком, а с Тришей Кайл с соседнего потока, верно? И внутренний голос откликается эхом: верно.

Марк это не менее хорошо понимает.

И поэтому тоже колеблется: пути назад не будет.

А потом все внезапно комкается, превращается в карусель из мыслей, звуков дыхания и шорохов одежды и постельного белья. В кромешной темноте слышно приглушенное "шмяк", и тут же – двойное смущенное "извини".

– Дай сюда! – наконец не выдерживает Марк.

Снова слышно шуршание, треск фольги.

Можно предположить, что он достает презерватив, но точно сказать, конечно, нельзя.

Бормотание. Тихий вздох. Чей-то смешок. "Придурок, это же больно." – "Ну и плевать." Задушенный подушкой стон. Хриплое дыхание.

Мимо дома проезжает автомобиль запоздалого завсегдатая "Дядюшки Заворотник". На мгновение свет фар вытягивается по потолку. Марк вжимает Рона в постель, с его лба срываются градины пота, мешаются с капельками, выступившими на груди Рона. Опять темнота. "Потерпи." – "Да я уже... ох..." Скрип кровати. Скрежет зубов. И вскрик-выдох в кровать...

– Прости, – слышится смущенный голос Марка. – Я... давай вот так.

И снова – дыхание. Хриплый стон в ладонь. И – очень быстро – новый тихий всхлип.

Рональд тянет Марка на себя, целует солоноватые от семени губы. И некоторое время они лежат и ни о чем не думают. Кровать слишком узкая для двоих, но это их не особенно заботит. Весь прикол-то не в кровати.

– Курить хочется – страсть.

– Курить вредно.

– Скажи уж лучше – мама не одобрит.

– А почему, кстати, у вас только на первом этаже можно курить?

– Не знаю. Мать против, правда же. Говорит, потом уснуть не может.

Марк кивает. И сам не понимает, как умудряется соскользнуть в дрему, хотя обычно долго не может заснуть, если рядом кто-то есть. И когда Рон осторожно приподнимает его, перекладывая, он уже крепко спит. Не просыпается даже когда Рональд притискивает его к себе, как плюшевого медвежонка.

На улице снег на время остановил свое падение, и дом прислушался.

подкидыш

По улице гуляет ветер.

А у дверей Малоунов стоит корзинка – тепло укутанная, большая, с крепкими ручками. Оттуда доносятся звуки, в которых любой человек признал бы жалобное похныкивание ребенка.

Она появилась на крыльце между пятью и семью часами утра. Мистер Малоун, выходивший покурить тайком от жены, давно уже спал рядом с ней, а молочник еще не приходил. Но когда же именно эту корзинку поставили возле дома и
(главное!)
кто это сделал?

Вряд ли на Осенней аллее кто-то видел это. Ведь утром, как известно, люди спят всего крепче, подсознательно заранее сопротивляясь звонку будильника.

Если мы приподнимем одеяло, то увидим, что ребенок не так уж и мал, ему два, а то и два с половиной годика. И для такого крепыша у него удивительно
(противный)
тоненький голос. И ужасно громкий. Вполне достаточно для того, чтобы разбудить соседского пса. И тот присоединяет к плачу свой хриплый брех.

В конце концов снаружи появляется Гвендолин, собирающаяся ехать за провизией. Несколько мгновений она удивленно смотрит на подброшенный сюрприз, а потом срабатывает материнский инстинкт: она берет корзину и уносит ее в дом. Через несколько минут все Малоуны на ногах, кроме Рональда и Марка, которые по понятным причинам еще спят.

Ребенок уже сидит в корзине, ухватившись за края, и оглядывает собрание, словно король на именинах. И вновь он не нравится только одному человеку. Ингрид он напоминает что-то плохое, увиденное когда-то, быть может, во сне. И ей идея матери оставить ребенка кажется глупой.

О чем на этот раз она сообщает прямо. Гвен с изумлением смотрит на дочь. Обычно девочка тащит в дом все, что подберет на улице: котят, щенков, голодных мальчишек, с которыми играет в войну. Но сейчас она смотрит на ребенка с плохо скрываемым отвращением. Тот же тянется к ней, и когда касается ее, Ингрид отступает от стола и прячет руки за спину.

– Но дорогая... Сегодня почти наверняка все закрыто. Мы же не можем оставить его на улице.

По мнению Ингрид, именно так им и следует поступить. Но она сама не понимает, почему до такой степени в этом уверена.

– Мне кажется, нам нужно спросить Марка, – хмурится Джеральд. – В конце концов, это ему в случае чего с ним... хм... разбираться. А вдруг он вообще откажется? Ведь речь шла о взрослых детях... Ну, во всяком случае, сознательных. Я надеюсь.

Смутившись, он умолкает.

Гвен-то уверена, что даже если Марк вдруг никогда не имел дела с совсем маленькими детьми, то Ингрид ему поможет. Но дочь так странно отнеслась к ребенку... К ним обоим, к удивлению матери.

– Всем доброе утро.

Рональд улыбается расслабленной улыбкой, вид у него донельзя довольный. Гвен замечает и его искусанные губы, и засосы у него на ключицах, но молчит. В этой семье недовольство и возражения по столь щекотливым поводам принято высказывать наедине. Так что она только надеется, что мальчики не забыли о презервативах.

Тем временем Рон обнаруживает подкидыша, и через несколько мгновений тот уже обнимает юношу за шею.

– Чего это вы на него смотрите? У него же пеленки мокрые.

Гвен становится стыдно.

В самом деле. Как девчонка неразумная.

– Дай его сюда.

Она несколько сердито отбирает ребенка у сына.

Вскоре уже весь дом обустраивает пустующую комнату, кроме Марка, бабушки Розали и Ингрид. Бабушка спит в своем кресле у камина. А Ингрид пробралась в бабушкину комнату и сидит на кровати, обняв колени и глядя в угол, упрямо сдвинув брови. Как это всегда бывает в детстве, разом припоминаются все обиды и недоразумения. И наконец из ее глаз капают слезы, которые она сердито утирает кулаком.

Тем временем шум будит Марка. Он сладко потягивается. В первую минуту он долго разглядывает комнату, пытаясь понять, как здесь оказался. А потом улыбается, вспомнив прошедшую ночь. И поскольку Рона нет, он недолго остается в постели.

Всю сознательную жизнь он не позволял себе длительных сомнений и пустых переживаний, вот и теперь прячет опасения поглубже и выходит из комнаты. В округлом холле тесно: Малоуны таскают вещи, мебель и белье. Марк как раз успевает разминуться с Кейти, чтобы тут же едва не на цыпочках зависнуть над Джимми.

– Привет.

Джимми весел, кажется, в его слегка щербатой из-за выпавшего зуба улыбке сосредоточилось разом все грядущее Рождество.

– Привет. А что это у вас тут стряслось?

– Нам подбросили ребенка, – отвечает вместо него раскрасневшаяся Мэри.

Марк едва успевает подхватить из ее рук перину с подушками и удержать ее саму. Мэри чопорно благодарит его, представляя, каким унижением было бы упасть на глазах молодого человека.

– Ребенка?

– Ну да. Представляешь? – отвлекает его голос Рона.

Тот, похоже, всем доволен, а утреннее происшествие повеселило его еще больше.

– Ма обнаружила под дверью вот этот подарочек. Ты уже имел дело с двухлетними детьми?

– Да.

Марк растерянно смотрит на Малоуна. Неужели тот серьезно?

– Ммм... Знаешь, нам очень неудобно, но что если мы попросим тебя и за ним тоже присмотреть?

Марк некоторое время серьезно прикидывает свои шансы остаться в живых. Потом медленно кивает.

– Ладно. Я думаю, мы справимся. Правда, Джимми?

Он подмигивает брату Рональда, который с восторгом подмигивает ему в ответ.

– Уверен? То есть, я имею в виду, что тебе точно этого хочется или ты из вежливости?

– Я уверен.

Марк спокоен и вполне серьезен, и это убеждает Рона лучше любых заверений и уговоров.

И все же что-то не дает ему покоя. Но оформиться в полноценную мысль не успевает из-за появления матери, которая атакует Марка тем же вопросом, на который тот отвечает аналогичным образом. И мысль убегает от Рона куда-то в страну Неподуманных мыслей, словно перепуганная мышь, и прячется так глубоко, как только может. Тогда он говорит себе, что все в порядке. Потом он будет удивляться собственной беспечности, но сейчас ничего еще не знает об этом.

Миссис Малоун наконец уезжает в магазин, прихватив с собой Кейти, и на некоторое время в доме воцаряется спокойствие. Чистый, сытый найденыш водворен в свою временную спальню, а Ингрид помогает рассеянному мистеру Малоуну собирать чемодан, и ей некогда. Рону и Марку тем более ни до кого. Они выпросили у Мэри ключи от ее старенького фордика и поехали в дом О'Брайенов, чтобы привезти некоторые вещи, которые могут понадобиться, пока Марк будет жить с детьми.

Джимми играет в комнате найденыша старыми игрушками. Они принадлежали его бабушке Розали. Сейчас таких уже не делают. Там и странные пупсы в огромных воротниках, и механические паяцы, и небольшая коллекция домиков, что как настоящие – внутри можно даже разглядеть крохотных взрослых, детей, собак, кошек и даже канареек! Все это сделал отец бабушки Розали – игрушечных дел мастер, и таких вещей в давние времена не было даже у королевских детей. Поэтому Джимми перебирает их, словно величайшие сокровища, каковыми они, собственно, и являются. Разве понять нам, рожденным двумя-тремя поколениями после Второй мировой, нам, детям глобализации и телекоммуникаций, что за игрушки это были? Они заставили маленького мальчика забыть, что в комнате кроме него кто-то есть. И он не замечает, как пристально, совсем не детским взглядом смотрит на него найденыш, с какой жестокой, почти плотоядной улыбкой он схватился за прутья деревянной кроватки и поднялся на ноги.

Хотя, быть может, нам это только кажется. Дети плохо контролируют выражение лица, и порой гримасы младенцев могут попросту напугать. Да к тому же, этому ребенку уже пришлось кое-что повидать – причина достаточная для того, чтобы в два года взгляд его казался по-взрослому мрачным.

Но Ингрид, вошедшая в комнату, вовсе так не думает.

– Джимми, идем. Пора завтракать.

Голос ее звучит так, что младший брат не осмеливается ослушаться, бросает игрушки и спускается вниз.

Мы, конечно, знаем, что там они будут просто завтракать, поэтому остаемся.

Мы смотрим на младенца и понимаем, что он и нам не нравится. Хотя практически невозможно объяснить, что же в нем такого отталкивающего, помимо этого странного взгляда. У него два глаза, два уха, по две руки и ноги, нос, рот. Надо лбом волосы слегка вьются. И все же в нем есть что-то неправильное.

И если бы Ингрид увидела, что как только в комнате никого не осталось, ребенок самостоятельно поднял решетку, добрался до пупса и вернулся, она тут же выкинула бы его на мороз подальше от дома.

Пупс, видно, очень приглянулся подкидышу, потому что он уложил его рядом с подушкой и затих.

день первый
или о том, что перед бурей всегда бывает затишье

Бабушку Розали вскоре увозят на большом черном "кадиллаке". Она привыкла каждое Рождество встречаться со своими сестрами и братьями, чтобы (по их собственному выражению) не мозолить глаза остальной молодежи Малоунов и – ну как же без этого – перемыть им косточки без помех и в свое удовольствие.

Ее кресло еле влезает в просторный багажник.

"Кадиллак" принадлежит Томасу Малоуну, сыну самого старшего Малоуна (возможно, самого старшего на свете, так что Томас ненамного моложе самой бабушки Розали), и они трогаются с места медленно и степенно, торжественно рыкнув клаксоном на прощание.

Ближе к вечеру на такси уезжают в аэропорт остальные старшие.

Остаются лишь Ингрид, Джимми, Рози, Майло и Марк О'Брайен.

И подкидыш.

И, конечно же, не будем забывать о Крысобое! Он теперь по праву за старшего и занимает кресло Джеральда, которое стоит так, чтобы тепло, идущее от камина, благословляло, но не опаляло своими поцелуями. Старый кот щурится на огонь – кажется, ничего ему больше в жизни и не надо. Вполне вероятно, впрочем, что так оно и есть.

Наверху все, кроме подкидыша (который предположительно уже спит) и Майло (который, уж будьте уверены, режется в приставку), играют в детский покер, в который в этом доме умеют играть даже самые маленькие. Марк позорно проигрывает. Он научился этой игре только сегодня, и Джимми, который играет с ним в паре, страшно переживает. Пару раз даже порывается обвинить сестер в мухляже, но неожиданно его опережает Марк.

Он смотрит в карты, сосредоточенно сдвинув брови.

– Погоди-ка, – обращается он к Ингрид. – Ты говорила, что джокер заменяет любую карту, верно?

Девочка прикусила язык.

– Почему же тогда твой флэш бьет мой, если мой старше?

Туше.

Дом поскрипывает. Кажется, он тоже смеется.

– Пойдемте в театр! – вдруг подхватывается Рози, чтобы как-то перебить тягостную паузу, повисшую после поражения девчачьей команды.

– Куда? Нет, я не думаю, что это...

– Да она про наш театр!

Джимми уже наскучила игра. А в театре интересно. Там декорации, куклы, маски, грим и костюмы... (Картеры очень любили своими руками делать реквизит.) Одному там страшно, а всем вместе должно быть очень весело.

Марк вскоре соглашается. Рон много рассказывал ему про домашний театр, но показать не успел.

– Ну хорошо. Идем.

– Ура! – хором кричат дети.

– Но с одним условием. До возвращения миссис Малоун спать ложимся вовремя и умываемся перед сном.

Разумеется, они соглашаются.

И вскоре уже едва не с головой зарываются в тайны перевоплощения.

Рози находит пудру. Старую, почти белую. Мелкий порошок пахнет ландышем и лавандой. Марк советует ее не трогать. Он слышал, раньше туда добавляли свинец, так что это может быть опасно для ребенка.

Ему все здесь удивительно и интересно. Это – часть совершенно другой жизни, отличной от их мишуры и притворства. Клуб – это клуб, даже самый дорогой и престижный. А театр, даже домашний – это уже искусство.

Все костюмы сшиты с любовью и редким терпением и старанием. Они ничем не отличаются от настоящих. В первую очередь это, конечно, заслуга миссис Картер. Если судить по стендам в верхней комнате, эта дама была прямо-таки помешана на истории костюма. Марк, уступая просьбам девочек (и просто из любопытства) влез в костюм придворного времен Луи XV. И почти сразу снял, недоумевая, как они таскали на себе столько неудобных тряпок.

Внизу холодно.

Зал оказывается неожиданно просторным – на шестьдесят мест.

Но еще больше кресел, обитых винно-красным бархатом и золотыми шнурами, Марка заинтересовала сцена. Мудреная, почти профессиональная конструкция, рассчитанная на спецэффекты и быструю смену декораций – в то же время она была очень простой, чтобы с ней могли управиться один-два человека.

Пока Ингрид и Рози восторгаются платьями, а Джимми играет в следопыта сам с собой, Марк решает воспользоваться случаем и излазить все: от лесов до технического трюма под сценой, старательно изучив, что и как работает и для чего сделано.

Но подходит время сна, и он с сожалением созывает своих подопечных и уводит в дом.

Там заметно похолодало.

В ответ на незаданный вопрос Ингрид пожимает плечами.

– Котел остывает.

И как он сам не догадался?! Дрова туда подкладывали еще вчера вечером...

И вот он устало топает по лестницам вниз. Действительно, почти все, что было, прогорело.

Некоторое время Марк медитативно раздувает огонь, постепенно подкладывая полено за поленом. Мысли его витают где-то вокруг сцены, и когда он пытается выйти через кухню, до него не сразу доходит, что дверь заблокирована. Рональд предупреждал его, что мелкие горазды на такие шуточки. Рассказывал, как однажды они с отцом просидели на чердаке почти сутки, пока их не разыскала и не выпустила Гвендолин. Да им же от нее еще и влетело, что они били там баклуши, пока остальные убирались.

На мгновение Марка охватывает паника. Но он все же берет себя в руки. Дверь прилегает к косяку неплотно, можно лезвием ножа поддеть крючок и открыть ее. Что он и делает. По счастью, после одного случая он уже не расстается с армейским ножом-выручайкой[8] даже дома.

Услышав, что он освободился, дети с визгом разбегаются кто куда.

Значит, пока он не поиграет с ними в прятки и пятнашки, нечего и мечтать уложить их спать и взяться за книги. Ладно же...

Марк тяжело вздыхает и громко объявляет о том, что идет искать...

Когда даже Майло оставляет в покое свою ненаглядную Play Station, Марк заходит ко всем по очереди пожелать спокойной ночи. К подкидышу он заходит после всех. Совместными усилиями они вымыли и накормили его (возражал он, впрочем, только против мытья), и ребенок выглядит вполне здоровым и веселым. Марк долго задумчиво смотрит на него.

Ингрид права. Этот ребенок какой-то ненормальный. Неестественный. Но и Марк тоже не может сформулировать, что же с ним не так, а потому улыбается ребенку, поднимает с пола медвежонка и протягивает ему. А затем уходит спать.

Ну, может быть, не сразу спать.

В одиночку на новом месте тяжко. Белье на кровати свежее, но все равно слабо пахнет Роном – его собственным чуть терпким запахом, а еще вербеной и ромашкой.

Марк улыбается, рассеянно влезает в майку друга и устраивается под одеялом. Книги забыты – он слишком устал. Первые мгновения кажется, что заснуть не удастся, но Марк так вымотался, что засыпает почти сразу.

Около полуночи к нему в комнату пробирается Крысобой и устраивается на подушке, оглушительно урча. Но ни его песни, ни возня не будят Марка.

Ему снится счастливый загоревший Рон в полосе прибоя...

За окном начинает густо валить снег, и вскоре дом оказывается совсем заперт в саду, между молчаливых деревьев и пухлых сугробов.

А в сиреневой детской найденыш лупит мишкиной головой о край кровати – с той остервенелой детской жестокостью, что иногда свойственна и взрослым. Наконец плюш не выдерживает, голова отрывается и катится под кровать. Оттуда слышатся какие-то странные звуки, словно голова распугала мышиную вечеринку. Найденыш с явным интересом склоняет голову набок. Кажется, что глаза у него светятся, но это просто луна заглянула в окно.

То, что происходит под кроватью, его не очень интересует.

Ему нужно нечто совсем другое. Кое-что, что дышит в соседней комнате и видит уже седьмой сон. Кое-кто. Теплый и вполне материальный.

день второй

Марк почему-то вскакивает ни свет ни заря. Долго сидит на кровати, вслушиваясь в темноту, пытаясь понять – ночь, утро или уже вечер следующего дня. Он гадает, отчего проснулся, неловко ворочая в памяти приснившийся ночью странный сон. Только Марк никак не может собрать осколки впечатлений в единое целое. После сна остается липкое муторное полувоспоминание о лестницах, мокрых стенах, осклизлых балках.

И в сердце его зарывается червячок-предчувствие. Если бы у него был знакомый детектив, или сам он служил в полиции, он непременно узнал бы это ощущение, знакомое практически всем следователям и патрульным. Все детали и нити уже перед вами, но происходящее еще не сложилось в полноценную картинку.

Надо каким-то образом избавиться от мыслей о червяке, поэтому Марк встает, старательно заправляет постель, по очереди обходит детские комнаты. Там все тихо. Ему чудится, что в комнате подкидыша кто-то есть. Марк даже включает свет, поддавшись всколыхнувшимся детским страхам. Но оказывается, что это просто ребенок.

Отчего дети не спят в тихие предутренние часы? Его тетка говорила, что именно в это время к ним приходят ангелы. Сам Марк никогда не видел ангела, а потому ни подтвердить, ни опровергнуть это мнение не мог.

Так или иначе, ребенок не спит.

Смотрит на него.

Марк, видно, дал ему слишком старую и ветхую игрушку, чтобы с ней в самом деле можно было возиться. Вон, и голова уже отлетела...

Марк подбирает игрушку с пола. Примерно такой медведь был у него в детстве, только темно-коричневый. Глупое плюшевое животное, добрый друг и верный спутник во всех его шалостях и играх. Бедняга трагически утонул в реке во время Великого Потопа, в который играли соседские дети.

– Я пришью ему голову. Ты ведь не против?

Ребенок все так же внимательно смотрит на него, и Марку становится не по себе. Он выходит, сжимая мишку в руке, и выключает свет, инстинктивно ожидая, что вот сейчас вслед ему метнется протестующий плач, но ничего подобного не последовало.

Только словно пробормотал кто: "Беги, маленький О'Брайен. Беги прочь. Уноси ноги".

Марк встряхивает головой, гоня наваждение, и оказывается, что он попросту задел бамбуковые шторы.

Он некоторое время бродит по дому, а потом устраивается в гостиной со стаканом молока в руке. Пока варится кофе, можно сделать вид, что никуда не надо торопиться, и немного помечтать. Он и мечтает, пока не вспоминает, что необходимо проверить котел и нарубить дров.

В саду стало еще больше снега, и на фоне белопенных сугробов дом, деревья, сарай и пруд словно заштрихованы углем. Пруд еще не замерз: неподалеку от берега темнеет большая полынья, по краям подернутая хрусткой корочкой льда. Но лед вокруг нее выдерживает вес взрослого человека.

Марк таскает дрова, затем к нему присоединяется Ингрид, и в конце концов они втягиваются в совместное приготовление завтрака так, словно делали это вместе всю жизнь.

Чувствовать себя нужным, ощущать себя частью семьи – это ли не прекрасно?

Для Марка – безусловно.

Как же он благодарен Малоунам, и в первую очередь Гвен, за вот эти вот ощущения, важные для большинства ирландцев. Да, если вдуматься, просто для большинства людей.

Ингрид смешная.

Она делает вид, что им не о чем разговаривать. Но Марк уверен, что ей страсть как хочется расспросить его о брате и о нем самом. Наверху что-то с грохотом падает и вроде катится по полу.

Переглянувшись, они кидаются наверх, но к их приходу там уже становится тихо.

"Слишком тихо", – даже думается Марку О'Брайену, прежде чем он понимает, что еще кажется ему неестественным помимо тишины.

Давешний подкидыш каким-то образом оказался на подоконнике.

– Как он это сделал?

Он сам не замечает, что бормочет это вслух.

– Да это же мальчишки пошутили!

Возмущенная Ингрид бросается к комнатам. От взгляда Марка не укрывается тот факт, что ребенка она при этом обходит по широкой дуге.

А тот горячий. До ужаса горячий. Но не подает никаких признаков простуды: Марк специально проверяет. Более того, ребенок обхватывает его за шею, да так крепко, что расцепить его ручонки нет никакой возможности. Именно сейчас юноша понимает, что этот ребенок, хоть и не вызывает в нем такой гадливости, как у Ингрид, но неприятен и даже пугает.

Чем?

Чем может пугать двухлетний ребенок?

Вряд ли это объяснимо...

Поэтому Марк просто несет его вниз – кормить.

Подкидыш съедает все, что ему дают, и, заметив, что юноша собирается вымыть посуду, поднимает рев, вызывая досаду и недоумение О'Брайена.

– Ты ведь только что поел!

На всякий случай Марк проверяет, не следует ли сменить штанишки, но нет – ребенок сухой. Да к тому же, так требовательно дети орут только когда хотят есть. Ерунда – мнение, что детский плач всегда звучит одинаково.

И вновь от него ускользает деталь, не такая уж и крохотная: этот подкидыш слишком взрослый для такого ора, ему пора бы уже требовать своего иными способами.

– Марк... Марк, ты не видел Джимми?

Ингрид входит, когда он ставит добавочную порцию каши на огонь, и некоторое время пытается понять, зачем он это делает – ведь ребенок, судя по брызгам на столе, уже накормлен.

– В последний раз я видел его в кровати вчера вечером. Разве он еще не проснулся?

Воистину, дети Малоунов обожают розыгрыши... Так может, это очередная игра?

– Послушай, если вы играете в прятки, то я пока не могу к вам присоединиться... Поищи его на антресолях. Может, он там брауни ловит.

Джимми Малоун – в принципе большой проказник и заводила в любой компании. Он вполне мог проснуться пораньше, набегаться по дому, а потом решить всех напугать и забраться в шкаф, да там и уснуть.

Поэтому Ингрид решает последовать совету Марка и хорошенько обыскать дом. Вскоре к ней присоединяются все, кроме подкидыша.

Только ближе к вечеру, усталые и голодные, они понимают, что перерыли все – от подвала до чердака. А Джимми так и не нашелся.

– А что если его схватили брауни? – вдруг всхлипнула Рози.

Ингрид покосилась на сестру.

Неужели та всерьез в это верит?!

– Брауни настроены неагрессивно по отношению к людям, – бормочет Марк, вряд ли осознавая, что несет.

Куда, черт побери, может деться мальчик в этом доме?

Ответ вряд ли принесет утешение хоть кому-то из них, потому что Джимми может быть где угодно.

Звонит телефон.

Не вздрагивает только подкидыш: он играет с осликом Джимми.

Марк негнущимися пальцами берет трубку и чуть не роняет ее.

– Привет, Марк. Ну как вы там?

Веселый голос Рональда словно ножом полосует по сердцу.

Первый порыв – все ему рассказать – Марк сдерживает. Он слушает, как Рон взахлеб рассказывает ему про теплый Тихий океан и кенгуру в парке, и понимает, что не хочет портить ему отдых. Потому что Джимми может не найтись. И тогда...

Марк закрывает глаза, утихомиривает поднимающуюся в нем панику... и врет. Впервые в жизни врет тому, кому хотел говорить только правду.

– У нас все хорошо.

Предупреждая протестующий возглас Ингрид, он легко касается ее губ кончиком пальца.

– Мы играем в прятки. Да... Все вместе, да. Хорошо, я передам. И твоим родителям тоже... Пока.

Он кладет трубку и смотрит сначала в глаза Ингрид, а потом Рози.

– Мы найдем его. Я обещаю.

Рози кивает в ответ.

Она ему верит.

Потому что его любит ее старший брат – самый сильный человек на свете после папы.

день третий

Вам когда-нибудь приходилось искать маленького пацаненка в огромном старом доме? Тогда вы наверняка знаете, что проблема не в количестве тайников, куда можно спрятаться, а в местах, где ребенок запросто может попасть в ловушку, из которой ему окажется не под силу выбраться самостоятельно. Особенно в таком месте, как дом Картеров.

Ингрид ходит по комнатам и изредка тихонько зовет брата. Ей все еще хочется спать, и она решает сварить кофе, хотя мама категорически запрещает младшим детям его пить. Но вот ей кажется, что она видит Джимми – впереди, в коридоре первого этажа. Она выбегает из комнаты, но успевает услышать лишь смех и заметить, как рубашка братца мелькает за поворотом. Негодуя, девочка следует за ним – и вновь успевает лишь мельком увидеть озорника, и тот смеется уже за дверью в гостиную.

Ингрид свирепеет, бросается за ним и... со всего маху влетает в кухню, где ее встречает недоуменным взглядом Марк.

– Что это с тобой?

Некоторое время она пытается перевести дух и справиться с
(как это она проскочила в кухню вместо гостиной?!)
удивлением.

– Он вовсе не пропал никуда! – наконец сердито выталкивает она из себя.

– Что ты имеешь в виду?

Марк осторожно, чтобы ненароком не пролить горячее молоко, высвобождается из ручонок подкидыша, отчаянно тянущего его за рукав.

– Джимми!!! Негодяй просто играет с нами в прятки. Я его только что видела своими глазами.

Марк не спрашивает, уверена ли она. И так видит. Но ему трудно поверить, что все так просто: они искали Джимми почти всю ночь, пока дети не свалились от усталости. Не мог же тот взять – и спрятаться настолько хорошо? Или мог?

Подкидыш, изловчившись, ухватывает его за прядь волос и тянет ее в рот.

– Да пусти же ты!

Не выдержав, Марк ссаживает ребенка на детский стульчик. Ему кажется, что подкидыш смотрит умоляюще, но он сердит на него, поэтому попросту отворачивается.

Ингрид садится за стол.

– Если он в доме, почему не приходит поесть? Джимми никогда не жаловался на аппетит.

– Может, таскает из холодильника?

Сам Марк вечно "кусочничал", потому что ему не хватало времени и терпения готовить себе обед, когда он учился, так что он не видит в этом ничего страшного. Но Ингрид смотрит на него как на святотатца.

– Мама запрещает нам так делать. От этого портится желудок и вообще можно серьезно заболеть.

Подрывать авторитет Гвендолин среди детей никак не входит в планы Марка, так что он молча ставит на стол кофе и завтрак.

– Думаю, вам стоит после завтрака сделать вид, что ничего не происходит, а я попробую найти его и поговорить.

Марку действительно этого хочется. Джимми, конечно, рано или поздно наиграется и покажется, но кто сможет гарантировать, что в следующий раз будет зима и ему не придет в голову, что на улице прятаться интереснее? А затем искать его по всему городу? По всей стране? По всему миру?

Жалеет ли Марк сейчас, что ввязался в эту авантюру?

Нет.

Если он о чем и жалеет, так это о том, что рядом нет неунывающего Рональда. Подобное приключение как раз для них двоих.

Все сонно доедают завтрак.

Внезапно сверху слышатся взрыв и протестующий крик. Марк вздрагивает, холодеет и чувствует противную слабость в коленях.

– Успокойся, Марк.

Ингрид смеется, глядя на него.

– Это игрушка Майло. Он проиграл.

На языке у Марка вертится нецензурное упоминание такой-то матери, но приходится ограничиться лаконичным "ясно".

– Все. Я пойду искать. Кто-то моет посуду, а кто-то берет на себя подкидыша – сами решайте.

Похоже, ребенок перестал вызывать неприязнь у Ингрид, потому что она оставляет посуду Рози, поспешно подхватывая его на руки. И снова никто не замечает странный, умоляющий взгляд ребенка. Марку кажется, что у того просто немного болит животик от обжорства. Он думает, что ничего страшного в этом нет, так что отправляется бродить по дому, за ним несколько другим маршрутом следует Ингрид, которой пришло в голову, что подкидыш вполне может остаться у них жить, а значит, неплохо будет все ему показать. В конце концов, в кухне остается одна лишь недовольная Рози.

Вскоре, впрочем, она увлекается своим занятием и начинает тихонько напевать себе под нос. Она не сразу обращает внимание на то, что кто-то окликает ее по имени.

– Рози.

Голос звучит так тихо, словно из-под пола.

– Рози.

Девочка не слышит.

В кухне льется вода, звенит посуда и песенка хоть и поется полушепотом, но тоже заглушает голос. Но похоже на то, что обладатель его не теряет надежды.

– Рози-Роза-Розали...
Ты в саду играла ли?
Рози-Роза-Розали...
Выйди, Рози, посмотри...

На этот раз голос услышан.

Девочка поспешно выключает воду.

– Джимми? Джим, где ты?

Эту дразнилочку-считалочку Джим сам сочинил не так давно. Они часто использовали ее, чтобы в присутствии взрослых подать друг другу знак, что появилось срочное дело или новость, которой обязательно лучше делиться тайно.

– Здесь, под мойкой, Розали,
Ты спустись и посмотри.

Рози спускается со скамеечки, распахивает шкафчик, в котором обычно держат ведро, веник с совком и моющие средства, и заглядывает под раковину. И действительно – там оказывается Джимми.

– Что ты тут делаешь?

– Прячусь.

– Тебе не стыдно?! Мы второй день тебя ищем. Марк так расстроен...

– Другой один, один другой,
Попробуй, угонись за мной.
Когда другого ты найдешь,
Оригинал ты обретешь.

– Джим, ну почему ты такой противный? Прекрати. Это совсем не смешно!

Рози становится жутковато.

Джим, как истинный сын своего отца, любит иногда сходу сплетать рифмы в единое, осмысленное целое, но без загадок. Его стишки обычно проказливы и понятны.

– Один туда все принесет,
Другой оттуда извлечет.
Туда приходят оба враз.
Единственный остался лаз.

Девочка пятится через кухню, натыкается на стол и тихо ойкает – скорее от испуга, чем от боли.

– На дне живут, их сразу три.
Попавшись, в оба ты смотри.
От них дорога лишь одна:
Не закрывай того окна.

– Джимми...

В ее голосе звучат умоляющие нотки. Зачем, ну зачем он это делает?!

Становится тихо.

Капает вода из крана и бьется о железное брюхо раковины.

Рози решается вновь взглянуть на брата. Но его там уже нет. Только трубы уползают в темноту. Рози поспешно захлопывает дверцы шкафчика.

Она уверена, что если расскажет о случившемся, ее засмеют. Ей и в голову не приходит, что так могут думать лишь взрослые. И, конечно, она не может не знать, что как бы ни устал Марк, он выслушает ее и не будет смеяться.

Но зато со всей детской педантичностью она на всякий случай записывает сказанное Джимми. На первый взгляд бессмысленные – эти стихи напоминают ей головоломные задания из сказок о фейри.

Если бы Марк выбрал театральное училище, как хотел изначально, он уехал бы из города и скорее всего никогда не встретился бы с Рональдом. Если бы в свое время Джеральд Малоун не выбрал бы именно этот Университет в качестве места для практики из десятка предложенных, а его сестра Мэри не поддержала его в этом решении, Малоуны и вовсе не приехали бы в этот тихий сонный городок. Если бы Пенни Ричардсон не вышла замуж за Патрика О'Брайена... Если бы Патрик, в детстве впавший в кому, так и остался в ее объятиях... Если бы дом, где жили теперь Малоуны, разнесло снарядом...

Сколько удивительных "если" вертится в голове у Марка сейчас, когда он держит в руках шкатулку, упавшую с полки и больно ударившую его по плечу. Из шкатулки веером разлетелись старые фотографии, камея, какие-то засушенные цветки лиловатого цвета, надушенная игольница, перстень с зеленым камнем и огромное количество бумажных пакетиков (вроде тех, в каких сейчас толкачи продают героин и кокаин) с порошками от изжоги, бессонницы и головной боли. Теперь все это валяется вокруг Марка.

А сам Марк сидит на полу и с любопытством разглядывает фотографию – дряхлый дагерротип, на удивление хорошо сохранившийся. Согласно надписи на обороте Коул и Энн Малоуны когда-то в лучших друзьях имели Линн О'Брайен, прабабку Марка.

Что же случилось потом?

Рассорились две семьи или их развели войны и прочие потрясения, обрушившиеся на мир на рубеже столетий?

Марк задумчиво откладывает дагерротип в сторону. В прошлом можно покопаться и потом. Учебники тоже забыты. Марку уже совсем не до учебы. Стоит все-таки попытаться отыскать Джимми. И когда мальчик найдется, он даже не будет его ругать – лишь бы только тот был цел и невредим.