находки

Вечером все вновь собираются в гостиной на втором этаже. (Кажется, это место по общему молчаливому согласию стало их штабом.) И вот теперь совершенно напуганная происходящим Рози решается рассказать о том, что произошло утром в кухне.

– Тебе померещилось!

Ингрид и сама знает, что Рози не совсем обычный ребенок: она никогда не врет и не дает воли безудержным фантазиям. В отличие от других детей она прекрасно разделяет реальность и вымышленный мир. Так что Ингрид сначала это говорит, а потом ей становится стыдно.

Рози пожимает плечами и протягивает Марку лист оберточной бумаги, в которую Гвен обычно каждое утро заворачивает ланчи для всей семьи.

– Что это?

– Я записала то, что сказал Джимми.

Марк хмурится, пока читает, и сосредоточенно шевелит губами. Привычка, оставшаяся у него с детства, когда он не умел читать про себя печатный или рукописный текст. Он приходит к тому же выводу, что и Рози.

– Похоже на загадки. Вроде тех, что встречаются в сказках.

Другой один, один другой...
Когда другого ты найдешь...

Рози, ты уверена, что Джимми...

– Ченджелинг!

Ингрид вздрагивает и с укором косится на сестру, которая подходит к подкидышу и берет его на руки. Марк не задает вопросов, ему почему-то сразу становится ясно, что она имеет в виду. О благословенное восприятие студента-гуманитария!

– Перевертыш? Но...

– Марк, ты же не веришь, в самом деле, что Джимми утащили зеленые человечки? Может, он поскользнулся, упал и сейчас лежит где-то и ждет помощи...

Ингрид кажется, что вокруг нее все разом утратили рассудок.

– Нет, конечно, – Марк забирает ребенка у Рози. – Я думаю, каким-то образом фейри обменяли их телами, и настоящий Джимми все это время никуда не девался.

– Да ты чокнулся. Все вы здесь чокнулись!

Ингрид вскакивает, от ярости у нее трясутся руки и сводит в нервном тике скулы, но кое-что процедить ей все же удается.

– Хватит. Я звоню в полицию. Нам давно уже нужно было это сделать. И... и это ты все подстроил! Я так и думала, что мама ошибается, оставляя нас с тобой!

Марк даже не успевает возразить.

Ингрид срывается с места, хлопает дверью, и становится слышно, как в камине потрескивают дрова.

Майло, до того молчавший, выдает: "По-моему, у сестренки поехала крыша".

Марк с ним согласен.

Но никто не удивляется, когда Ингрид возвращается через время, явно недостаточное для вызова полиции.

– Телефон не работает.

Похоже, желание играть в детектива у нее испаряется, поскольку больше она никаких обвинений не предъявляет.

– Нам надо позвать на помощь, – говорит она наконец. – Нужно позвать кого-нибудь из взрослых.

– Взрослый у нас уже есть.

Майло кивает на Марка и тянет к себе бумажку с четверостишиями, игнорируя взгляд сестры, который означает что-то вроде: "Я имею в виду нормальных взрослых". Он долго читает, вертит стихи в уме и так и сяк, прилаживая их к окружающим и к дому. Потом уверенно говорит:

– Второй стишок про дровяной сарай.

– С чего ты взял? – Марк подается вперед.

Майло смотрит на него как на идиота.

– Потому что зимой это единственное место, куда часто ходят и откуда что-то носят. Там есть подпол. Мама хранит там консервы и стероидные свечи.

– Стероидные свечи?

Марк ничего не может с собой поделать: расплывается в улыбке, как Чеширский кот.

– Стеариновые, дурак! – поправляет брата Рози. – Там еще держат старые вещи, которые не помещаются на чердаке.

О'Брайен с большим трудом представляет, сколько вещей могло накопиться в доме, поскольку сам живет в новеньком полупустом коттедже, совершенно не напоминающем место, где кто-то обитает.

Значит, нужно пойти к дровяному сараю... Но, видно, не просто так пойти, а вместе с Джимми и когда его двойник точно будет там, судя по содержанию первого стишка. Но о чем же идет речь в третьем?

– Может, стоит поискать незакрытое окно? – предлагает он, поудобнее устраивая на руках Джимми в теле подкидыша.

У Ингрид становится такое лицо, словно она окончательно уверилась в том, что оказалась среди пациентов психиатрической лечебницы. И она наотрез отказывается куда-либо идти. Она усаживается на диван и заявляет, что они могут отправляться куда угодно, но ее с ними там не будет. Марку это не нравится. Ему не хочется оставлять ее одну и разделяться, но придется идти, потому что нельзя с этим тянуть. Черт, как же сейчас ему не хватает Рональда с его фольклористикой.

Да фиг с ней, с фольклористикой...

Марку смертельно хочется вжаться лбом в мосластое плечо и закрыть глаза. Хоть на минутку. Это сделало бы его непобедимее всех Рыцарей Круглого стола, сильнее самого могучего Кулла.

В сад ведет всего одно
Потаенное окно.
И с рождения до смерти,
Чтоб открыть, поверить нужно –
Есть оно...

Рон написал это стихотворение в четырнадцать. В нем говорилось о "третьем глазе" писателей и о том, почему далеко не каждый готов увидеть, что же на самом деле прячется в его душе.

И вот теперь Марк упорно ищет окно, а из головы все не идет, что это иносказание и нужно просто посмотреть на него под другим углом.

Рози идет рядом.

Но большего она сделать не может. Милая, милая Рози...

"Откуда ты такая?" – с внезапной нежностью думает Марк.

Им всем страшно, хоть ни один из них этого и не показывает. Даже Ингрид, оставшейся в гостиной.

"Зачем фейри горстка детей и юноша?.."

К ночи они убеждаются, что речь идет совсем не об окнах их дома. Тогда они стаскивают постели на второй этаж и решают ночевать у камина. Они так устали, что не замечают, что Ингрид там нет. В конце концов, сестрица наверняка устала их ждать и отправилась спать гораздо раньше.

Изумленный Крысобой с ворчанием пускает их в свое царство, однако не особенно возражает и, как только все затихает, устраивается на подушке Марка, почти у него на голове, и начинает петь песенку.

Утро четвертого дня они встречают в хмуром молчании.

Марк видит, что дети устали, и чудо еще, что неадекватно отреагировала на происходящее только Ингрид.

(Где же она, Ингрид?..)

Как изменились твои представления об адекватном, маленький О'Брайен...

Марк оглядывается.

Рози пытается проснуться над вышиванием, изредка она поднимает голову и смотрит на огонь. В ее глазах отражаются маленькие рыжие язычки пламени. Майло пытается раскрутить на игру старого кота, но получается у него не ахти: с Крысобоем шутки плохи. Джим здесь. Больше в комнате никого нет. Никого, кто мог бы сказать или прошептать, или хотя бы подумать о том, что только что прозвучало в голове Марка. Интересно, неужели именно так сходят с ума? И если он сошел с ума, и все это ему только кажется, а он заблудился в лабиринтах собственного сознания, то что происходит на самом деле?

Марк вновь переводит взгляд на Рози.

Заразно ли безумие?..

день четвертый

Телефон молчит.

И если бы Марк вышел за дровами вчера, он обнаружил бы, что под тяжестью нападавшего снега провод попросту оборвался. Но он выходит сегодня, не обращает внимания на то, что провода нет вовсе, и вспоминает Туве Янссон с ее замечательными историями о муми-троллях. И загадочную Туу-тики.

"– Раньше здесь росли яблоки.

– А теперь тут растет снег![9]"

Воистину, сад выглядел так, словно снег не нападал сверху, а вырос прямо на ветках и на земле, причудливо распустился на крышах, вьюном цепляется за наветренные стены. Но Марк любит зиму. Ему совсем не кажутся чуждыми и загадочными черные остовы деревьев и мокрые бока сарая, хотя он и верит: летом здесь все иначе, по-другому.

Пока Марк колет дрова, в голову ему лезут всякие неприятные мысли. Например, что дверь в дом окажется закрытой, и он так и останется снаружи, а за это время с детьми внутри что-нибудь случится. Или ему так и не удастся решить эту загадку. Тяжело будет объяснять чете Малоунов, почему их сын в таком виде и, вполне возможно, никогда не вырастет. Но еще хуже для него совсем другое. Предать доверие Рона.

И подтвердить любимую присказку матери.

"От вас, О'Брайенов, одни беды и несчастья."

Между тем, Марк прекрасно понимает, что бесполезно и даже опасно изводить себя подобным образом, но почему-то все никак не может остановиться.

Неожиданно топор слетает с топорища и, стукнувшись о полено, рикошетит, метя юноше прямо в лицо. Марка спасает лишь случайность: в этот самый момент он отклоняется, чтобы выглянуть в сад. Ему померещилось, что между деревьев кто-то прошел к дому. Поэтому лезвие только самым краешком зацепляет его лоб. Не смертельно, но глаза тут же заливает кровью, и Марк нервным, испуганным движением закрывается рукой, хотя уже поздно, и все, что могло случиться, случилось.

– Боже...

Он, конечно, не считает, что Бог имеет к этому какое-либо отношение. (Признаться, у Марка вообще сложные отношения с Богом.) Просто у большинства из нас это слово вырывается в таких ситуациях настолько автоматически, что мы даже не вкладываем в него никакого особого смысла – это слово-реакция.

– Кто Богом плюется,
Тот смерть дозовется!

Марк вздрагивает.

У самой двери, на тропинке к дому, стоит Джимми.

Нет. Не Джимми, конечно.

Подменыш.

Кукушонок.

Внезапно юношу охватывает злость.

– Верни мне Джимми, ченджелинг!

– Условия простые дал,
Чтоб ты их точно выполнял.
Честны условия мои.
А где гарантии твои?

– Ну все, хватит с меня... Иди сюда, фейрячье отродье!

Марк кидается к нему, промахивается и проваливается в снег. Хихикая, подменыш отступает к дому, не особенно торопясь, словно он тут всего лишь прогуливается.

Чертыхаясь, Марк утирает лицо снегом, смывая кровь, и вновь бросается в погоню. Дурацкая затея – как детская игра "Ты тут – я там". Куда бы и как быстро ты ни добирался, твоего оппонента там уже нет, и так до бесконечности. Но, связанный собственными условиями, и фейри не может скрыться. И оттого их с Марком пятнашки немного смахивают на театр абсурда.

Наконец, они добираются до дома, и Марк останавливается на кухне. Быстрый взгляд в зеркало показывает ему, на что он похож со стороны. Но времени привести себя в порядок нет: он прекрасно чувствует, что секунды начинают утекать сквозь пальцы, хотя никак не поймет, откуда взялось это ощущение.

Наконец, отдышавшись, он возвращается в гостиную, где Рози пытается развлечь братьев "колыбелью для кошки". Увидев его, она озабоченно хмурится.

– Марк, что с тобой?

– Все в порядке.

Он поднимает на руки настоящего Джимми.

– Думаю, мне удастся выгнать эту нечисть из дома. Слушайте внимательно. Как только мы выйдем, вы должны запереть все двери и никого не впускать, пока мы не вернемся, и вы не убедитесь, что это мы.

– Ты думаешь, это поможет?

Майло говорит резко, отрывисто.

– Вы – хозяева дома. Ваша воля сильнее незваных гостей, кем бы они ни были. И все вместе вы справитесь.

– А сейчас нам что делать?

– Мы пойдем с тобой! – уверенно заявляет Рози.

Марку это почему-то не кажется хорошей идеей. Но возразить нечего. Как иначе дети узнают, что он вышел из дома?

И они идут вместе.

Когда они понимают, что что-то не так, неправильно?

– Марк, где входные двери?

До усталого, голодного Марка вопрос Рози доходит как сквозь бесчисленные слои ваты. Он останавливается и с недоумением смотрит на девочку.

– Что?

– Мы проходили по коридору мимо кухни уже несколько раз. И мимо веранды.

Он усаживается прямо на пол. Больше не может держать Джимми – тот тяжелый, как мешок яблок. А Марк никогда не мог похвастать особой выносливостью и силой.

– Я посмотрю! – подрывается Майло.

– Нет.

Усталость накатывает длинными, стучащими в висках волнами. Но он кое-как собирает мысли в единое целое.

– Никто никуда не пойдет. Мы должны быть вместе, иначе потеряемся. А если мы потеряемся...

"... мы можем никогда уже друг друга не найти."

Он усилием воли вздергивает себя на ноги и, стиснув зубы, подхватывает Джимми. Плечи и локти незамедлительно отзываются противной ноющей болью.

Двери в спальни, гостиные, коридоры, кухни – все были. А дверей на улицу не было. Марку с большим трудом удается унять волчье желание метаться по дому в поисках выхода, словно по клетке, лишь бы только не останавливаться, не позволить себя догнать глухому отчаянию.

Каждый новый круг немного изменяет дом.

И наконец Марк замечает это.

– Майло. Нам нужно самое большое зеркало в доме. Есть тут большие зеркала?

Он уже сообразил, какими такими коридорами водит их фейри, хотя ни разу не слышал о таком.

Зеркальный лабиринт.

Если поставить два зеркала напротив, они будут отражаться друг в друге бесчисленное количество раз, пока перспектива не исказится окончательно.

– У бабушке в комнате, наверное... – медленно говорит Майло.

– Да в театре же! – тут же возражает ему Рози.

– Почему ты мне все время перечишь?!

Марку приходит в голову, что он как-то уж слишком сильно устал, словно кто-то сосет из него силы.

Но ведь такого не может быть?

Сколько раз с момента отъезда Рона он уже это себе говорил?

– Рози... Майло... Хватит. Не время ссориться.

Что-то в его голосе заставляет их тут же умолкнуть.

Он не сердится на них – детям в такой ситуации нелегко осознать необходимость сплоченности действий.

Им удается на удивление быстро добраться до двери, ведущей в комнатку над театром. Но она примерзла, и открыть ее не удается.

Холодно.

Дети жмутся друг к другу, чтобы хоть как-то согреться, пока Марк пытается дыханием отогреть засов. Идти куда-то за керосинкой или примусом нет сил, да к тому же опасно: вдруг они потом не смогут вернуться? Ждать приходится долго, и Рози с опаской прислушивается к поскрипыванию старого дома. Возможно, он тоже всего лишь мерзнет. Но – кто знает? – может, все не так уж безобидно.

Наконец засов сдвигается, Марк из последних сил наваливается плечом, что-то угрожающе хрустит (ему кажется – его собственные кости), и дверь поддается.

На Осенней аллее появляется такси. Снега на проезжей части столько, что старенький "фордик" еле ползет. Но все же ему удается добраться до дома, который все по старой памяти именуют домом Картеров, включая самих Малоунов.

Дверца открывается, и из машины выбирается Рональд...

пустой дом

Когда они переехали, Рону было четыре. В те времена дом картеров был одним из четырех, уцелевших в годы войны. На Осенней аллее никто, кроме Малоунов, не жил, и Рон прекрасно помнил тишину, царившую вокруг, лишь изредка нарушаемую бурями с побережья или плачем маленькой Кейти.

Именно такая тишина и настораживает его сейчас.

Сад завален снегом – так, что заклинило калитку, и Рон сначала бросает на дорожку по ту сторону рюкзак, а потом перемахивает через забор вслед за ним. От ступеней к дровяному сараю тянется узкая тропинка. На ней виднеются следы, опилки, несколько кусков коры. Чуть в стороне, в снегу, четко отпечатались лапы Крысобоя. Рон пожимает плечами и толкает парадную дверь. Она легко открывается, и он входит.

– Марк? Рози?

Ему кажется, в доме холоднее, чем обычно, так что, не дожидаясь ответа, Рон оставляет рюкзак в холле и спускается в котельную.

Термометр и впрямь показывает около тринадцати градусов. Рон подкидывает в топку дров и поднимается наверх. Никто так и не вышел ему навстречу.

"В прятки они играют, что ли?"

Он не особенно удивлен.

Марк, несмотря на всю его почти взрослую серьезность, по существу еще мальчишка. У него не было времени на игры в детстве, да к тому же с ним мало кто хотел играть. Неудивительно, что он быстро сдружился с младшими Малоунами.

О своем детстве Марк рассказывать не любил. Все, что Рон знает о том времени, ему удалось выспросить у словоохотливой миссис Хокли, не первый десяток лет живущей по соседству с домом мамаши О'Брайен.

Странный ребенок, очень странный. Весь такой в себе. Постоянно один. В библиотеке просиживал дни напролет. И ладно бы читал. Забивался с книгой в руке в угол какой и этими своими странными глазами как глянет, когда мимо идешь, так всю душу и вынет.

В общем-то, учитывая нрав Пенни О'Брайен, это было неудивительно. Было бы странным, если бы Марк ухитрился вырасти самым обычным парнем без глюков и тараканов.

– Рози, – снова тихо зовет он сестру.

И на этот раз на его голос является Крысобой. Кот садится посреди комнаты, укоризненно смотрит на Рона и заунывно мяукает. На морде у него написано отвращение.

– А где дети? И... где Марк?

Кошак равнодушно зевает и принимается за свой кошачий туалет.

Рон бросается наверх.

Все спальни пусты.

На втором этаже дверь в театр примерзла намертво: вряд ли туда кто-то мог пройти.

"Да что я, в самом деле? Как мать... Наверняка Марк повел их в цирк или в кино, а я раскудахтался..."

Посмеиваясь над собой, Рон выглядывает в окно и обнаруживает, почему молчал телефон. Впрочем, он нисколько не жалеет, что сорвался из теплой солнечной Австралии. Без Марка там совсем не весело. И уж лучше чинить провода тут, предвкушая встречу, чем торчать там и мучиться от неизвестности.

Рональд улыбается и отправляется чинить провода.

Только к позднему вечеру он вспоминает, что никаких следов в саду, кроме своих собственных, не видел, а вся верхняя одежда на месте. И тогда он находит Ингрид, которая сообщает ему, что Марк с детьми, наверное, заигрались в прятки и забыли о времени.

Но ему почему-то так не кажется...

по ту сторону зеркала

Они медленно спускаются по скользким ступеням. Марк подбирает какую-то широченную тряпку, в прошлом, возможно, бывшую занавеской или скатертью. Он связывает ее концы узлами и надевает на манер сумки почтальона. Получается своеобразная люлька, в каких цыгане, да и многие народы мира, по сей день носят детей и разный скарб. Джимми умещается там с большим комфортом. Становится легче.

На улице тем временем начинает темнеть.

– Скорее, Марк! – торопит его Майло.

Но Марк и сам прекрасно знает, что нужно торопиться.

Он поднимает люк и опускает лестницу.

– Где включается свет?

– Как спустишься, где-то на уровне глаз, – отвечает Майло.

Марк кивает и медленно сходит по ступенькам. Шириной они чуть больше ладони, и это насторожило бы его, если бы он так старательно не выбирал, куда ступить. Ему невольно становится страшно. Что бы ни вытворяло с ними все эти штуки, ему стоит сейчас лишь
(даже не толкнуть)
чихнуть, чтобы Марк вместе с Джимми кубарем скатился в кромешную тьму и сломал себе шею. Даже когда он уже твердо стоит на полу, паника одно за другим накидывает на него свои удушливые кольца.

А выключателя нет.

Он ловит себя на том, что ему не хватает воздуха, и с трудом заставляет себя расслабиться.

На уровне глаз по-прежнему ничего нет.

Марк снова старательно проводит ладонью вдоль стены, морщась от отвращения, когда пальцы запутываются в паутине.

– Ну, давай же!..

Собственный голос словно выводит его из ступора.

– Идиот...

Ну конечно! На уровне глаз Майло, то есть, где-то по грудь самому Марку.

И верно – вот он, выключатель.

Свет сначала не загорается, но, не успевают вернуться прежние страхи, как постепенно – одна за другой – лампы начинают мерцать и наконец вспыхивают, заливая все вокруг светом.

Марк с облегчением выдыхает.

– Спускайтесь!

Еще один молниеносный укус страха. Вдруг, пока он боролся со своими демонами и искал проклятый выключатель, дети исчезли?.. Но нет – слышится топот, и вскоре уже оба стоят перед ним. Поскольку самому Марку комната для реквизита была неинтересна, и во время первого похода он практически в ней не задержался, ему пришлось бы долго искать зеркало, если бы не Рози.

– Вот оно.

Девочка сдергивает драпировку с резной рамы.

Марк испытывает сильнейшее желание скрестить пальцы. Во многих сказках в такие моменты выяснялось, что зеркало разбито, или дверь заколочена, или фонтан высох, в общем – что-то нехорошее.

Зеркало оказалось очень старым. Из породы тех, в каких видишь порой самые странные вещи, потому что такие зеркала обладают временной памятью. В них смотрелись, гримасничая, дети. Тревожно искали признаки первых морщин девушки и женщины. Мужчины мельком бросали взгляд, полный самодовольства или тоски и неуверенности. А старики... О, старики – другое дело. Совсем другое дело. Ведь всем известно, что зеркала не просто отражают наши эмоции: они впитывают их, подобно губке. И поскольку из глаз стариков глядит смерть, то тяжелее всего в доме, где зеркало видело чье-то медленное увядание.

– Марк...

Юноша вздрагивает, отрывает взгляд от блестящей поверхности.

– Что ты собираешься с ним делать?

Дети смотрят на него в упор. Марк даже немного завидует Ингрид. С таким упорством отвергать очевидное умеют одни лишь идиоты, да люди со стальными нервами и крайне здравым рассудком. Но он и радуется, что ее с ними нет: тому есть очень веская причина – когда все будет кончено, она скорее всего забудет о том, что случилось. Память ее поблекнет и выцветет в месте, где рассудок поставит блок, повинуясь инстинкту самосохранения.

Конечно, Марк не думает об этом связными предложениями, а скорее чувствует на уровне подсознания.

– Ну, видишь ли...

Ему вновь приходит в голову, что это редкая удача – что Ингрид осталась где-то в настоящем доме: то, что он собирался сказать и сделать, с ней бы не вышло. Она бы не поверила и в результате заблудилась бы... Но все равно он немного сомневался в том, что ему удастся объяснить детям, что им предстоит.

Едва он открывает рот, как его опережает Рози.

– Мы пройдем через зеркало и вернемся домой, да?

Рози неведомы колебания, свойственные ее сестре. Для нее, выросшей на полунаучных теориях о фейри и сказках о них, еще не забывшей, что такое детство, план Марка очевиднее даже, пожалуй, ее собственного существования.

Майло удивленно смотрит на сестру, затем на Марка в поисках подтверждения, потом пожимает плечами. Он наполовину живет в своих играх, поэтому его удивить намного сложнее, чем любого из Малоунов.

– Ладно. Нам необходимо сосредоточиться, обнаружить, что не так в комнате, и сопоставить с отражением. Как только нам это удастся, все остальное станет намного проще. Нужно будет просто вспомнить деталь, которой сейчас нет, а там будет обязательно. И чем больше деталей мы вспомним, тем лучше.

Марк уставляется в зеркало.

Остальные следуют его примеру.

Первым осознает, что что-то изменилось, Джимми, но он, конечно, не может поделиться своими мыслями с другими.

Через некоторое время Марк начинает ощущать резь и жжение в глазах. Он ведь, черт возьми, даже не уверен в правильности того, что делает. И не знает, сработает ли новоиспеченный способ. (Который таковым вовсе не был. Он читал об этом в книге отца, но напрочь забыл о том.)

"Ладно. Пусть так. Но нельзя же совсем ничего не делать?! Вот и делай!"

Он заставляет себя сконцентрироваться на ощущениях, стараясь не столько смотреть, сколько вслушиваться, впитывать в себя окружающее. Ему кажется, что в прошлый раз, когда он тут был, свет горел ярче. Несколько мучительных секунд уходят на колебания. Но потом он понимает, что прав: здесь лампы старые, затянутые проволокой и матированные пылью, а в настоящем театре – неоновые, яркие.

– Лампы, – шепчет он неосознанно. – Это лампы...

Майло с недоумением переводит взгляд на лампы, отражающиеся в зеркале, и тихо ойкает.

Вперед...

Их робкие шаги словно взвихряют пыль: все вокруг становится расплывчатым и неразборчивым. Зеркало выдвигается, словно старинный фотообъектив, образуя целую череду арок. Марк не считает их, но уверен, что их столько же, сколько кругов они успели намотать по дому в поисках выхода. У него немного кружится голова: кажется, что это не они идут, а зеркала одно за другим проносятся сквозь них.

– Мы дома...

Рози без сил падает в оказавшееся почему-то прямо перед зеркалом кресло. А Марк, завидя у двери в сад виновника всех бед, бросается в погоню.

– Ждите меня! Не выходите из дома!

Хлопает дверь, и дети переглядываются.

Происходящее настолько абсурдно, до такой степени похоже на сон, что кажется – закроешь глаза, ущипнешь себя посильнее, а когда вновь взглянешь вокруг, окажешься в собственной кровати. Рози даже так и поступает, не устояв.

Но все по-прежнему.

Они в театре. Марка нет, а по помещению еще несется легкий сквознячок, поднятый захлопнутой дверью.

Неожиданно вверху открывается люк, лестница скользит вниз и упирается в пол.

Майло с недоверчивым взглядом пятится в угол.

Но это оказывается Рон.

Никто не торопится кинуться ему навстречу, боясь очередного наваждения.

– Вот вы где...

Рональд ловко спрыгивает с последних ступенек и присматривается, щурясь на ярком свету.

– А где же Марк? И Джимми?

Дети переглядываются.

Они сами толком не понимают, что происходит.

И тем более непонятно – как объяснить это старшему брату.

на дне живут, их сразу три

Чем или кем бы ни было это существо, в прыти ему не откажешь... Марк думал выпрыгнуть на улицу и побежать, а вместо этого проваливается в сугроб выше колена. Импровизированный кенгурятник оттягивает плечо и вдавливает его еще глубже в снег. Легкий же на ногу фейри следов – и тех почти не оставляет. Марк досадливо морщится, сообразив, что кинулся за ним как был – в тапках. Они так и остаются где-то в сугробе. А Марк несется прямо к сараю, закусив губу от холода, мгновенно забирающегося в носки и обдающего ноги ледяными плевками с каждым новым шагом.

В мозгу стучит только одна мысль.

Я. Тебя. Сделаю. Отродье.

... А в зеркале ему на несколько мгновений почудилось лицо отца. Словно тот смотрел и одобрительно кивал, кривя рот в усмешке, как делал всегда, когда Марку удавалось придумать или изобрести что-то необычное.

Марк всегда немного злился на отца. Но не в этот раз...

Хлопает дверь.

С карниза сыплется труха.

Марк хватается за ручку, врывается в сарай и поспешно задвигает засов.

– Ну вот ты добрался,
Внутри оказался.
И что же теперь,
Когда заперта дверь?

Марк медленно освобождает Джимми из колыбели, старательно не глядя в глаза ни ему, ни оборотню. Сам не знает, почему именно так, но ему это кажется правильным.

– Я выполнил твои условия. Верни ребенка в его тело.

В ответ фейри издевательски хихикает. Кажется, ничего не происходит, но, не успевает Марк и глазом моргнуть, как тельце в его руках наливается тяжестью, становится невыносимо горячим, извивается, и вот уже Марк О'Брайен силится оторвать руки, отбросить это от себя – кажется. С ладоней сейчас полезет обугленная кожа. Юноша беспомощно оглядывается, замечает Джимми, расширенными глазами наблюдающего за происходящим.

– Засов! – кричит ему Марк. – Отопри дверь и беги!

Словно во сне – Джимми делает крошечный шажок к выходу, не сводя глаз с рук Марка. Затем другой. Юноше начинает казаться, что пахнет паленым мясом, и он глухо стонет, сцепив зубы. Существо, которое он держит, начинает скользить – все быстрее и быстрее. Не как змея или рыба, а так, словно в нем вовсе нет костей. Удержать его невозможно, и Марк делает то, что и следовало сделать с самого начала: отшвыривает эту мерзость от себя, подхватывает Джимми и бросается в холодный сад, в снег. Спиной, затылком, всем телом он ощущает, что за ними гонятся. И совершает самое нелепое, что приходит ему в голову – добегает до пруда, видит полынью и прыгает туда вместе с ребенком. И похоже, это решение является единственно верным. Над головами у них проносится с ревом что-то огромное. Почти бесконечное. Вода у поверхности ощутимо нагревается...

Если спросить любого человека, почему он делает то-то или то-то, вряд ли он вам ответит... Обычно это лежит за гранью логики.

Они погружаются еще глубже. В кожу впиваются сотни ледяных игл, и на несколько секунд Марк теряет всякое понятие о том, кто он, где он и что здесь делает.

В воде ничего не видно, не слышно ни звука, и, достигнув дна и оттолкнувшись от него, юноша инстинктивно стремится вверх, хотя одежда и Джимми так и тянут его обратно.

Ему все же удается вынырнуть, но тут он с ужасом понимает, что того места, где он прыгнул в воду, нет. Тогда Марк прижимает нос и рот ко льду, втягивая тот воздух, что всегда в небольшом количестве прячется между водой и льдом. Таким же образом заставляет дышать и Джимми. В голове колотится паника: не вынырнешь, погибнешь сам и утопишь ребенка.

"Давай, Марго, думай же, думай!"

Но все мысли убивает безжалостный холод.

И все никак не удается найти полынью.

Рональд терпеливо выслушивает сбивчивый рассказ брата и сестры, которым уже все равно, поверят ли им. Видно, что их просто распирает изнутри. И поскольку остановить этот поток слов попросту невозможно, Рону ничего не остается, кроме как дождаться его окончания, чтобы услышать наконец ответ на интересующий его вопрос: где Марк и Джимми.

Пусть и до крайности сложно было это сделать, но Рон знает о Марке О'Брайене несколько больше, чем другие, поэтому совершенно не удивляется. Для него не становится сюрпризом и четверостишие-загадка о троих.

– Сидите тут.

Он выходит вслед за Марком.

– Почему все обращаются с нами как с маленькими? – наконец возмущается Майло.

Рози ему не отвечает. Она карабкается по лестнице наверх, в комнатку, в которой есть окна.

Рон с некоторым трудом прокладывает себе путь через заснеженный сад. Он замечает распахнутую дверь сарая, кровь на снегу вокруг и бросается туда. Кажется, его не особенно удивляет, что там никого нет, кроме двух сычей, чьи зеленые зрачки-луны сверкают на потревожившего их покой человека. Не похоже, чтобы кто-то тут вообще был со вчерашнего дня. Однако Рон все равно поднимает с полена топор и быстрым шагом направляется к пруду.

Когда Рональд был маленьким, он кое-что узнал про этот водоем. И с тех пор не подходил к нему сам и запрещал приближаться туда братьям и сестрам.

Про себя он называл тех, кто ему тогда встретился, шептунами. И в то время как рациональная часть его пребывала в полной уверенности, что это ему померещилось из-за воды, налившейся в уши, другая половина сознания была абсолютно убеждена в обратном.

Шептуны были.

И они были опасны.

Он достигает водоема и останавливается.

Как он и боялся, лед крепкий и очень толстый. За время их отсутствия пруд затянуло целиком.

"Не закрывай того окна...

Марк, держись. Я сейчас. Я уже здесь."

Рон стаскивает куртку, бесстрашно шагает с берега и начинает сметать снег в том мест, где, как ему кажется, раньше была полынья. В висках у него стучит и под языком горчит то же самое ощущение, что днем раньше преследовало Марка: скорее, иначе будет поздно. Только в отличие от любимого Рон знает, почему...

Перед глазами у Марка понемногу начинают расплываться цветные круги, и все тяжелее становится держаться у льда: одежда и ослабевший Джимми кажутся неподъемными, и он продолжает бороться уже только из упрямства. Он лишь изредка прижимается губами ко все больше оттаивающей дырочке во льду. Все остальное время он подталкивает снизу мальчика, не позволяя ему наглотаться воды. Все холодеющими пальцами Марк нащупывает, как неровно, слабо бьется сердечко Джимми: ребенок замерзает. Максимум, что у них есть – пять минут.

"Видимо, я и впрямь в отца – всем приношу несчастья."

Внезапно он вздрагивает. Под панцирем, сковавшим пруд, сумрачно, но Марку кажется, что он только что увидел, как...

"Не паникуй, Марго, Богом молю, только не паникуй..."

... или все пропало. Он знает. Но ему в уши упрямо ломится назойливый
(шепот)
звук.

"Это кислородное голодание. Не вздумай бояться и выдумывать себе всякие страсти!"

Но
(шепот)
звук складывается в слова, от которых у Марка опускаются руки.

И кругами...

– Не-е-ет!!!

Марк со всех сил толкается ногами, всплывает к поверхности и, выгнувшись, ударяет спиной в лед. Затем снова. И снова. Расходуя последние силы.

Застывшее полотно воды слабо трещит. Слишком слабо. Но этого потрескивания достаточно для Рона, по счастливой случайности стоящего совсем рядом с этим местом. Он бросается туда и обухом бьет по льду. Больше он не торопится: он старается не задеть Марка и брата, надеясь лишь, что они оба живы и невредимы.

Он успевает как раз вовремя, и почти обезумевший от страха и отчаяния О'Брайен практически выбрасывает Джимми вверх, прямо Рону в руки. Тот не тратит времени зря. Он прекрасно знает, что Марк большой мальчик и сумеет о себе позаботиться и не хотел бы, чтобы его усилия были потрачены зря. Поэтому он прижимает братишку к себе, заворачивает в свою куртку и бегом бросается к дому.

Позади Марк с трудом втаскивает свое, ставшее таким неподъемным и непослушным, тело на край полыньи. Некоторое время он лежит без движения – хотя рукам и лицу невыносимо больно от морозного воздуха, он кажется Марку сладким и самым желанным в мире.

Затем он заставляет себя подняться и, пошатываясь, бредет по следам Рона в тепло. Стараясь не думать о том, что было бы, если бы они не вылезли, если бы Рональд вовремя не догадался...

"А как, к слову, здесь оказался Рональд?"

Марк спотыкается, едва не падает, насилу отыскивает дверь и вваливается в дом. Как только он закрывает за собой, ноги перестают его держать, и юноша сползает по стенке. По контрасту деревянный пол кажется ему горячим.

Откуда-то уже пахнет чаем, ромом и какими-то цветами...

Марк слабо улыбается и закрывает глаза.

рональд

Рональд поит братишку горячим сладким чаем с ромом. Завернутый в плед, Джимми кажется маленьким и беззащитным. Но, едва перестав стучать зубами о край кружки, он пытается оттолкнуть брата.

– Что? Что еще?

– Где Марк?!

Замерз Джимми или нет, в дальнейших услугах он явно пока не нуждается и воинственно сверкает на старшего брата глазами. Отступать он явно не собирается, и Рон с облегчением встает и идет искать Марка.

Последний обнаруживается все там же, у двери.

Попытки разбудить его оборачиваются полнейшим фиаско, поэтому Рональду ничего другого не остается, как взять его на руки и отнести в гостевую комнату на втором этаже. Марк лишь с виду кожа да кости: на поверку он оказывается тяжелее, чем Рон помнил.

Он наполняет ванну, раздевает Марка и кладет его в теплую воду, и некоторое время сидит рядом, поглаживая белый лоб, убирая с него налипшие волосы. О'Брайен так и не просыпается, когда Рон заворачивает его в теплый банный халат и переносит на кровать. Уложив его и накрыв одеялом, он ложится рядом, согревая своим телом.

Вскоре в ту же комнату забредает и Джимми. Мальчик с удобством пристраивается с другой стороны от своего спасителя.

– Что же все-таки случилось? – нарушает молчание Рональд. – Вы заигрались? Джим?

– Нет... Мне кажется, мы попали в сказку. Что бы там ни было, оно уже кончилось.

Джимми шумно зевает и сворачивается калачиком рядом с Марком. Во сне тот бессознательно обнимает ребенка и прижимает к себе.

Рональд здесь лишний.

Он укрывает обоих пледом поверх одеяла, гасит свет и выходит, оставив дверь приоткрытой.

Когда Рональду было восемь, у Малоунов не было денег на путешествия. Поэтому все свободное время Рон и Кейти проводили в саду, играя, изредка помогая отцу и садовнику. В пруду постоянно устраивались регаты и заплывы на спор. Летом в нем целыми днями дрейфовали жестокий капитан Крюк, благородный Блад и Эдмон Дантес. Ну, и Бандит – любимый пес Джеральда.

Рону нравилось сидеть с ним на берегу долгими вечерами, делать уроки или просто мечтать. Бандит был веселым лохматым бордер-колли. Он любил бегать за палкой, и в тот вечер они с Роном играли. Мальчик зашвыривал палку на середину пруда, пес бросался в воду и тащил палку обратно.

Но внезапно колли повернул к берегу, не доплыв до игрушки. Повизгивая, он из всех сил стремился назад. И вдруг пропал.

Рон протестующе вскрикнул, непонимающе глядя на воду. Бандит не появлялся. Окончательно взволнованный, Рон сбросил ботинки забрел в пруд по колено и остановился, не зная, что делать дальше.

– Бандит?

Вода всколыхнулась.

Кашляя и скуля, пес вынырнул и тут же вновь исчез с головой.

Не теряя больше времени, Рон нырнул вслед за ним, но так и не смог найти. Он нырял и нырял, пока не начал задыхаться. И тогда он услышал их.

Они нашептывали и нашептывали, и их голоса становились все ближе... Пока мальчик больше не смог бороться с накатывающей тошнотворными волнами паникой и не вынырнул.

Он огляделся.

Было сумрачно.

И вокруг стояла тишайшая осень.

"Но ведь – лето", – в недоумении подумалось ему.

Завидев красноватые пузыри и круги, расползающиеся по воде, он с усилием выкинул из головы мысли об осени. Ему захотелось обратно, в солнечный летний день, к Бандиту... Поэтому он, полагаясь на какой-то странный инстинкт, снова нырнул, превозмогая отвращение и страх. Но больше он ничего не услышал, так что зря боялся их, кем бы они ни были. Однако и Бандит так и не появился.

Отцу Рон сказал, что пес убежал. Постепенно он забыл о пережитом, но впредь избегал подходить к пруду и если видел в воде кого-то из младших, срочно придумывал им занятие, чтобы вытащить оттуда...

Делать Рональду совершенно нечего, кроме как прибираться в доме, чем он занимается безо всякого энтузиазма, напряженно вслушиваясь в каждый звук, доносящийся со второго этажа.

Он чинит в сарае дверь, сорванную с петель, заготавливает целую поленницу дров для котла, моет посуду. Все это время он мучительно старается придумать, как объяснить родителям исчезновение подкидыша.

Наконец, в гостиной он натыкается на сестер. Ингрид с отсутствующим видом глядит в огонь в камине, Рози вытирает пыль всюду, куда может дотянуться. Похоже, они только что горячо обсуждали нечто важное, возможно, даже ссорились – глаза у Рози сверкают, а щеки Ингрид алеют, словно розы – и замолкли, услышав, как он идет по коридору.

– Что будем говорить маме?

Рон садится в отцовское кресло.

Незамедлительно объявляется Крысобой, вспрыгивает на колени к Рону и усаживается там, обводя собравшихся недовольным взглядом.

– Маме?

Ингрид презрительно поводит плечами, в упор смотрит на брата, словно хотела бы обвинить его во всем случившемся.

– Да. Помнишь, была такая – миссис Гвендолин Малоун, – Рози показывает сестре язык.

Ингрид брезгливо поджимает губы.

Рози уже собирается что-то сказать, но вместо этого смотрит на Джимми, входящего в гостиную. Смотрит с некоторым ужасом, словно тот – Медуза Горгона. Она стоит и стоит, словно и впрямь окаменела, а потом внезапно срывается с места, подбегает и крепко обнимает младшего брата. Джимми хмурится – ему не по душе все эти девчачьи нежности – но терпит. Но вскоре, не выдержав, отступает и переводит взгляд на Рональда.

– У Марка, кажется, жар.

Рон поспешно следует за ним в комнату.

Действительно. Марку явно нехорошо. Он весь горит, мечется и охрипшим голосом зовет отца.

Словно по волшебству – сразу находится термометр, хотя обычно его часами ищут по всему дому и все никак не могут найти.

Рон прижимает Марка к себе, чтобы тот не сбивал градусник. И пока он держит в руках горячее тело, почему-то вдруг ставшее чуть ли не вдвое легче, чем было, когда он нес его сюда, думает о разных вещах.

О доме.

И о мамаше О'Брайен.

О зимней прогулке по лесу в прошлом году.

И о Марке.

Самое главное, конечно же, Марк.

Рон любит его.

Он давно уже об этом знает. И знает, что никогда никому не отдаст, разве что Марк сам захочет уйти.

Термометр показывает 39,6...

Температура держится всю ночь, и утром не спадает.

Тогда Рон вызывает врача.

Мысль о том, что Марк может умереть прямо у него на руках, не дает ему покоя, и Рональд весь как на иголках – боится отойти даже на минуту.

Джимми отделался лишь легким насморком и развлекает его изо всех сил. Но Рон почти не замечает этого. Он не заметил бы даже лавины, случись ей засыпать городок.

Пожилой доктор Уотермейн приходит уже под вечер. Сухой рукой он сжимает ладонь Рональда и немногословно извиняется.

– В больнице эпидемия гриппа. Где ваш брат?

Времени поправлять его нет.

Рон просто отводит его к больному. Уотермейн внимательно выслушивает слабое прерывистое дыхание, осматривает слизистую, выстукивает спину, вырывая у Марка густой, лающий кашель.

– Думаю, это пневмония. Я сделаю укол жаропонижающего и оставлю несколько ампул. Утром пришлю кого-нибудь с антибиотиками. Но все, что ему сейчас нужно – сон, много теплого питья и хороший, крепкий бульон, когда проснется. Когда он чуть-чуть окрепнет, води его, не давай легким застаиваться.

Уотермейн прощается, напоследок грустно посмотрев на Марка. Рональд провожает его до калитки и возвращается.

На душе у него становится легче.

Пневмония сейчас не смертельна.

Марк скоро поправится, и все будет хорошо...

вместо эпилога

Марк проболел до конца зимы.

Пока держалась температура, ему снились странные, мучительно беспокойные сны. Многие обрывались, стоило в них появиться Патрику О'Брайену. Обычно – из зеркала, чья поверхность не была привычно твердой и гладкой, а клубилась, словно облако или туман. Ему так хотелось поговорить с отцом, но вместо этого Марк вздрагивал, некстати просыпался и всегда обнаруживал у кровати кого-то из Малоунов. Чаще всего, конечно, Джимми и Рональда. Тогда, немного взбудораженный, но успокоенный, он засыпал еще крепче, и до следующего явления Патрика его ничто не беспокоило – разве что Мэри, приносившая ему крепкий бульон, или Рози, помогавшая матери поить гостя разными настоями и лекарствами.

Вопреки опасениям и к немалому удивлению Рона, родители по возвращении не задали ни единого вопроса.

Не выдержав, он пробует осторожно поинтересоваться у Ингрид, не говорила ли та им о ченджелинге, и сестра уставляется на него с искренним изумлением.

– О чем ты? Опять выдумали игру и забыли меня позвать?!

Рон недоверчиво хмурится.

Не помнит?

Действительно не помнит или притворяется?

Как могло получиться, что и родители запамятовали, что перед самой поездкой им под дверь подкинули ребенка?

Впрочем, как ни ломает он себе над этим голову, у него так и не получается ничего придумать, и вскоре он забывает обо всем, кроме Марка и сессии.

Ближе к весне Малоуны настолько свыкаются с тем, что Марк живет у них, что здорово удивляются, когда тот, смущаясь и краснея, за завтраком сообщает им, что слишком загостился и, наверное, пора ему перебираться домой.

Уловив панику во взгляде старшего сына, Гвен принимает, пожалуй, одно из самых трудных решений в своей жизни.

– Марк... Мы все, я думаю, будем только рады, если ты останешься с нами.

Гвен, конечно, уже побывала в доме О'Брайенов и прекрасно понимает, что Марку не на пользу обстановка, царящая в доме Пенелопы. Что может ждать там ее сына? Если не она сведет его с ума, так он рано или поздно сбежит от нее. И хорошо, если не станет проклинать мать за это до конца жизни.

Марк замирает, прикусив на кончике языка ошалелое, счастливое согласие. Одновременно и боясь отпугнуть им окружающих и ненавидя свою торопливость. А Рон сам не замечает, как начинает вслушиваться в опустившуюся тишину так, что кажется, уши вот-вот обратятся в два развесистых патефона. С подобным вниманием никогда еще он не относился ни к одной, даже самой интересной, лекции.

И ответ в первый момент звучит для него как пушечный выстрел: Рональду даже не сразу удается разобрать сказанное.

Тем не менее, это неважно, поскольку Марк не сказал ни да, ни нет.

– Мне нужно подумать, – говорит он тихо и тут же, спохватившись, добавляет: – Я очень вам благодарен, миссис Малоун, не подумайте, что набиваю себе цену. Я... Мне так хорошо у вас, что ваше предложение несколько неожиданно... словно бы... В общем, я втайне мечтал об этом. И...

Удивлен? Смущен? Растерян?

Нет. И нет. И снова нет.

Наконец, он осознает, насколько напуган собственными чувствами, всколыхнутыми этим предложением.

Наверное, многие из нас так себя ощущают, когда хотят, к примеру, велосипед, и мечтают о нем, и целыми днями готовы простаивать у витрины, разглядывая хромированный руль и сверкающие спицы. Мы воображаем, как проведем рукой по седлу, ощутим сверху жесткую кожу. А поднеся пальцы к носу – уловим и ее восхитительный, ни с чем не сравнимый запах. Но он слишком дорого стоит... поэтому каждый раз мы уходим.

И вот, однажды вечером отец вернется с работы, позовет с собой в гараж – вроде бы на помощь.

А там, у стены, окажется Он. Велосипед нашей мечты.

Что чувствуем мы тогда?

Что ничего не сделали, чтобы заслужить его?

Или – что нам это снится.

Или – что где-то тут кроется подвох.

– В общем, мне надо подумать. Немного.

Но выглядит он при этом так, что даже Джимми понятно – он останется.

декабрь, 2006 – сентябрь, 2008

[9] Цитата из сказочной повести Туве Янссон "Волшебная зима".