У Робера были причины ненавидеть Айнсмеллера.
Даже не столько ненавидеть, сколько относиться к нему с этакой брезгливой опаской, как обычно относятся к ядовитому гаду, которого стоит только потревожить, чтобы он взвился в воздух и впился в горло мнимому или реальному обидчику.
И больше всего его угнетало то, что причины эти были скорее личного характера, нежели общими соображениями безопасности или морали.
Да, Уолтер Айнсмеллер творил ужасные вещи с людьми, причем, явно заведомо получал от этого удовлетворение. Однако по-настоящему Робер не мог ему простить то, что барону мало было мелькать у него на глазах, мешая исполнять свой долг, так он еще вдобавок снился ему порой в редкие минуты покоя, и нельзя было не назвать эти сны странными.
В одном из них Айнсмеллер привиделся ему всадником пегой кобылы – ухмыляющимся и белеющим в темноте как брюхо дохлой рыбы.
Робер шел по дороге, на плече у него воинственно шевелил усами друг и соратник Клемент, и в темноте раздавались мерные удары копыт о землю. Запоздалый всадник постепенно нагонял их, не особенно торопясь, но и не мешкая. Сначала встревожился крыс: пасюк напряг хвост и угрожающе заверещал, ругаясь по-крысиному. Он-то небось хорошо помнил, чем кончилась предыдущая встреча хозяина с потусторонними силами, и вцепился в ворот рубахи Робера так, что оторвать его, не выломав тонюсеньких лап, не представлялось возможным.
В общем-то, Робер быстро оставил эти попытки и перевел внимание на дорогу.
– Лэйе Астрапэ... – тихо прошептал он, отступая с дороги на обочину.
Мерным шагом кобыла шла (какой, к кошкам, шла – еле тащилась по своему обыкновению) точно по его следам (как не почуял), словно высматривая их на дороге. Человек на ее спине был бос и наг, не считая ошметков одежды то здесь, то там – темных от крови и грязи. Под ногтями траур, словно видение поднялось из могилы, волосы спутанными колтунами падали на лицо. Сгорбившись, всадник почти уже проехал мимо, но кобыла вдруг встала, повернула к Роберу свою жуткую морду и захрипела. Тотчас седок ее встрепенулся, обвел пространство вокруг себя единственным жгуче-черным глазом (второй так и закрывали волосы, и у Робера возникло неприятное ощущение, что его там попросту нет). Но вовремя призванный покровитель защитил – ни треклятая животина, ни ее страшный всадник, похоже, не видели Эпинэ.
Но они его чуяли.
– Доберусь... до тебя...
Всадник вытянул руку, указывая в сторону Робера пальцем. Палец был жутко искривлен, словно сломан в нескольких местах.
В тот же миг, кобыла, словно услышав дальний призыв, рванулась вперед, унося с собой свою ношу.
Робер подскочил на кровати, невольно обхватив горло рукой – одновременно иррационально давя в зародыше рвущийся из груди крик и хватая ртом воздух. Тряхнув головой, с трудом отбросил от себя наваждение.
Светало...
Он заставил себя подняться с постели, поеживаясь от холода, подошел к окнам и раздернул тяжелые портьеры, впуская призрачный мерцающий свет и воздух.
Очередное утро очередного дня, похожего на дурной сон чуть ли не больше, чем сами дурные сны. Только последние к обеду рассеиваются, улетучиваются, унося с собой гадкий привкус нереальности происходящего, а вот это – настоящее. Так просто от него не избавишься, и некуда бежать. Попросту некуда, если не решишься на открытые действия.
Трудно решиться.
Еще труднее не решиться.
Робер оделся и поспешил на воздух, но по дороге его перехватил Альдо.
Его Величество и друг (как странно было примерять на него определение бывший друг) был весел. Он большую часть времени был весел, в своем репертуаре стараясь повлиять на ситуацию. И поскольку в основном Альдо в последнее время свел свой круг общения к Ричарду Окделлу и Уолтеру Айнсмеллеру, Робер даже не удивился, когда сюзерен выразил желание, чтобы его маршал совершил объезд в компании последних.
«Мало мне Придда», – мелькнуло в голове и тут же пропало.
Недолго осталось...
Эта мысль, еще мимолетнее предыдущей, почти напугала его своей хрустальной ясностью.
Ему бы только знать, насколько недолго – он ушел бы намного раньше...
Сцепив зубы, он заставил себя неторопливо продолжать путь, беспомощно наблюдая, как впереди обмениваются ледяными любезностями и колкостями два юных дурака. Сзади грохотал отряд, на котором настоял Альдо. Справа был проклятый барон со своей неизменной улыбочкой под четким росчерком усов. Барон, который только что смертельно его оскорбил очередным замечанием о людях Раканы, не ценящих ничего, кроме своей шкуры (но желающих изгнать ненавистного Та-Ракана, привнесшего новизну хаоса в когда-то мирную и счастливую жизнь горожан), и, пожалуй, даже не подозревающий о кипевших в груди Робера страстях – лютом волчьем желании впиться клыками в его грудь и вырвать сердце, смешавшемся с презрительной жалостью, то и дело побуждавшей Эпинэ невольно подумать о ноже в спине цивильника.
– Вы судите о людях по себе, – наконец выдавил он, хотя и решил не ссориться ни с кем и интриговать.
Айнсмеллер оживился, заслышав, что по большей части молчащий Робер на этот раз решил поддержать беседу. Глаза его сверкнули из-под шляпы, когда он мельком взглянул влево.
– Но, герцог, разве не вы же несете потери в результате собственной мягкости?
– Я предпочту нести потери, чем прославиться в качестве палача.
Барон покачал головой, нервно кривя рот, однако не успел и слова молвить, как окделльскому коню под ноги швырнули с крыши горшок, и тот разбился на множество черепков, а из его чрева хлынули помои и какие-то жуки, вылетевшие настолько плотным роем, что конь всхрапнул и попятился, мотая головой.
Ричард гневно вскрикнул, ругнулся и направил коня к пролому в стене дома.
Робер обреченно закрыл глаза, пришпорил Дракко и метнулся в узкий (лошадь с трудом пройдет) проулок, игнорируя возможную опасность. Однако он лишь успел увидеть, как сверкают чьи-то пятки. И остановился, перегородив дорогу Айнсмеллеру и его коню, раздувающему ноздри, равно как и его хозяин, почуявший добычу.
– Я догоню. Пустите...
Робер окинул его небрежным взглядом.
– Не стоит, господин барон. Он ушел.
Алые губы истерически дрогнули, словно Айнсмеллер собирался спорить, однако что-то в глазах Эпинэ показало ему, что лучше не настаивать на своем, и он сдержался, пряча – это Робер отчетливо видел – яростное бешенство за наигранно веселой улыбкой.
– Право, не понимаю. Неужели вы предпочтете, чтобы вас прирезали во сне?
– Кого мне бояться, Айнсмеллер? Альдо? Ричарда? Или, может быть, вас?
Ну вот, и он опустился до дурацких женских колкостей, словно Ричард со Спрутом.
А барон уже понукал лошадь, заставляя ее пятиться, чтобы покинуть проулок.
Робер напоследок задумчиво взглянул в ту сторону, куда убежал неведомый мститель Раканы и мысленно пожелал ему удачи и благословил именем Астрапа.
Они продолжали путь, но что-то странное вдруг сделалось с Айнсмеллером, на что не обращали внимания остальные спутники, а Робер, напротив, то и дело бросал на палача взгляды, и оттого замечал, как того то бросает в дрожь, то он ерзает в седле нетерпеливо, словно ждет чего. Комендант постоянно подносил к носу желтый платок и, наконец, почувствовав на себе взгляд Робера, повернулся к нему. Он являл собой странное зрелище в тот момент, и Эпинэ неожиданно пришло в голову сравнение с женщиной, томящейся желаньем и не имеющей возможности утолить его, поскольку находящийся рядом кавалер все никак не обратит на нее свое внимание: слегка приоткрытые губы, заметно сбившееся дыхание и чуть порозовевшие щеки, да руки, то и дело судорожно стискивающие повод. Но больше всего – его странные, пугающие глаза с остановившимися расширенными до невозможности зрачками говорили о поглощающей душу страсти. Они – эти бархатные непроницаемые очи – так и кишели сейчас кромешной тьмой, и Робер невольно отшатнулся, с некоторым трудом удержав равновесие в седле.
Чуткий к настроениям хозяина, Дракко злобно взвизгнул и едва не вцепился зубами в лошадь Айнсмеллера.
С несколько минут успокаивали разбушевавшихся скакунов, а затем Робер не выдержал.
– Придд, Окделл, прошу вас дальнейший объезд завершить без меня.
Он намеренно проигнорировал барона, с нарочитой вежливостью поклонившегося в его сторону, и дернул повод. Дракко, и без того взбудораженный, рванулся, выбил искры из мостовой и, сломя голову, полетел к воротам.
Только оказавшись далеко за пределами столицы, Робер понял, какого дурака свалял.
Но вокруг было спокойно, он спешился у родника, плеснул воды на пылающее лицо.
«Да что же за Леворукого дела с этим человеком?!»
Возвратился заполночь, порядком успокоившись.
Но мутная тревога не отпускала, ныла где-то на закраинах сознания и грызла его бесчисленными зубами мыслей.
С трудом заснув, он и во сне не был оставлен своим мучителем...
– Вы знаете, чего хотите, герцог... Быть может, даже больше меня знаете...
Узкое лицо – совсем рядом.
И нет возможности отвернуться: прохладные пальцы удерживают за подбородок крепче тисков.
Робер сам не знает, чего он хочет больше – придушить или пристрелить гадину, пробравшуюся каким-то образом в его постель. Но Айнсмеллер действует умело и точно, зная, где коснуться, где лишь согреть кожу дыханием.
Робер еще помнит, хотя и смутно, что это лишь сон.
Сам он не был приверженцем гайифской любви, да и Айнсмеллера, при всех его странностях, трудно было заподозрить в подобной склонности. Однако тот действовал не так, словно ему хотелось быть рядом с человеком определенного пола, а скорее – будто ему было глубоко все равно, с кем он сейчас находится. Темный пристальный взгляд, казалось, с жадностью выискивал и пил с его лица малейшие выражения эмоций, и все труднее становилось отказывать себе, поднимающейся с низа живота густой, яростной волне. Словно что-то застило ему всякое соображение, где он, с кем и что происходит, Робер с низким хриплым стоном дернулся вперед, впечатал извивающегося барона в перину и стал целовать дразнящий рот, кусая, почти разбивая в кровь губы Айнсмеллера о его же собственные зубы.
Уолтер предпочел бы сейчас быть сверху – это Эпинэ знал четко, как и то, что ни в коем случае нельзя ему этого позволить, и потому он скрутил ему руки, вывернул их, связывая. Остановился на мгновенье, разглядывая злые сверкающие глаза, чуть ли не осязая, как медленно скользит язык, собирая рубиновые капельки с разбитых губ, и не осознавая, что сейчас сам невольно повторяет за бароном его движение, только смутно понимая, что во рту стоит медный привкус. Его крови. Айнсмеллера.
Тот же выгнулся, силясь сбросить путы, стянувшие ему руки, и это движение словно послужило разрешением или сигналом.
Робер вынул нож, медленно, старательно срезал с Уолтера всю одежду, местами задевая кожу достаточно ощутимо, чтобы на ней проступили тонкие линии, кое-где сразу заполнившиеся, набухшие багрянцем. Что-то случилось с ним, едва он почуял вкус и запах крови. Словно хищный зверь, он приник к горячему телу и лизал снова и снова солоноватую жидкость – с запястий, с бедер, с ярких и неожиданно крупных сосков, пока не услышал громкий протяжный стон.
Тогда Робер неторопливо потащил свою жертву на себя, заставив вывернуть руки кверху. Крепко-накрепко прикрутил удивительно тонкие для мужчины запястья к изголовью.
– Вы понимаете, герцог, что вы делаете? Пути назад вам не будет...
– К кошкам, – яростно прорычал Робер, стискивая его ногу.
Перехватив лодыжку, он стянул ее подвернувшимся (чьим? все равно...) сыромятным ремнем. Заставил Айнсмеллера согнуть колено, приподнять бедро и, наконец, закрепил ремень за веревку, стягивавшую руки. Провел ногтями по открывшейся ягодице, вызвав у Уолтера сладкую судорогу и еще один стон.
– Давай же, – подзадорил тот. – Чего ты ждешь?.. Или не умеешь... не знаешь, как?
Знал.
Инстинктивно знал, что делать дальше, но остановило какое-то неясное беспокойство, заполнило его на мгновение до предела, но тут же схлынуло, и в следующий момент хищник в нем снова поднял голову, властно зарычал, чуя страх, ненависть и возбуждение жертвы. Робер дернул Айнсмеллера на себя, подхватил его под второе колено и с маху насадил на свой член, не обращая внимания на мучительный долгий всхлип.
Уолтер то рвался ему навстречу, то стремился, напротив, соскользнуть, и в конце концов Робер сдавил его шею руками, заставляя смотреть себе в глаза и не останавливаясь ни на мгновение. Барон выгнулся, раздирая руки в кровь о жесткую веревку, обвил свободной ногой бедро Эпинэ.
– Еще... – еле слышно шепнул он. – Сильнее.
Робер отпустил, чувствуя, как колотится под пальцами чужое сердце, вцепился в горло зубами, как давеча Дракко едва не вцепился в лошадь барона. И, едва ощутил биение жизни под языком, как тут же впился сильнее, опираясь на руку, свободной рукой снова сжимая гортань Айнсмеллера.
Выдавил сквозь зубы: «Дрянь».
В ответ тот лишь прикрыл глаза, хватая воздух ртом, как прошлым утром Робер, очнувшийся от кошмара. И улыбаясь совершенно по-блядски. Всем гибким сильным телом умоляя о том, чтобы насилующий его герцог не останавливался.
И тот ничего не мог с собой поделать – охватившее его безумие вело за собой, не позволяя выпустить из рук, его пальцами оставляя вмятины на бледной коже, которые непременно назавтра станут синяками и кровоподтеками, царапая и кусая в кровь, пятная белоснежные простыни.
Перед глазами все потемнело враз, когда Уолтер, почти задохнувшись в неслышном крике, туго кончил ему в живот, подавшись к нему всем телом, горлом – прямо в терзающие его руки, и Робер тут же не выдержал сам, почти сминая пальцами тонкий, острый кадык. А затем, выгнув спину, запрокинув голову, долго стоял так, замерев...
Разжал руки только когда почувствовал слабые попытки барона сглотнуть.
Выпустил.
Думал, глянув в глаза, встретит насмешку, но встретил там только пустоту.
Айнсмеллеру сейчас никто, кроме него самого, не был интересен.
А Эпинэ сел рядом, машинально отирая руки о простыни, и...
Он вновь вынырнул из сна, обливаясь потом, чувствуя, как по простыням разливается влажное пятно.
«Я дурно спал», – только и скажет он наутро сюзерену, когда тот поинтересуется, что с ним. А через малый промежуток времени Уолтера Айнсмеллера отдадут толпе, и Альдо никогда уже от этого не отмоется и окончательно потеряет друга, который был рядом с ним столько лет...
И Робера Эпинэ до конца жизни будет преследовать застывший, пустой взгляд – сама смерть поглядела на него той ночью, показалась во всей своей порочности и жадной ненасытности, и ушла к кому-то еще.
К кому-то в белом, хотя по совести – в красном.
Чьи губы – кровь, пролитая в снегу...
Выходец...
сентябрь, 2008
для Крыса
