И несказанные слова, и обрывки бессвязных мыслей,
У полночного костерка ожиданием, вдруг, повисли.
В тишину погрузилась ночь – отражение злой тоски...
Мы одни в полумраке, что ж... Ты и я, но, увы, не "мы".
– Karell –

* * *

– И, все-таки, почему облака? – Итачи рассматривал красные затейливые облачка на черном плаще Лидера. Впрочем, точно такой же был и на нем самом, – облака... а не Луна. Ведь «Акацуки»...

– Акацуки, – эхом отозвался Пейн, вдруг улыбаясь, – может, потому что Мадара был похож на кровавую луну?

Он сделал широкий взмах рукой, подобно дирижеру, дающему знак своему оркестру. В воздухе мелькнул широкий черный рукав на алой подкладке и Учиха, неожиданно сам для себя, обнаружил над ними разлившееся акварельными красками – небо. Густо замешанная вечерняя синева была неравномерно размазана по небесному полотну, плавно перетекая в цвета нежной весенней листвы и жемчужно-голубых крыльев бабочек; в золотистый и пурпурный цвета одежд семейств королевской крови с рыжими прожилками – венами.

Сейчас Итачи был уверен, что если по ним полоснуть острым лезвием катаны – из них брызнет раскаленная ржавая кровь. Бледно-лиловые перистые облака, обожженные по краям дыханием самого Будды, покачивались обрывками пивной пены на волнах его цветного воображения. Великий Художник, который раскрашивал каждый следующих день эту картину по-новому, сегодня постарался особенно знатно. А у самой кромки земли, исчерченной стрелами холодных сизых теней, что неумолимо вытесняли последние пронзительные островки света, раскаленным куском сердца мира, горел самый яркий камень в короне Аматерасу.

Закат. Солнце медленно погружалось во тьму, предшествующую приходу бога Цукиоми. Время растекалось холодными бусинами в воздухе, заставляло лепестки цветов сворачиваться, траву беспокойно дрожать, а черную жирную, пропаренную дневным зноем землю – рыдать белесым липким туманом.

Небо горело в агонии умирающего светила, терзалось в муках, расплескивая по своему телу брызги разноцветной боли. И Пейн любил это небо за эту боль, за его изменчивость, красоту и яркость, в постоянстве его пристрастий. В своем собственном постоянстве, как бы парадоксально это не звучало.

– Боль, – Пейн покатал на языке слово, смакуя его на вкус.

Теплый ветер с запахом нагретой зелени и полевых цветов обдувал лицо Итачи. Учиха стоял на краю поляны у подножья холма, за которым текла река, и где расположилось нужное им селение. Справа от мужчины терялась в сумерках неровная кромка леса, хищно и угрюмо скалящаяся на двоих шиноби, окутанная болотными испарениями, а слева, уходящее за горизонт поле, засеянное злаками. Несколько вечерних бабочек вспорхнуло из налитых золотом колосьев. Итачи попробовал проследить за ними взглядом, но тут его отвлек посторонний шуршащий звук.

Шиноби лениво повернул голову и уставился алыми, от Шарингана, глазами – на Пейна, который распахнув плащ, сосредоточенно копался в сумке, прикрепленной к поясу за спиной.

– Боль? – Итачи усмехнулся, словно бы что-то вспомнив, – тогда я бы понял, если бы твоя организация была названа в честь нее, – Учиха близоруко прищурился, испытывающее глядя на Лидера:

– Так значит, все дело в Мадаре?

Пейн скривился от этого имени, словно от кислой дички, которой он однажды по молодости съел целый килограмм на спор. Но затем брезгливое выражение сменилось лукавым, и Учиха было протянуто на широкой ладони несколько крохотных карамелек-леденцов в яркой обертке.

Итачи невольно улыбнулся и взял одну конфету:

– Нагато... вы – страшный человек.

– Я еще ко всему и жуткий извращенец, – наигранно серьезно, наставительным тоном, заметил глава Акацуки, глядя белесыми, блестящими, отражающими всполохи заката, глазами, расчерченными кругами Реннегана, – соблазняю малолетних гениев сластями и...

– И у них потом болят зубы, – хмыкнул «малолетний гений». У Пейна явно было хорошее настроение, от которого так и хотелось сказать – не уйдешь.

– Но ты их берешь. Добровольно.

Молча, с непроницаемым видом, Учиха развернул свою конфету и положил под язык. Во рту тут же защипало, стреляя в нос острым, пряным ароматом.

Пейн не удержался и расхохотался, глядя на вытянутое лицо Итачи.

– Сласти, говоришь? – пробормотал юный преступник класса S, на что Лидер лишь похлопал его по-дружески по плечу и подмигнул.

– Зато зубы будут целы. Я же ни какой-нибудь Мадара или Орочимару...

– Да уж, старые методы змея-искусителя и иже с ним уже устарели, – Итачи позволил себе усмехнуться, а затем и улыбнуться за этот день еще раз. Невиданное разнообразие.

– Да, нет, наивные дураки, ищущие запретных знаний ничуть не изменились за все время существования человечества. Вот, подобные Учиха Итачи рождаются раз в сотни лет, – вид у Пейна сделался мечтательный, – мне повезло...

– Пейн-сан, вы подхалим, – буркнул Итачи, отворачиваясь. Полоса тени, ползущая в их сторону по полю почти приблизилась к ним. Скоро. Когда она накроет их – придет время Акацук.

– И на старуху бывает проруха, – философским тоном признался в своей «слабости» Лидер, по-кошачьи щурясь. Он знал, что сейчас глаза Учиха горят живым мальчишеским светом, а не мертвым сиянием Цукиоми или черным огнем Аматерасу, хотя тот и не смотрел на него. И, может быть, этот хладнокровный и бесстрастный юноша даже смущенно улыбается под высоким воротом плаща.

Тени подкрались вплотную, цапнули обоих мужчин за лодыжки.

– И все же... Вы так и не ответили на мой вопрос, Лидер-сама.

Итачи глядел вслед умирающей дневной звезде, произнося эти слова уже совсем другим голосом.

Легкое, быстрое, бесшумное движение. Даже Шаринган пока не мог в полноте своей уследить за ним. Лидер оказался перед Итачи и тяжелая рыжеволосая голова опустилась на плечо Учиха, а озябшей руки коснулись сухие, теплые пальцы.

– Красный, – Пейн потеребил кольцо на безымянном пальце юноши. – Акацуки. Красная луна...

– Может, – мужчина начал выпрямляться, – это была судьба, – кончик носа Пейна задел подбородок Итачи, заставляя его замереть, – Учиха...

Губы Итачи опалило терпкое, кисло-сладковатое, от вкуса леденцов, дыхание, но в этот момент из деревни подали сигнал и, в то же мгновение, Лидер уже вглядывался в сгущающиеся сумерки, отстранившись на расстоянии вытянутой руки. Тень сожаления коснулась своим крылом лица Итачи, прежде чем он сделал следующий вдох.

– Пошли. Пора.

Черная холодная звездная ночь. В тайном укрытии – далеко от места исполнения миссии, горит костерок, скрытый от любого постороннего взгляда, тихо потрескивая в хрупком, от наличия скованного напряжения, мужском молчании. Итачи лежит на земле в глубине пещеры, накрытый плащом Лидера и пытается уснуть. Голова у него тяжелая и пустая – все мысли комом лежат на ее дне. Пейн сидит у костра к нему спиной, с закрытыми глазами, подставив лицо далеким и безучастным к двум нукенинам звездам, тихо мерцающим в узкой щели прохода. У него саднит задетое в бою плечо, и он вслушивается в каждую ноту песни боли. И улыбается. Он чувствует себя живым.

Бледные, обманчиво хрупкие в неверном свете костра, руки Учиха – водят по изгибам облаков на плаще. Глаза Итачи закрыты, но он помнит их форму до мельчайших подробностей.

– Они все не дают тебе покоя, Итачи? – Пейн приоткрывает один глаз. Все-таки не стоило дразнить парня перед самой миссией. Мысли Учиха оказались неожиданно слишком заняты не только миссией и вот результат – недосмотрел удар, работая прикрытием. Но рана в плечо не приносит разочарования, а, скорее, говорит о том, что они оба потеряли ещё не всё человеческое в себе. Итачи... Мальчишка. Да и он сам хорош.

– Что они для тебя значат? – помедлив, задает вопрос Учиха и сам открывает глаза, приостанавливая почти машинальное движение руки.

– Мечту. – Просто отвечает Лидер Акацуки и временный напарник Учиха. – Старую мечту, которая, воплотившись, перестала быть мечтой, но подарила мне другую.

– Другую мечту? – в голосе Итачи слышится отзвук смятения. Он приподнимается на локтях, полуобернувшись к командиру.

– Да.

– А что теперь со старой?

– Теперь... теперь это часть камуфляжа. Чертовски хорошего камуфляжа. И это часть Акацук, которую можно будет заменить, как только она потеряет свою эффективность. Впрочем, я в ней уверен, да и хотелось бы, чтобы эти чертовы облака там были всегда.

– А мечта? Которая новая. – Итачи испытующе сверлил взглядом спину Пейна.

– Сидит у меня за спиной, под двумя слоями дурацких облачков. Акацуки... Луна в красном. Моя боль.

– Нагато...

– Спи, Итачи, у меня сегодня, похоже, бессонница.

Итачи еще некоторое время сидел изваянием, вперившись застывшим взглядом куда-то в пространство, за плечом Лидера, а затем – устало опустился на лежанку. Пейн так и не обернулся, поэтому не видел, как его «мечта» комкает во сне красное облако ищущими человеческого тепла пальцами. А Пейну все казалось, что воплоти он, в полноте своей, и эту свою мечту – она станет всего лишь символом, как проклятые облака.

...Легкой дымкою сквозь сомкнутые веки
Сны Морфея окрыляли чудеса
Ты когда-то говорил: «Друзья навеки»
Но о том, что ты солгал, я понял сам.


Мелкой дробью несгораемой картечи
Звезды робко окропили небеса
Ты однажды мне сказал, что время лечит
Это так. Для тех, кто не был болен сам. (с)