– Один! – Аоки привычно начал отсчет.
Это никогда не составляло труда для Куджо.
– Два!
Он был одним из лучших учеников этого никчемного колледжа и в отличие от своих одноклассников кое-что понимал в физике, знал, что такое центр тяжести и другие немаловажные вещи, что позволяло ему проделывать этот фокус.
– Три!
Кроме того, Куджо любил футбол. Его тело было хорошо натренировано. Пока друзья околачивали хреном сакуры и дымили, как табун паровозов, он с удовольствием гонял по двору мяч. Он умел правильно дышать, распределять мышечные усилия, в общем, знал все, что нужно знать футболисту, чтобы продержаться в быстром темпе 45 минут.
– Четыре!
Больше футбола Куджо любил жизнь. Любил неосознанно. Как неосознанно человек дышит, видит, ходит. Хотя, наверное, он не смог бы ответить на вопрос, зачем он живет, в чем смысл его бытия, того, что он делает. Пока, все это сводилось лишь к одному понятию: выжить. В колледже, если ты не был сверху, ты был внизу. Но даже там находился кто-то, кто мог быть выше тебя, тогда ты опускался на самое дно, превращался в дерьмо, ползающее на брюхе перед самым последним отсосом, возомнившим себя королем. Если, конечно, под тобой не оказывался кто-то, кто был слабее даже тебя.
– Пяаааать!
Куджо был наверху. Даже не так. Он был выше этого. Может быть, поэтому ему удавалось удерживать свое положение. Сила заключается не только в мускулах и умении начистить рожу тому, кто осмелился поднять на тебя голос. Он прекрасно знал это. Ум тоже может быть силой. Там, где не достает мышечной массы, помогает мудрость и еще... Куджо не было до всего этого дела. Грязь текла мимо него, не пачкая, не задевая. Он знал правила игры и следовал им, но никогда не играл всерьез.
– Сеееемь!
А сегодня Лео почему-то возомнил, что он может занять место Куджо. Не попробовать, а вот так, ничтоже сумняшеся, просто стать боссом. Тринадцать хлопков, как раз плюнуть. Ведь это так просто смотрится со стороны: легкий Куджо, шутя, хлопает в ладоши и, как примагниченный, возвращается обратно к решетке. Дурак не сможет.
– Деееевять!
Куджо не привык вдаваться в объяснения. Он милостиво согласился на семь хлопков, зная, что Лео не выдержит и пяти, и оказался прав. После пяти хлопков Лео тяжело задышал, после восьми ухватился за решетку буквально чудом. Девять были роковыми. Лео сорвался. Его спасли узкий бортик и руки подоспевших к решетке ребят.
* * *
Теперь Лео нужно было проучить, чтобы другим было неповадно. Нужно. Это было одно из правил.
Куджо невозмутимо отработал свою роль, как актер, не первый сезон играющий одну и ту же пьесу. Ни один мускул не дрогнул на красивом лице мальчика, когда его ботинок вминал в блестящую россыпь канцелярских кнопок щеку униженно распростертого на полу Лео. Это была Экзекуция. Часть шоу. Для шестерок и друзей – свидетелей состязания. Для Аоки, которому он позже уступил место, брезгливо отойдя в сторону.
Прижавшись спиной к стене коридора, Куджо наблюдал, как его друг исполняет свою партию – машет бейсбольной битой, ломая кости извивающемуся и орущему от боли Лео. Аоки выкладывался по полной. Его азарт был сродни безумию. Куджо удивляло, откуда в нем взялось столько ненависти, столько неудержимой силы и желания применять ее не во благо – на разрушение. С каким азартом он предавался жестокой игре, как будто что-то терзало Аоки изнутри, темное, безжалостное, и жестокость к другим была единственным способом избавиться от этих терзаний.
Эти размышления не отражались на лице Куджо, оно оставалось невозмутимым, как и пять минут назад, как и полчаса назад, на кромке крыши, как всегда, лишь ресницы вздрагивали синхронно с ударами биты. Но под маской безразличия Куджо трепетал. Первый раз ему по-настоящему стало страшно. Он подумал, что было бы с ним, не будь Аоки его другом, не будь сам он боссом? Мог бы он оказаться на месте Лео под градом ломающих кости ударов? Остановило бы Аоки то, что перед ним Куджо? Или наоборот, распалило бы еще больше? Он осознал с предельной ясностью, что стоит на краю пропасти, и его затягивает пустота, мрачный омут всепоглощающей злобы, где он теряет не только друга, но и себя. Стало нечем дышать, захотелось на свежий воздух, на крышу, к небу.
* * *
Аоки и Куджо были друзьями с детства. Учились вместе сначала в школе, теперь, вот, в колледже. Грубоватый, взрывной Аоки, заводила самых рисковых и шумных игр, и немногословный, задумчивый Куджо. Трудно было бы найти двух более не похожих друг на друга людей. Но это не мешало им быть вместе. Возможно, один искал у другого недостающее ему самому. Куджо хотел бы иметь хоть долю той безбашенной энергии, которой в полной мере обладал Аоки, умение бездумно бросаться на встречу каждому новому дню, не обращая внимания на мелочи, не думая о завтрашнем.
А сам Куджо всегда оставался для друга неразгаданной тайной. Желание понять, проникнуть в эту тайну мучило Аоки, заставляя невольно следить за каждым движением Куджо, быть подле него, тянуло как магнитом. Куджо был умен, красив, бесстрашен. С ним было интересно. Аоки всегда восхищала невозмутимость и рассудительность друга в ситуациях, в которых он сам готов был тупо разнести в клочья все вокруг. А, кроме того, у него всегда можно было списать.
Поэтому Аоки был горд, когда Куджо стал боссом, победив в состязании трех претендентов, включая самого Аоки. Он не испытывал зависти. Вернее, не задумывался над этим, считая, что в возвышении Куджо есть и его заслуга. Короля делает свита, так, кажется. Более того, Аоки первый перегрыз бы глотку тому, кто усомнился бы в первенстве его друга. Став боссом, странный Куджо стал немного ближе, стал понятнее. Так казалось. Аоки ходил за ним по пятам, как и раньше, только теперь он как сторожевой пес охранял величие Куджо, заглядывал в глаза, будто ожидал какого-то чуда, откровения. Но Куджо по-прежнему оставался далеким от всеобщей паучьей возни за право написать на стене: «Имярек – босс» и жирной полосой зачеркнуть имя поверженного соперника. Одно лишь напрягало его, свита требовала доказательств, постоянного утверждения права на власть, и самое страшное, что первый голос в этом хоре принадлежал Аоки.
* * *
Аоки не увидел, спиной почувствовал, что Куджо уходит. Обернулся.
– Ты куда? Мы должны закончить.
– Не указывай мне. Салаг учи! – Первый раз Куджо повысил на него голос.
Аоки в недоумении опустил биту, провожая спину удаляющегося друга тяжелым взглядом. В ушах зазвенело, будто натягивались и рвались нити, что многие годы связывали их.
– Да кто ты такой? – Пробормотал он и внутренности сковал холод, тяжелый, стекающий вниз живота, заставляющий сжиматься мошонку.
Первый раз он почувствовал этот холод тогда, в туалете. В тот раз бита была в руках Куджо, и он с присущей ему невозмутимостью со звоном вонзал ее в кафельный пол между раздвинутых ног какого-то придурка, посмевшего возразить ему. У самого Аоки все поджалось, как будто бита звякала между его бедер. Он зажмурился, боясь взглянуть в тот угол, и только по истошному воплю жертвы понял, что Куджо закончил Экзекуцию. Это было жестоко. Даже для Аоки. Тогда он впервые почувствовал, насколько Куджо сильнее его. Не физически. Иначе, а как, Аоки не мог определить. Он понял пока только одно, Куджо – настоящий босс, способный на всё. Хладнокровная жестокость – вот его сила. Вот, что нужно боссу. Так думал Аоки, сидя на полу в туалете, слушая приглушенные всхлипы избитого парня. Поэтому сейчас, избивая Лео, он хотел быть достойным этой жестокости. Не казаться слабаком в глазах друга, перед которым робел, которому почти преклонялся. В глазах босса.
Уход Куджо поверг его в смятение. Друг снова ускользал от него. Казалось вот, только Аоки понял, поймал это чувство сопричастности тайне, как Куджо снова уходит от понимания, растворяется в своем мире. Стало вдруг ясно, что Аоки никогда не был Куджо другом. По-настоящему, никогда. Он был правой рукой, шестеркой, стеной, кулаками – кем угодно, но только не другом, в том, изначальном, грубом смысле, когда все общее, даже мысли.
Его охватило бешенство, ревность к той части жизни Куджо, которую Аоки никогда не понимал, которая всегда стояла между ними как дверь. Как та дурацкая дверь на крышу, которую Куджо смог открыть, а Аоки – нет. Жизни, куда Куджо не пускал его, а, может быть, у Аоки просто не было ключа? А если бы и был? Хотел бы Аоки заглянуть за эту тайную дверь? Что увидел бы он там? Бездонное небо или бездонную пропасть? Он не знал. Не хотел знать, боялся. Но все больше в душу его закрадывалось смутное, нехорошее чувство. Он осознавал, что ему страшно рядом с Куджо, вдали от Куджо, страшен сам Куджо и то, что он все чаще зависал на крыше, неподвижно стоя у решетки, и смотрел, смотрел, то ли ввысь, то ли вглубь себя, уходя, ускользая.
Аоки почти уже ненавидел эту крышу и небо, в которое Куджо мог смотреть часами.
* * *
Бита, глухо брякнув об пол, откатилась к стене. Ноги сами, по привычке, понесли его вслед за Куджо, скрывшемуся за поворотом. Он прекрасно знал, куда тот пошел, догнал его на чердаке. Куджо уже взялся за ручку двери, когда Аоки окликнул его, схватил за плечо и развернул к себе.
– Ты куда? Опять на свою крышу? Типа, ты чистый, а мне всю грязную работу выполнять?
– Мне казалось, что тебе это нравится, – произнес Куджо, дернув плечом.
– Нравится? А тебе разве нет?! – Взвился Аоки, крепче сжимая пальцы.
– Нет.
– Ах, нет? Тогда чего же ты хочешь? А?
– Отпусти меня.
– Кто ты такой вообще? Почему ты – босс? Может, проверим, смогу ли я продержаться?! Прямо сейчас, а? – Аоки дернул Куджо за руку, державшую ручку.
– Отпусти меня.
– Ты не ответил.
– Ты уже пробовал, – ответил Куджо, глядя в сторону.
В душе Аоки с новой силой вскипело бешенство. Глаза залило кровью, ослепив. Он рванул за лацканы пиджака и повалил Куджо на пол. Это оказалось просто, Куджо был легче его. Дверь клацнула, на миг взорвав темноту, и снова закрылась погрузив чердак в еще больший мрак.
Куджо попытался встать, но Аоки навалился на него всем телом, прижимая к полу.
– Почему ты не хочешь? Ты боишься проиграть?
Куджо не ответил. Аоки был сильнее его и был так же безумен, как несколько минут назад, с битой в руке. Куджо даже не сомневался, что будь эта бита сейчас здесь, справиться с Аоки было бы невозможно. Он сделал попытку выползти из-под навалившегося на него тела. Но они лишь вместе соскользнули с площадки на ступени. Острая кромка больно впилась в спину. Аоки приподнял Куджо за ворот пиджака, и с силой дернув пиджак вниз, сорвал его.
Куджо вновь попытался подняться, но Аоки, вцепился в пояс его брюк, рванув молнию, и те поползли вниз вместе с трусами. Мысли Куджо лихорадочно метались. Он не мог понять, что замыслил Аоки. Изнасиловать его? Он точно знал, что не позволит сделать с собой это. Но как не позволить, пока не знал: Аоки был сильнее, а злость лишь добавляла ему сил. Он уже почти раздел Куджо, царапая его кожу ногтями, шепча, как в бреду: «Чего ты хочешь, а? Чего ты хочешь? Скажи, сука», а его руки рвали ткань рубашки – единственной преграды, оставшейся между их телами.
Вжимая Куджо в острые края ступеней, Аоки не давал ему вырваться. Впрочем, Куджо уже и не стремился, зная, что сопротивление лишь распалит нападавшего. Он собирал силы для нового рывка, с ужасом ощущая, как тычется ему в пах вздыбившаяся ширинка чужих брюк, когда острая боль у основания шеи пронзила все его тело. Он даже не понял сначала что произошло, лишь когда теплая струйка потекла по груди, догадался – Аоки укусил его. Куджо дернулся в новой отчаянной попытке освободиться, отталкиваясь руками от ступенек, но Аоки не дал ему сделать это, подмял под себя и, уже не останавливаясь, терся о бедро, раздражая жесткой тканью кожу, впивался зубами в податливую плоть, оставляя глубокие следы укусов, в предплечья, грудь, живот, там, где особенно больно, где тонкая кожа натянута на острые кости, защищенные лишь небольшой прослойкой мышц. В полумраке укусов было не видно, только слюна слабо поблескивала на раненой зубами коже и кое-где сочилась кровь. Куджо не издал ни звука, обмякший, как кукла, он просто лежал под Аоки, раскинув руки, выгнувшись над кромкой верхней ступени.
Аоки внезапно замер, содрогнувшись всем телом, медленно поднялся, сев на колени. Руки его дрожали. Расширенными глазами он смотрел на распростертое на ступенях тело друга с темными следами кровоподтеков, безучастного, смотрящего сквозь него.
– Куджо, – прошептал он, и глаза его защипало от внезапно подступивших слёз.
Куджо отвернулся в сторону двери. Тонкая полоска света, обозначавшая периметр плохо прикрытой створки, упала на его лицо, высветив острые скулы, влажный от пота висок и глаза, темные, без зрачков. Пустые. Его руки, похожие на крылья без перьев, белели в полумраке чердака, раскинутые в стороны так беспомощно, только пальцы сжаты в кулаки.
– Куджо! Прости!
Тот не пошевелился.
Аоки летел в пропасть. Словно пытаясь зацепиться за последнюю надежду, за истерзанного им друга, он провел ладонью по худому бедру Куджо, лежащему под его рукой, по покрасневшей, горячей на ощупь коже. Куджо напрягся и сжал зубы, как будто по ноге скользнула змея.
Аоки отдернул руку, поднялся и кубарем сбежал с лестницы, прочь. На следующий день он исчез.
