Нелединский-Мелецкий провожал взглядом Нелидову, мысленно укоряя себя за мягкотелось и невозможность отказать просьбам прекрасной женщины.

Император Павел прошествовал мимо него, лишь мимолетом обратив на него взгляд – и тут же уперев его в стену.

Губы Нелединского-Мелецкого упрямо сжались.

По гулкому коридору дворца, отражаясь от холодных стен, вновь и вновь проносилось царское вопрошение:

– Кто кричал во дворце караул?

За спиной Нелединского-Мелецкого с характерным позвякиванием вышла и вошла из ножен армейская сабля.

Нелединского-Мелецого согнуло пополам, а по губам немедленно прилетело перчаткой – с руки, впрочем, не снятой.

Звон и скрежет извлекаемых и вставляемых обратно сабель напомнил Нелединскому-Мелецкому зловещий хохот, переходящий в покрикивание, на который так часто жаловался по утра Павел Петрович.

Собравшийся у дверей поручики полка Аракчеевского подчнения смотрел в спину Нелединову-Мелецкому, колени его упирались в изъеденные временем и пылью камни пола, по губам стекала тонкая струйка крови из сломанного носа.

Юрий Александрович понял: они пришли, что припомнить ему все. Все, начиная от его лживости и лицемерия, весьма удачных прогибаний под Павла Петровича, и заканчивая подпоручиком Киже, его вереницей званий и наград, проскочивших мимо их голов и мундиров.

Белый суконный мундир Юрия Александровича был обагрен кровью, стекающей в ту же белую пыль, над ухом чей-то голос гаркнул:

– А это вам привет... от генерала Киже!

Не стоило помогать Нелидовой, подумал Нелединский-Мелецкий, не в этот раз. Спина его словно огнем горела, он не чувствовал ног, а острые лезвия сабель вонзались снова и снова в ножны с устрашающим скрежетом, сопровождаемый громким хохотом.

Едва перчатка отодвинулась от тонкого рта Юрия Александровича, как тихий надсадный стон не замедлил сорваться с губ. Хохот только усилился.

Нелединскому-Мелецкому не хватало воздуха, кровь заливала лицо, и только зычный голос императора долетал до его воспаленного сознания:

– Кто. Кричал. Караул?!