Часть 1. Секрет "инопланетянина" из 11 "В"
«Руки как лёд...»
Котьке всегда вспоминалась эта фраза из песни, когда он смотрел на Верни. Дурацкая фамилия и сам он был какой-то дурацкий. Тощий, бледный, вечно с тёмными кругами под глазами, коротко стриженый, почти под ноль. Очень похожий типаж людей Котька видел в фильме «Ожившие мертвецы». Верни и в снег и зной ходил в тёмных джемперах с глухим воротом и длинными, почти до кончиков пальцев, рукавами. Да казалось бы, чего такого? Ну обычный зашоренный гуманоид с планеты Уран, мало ли таких в общеобразовательных школах? Пожалуй что в каждом втором классе можно отыскать. Не мальчика, так девочку – суть одна.
Но это нехорошее чувство, почти отвращение, не могло не волновать среднестатистического подростка с развивающейся манией величия. Котька точно знал, что Верни что-то скрывает, начиная со СПИДа и заканчивая настоящим трупом старухи-кошатницы, зарытым под балконом дома.
Этот скелет появился в 11 «В» в конце третьей четверти и за два месяца успел вынести мозг всем учителям. При всей своей внешней дебильности он был интеллигентным и каким-то слишком умным. Никогда не говорил «училка» или «математичка», все слова выговаривал правильно, ударения ставил там, где нужно. Особенно удивляло это его «по пятидесяти рублей». Котька даже не поленился спросить у матери, правильно ли говорить «по пятидесяти рублей». Она сначала пожала плечами, явно растерявшись оттого что ей задали вопрос, а не заныли «мам, дай денег», а потом кивнула.
– Заинтересовался русским? – радостно блеснула глазами мама, и Котька поморщился, пожалев, что вообще заговорил о правильно – не правильно. Теперь будет донимать тем, что он ещё хочет узнать, а она типа готова помочь. Ничего он не хотел узнавать, просто у Верни есть секрет, и это не даёт покоя, и постоянно заставляет прислушиваться к тому, что он говорит, как он говорит, куда смотрит, о чём там думает в своей похожей на лампочку Ильича бритой голове. А вдруг проколется. Но ничто не кололось. Повода так и не было.
Все самые душевные разговоры между парнями происходили после урока физкультуры в раздевалке, где обнажались не только тела, но и самые-самые тайны.
– Этот ожог я получил, когда уронил на себя кружку с кипятком, так орал! – Сашка Зубов всегда посмеивался после того, как что-нибудь скажет, каким-то нестоящим смехом, просто нервно – хе-хе-хе. Это не могло не раздражать всех окружающих, но в раздевалке никто не обращал на это старушечье «хе-хе-хе» никакого внимания, потому что ожог это было намного интереснее, тем более ожог на голени, тем более ожог, шрам от которого останется на всю жизнь. Вот блин, повезло так повезло! Котька осматривал свои руки и ноги, но никаких шрамов, ожогов, или даже родимых пятен на крайний случай, у него не было, была только родинка над губой, девчачья такая, «миленькая», как любила говорить Светка, так что Котьку всегда в дрожь бросало и хотелось секса, но Светка не давала – очень правильная девочка. Но в мужской раздевалке про эту родинку можно было забыть, поэтому приходилось просто слушать и иногда задавать вопросы. И тогда уж несчастный ошпаренный, ударенный, укушенный начинал подробно рассказывать о своих злоключениях, привирать на каждом шагу, но все всё равно его слушали, только один Котька недоверчиво фыркал. Он вообще любил фыркать. Ну если ему мать позволяла на себя фыркать, то уж на одноклассников сам бог велел.
Верни на физкультуру не ходил. У него была какая-то супер-пупер справка, отмазывающая его на всю оставшуюся жизнь. Явно там без СПИДа не обошлось, это же было ясно как белый день – Верни умирает, медленно, но верно, потому такой всегда замученный и бледный. Но никакой жалости по этому поводу у Котьки не было, скорее просто исследовательский интерес, а может, и правда? Непременно нужно было узнать, что за справка, или хотя бы почему он всегда ходит в свитерах. Может, у него всё тело покрыто ожогами или уродливыми родимыми пятнами, что ещё лучше!
Самое забавное, никто кроме Котьки не повихнулся на тайне Верни. Все просто тихо-мирно его игнорировали, за одну парту с ним не садились, списывать не давали, никогда ничего не передавали, так, словно его и не было вовсе.
«Прямо как в «Бойцовском клубе» – думал Котька, отстукивая чёткий ритм ручкой по парте, – главный герой помешан на Тайлере, а Тайлера и нет в природе.»
– Кузнецов! Прекрати барабанить по парте! – географичка, раскрасневшаяся от злости, неожиданно шарахнула увесистой «Географией для восьмого класса» по Котькиному затылку. Почему именно для восьмого, было понятно: толще переплёт, значит, больнее будет.
– За что?! Больно, – прошипел он, потирая ушибленную голову. Все вокруг засмеялись, наверное, действительно было забавно наблюдать, как географичка медленно подходит, нависает сверху, ждёт, когда же он соизволит прекратить думать о страшных тайнах сидящего через проход одноклассника и обратит на неё свой ясный взор, а потом уже лупит по башке, устав ждать. И как он проворонил её приближение? Мымра очкастая, больно ударила.
Котька метнул обиженный взгляд в сторону окна и наткнулся на Верни. Тот не смеялся. Единственный из всего класса. Точно придурок ненормальный. Разве это не смешно? Очень смешно проспать приближение географички, она же топает как слон!
– Чё вылупился, НЛО? – бросил Котька, но больше по инерции и от внезапно накатившей обиды на весь свой родной класс. И почему так обидно? Они же всегда ржут, и сам он ржёт надо всеми...
Верни молча уткнулся в учебник и ничего не ответил. Ну ещё бы, кишка тонка ответить! Знает, что потом после уроков Котька мог подкараулить и налупить за неправильный ответ. Но почему-то сегодня лупить Верни не хотелось.
До конца урока оставалось двадцать минут, и все чуть ли не вслух молились о том, чтобы географичка забыла о домашнем задании, но молитвы школьников никогда не бывают услышаны. И она вспомнила. Взгромоздившись за свой преподавательский стол, она молча открыла журнал и с каким-то садистским удовольствием стала его изучать. Котьку прошиб холодный пот. Вчера он обещал матери, что больше никаких двоек, иначе поездка в Питер на Терапи-сейшн отменится. Они даже контракт заключили, по всем правилам юриспруденции прописали права и обязанности сторон и поставили две подписи. Теперь точно хана, географичка не простит ему нарушеной дисциплины, а мать ещё одной двойки. Нет житья от этих женщин!
– Таак, – многозначительно протянула географичка и по обыкновению почесала кончик наморщенного носа, словно ей под него поставили что-то жутко вонючее. – Может, кто-нибудь сам хочет рассказать о среднерусской равнине?
Она, сардонически улыбаясь, посмотрела на класс, и, выдержав мхатовскую паузу, вновь вернулась к журналу. В классе стояла гробовая тишина. Все стали почти прозрачны, тонки и легки. Котьки нервно поёжился и позавидовал Верни, на которого без слёз смотреть было невозможно, его ни одна училка не замечала, если только он сам не вызывался, то ли дело Котька – самый высокий в классе, так что даже на последней парте его трудно было не заметить.
– Ну если никто не хочет добровольно, то тогда принудительно к доске пойдёт... – вновь повисла мхатовская пауза, но Котька уже видел устремлённые на него чёрные глазищи географички, смерть несущие. – Куз...
– Можно мне ответить?
Котька даже на месте подпрыгнул от неожиданности. Кто это посмел вытащить его из петли, без его ведома?
– Конечно можно, Женя, – как-то смущённо проговорила географичка. И к доске пошёл бывший узник Освенцима.
Котька просверлил его тощую спину презрительным взглядом. На душе кошки скреблись, явно закапывая что-то нехорошее. По идее, он должен быть благодарен Верни за то, что тот спас его задницу, а с другой стороны... это же был Верни! Инопланетянин с планеты гуманоидов. Его не то что благодарить нельзя, на него вообще смотреть нельзя. Но Котька как ни старался, не мог не смотреть, потому что... просто потому что Верни красиво говорил, этими своими правильными предложениями, и даже иногда с юмором. Но сам не смеялся, просто иронизировал по ходу дела, а в лице не менялся. Пару раз Котьку так и подмывало расхохотаться, но он посмотрел на гудящий подобно улью класс и сдержался. Что это за бред? Никто кроме него Верни не слушал? Вот это попадалово...
Звонок застал Котьку в крутом раздумье. Было легко, конечно, что пронесло, но одновременно что-то тянуло. Нужно всё-таки поблагодарить... но как-нибудь наедине, и так вскользь, чтоб если Верни захотел думать, что это благодарность, то пусть думает, а если не захочет – будет ещё лучше.
Он нашёл его в туалете. Верни сидел на подоконнике и курил. Вот те на. Это было великое открытие. Котька никогда не думал, что гуманоиды ещё и курить умеют.
– Сигаретки не найдётся?
Скелет достал из кармана пачку «Честера» и протянул, не глядя на Котьку – бери, сколько хочешь, всегда значил этот жест. Тот даже прифигел от такой щедрости. Вся его компания сигареты жмотила только в путь, вечно ссылаясь на отсутствие денег. А Верни такое богатство раздавал направо и налево. Хотя, может, и не раздавал, кто у него ещё спросит? С ним же никто не разговаривает.
Они курили молча, каждый смотрел в свою сторону. Но что-то было в этом объединяющее, голову вело и хотелось потрындеть, пусть даже с инопланетным зомби.
– Классные сигареты, – начал Котька издалека и почувствовал, как язык постепенно развязывается и сам собой хочет задавать вопросы. – Давно куришь?
– С шестого класса, – ответил Верни, не глядя на Котьку, да и Котька на него не смотрел, просто затылком чувствовал, куда он смотрит.
– А родаки знают?
– Да. Я ничего от них не скрываю.
– А мои утопят в унитазе, если узнают, – усмехнулся Котька и посмотрел на Верни, тот тоже улыбался. И на зомби он вроде мало был похож, просто какой-то уставший и очень-очень взрослый. – А почему ты на физкультуру не ходишь?
Котька чуть пачку не уронил на пол, когда сообразил что он только что спросил. Нафига? Вот ведь засада...
– У меня была лейкемия два года назад. Мне нельзя заниматься спортом.
Котька знал, что это что-то с кровью не так, при лейкемии, но что именно и насколько это серьёзно, для него осталось загадкой.
– Это серьёзно?
Верни хмыкнул. Затушил сигарету о рифленую подошву «Гриндера» и ловким движением отправил окурок в мусорную корзину. Попал.
– Сначала не очень, а потом затягивает, – Верни вновь улыбнулся, но как-то невесело. По спине Котьки пробежали мурашки. Тайна, которую он хотел узнать, была почти в его руках, и он, наконец, почувствовал её вес. Тяжёлая и совсем не смешная.
– А ты уже выздоровел?
Верни спрыгнул с подоконника и снизу вверх посмотрел на Котьку. Есть такие взгляды, которые потом преследуют всю жизнь, и ты сравниваешь, ищешь, хочешь повторить это странное слияние, взаимопроникновение. Словно что-то там, что находится глубже глаз, нашло тебя и коснулось своим дыханием, навсегда изменив, заразив какой-то непонятной жаждой.
– Я не знаю, Вова. Я жду.
И вышел, прикрыв за собой дверь. И никаких тебе объяснений, кого, чего он ждёт. Но в туалете вмиг стало холодно, от одного только слова.
 
Целую неделю Верни не было в школе. Котька почти забыл о его существовании и о странном разговоре в туалете за сигаретой, словно если у местного инопланетянина нет ни СПИДа, ни трупа бабушки под кроватью, то он вообще не интересный, а самый обычный, только болезный очень. А кому сейчас легко?
Котька сидел на трубах с Петькой и Рыжим и лакал полторашку Жигулёвского прямо из горла, закусывая хрустящими чипсами с луком и укропом. Мать сегодня работала во вторую смену, значит, можно было расслабиться, прийти домой и сразу завалиться спать ещё до её прихода. Вот оно, истинное счастье!
– Вова, – раздалось откуда-то сверху. Котька поднял голову и зажмурился от солнца. На пригорке над трубами стоял узник замка Иф, живой и невредимый. – Можно тебя на минутку?
– Верни, иди к нам! Мы тебя научим плохому! – загоготали Рыжий и Петька. Котьке отчего-то стало за них стыдно, в конце концов, пришли к нему лично. Такого даже его Светка себе не позволяла. Всегда ей нужно было звонить, уламывать, а уж чтобы поцеловать, нужно было завязаться узлом и пройтись ещё боком.
– Ну? – спросил Котька, поднявшись к гуманоиду земного происхождения. Что-то в его виде жутко смущало. Наверное, то, что они однажды поговорили нормально и теперь уже нельзя скатиться до банальных обзывательств, с Верни нужно было разговаривать по-приятельски. Или может, то, что тёмные круги под глазами куда-то пропали, и он выглядел непривычно здоровым.
– Хочешь заработать?
Котька вылупил глаза на Верни и даже рот открыл. До чего же он сейчас, наверное, глупо выглядел.
– Где? – собравшись с мыслями, родил Котька ответный вопрос.
– Я дам тебе пять тысяч за неделю, если ты будешь везде брать меня с собой, и ещё ходить со мной туда, куда я захочу.
Верни говорил будничным тоном, глядя куда-то на проезжую дорогу. Его руки, лежащие в карманах, нисколько не дрожали.
Котька смотрел на него как на полоумного. Эта его болезнь явно повредила инопланетный чип в мозгу, вот он и говорит какую-то белиберду. Единственное, от чего не хотелось отказываться – это пять штук. А через две недели поездка в Питер, и такие деньжищи бы очень были к месту. Думай, Котька, думай. А чего ты теряешь? Это небесно-растительное создание максимум куда может отвести, так это на концерт симфонического оркестра. Да, жуть конечно, но не настолько оно страшно, чтоб отказываться от пяти штук. Пяти штук!
– А если я сам никуда не хожу? Вон только с пацанами пиво пьём иногда, но ты же не любишь пиво? – с сомнением спросил Котька.
– Можно и пиво, – пожал плечами Верни. – Но если ты никуда не ходишь, то тогда я сам составлю программу. Ты согласен?
– Хм... а нафига оно тебе? – не выдержал Котька и нервно рассмеялся, дёрнувшись всем телом, как паралитик при попытке сесть. – Или ты меня на слабо ловишь?
– Нет, я тебя не обманываю. Деньги отдам через неделю, как договорились. А о моих причинах можешь не спрашивать, они тебя не касаются.
– Тогда нафига тебе я?
– В качестве охраны.
Котька насторожился. Разговор приобретал весьма интересный оборот. Обычно на симфонический концерт с охраной не ходят.
– А куда ты намереваешься идти с охраной? – с сомнением спросил Котька. Этот серьёзный вид Верни начинал действовать ему на нервы. Что-то тут явно нечисто. И из-за пяти штук можно схлопотать много неприятностей, если не разрулить всё с самого начала.
– Хочу сходить на дискотеку в «Бархат», на рок-концерт, через два дня приезжают «Король и Шут», ну и просто по городу помотаться.
– А я-то тебе зачем? У тебя что, друзей-товарищей нет? – «... таких же инопланетян», хотел добавить Котька, но вовремя прикусил язык. Верни посмотрел на него своим обычным усталым взглядом, и в груди что-то неприятно дрогнуло. Жалость? Сочувствие?.. Что за бред опять?
– Я же сказал, что заплачу, а ты не задавай лишних вопросов. Ты согласен?
Котька ещё посомневался, послушал себя. Желание получить пять тысяч практически на халяву било в гонг в его мозгу, но на душе стало как-то незнакомо тяжело, словно он подошёл к краю обрыва и за пять штук должен туда прыгнуть. «Ты согласен, Вова?»
– Согласен, – хмыкнул Котька, сморгнув навязчивое видение. Это всё игра воображения. Меньше надо ужастиков смотреть на ночь! Да куда может завести его это подобие человека? Закинул его на плечо и унёс, как полотенце – проблема решена, если что...
– Сегодня мы идём в «Бархат», – улыбнулся Верни. Но не было в его улыбке ни триумфа, ни язвительности, мол, я тебя купил, а ты продался. Ничего не было. И Котьке стало стыдно от того что он ждал именно такой реакции, а получил... ну как всегда. Хотя чему он удивляется? Верни же ненормальный, у него все реакции через одно место.
– Да, хорошо. Никогда там не был, – пробубнил Котька и вернулся к уже изрядно наквасившимся без него товарищам. Пить расхотелось совсем.
 
– Я вас не слышу! Я не вижу ваших рук! Давай, давай! Давай, давай!
Верни выглядел уверенно, так, словно он в этом «Бархате» тусуется каждую субботу. Пара девчонок с ним даже поздоровалась, отчего Котька чуть не задохнулся от зависти, такие красотки и знают такого задохлика? Вот где жизненная несправедливость! Верни ответил им сдержанным кивком и подошёл к барной стойке.
– Что будешь пить? – удобно расположившись на стуле, спросил он. Котька растерялся, мать не дала ему с собой никаких денег, а сам он вытащил из «терапишной» копилки только на проезд.
– Если я напьюсь, кто тебя будет охранять? – нашёлся Котька и осмотрел танцпол – какие же тут всё-таки были красивые девчонки! Таких в школе не показывают. Не зря ввели фейс-контроль, не зря.
Верни усмехнулся.
– Две текилы по сто грамм.
Бармен очень уж явно подмигнул Верни, так, что Котьку передёрнуло от смутного предчувствия. Взгляды были недвусмысленными, явно. Но спрашивать было неловко и вообще... после того, как они перешагнули порог ночного клуба, Котька сразу почувствовал себя не в своей тарелке, на нём была слишком простая одежда, слишком простая причёска, даже лицо его было слишком простым. Всё-таки пить пиво на трубах с таким лицом нормально, а вот в ночной клуб уже стрёмно идти, тем более с Верни, который был одет «просто, но со вкусом», как любила говорить Светка. И эта его заморышная фигура бывшего узника гестапо здесь смотрелась очень уместно.
– Ты в котором часу заканчиваешь? – спросил Верни смазливого белобрысого бармена, сделав короткий глоток текилы.
– В три. Но я могу выйти на полчасика, – пропел свой ответ сахарный мальчик с подведёнными глазами. Котьку аж замутило, когда он заметил тушь на его ресницах. Рок-звезда, блин.
– Хорошо, чуть попозже я подойду, немного потанцую. Встретимся в обычном месте, – Верни отвечал без растягивания гласных, как нормальный парень. Да и выглядел он без лоска, «со вкусом» конечно, но ничего компрометирующего... Может, показалось?
– Я буду ждать.
Котька со скрипом отвернулся от двух странных товарищей и хлопнул сто грамм текилы двумя глотками. Прошла всего минута, и мысль о том, что Верни – гей, почти перестала его интересовать. Он и так-то его мало интересовал, а его сексуальные наклонности и того меньше. Главное – пять штук. Цель определена. Самое лучшее правило: видеть цель, не замечать препятствий! Иногда Котька мог быть очень веротерпимым... или беспринципным? Плохо, когда одно подменяется другим, всё-таки... Но тут же отмахнувшись от самокопания, Котька проследил взглядом своего полупрозрачного спутника, влившегося в толпу танцующих, и заметил, что на него самого призывно смотрит симпатичная брюнеточка в ярко-зелёном мини. Вот это отожгла девочка! Как она по городу-то прошла целая и невредимая в таком виде? А, скорее всего, переоделась в туалете, а сама скромница-умница. Видали таких. Светка тоже поначалу казалась доступной и развратной, а потом по рукам надавала весьма ощутимо, раз и навсегда расставив все точки над i.
– Меня Соня зовут, – пропела девочка-принцесса и томно прикрыла накрашенные по самое не балуйся глазки. Котька чуть не взвыл от восторга. По-хорошему это он должен был заплатить Верни за такое приключение. Гуманоиды-педики – наше всё!
– А меня Владимир, – бархатно ответил Котька, пожимая протянутую ручку. И такой голос имелся в его арсенале, для самых ответственных моментов. Нет, конечно же, он не думал о сексе! Ничего подобного! И этот запах доступности не бил ему сейчас в нос и не кружил голову, нет, совсем нет! У него была Светка, прикольная такая Светка, вроде как любовь до гроба. Но тут-то Светки не было, вот в чём проблема-то, а была Соня и её горящие глазки, и какие-то смешные рассказы об университете. Да, Соня была намного ближе Светы, очень близко... так близко, что стало жарко и немного стыдно, потому как молодость – она никого не ждёт.
– Ты такой молчун, – Соня надула ярко-алые губки и недвусмысленно провела пальчиком по щеке Котьки. – Стеснительный, серьёзный, у тебя есть девушка?
Котька смущённо улыбнулся и кивнул. Тут же сообразил, что сделал самую ужасную ошибку из всех возможных. Теперь точно она свалит и найдёт себе поразговорчивее и посвободнее.
– Ничего страшного, – вдруг Соня обняла его за шею и прижалась ближе, искушённо потёрлась о его напряжённые бёдра. – У меня тоже есть парень. Это будет наш маленький секрет.
И она сама потянулась за поцелуем. Котька не заставил себя долго ждать. Это было сногсшибательно! Это было феерично! Это было ох...нно!!! Это могло быть самым лучшим моментом его жизни, если бы Котька был чуть более романтичным.
Потом они танцевали и целовались, целовались и танцевали. Котька уже не был молчуном, он был самым разговорчивым на этой грёбаной планете, он травил анекдоты, рассказывал истории из жизни, врал, врал так, что сам себе верил. Его отец – лётчик-испытатель, мать – оперная певица, а сам он – это просто о! Какой он талантливый, скромный и самое важное – студент университета, будущий юрист! И не важно, что на носу ЕГЭ только ещё, суть одна – с учёбой полная запара. Соня, нужно развеяться, потому давай поцелуемся ещё разок.
Котька шёл по тёмному коридору, насвистывая «She’s Got It», получалось из рук вон плохо, но на душе было легко и солнечно. Хотелось целоваться бесконечно, да и не только целоваться... Он почти уломал Соню на встречу в каком-нибудь тихом месте, вот только организм вдруг заявил о своих потребностях раньше.
Котька вошёл в просторный туалет, по-прежнему напевая. Но как только он закрыл дверь, и музыка танцпола стихла, слуха его коснулись весьма специфические звуки, доносившиеся из самой дальней кабинки. Позвякивание пряжки ремня и чьи-то приглушённые стоны. Вот это ребята увлеклись, усмехнулся про себя Котька. Он, конечно, понимал, что все эти звуки его мало касаются, но низ живота ощутимо напрягся. Сразу перед глазами встала Соня, соблазнительно закусывающая нижнюю губку, интересно, она тоже так стонет, когда её накрывает? Это были просто невозможные стоны... Людям в кабинке было чертовски хорошо! И это не могло не волновать. Совсем близко: звуки секса, запах секса, умереть – не выжить. Можно зайти в соседнюю кабинку, подтянуться и всё увидеть...
Котька как дурак застыл на середине комнаты и сверлил глазами закрытую кабинку, где со вкусом трахали какую-то Женю, именно это имя хрипел отмороженный перец, уломавший кого-то на быстрый секс. Завидно! А потом Котька увидел тонкую кисть, вцепившуюся в край дверцы. И тело вмиг покрылось гусиной кожей – рука была мужская! И манжета рубашки была смутно знакомой. И пальцы тощие, бледные, длинные, как у долбаного пианиста.
– Верни... – прошептал Котька и теперь уже новым взглядом в ужасе уставился на закрытую кабинку. Сомневаться не приходилось: там был Верни и тот накрашеный бармен. – Мать твою.
Котька быстро, бесшумно сделал то, зачем пришёл, потом вышел, стараясь ни о чём не думать и тем более не представлять то, что там происходит! Но в ушах неотступно звучали сбивающиеся на хрип стоны, а перед глазами вновь и вновь возникала эта тонкая беспомощная рука, цепляющаяся за дверцу в поисках опоры. В висках барабанила кровь. Мысли никак не могли выстроиться и внятно сказать, что теперь надо делать.
Котька вышел в зал, нашёл взглядом Соню, сидевшую около барной стойки и мило улыбавшуюся уже другому бармену, тоже гейского вида. Идти к ним не хотелось. Мир сошёл с ума! Котька прислушался к себе. Нет, ему было не противно, ему было как-то неудобно, стыдно, что ли? Его это нервировало и смущало. Один парень даёт другому парню почти у него на глазах. Вот уж секрет так секрет, неделю не отмоешься! И хотелось бы никогда не слышать этих возбуждённых стонов и не видеть эту тощую беспомощную руку.
– Вова, – Соня всё-таки заметила его и поманила, как домашнего питомца, ещё бы добавила «кис-кис-кис». Тоже какая-то проститутка, огрызнулся про себя Котька. Настроение всё куда-то пропало, и он впервые за весь вечер с удовольствием подумал о Светке, нормальной, скромной Светке, которая никогда бы себе не позволила надеть такую позорную юбку и лапать другого парня.
Котька прислонился спиной к рифлёной стене и стал ждать, когда Верни закончит свой секс-марафон и можно будет пойти, наконец, домой. Трудно всё-таки быть охранником, особенно после того, как всю жизнь был вольным как ветер. И даже пять тысяч казались каким-то грязными, словно Верни их на панели заработал, «честным» трудом. Ну нафига надо было оказаться в этом долбаном туалете именно в то самое время?! Меньше знаешь – крепче спишь.
– Владимир? – взволнованный голос выдернул Котьку из сонной апатии и заставил резко включиться. Перед ним стоял уже знакомый смазливый бармен, повторяющий как заезженная пластинка хриплым голосом «Женя, Женя... Женечка», и губы его как-то нервно подёргивались.
– Да, это я, – ответил Котька и тут же понял, что вот они и начались – неприятности. Что-то явно случилось с инопланетянином. Предчувствие, откровение, просто закон подлости.
– Помощь нужна, – бармен мотнул головой в сторону двери в туалет и быстрым шагом направился по коридору. Котька покорно поплёлся за ним, думая о том, что это всё из-за денег, из-за денег... Но страх был ощутимым и бесплатным.
Войдя в туалет, Котька сначала ничего особенного не увидел, ни рек крови, ни перевёрнутых раковин, ни мёртвого тела. Было сравнительно тихо, только под потолком мерно гудел кондиционер, и звуки танцпола накатывали мягкой приглушённой волной. Бармен стоял, наклонившись, у окна, закрывая собой сидящего на полу Верни. Котька видел только его ноги в тяжёлых «гриндерах» и тощие лодыжки, обтянутые чёрными носками. С какой это стати он уселся на пол? Пусть и на чистый.
– Я уже вызвал такси, – тихо сказал бармен и никакого гламурного растягивания гласных Котька не услышал, словно перед ним стоял абсолютно нормальный парень, волнующийся за другого нормального парня, с которым что-то случилось, и он уселся прямо на пол, нелепо подвернув под себя ноги.
– Ты нашёл его? – едва слышно спросил Верни. И Котька почувствовал, как внутри всё сжалось, на этот раз определённо от жалости. Голос был мягким, уставшим и каким-то умиротворённым одновременно. Так, словно человек, так говоривший, готов был отправиться на небеса прямо отсюда и сей же час, и прощал всем собравшимся их самые смертные грехи. Да, гуманоиды умеют вскрыть черепную коробку и вынести её содержимое очень грамотно. Котька решительно направился к Верни, чтобы закончить это светопреставление как можно скорее. В конце концов, на сегодня хватит с него приключений. Хотелось уже нормально поесть и завалиться спать без задних ног.
– Да, нашёл, из-под земли достал, – зло усмехнулся Котька и заглянул через плечо бармена. Лучше бы он этого не делал... Верни поднял голову и посмотрел на него так, будто он был богом или самим Диего, мать его, Марадоной.
– Я думал, что ты уйдёшь, – смущённо улыбнулся он и вновь опустил голову, закрыл лицо руками. – Пора домой.
– Я пойду на улицу, подожду такси, – засуетился бармен и выбежал из туалета. Котька никогда бы не подумал, что люди такого сорта могут суетиться и даже бегать. Они же вечно строят из себя само спокойствие и уверенность. Но что-то подсказывало, что дело было в Верни. Вокруг него все начинали суетиться и меняться. Даже бешеная географичка вела себя смирно, когда он отвечал у доски. А она никогда не ведёт себя смирно даже рядом с директором!
– Тебе плохо, что ли? – Котька присел на корточки и заглянул в лицо Верни. Тот сидел с закрытыми глазами, весь ссутуленный, сжавшийся в какой-то жалкий комок. И так-то он был как скелет, а тут и вообще почти исчез. В голове вспыхнула нездоровая ассоциация с бездомными котятами, которых никто не хочет брать домой, а скоро зима. Котька никогда не подбирал котят, и не жалел их – каждому своё. И Верни ему было не жалко, только как-то не нравилось сбитое дыхание и безумная бледность кожи на щеках.
На автопилоте протянув руку, Котька коснулся высокого влажного лба и тут же отдёрнулся. Верни был горячим как печка.
– Да у тебя же температура под сорок! – заорал Котька, вскакивая на ноги. – Совсем спятил?! Так же сдохнуть можно!
Он подхватил Верни под мышки и одним резким движением заставил встать на ноги. Тот не стал сопротивляться. Он вообще походил на большую безвольную куклу.
– Это нормально, Вова... Всё в порядке, – прошептала кукла, уткнувшись куда-то Котьке в шею. Противно не стало, даже как-то наоборот. И запах приятный, тёплый, какой-то слишком уж уютный, и так доверчиво и безо всякой задней мысли – в этом Котька был уверен на сто процентов – никто к нему ещё не прижимался. – Просто устал.
– Ещё бы, так трахаться любой устанет, – съязвил Котька, на что услышал тихий смех и короткий сдержанный вздох после. И опять внутри всё сжалось, как будто кто-то внутри целенаправленно дёргал за нервы, заставляя тело моментально реагировать на каждую эмоцию. А Котька всегда считал себя твердолобым и непрошибаемым.
– Домой хочу.
– Я тоже.
В такси Верни стал задрёмывать и, разувшись, удобно устроился на заднем сидении. Котька неотрывно следил за ним в зеркало. Просто потому что ему за это заплатят! Определённо в этом была причина, только в этом.
«Мальчик-гей, мальчик-гей, будь со мной понаглей», приглушённо пело радио. Котька улыбнулся такому совпадению и, бросив последний взгляд на спящего Верни, стал рассматривать тёмные, размытые виды за окном такси. И вдруг вспомнил о Соне и о том, что забыл с ней попрощаться. Но никакого сожаления по этому поводу Котька не испытывал. Он вообще к прощаниям относился легко. «Покедова, беби, пиши.»
Такси плавно въехало на гору.
 
Часть 2. Слово или дело?
Утром в школе была полная засада. Невыученная география и контрольная по химии. А ещё голова была пустая-пустая и почти звенела, так что Котька даже испугаться не успел.
Но тут Светка пришла на помощь, возжелав исправить свою «позорную» тройку за прошлый географический диктант. Девчонки всегда любят преувеличивать. Тройка – это чудо-оценка! Не два и напрягаться не нужно. У Котьки почти по всем предметам, кроме физкультуры и геометрии, были такие чудо-оценки.
Света нудила у доски, пытаясь ответить на каверзные дополнительные вопросы, а Котька без зазрения совести смотрел на пустую парту, стоявшую через проход у окна. Верни не пришёл в школу, и не позвонил с утра, чтобы дать ЦУ. Интересно, куда сегодня его занесёт? Котька искренне надеялся, что сексом там заниматься он не надумает, потому как очень уж всё это нервно вчера прошло – полночи не спал, думал о болезном инопланетном гомике, которого про себя уже второй раз за утро назвал Женей. А что? Евгений Верни – звучит.
К обеду ничего не изменилось. Такая же тишина и неизвестность. И куда «заказчик» провалился со своей развлекательной программой? Котька терялся в догадках.
Домой они шли с Рыжим, трындели о новом фильме Тарантино, на который бы сходить, да жаба душит – сил нет. И тут вдруг ни с того ни с сего Котька выдал:
– А ты видел педиков живых?
Рыжий аж рот открыл от удивления. Вот это вопросики... Волос дыбом.
– Нет, конечно! Ты что? В нашей-то деревне, – прыснул от смеха Рыжий. – У нас тут все друг друга наизусть знают, прибили бы сразу.
– А если бы увидел, что бы сделал? – не унимался Котька. Очень уж важно ему было узнать, как Рыжий относится к таким как Верни. И насколько это страшно, что сам Котька про себя называет его Женей. Раньше он знал ответ на этот вопрос, а теперь что-то растерялся.
Рыжий замялся, поправил рюкзак и смачно сплюнул в траву.
– Ну не знаю... перешёл бы на другую сторону улицы, – с сомнением буркнул он. – А если бы не один встретил, то отфигачил бы, чтоб мама не узнала. Хотя сомневаюсь, что их мамаши сами не фигачат их каждый день.
– А одному что, страшно? – засмеялся Котька, но суть ухватил моментально, потому как Рыжий ощутимо дёрнулся и хмуро посмотрел на него.
– Да не знаю я! Что пристал с дурацкими вопросами? Педики – это нелюди, вот пусть с такими же уродами и общаются, а к нам не лезут. Вон, пусть в Москву валят, там их от местных не отличишь.
– Да и здесь не всех отличишь, – проговорил Котька, скорее для себя, чем для Рыжего. И опять стало как-то тоскливо. Но рассказывать про Верни он почему-то не стал. Да и вообще с какой стати? Они с Рыжим никогда не были закадычными друзьями, хотя знакомы ещё с детского сада. И что с того?
В два часа дня Котька решил, что ждать у моря погоды не стоит и нужно сходить к Верни, отметиться, показать готовность и, если тот сам не захочет никуда идти, то тогда можно будет спокойно погулять со Светкой или просто поваляться дома у телика.
Адрес Верни Котька узнал давно, ещё когда класснуха заставила их с Рыжим обходить квартиры и дарить мамам учеников цветы в честь восьмого марта. Логика тут и не валялась. Разве не проще было пригласить всех мам и целенаправленно всучить им эти цветы? Но потом Котька понял, что это был скорее воспитательный марафон, придуманный для зарядки их положительными эмоциями. Класснуха периодически практиковала на учениках какие-то буддийские заморочки. А поскольку они с Рыжим были два самых отмороженных в классе, то дарить цветы радостным мамам должны были именно они. В общем, закончилось всё это грандиозной попойкой и диким смехом до колик в животе. Мать Голубева даже прослезилась, вот смеху-то было! Сейчас, конечно, вспоминать было не смешно, а даже как-то неприятно, но тогда, тогда... они действительно смеялись как ненормальные, потому что хотели, потому что были идиотами, если уж честно признаться.
Котька поднялся на седьмой этаж и тупо уставился на чёрную железную дверь. Позвонил раз, что-то в глубине квартиры спело ему песенку про мамонтёнка – тишина в ответ. Позвонил второй раз. Опять мамонтёнок искал свою маму, но никого это не волновало. Никаких звуков не последовало после. Где же это инопланетное недоразумение ходит? Котька нахмурился и позвонил ещё раз. Прислушался. Брякнула соседская цепочка, и тяжёлая плетёная дверь с недовольным ворчанием подалась на Котьку. В щели между дверью и косяком показалось недовольное морщинистое лицо, типа урюк.
– Здрасте, – кивнул Котька. Лицо подало признаки жизни и сфокусировало на нём свой явно плохо видящий взгляд. – А Верни дома?
– Ааа? – прошамкало лицо беззубым ртом, продолжая изучать стоящий перед ним объект. – Верни-то?
– Да, Верни-то, – передразнил Котька и почувствовал, как на скулах заходили желваки. Он терпеть не мог, когда тормозят. А уж когда очень тормозят – это было смерти подобно! – Дома они?
Лицо как-то всё сморщилось, пошло жуткими складками, явно расстроилось.
– Уехали они, неделю назад как уехали в Москву, – наконец, живая информация. Но какая-то неправильная. Верни уехали, а Женя? – Мальчик у них захворал, вот и уехали... Женечка, такой хороший мальчик, и так сильно болеет. Сглазили его, господиблагослови. Я уж свечки ставила, молилась, такой мальчик... господиблагослови нас грешных...
Лицо ушло в мистический коматоз, но шевелить губами не прекратило. Котька растерянно посмотрел на безнадёжно запертую железную дверь и попятился к лифту.
– Спасибо, бабуля, – выкрикнул он, уже запрыгивая в раскрытые двери. В голове царил полный разброд. Если родители Верни уехали, и он вместе с ними, значит, он вернулся один? Или бабуля что-то перепутала. Женя говорил, что лечился два года назад, вдруг она зависла на том моменте? Всякое бывает. Старческий маразм он такой. Но тогда где этот стриженый гуманоид шляется всё утро и весь день почти? Хотя... какая, к чёртовой матери, разница? Хочет шляться и шляется! Свою часть договора Котька выполняет даже сверх плана. Домой вот притащился, беспокоится типа.
 
«Мальчик-которого-сглазили» пришёл сам в четвёртом часу, в то самое время, когда Котька уютно расположился перед телеком с новой, ещё не распакованной пачкой семечек и стаканом холодной кока-колы. Да, конечно, было очень обломно видеть Верни на пороге.
– Где был? – недовольно буркнул Котька, вспомнив свой бесполезный дневной рейд в обитель инопланетных зомби. У них даже соседка оказалась соответствующая.
Верни улыбнулся как-то слишком обрадованно.
– Значит, это ты приходил, – выдал он и прислонился спиной к косяку, снизу вверх глядя на Котьку. Ох уж эти интеллигенты – ни здрасте, ни до свидания.
– Ну я типа, – изучая довольное лицо напротив, ответил он. – Соскучился, может быть, нельзя, что ли?
– Можно, – тихо ответил Верни и опять улыбнулся. Неужели он этот стёб жуткий за чистую монету принимает? Реальный шизоид. Да ни в жизнь Котька не станет скучать, тем более по Верни, делать ему больше нечего? Особенно когда на столе рядом с креслом лежит не распакованная пачка семечек – на весь вечер хватит.
– Куда-то собрался? – осмотрев Верни с ног до головы и отметив лямки рюкзака, перетягивающие худые плечи, спросил Котька. – Опять в ночной клуб трахаться?
Верни широко улыбнулся, явно издевался, засранец. Да, гуманоид не робкого десятка попался, так просто не смутишь.
– Зависть – плохое чувство, Вова, – тоже подколол он, теперь пришла Котькина очередь улыбаться.
– Тебе, что ль, завидовать-то? Кожа да кости, и те голубые.
– Пикантная шутка, – засмеялся Верни, мягко, тихо, и заразительно. Когда он смеялся, верхняя губа очень уж комично приподнималась, как у маленького ребёнка, отчего лицо выглядело наивным-наивным. Котька тоже усмехнулся вслед за ним. – Сегодня я хочу просто погулять по городу, недолго, к вечеру будешь свободен.
– Без проблем, – продолжая лыбиться, как идиот, ответил Котька.
Вернувшись в комнату, он выключил телевизор, залпом выпил кока-колу, а на семечки даже не взглянул. Забыл, наверное.
 
Гулять по городу с Верни было стрёмно, конечно. Котька всё боялся увидеть кого-нибудь знакомого, вопросов был бы воз и маленькая тележка после. А ответов у Котьки не было, да и не могло быть. А почему он шляется с Верни? А потому что тот ему платит за это! Ну ты совсем того, Котька, подумали бы они. И были бы правы. А не пошли бы вы все, подумал бы Котька, и тоже был бы прав. А вообще думать много – вредно.
– Вова, ты прирождённый секьюрити, – подало голос недоразумение природы.
– Кто? – рявкнул вдруг Котька. Только вот заумничать тут не надо. Знал же прекрасно, что Котька учил немецкий язык. Ну это, конечно, громко сказано, что учил. Так, сидел на уроках немецкого языка, рисовал на парте. Дом какой-то рисовал полгода, пока по шее не надавали, почему-то тянуло его рисовать дома, и на геометрию тоже тянуло. Детский комплекс, очевидно, игрушек было мало, и мать выпросила у соседки конструктор, мол, собирай, пока не посинеешь. И Котька дома всякие собирал, космические корабли... Наверное, накликал, вот и инопланетянина встретил.
– Охранник, – спокойно пояснил Верни. И как он умудряется всегда быть таким невозмутимым? Он вообще живой? Прям так и хочется потрясти, послушать: не звенит ли. – Лицо хмурое, кулаки сжаты, брови насуплены, ещё не хватает таблички на спине – «Охранное агентство «Скорпион».
Котька хмыкнул, достал пачку «Winston» и протянул Верни, тот не стал отказываться. Дают – бери. Это приятно, конечно, когда не брезгуют, тем более те, кто носит в кармане «Честер».
– Ну так нарисуй мне эту табличку, чтоб никто не задавал лишних вопросов, – прикуривая, засмеялся Котька.
– А тебе никто их не задаёт, – резонно ответил Верни и, прикрыв глаза, глубоко затянулся. Котька невольно засмотрелся на него. Очень уж с большим удовольствием Верни вдыхал дым, а потом медленно открыл глаза и посмотрел затуманенным взглядом на растерявшегося Котьку. – Наслаждайся.
– Научишь плохому?
– Без проблем, Вова.
По городу гулять оказалось просто невозможно. Люди кругом, хаотично двигающиеся, машины сигналят, ни чёрта не слышно, а Верни что-то увлечённо про американские горки заливает, как он на них первый раз покатался, ещё в Москве. И говорит опять своими правильными, умными предложениями, а всё равно интересно слушать. И легко представляется, как он, мелкий, садился на сиденье, расправлял плечи, чтобы казаться шире и пройти фейс-конроль. А потом тридцать три раза пожалел, что смухлевал – узкие плечи постоянно выскальзывали из-под держателя, и приходилось крепче цепляться за поручень, чтоб не вывалиться.
– Все кричали оттого, что боялись выпасть, и только я один по-настоящему мог упасть, но не кричал, – сказал Верни, и гордый собой, подмигнул Котьке.
– Да ты ж вообще, монстр, такой же как Паша.
– Только страшный, – добавил Женя, и они одновременно рассмеялись.
Дошли до центра города, постояли на смотровой площадке, пока не посинели от холода. Ветер поднялся очень уж холодный. И потопали обратно, теперь Котька заливал про своё детство золотое и качели, которые висели около забора, и приходилось постоянно биться о доски коленками. Верни смеялся как ненормальный, говорил, что понимает, почему Котька такой мрачный.
Вечером дома сидеть было невозможно, мать вдруг принялась пилить по поводу учёбы, иногда на неё находило, и самый лучший вариант был просто свалить из дома на какое-то время.
Позвонил Светке, посидели с ней на трубах. Она была расстроена очередной тройкой, всё ныла и ныла, сама с собой, а Котька думал о мелком Верни, который мог ведь реально упасть с аттракциона. Такая глупость, а реально могло бы быть. Наверное, обидно помирать там, где все развлекаются...
– Кузнецов, ты меня вообще слышал? – Светка потрясла за рукав водолазки. Ну до чего настырная девчонка, надоела уже просто до невозможности.
– Да, ты не хочешь все выходные учить химию, – лениво протянул Котька и откровенно зевнул. Светка тяжело вздохнула и, приподнявшись, сама чмокнула его в щёку. Приятно, конечно, но сейчас хотелось чего-то другого. Есть и спать хотелось, вот такая вот романтика. Только Котька не чувствовал себя виноватым.
– Я думала, что ты не слушаешь, – покраснев, сказала Светка. – Какой ты у меня внимательный. Мне все девчонки завидуют, кстати. Можешь гордиться, Кузнецов. Танька Ковригина, моя соседка, по тебе вздыхает, всё у меня спрашивает, как там Вовочка поживает? Дура долговязая, ненавижу её...
Светка рассказала ещё про кого-то, потом ещё, пока Котька не собрался домой идти. Что-то сегодня тяжко ему было со Светкой, хотелось слинять от неё как можно быстрее. И что поменялось? Раньше были те же темы, только сравнить было не с чем, а теперь... Верни – инопланетный поработитель! Весь мозг вынес напрочь. Жаль, что так мало погуляли.
 
Верни позвонил в середине дня, когда Котька только-только вернулся из школы, попросил купить какие-то таблетки от головной боли. Понятно, гулять сегодня не получится, очень уж болезный голос говорил с ним по телефону. Простудилось чудо природы, меньше нужно было холодное пиво бутылками пить! И пил так опять аппетитно, что просто смотреть на него было уже здорово.
Верни ползал по дому в нелепой синей пижаме, осунувшийся, бледный, сонный какой-то. Котька старался двигаться следом за ним как можно тише, чтоб ненароком не сдуть.
– Спасибо, – тихо поблагодарил Верни, принимая таблетки. – Мой обед.
– Ты совсем, что ли, спятил? Есть же нужно нормально, когда болеешь! – воскликнул Котька, но тут же осёкся, посмотрев на грустное лицо Верни, мнущего в руках пакет «Нашей аптеки».
– Я не хочу есть, правда.
– Ну не хочешь, как хочешь, – пожал плечами Котька, насильно, что ли, его кормить? Обойдётся. – Давай тогда во что-нибудь сыграем, а то совсем помрёшь тут со скуки. Знаешь такую игру – «слово или дело»?
Верни кивнул, обрадовался заморыш, такой забавный. Искренний. Котька даже немного смутился его радости. Очень редко кто-то радовался его словам, ну только если Светка, когда он что-нибудь приятное скажет, или Рыжий, которого на халяву пить пиво приглашал. А тут... одним словом – ископаемое. Славный всё-таки парень этот Верни.
 
– Слово, – нехотя буркнул Котька и стал складывать карты. Никогда не любил быть проигравшим. А уж тем более какому-то ботану! Стыдно просто до тошноты. И немного волнительно. Интересно, что интересно Верни?
– Расскажи о том, как тебе было обидно, – Верни плотнее закутался в свой дурацкий клетчатый плед, такой домашний, просто до чёртиков, и выжидательно уставился на Котьку своими невозможными глазами. Да и что, по сути, было странного в этих глазах? Ничего особенного – серые, большие, тёплые. У половины города такие глаза! Да ни черта подобного. Тёплые глаза смотрят на человека, а не сквозь него, как принято. Даже мать Котьки смотрела сквозь и никогда не могла дослушать до конца то, что он говорил. Ну ещё бы, у неё вечно столько дел! Только Котька никогда не знал, каких именно. Хотя вроде бы жили в одной квартире вот уже семнадцать лет. Но то, что дел много, ему дали понять очень и очень рано.
Котька нехотя поднялся с дивана и отошёл к окну. Странный вопрос Верни заставил его нахмуриться и сосредоточиться. Так как это бывало нечасто, то пришлось потрудиться. Вспомнилась давнишняя история. Казалось, что она была похоронена заживо, да не тут-то было. Всё оно тут, рядом, стоит только руку протянуть или начать говорить. И Котька начал:
– Когда я учился в седьмом классе, отец подарил мне ручку, такую интересную, знаешь, с таблицей умножения в виде шпаргалки, там ещё такие колёсики были с цифрами, которые вращались, – Котька метнул на Верни вопросительный взгляд, тот кивнул – понимал, о чём речь идёт. Это было хорошо. Понимание – это самое главное. – Ну так вот, ручка эта была немного бракованная, там колпачок должен был быть синий, но попалась одна зелёная прожилка... Да не о ручке речь... – Котька почесал затылок, забрался на подоконник с ногами, – в общем, я тогда с Рыжим дружил, и когда ручку ему эту показал, он всё смеялся, что она девчачья, такая тонкая, идиотская, да ещё и со шпаргалкой, кто заметит из учителей – по шее надают. Короче, боялся он, что мне попадёт. А я слушал и верил, но всё равно не мог её дома оставить. Отцовский подарок, все дела. В общем, однажды она у меня пропала. Мы с Рыжим посовещались и решили, что это математичка свистнула или кто-нибудь из однокашников – от зависти, – Котька хмыкнул и потёр нос – когда он волновался, всегда нос чесался. Дурацкая реакция. – В то время таких модных ручек ни у кого не было. Обидно мне было очень. Я всё Рыжему жаловался, а он мне сочувствовал, мы даже в сумке у математички рылись вместе. Вернее, я рылся, а Рыжий на шухере стоял. Конечно, ничего не нашли.
Котька поднял голову, посмотрел на Верни, тот ждал продолжения. Понял, что не только в пропаже дело. Не могут люди так долго переживать из-за вещей. Тем более, такие как Котька. И ведь прав, инопланетянин. Насквозь прав.
– Месяц прошёл, я уж и забыл про эту чёртову ручку, а потом к Рыжему домой пришёл, не помню зачем, и увидел её на столе; свою ручку, бракованную, с зелёной прожилкой. Блин, прям, как моя, засмеялся я, думал Рыжего на понт взять, мол, что же ты нашёл, а мне не отдал. «Да, очень похожа, мне маманя из Москвы привезла вчера», – ответил Рыжий. И я подумал, что ни черта не разбираюсь в этой жизни, если оно так всё. – Котька опустил голову, а потом нервно рассмеялся. – И ведь надо было на шухере стоять, и мне так искренне сочувствовать. С тех пор я к Рыжему по-другому стал относиться.
Верни с пониманием смотрел на Котьку и всё плотнее закутывался в плед. Да куда уж плотнее-то? Удавится ещё! Придурок отмороженный. И захотелось сесть к нему поближе и самому закутать, но Котька удержался. В конце концов, он не нянька. Хотя... после всего, что случилось, можно и нянькой себя пару раз обозвать – не убудет.
– Ну, мне нравится вместе с ним смеяться, но это ещё ни о чём не говорит. Сегодня мы смеёмся, а завтра разбежимся и я не вспомню, как его зовут.
– Вспомнишь, Вова. Если будешь по-прежнему обижаться, то вспомнишь. Отпусти обиду, и увидишь, что без неё станет легче.
– Ума палата прям, – мягко усмехнулся Котька и спрыгнул с подоконника. Всё-таки решился сесть к Верни поближе. И что в нём такого притягательного? Но тем не менее, хотелось протянуть руку, прикоснуться. Зачем? А фиг его знает, Котька никогда не анализировал свои желания, и теперь не собирался этого делать. – Раздавай. Теперь моя очередь выигрывать! Можешь молиться всем своим патриархам и архимандритам.
– Я атеист, – искренне признался Верни. И, улыбнувшись, опять впал в свой привычный транс. Котька потряс его за плечо и подмигнул. Нет, всё-таки реальная нянька.
– А мне по фигу, веришь? Я всё равно тебя обыграю!
И обыграл. Если Котька задавался целью – препятствий на его пути не было! Да и вообще, было вдвойне приятно выиграть у Верни.
– А когда тебе в последний раз было обидно?
Конечно, это нечестно спрашивать то же самое, но интересно же! Аж скулы свело от предвкушения. И внутри всё замерло. Котька искренне думал, что Верни начнёт рассказывать про свою болезнь. Но Верни на то и был инопланетным существом, что никогда не говорил того, чего от него Котька ожидал вернее всего.
– Помнишь, этой весной, в марте, кажется, наш класс выиграл путёвку в Санкт-Петербург?
Котька расплылся в мечтательной улыбке, вспоминая. Конечно, он помнил это грандиозное путешествие. Именно тогда они со Светкой впервые поцеловались в Петергофе, на берегу Финского залива. Такие понты! А потом ещё в автобусе квасили, довели класснуху до нервного срыва. Но водка спасёт всех, даже нервную Ларису Петровну. В общем, пили они с Лариской от Великого Новгорода до Москвы и такого понаслушались о жизни престарелой бюджетницы! На всю жизнь советов хватит и себе и тому парню.
– Ага, помню, – довольно хмыкнул Котька, но тут же что-то кольнуло – взгляд Верни был тяжёлым и печальным, хотя губы его упорно улыбались. Несостыковка была капитальная и какая-то шизоидная. Так, словно Верни хотел смеяться над тем, что не мог заплакать. – И? – каким-то не своим охрипшим голосом выдал Котька.
– Я перешёл в ваш класс за две недели до этого, поэтому меня забыли внести в списки, и я не поехал. Мама тогда очень постаралась, чтобы наш класс выиграл путёвку: у неё знакомые в администрации есть. Но я ей не сказал, что не ездил, чтобы не расстраивать. Никогда не видел Петербурга, и, наверное...
– Это не из-за списков, – оборвал Котька и, похрустев пальцами, вновь встал на ноги. Да, процесс пошёл.
Верни говорил, говорил, а Котька всё глубже и глубже погружался воспоминаниями в тот день, когда он увидел эти чёртовы списки и суетящуюся радостную Лариску: «Вова, обзвони тех, кого я пометала галочкой, предупреди! Никогда в жизни ничего не выигрывала, а тут такая радость! Только не забудь, Вова. Хоть на старости лет-то съездить на халяву!»
– А из-за чего? – плед съехал с тощего плеча Верни, и Котька хотел было поправить его, но быстро отдёрнул руку, поняв, что должен сказать ему. И как это будет тяжело. Впервые было тяжело говорить.
– Я должен был позвонить, но не стал, – едва слышно буркнул он. Так, словно слабость звука должна была сгладить силу произнесённых слов. Не сгладила.
– Почему? – спокойно спросил Верни. И опять посмотрел своими всезнающими глазами. Прямо в мозг. Котька на автопилоте пожал плечами. Было и стыдно и страшно и очень-очень грустно от того, что ничего уже не вернуть, даже если очень захотеть. Это теперь он умный, это теперь он считает Верни нормальным парнем, даже очень здоровским парнем. А толку-то?
– Почему? Да потому что не хотел, чтобы ты ездил с нами, – глухо ответил Котька и исподлобья посмотрел на Верни. Он ждал его осуждения, чтобы закрыться, по привычке. Мать всегда орала на Котьку, если он что-то делал не так. И однажды он просто перестал слышать то, что говорится в повышенном тоне – всё равно ничего нового и приятного не услышит. Но Верни просто опустил голову и поправил плед.
– Я понимаю, – тихо сказал он и улыбнулся. – Трудно влиться в сформировавшийся коллектив, да и я никогда не старался.
Уму непостижимо! Котька плюхнулся на пол и закрыл лицо руками. Инопланетный посланник его ещё и оправдывал, посмотрите на него. Сам чуть не ревёт от обиды – ну Котька-то бы уж точно ревел ночью под одеялом – а у него прям совсем не виноват получается. Что за глупость? Он же себя совсем гадом чувствует теперь. Хотя так, наверное, оно и есть. Но никаких пособий по идиотизму ещё не выпускали, потому трудно говорить наверняка, без отсыла к уважаемым господам присяжным.
– Да не в тебе дело! – сорвался Котька. Правильно, лучшее средство защиты – нападение. А Верни заставил его не только вспомнить про эту дурацкую ручку, даже Светка про неё не знала! А ей Котька всё всегда рассказывал. Ну может не совсем всё – зазнается ещё. А теперь вот этот блаженный гуманоид ещё и думать его заставляет о своих прегрешениях. А он-то искренне верил, что их нет, тем более таких, реальных, недетских, да какое там, жестоких, очень жестоких.
Верни спокойно смотрел на раскрасневшегося Котьку и ждал его слов, без улыбки, как истинный инквизитор, честное слово. «Казнить нельзя помиловать» – запятые ставить будем после того, как выслушаем всех свидетелей.
– Дело в том, что я не хотел, чтобы ты там был, – чуть тише продолжил Котька, расхаживая взад и вперёд по комнате, совсем свихнулся из-за этого Верни. – Ты меня бесил, просто до чёртиков.
Верни вмиг стал бледным как полотно, так, словно где-то там у него был кран, который открыли, и вся кровь в одно мгновение вытекла из этого тщедушного тела. Идиотское сравнение, грустно подумал Котька. И без того у Жени проблемы с кровью.
– Это из-за внешности? Из-за волос? – убитым голосом спросил он и нервным движением провёл по голове, как бы стряхивая что-то. Но стряхивать было нечего. Ровный короткий ёжик. Светло-русые волосы. С нормальной причёской Верни выглядел бы очень смазливо, из-за своих невозможных глаз и по-девчоночьи узкого подбородка. Да он и так выглядел вполне себе ничего, вот только бледность ему не шла, будто и неживой вовсе, восковая кукла.
– Да не из-за волос, – Котька понизил голос почти до шёпота. Непроизвольно, так получилось. Очень уж стыдно было ему говорить на эту тему. В глаза говорить всегда трудно. – Хотя и из-за них тоже... но не то, что ты подумал. Просто ты был таким странным, не таким, как все остальные. И меня это нервировало, как соринка в глазу, а хотелось оттянуться спокойно.
Котька опять врал, но как-то так, что и сам не понимал, где и в чём. Верни действительно его нервировал, но разве он мог сказать, что думал о его болезни и днями и ночами, но без сочувствия, а с безумным азартом? Как врач-недоучка: так, посмотрим, что там у тебя болит, угадал ли я или промахнулся? Не СПИД ли? И хотелось, чтобы был СПИД. Но не у Верни именно! Котька никогда никому не желал зла. Нет, вообще в природе, у кого-то, кого можно увидеть, услышать, тут, близко, а не по телеку в дурацких всяких фильмах и страшных передачах для подростков. Но рассказать об этом невозможно, потому что Верни будет плохо. А с некоторых пор, Котька уже и сам не знал, с каких, ему жуть как хотелось, чтобы Жене было хорошо. Наверное, потому что когда он весёлый, с ним очень здорово.
– Ты боялся заразиться? Я знаю, многие боятся, – ровный голос рассудительного Верни окончательно взбесил Котьку. Да как можно всё о себе знать и спокойно относиться к ошибкам других?! Нужно же было что-то с этим сделать! Котька удавился бы, если бы кто-то посчитал его заразным. Даже когда он болел ветрянкой в детском саду, то очень опасался, что с ним не будут дружить после. Но все стали, потому что Котька растрындел о своей болезни, как о каком-то космическом вирусе, который был послан только ему для проверки выносливости. Такой маразм, если честно. Но все поверили, и очень уважали потом.
А Верни сидел и молчал, доказывая всем, что они правы в своём идиотизме. И ведь невдомёк, что если он ходит в школу, то ничего заразного в нём нет. Любят же всякие сказки, сплетни и слухи, хлебом не корми, дай кого-нибудь побояться, а то скучно жить станет вдруг. Но Котька и сам, конечно, недалеко от них ушёл. Они хоть чисто по-человечески боялись, а он что делал? Манию величия чесал.
– Ну ты совсем ненормальный! – Котька смотрел на Верни во все глаза и не мог поверить, что в мире могут существовать такие странные люди. – Ничего я не боялся, я ж не тупой. Ты в школу ходил, от тебя училки все попадали, я просто хотел разгадать твой секрет и всё...
– Секрет? – беззвучно переспросил Верни. И задумчиво уставился прямо перед собой. – Лариса Петровна знала, что со мной. У неё можно было спросить или у меня. Я бы тебе рассказал.
Котька усмехнулся, ну совсем с нервами беда. То стыдно просто до колик, то смеяться хочется над наивностью нового двуногого друга. Друга? Вот это реальное попадалово...
– Ну ты сама наивность, честное слово, – он сел на диван рядом с Верни и, протянув руку, легонько постучал тому по голове – очень уж сильно захотелось к нему прикоснуться. – А как же инстинкт следопыта?
Верни улыбнулся, уголками губ, но это было уже что-то. Как-то слишком затянулся этот трудный разговор, пора что-то менять, решил Котька. И сама судьба дала ему шанс, такая зараза.
– И какие были версии? – Верни непроизвольно подался вперёд, но не для того, чтобы услышать страшную тайну, а просто хотел устроиться поудобнее в своём чудо-коконе. Но Котька воспринял его движение иначе. Резко обхватил за тонкую шею и прижал к себе, засмеявшись.
– Я думал, что ты инопланетянин, зомби, и восставший из ада! Ещё я думал, что ты зарыл труп бабушки-кошатницы под своим окном и теперь скрываешься от всевидящего ока милиции, – перечислял он, пытаясь ухватить сопротивляющегося Женьку за бок. Но поскольку тот был завёрнут в плед, добротный такой, непрокусываемый, у Котьки ничего не получалось. И он только фыркал от какого-то внезапного вспыхнувшего истерического веселья. – Это мои самые откровенные фантазии, зацени, Верни! Впервые в эфире!
Они ещё повозились некоторое время, а потом Котька услышал хриплое дыхание в груди Жени и, осторожно обняв его за плечи, прижал к себе, словно тем самым мог остановить всё плохое.
– Ты такой мелкий, прям как игрушечный, – сказал он, с замиранием сердца глядя на покрывшиеся нездоровым румянцем скулы Верни. Опять температура поднялась. Поиграли, называется, в детскую игру, чтоб время занять, только разволновались.
– Меня мама в детстве сусликом называла, – тихо, улыбаясь, сказал Женя, и положил голову на плечо Котьке. Вот тебе и инопланетное чудо, доверчивое такое, прям как не парень, так прижался... Да и фиг с ними, с этими условностями. Хочет, пусть так сидит! Котька не станет плечо убирать, ни за что на свете.
– Почему сусликом? – может, ещё рукой погладить по голове? Вроде бы ёжик, а всё равно волосы мягкие. Приятно елозить пальцами туда-сюда. Никого так не хотелось трогать раньше. Всё такое странное... новое, и сердце в груди всё скачет и скачет, не может успокоиться, а сидят вроде бы почти не двигаясь. Все эти нежности со Светкой смотрелись бы идиотски, а с Верни можно, потому что он не девчонка, и ничего не подумает лишнего про любовь до гроба. Любят же эти девчонки всё усложнять, оно и так непросто даётся.
– Потому что я всегда руки поджимал к груди, вот так, – Верни выпрямился на диване, и Котька со скипом убрал ладонь с его головы. Плевал он на сусликов, и вообще... голову верни на плечо! Но суслик из Верни получилась реальный, даже прям хохотать захотелось. Очень артистично показал. А потом опять погрустнел. – Мама устала от меня за годы моей болезни. Всё суетится, суетится, а внутри камень. Иначе нельзя жить, люди хрупкие создания. Согласись?
– Ни черта они не хрупкие, – хмыкнул Котька и сам притянул Верни к себе, завтра подумает над тем, почему он это сделал, а сегодня всё через одно место, так пусть уж до конца так будет. – Люди, они очень сильные, Женька! Вот я, например, сколько меня в морду ни били, никогда не ревел. А Рыжий ревел. И не один раз.
– Это потому что он у тебя ручку украл.
– Это-то тут причём? Просто он слабый, и боль плохо переносит.
– Боль можно перенести, а предательство нет. Это душа гниёт, и никакие лекарства ей не помогут. Ты знаешь, что он у тебя ручку украл, он тоже это знает. Но, поверь мне, ему намного тяжелее и больнее.
Котька опять погладил Верни по голове, скользнул кончиками пальцев по ушам. Уши у него были забавные: маленькие, твердые, очень аккуратные и чуть-чуть вытянутые вверх, как у эльфов. Верни мог носить любую причёску с такими ушами, даже этот свой вечный ёжик, в отличие от лопоухого Котьки.
– Ну может и тяжелее, его никто не заставлял переть у меня ручку, – хмыкнул Котька, что-то мысли все путались в голове. Нужно либо на серьёзную тему говорить, либо уши эти трогать, очень уж отвлекают. – А меня отец Котькой называл, когда я мелкий был, «Котька-спиногрыз». Я даже не знаю, почему.
Верни чуть повернул голову, не стал из-под руки выбираться. Лицо Котьки расплылось в улыбке – понял, что Жене нравятся его прикосновения, и тоже не хочется, чтоб они прекращались. Вот тебе и шутка юмора. Был бы Верни девчонкой, то сейчас бы и поцеловались, так прям близко, дыхание чувствуется на лице... подумал вдруг Котька и замер, глядя в большие светлые глаза. В расширенных зрачках даже себя увидел. А Верни мог бы его поцеловать, запросто, просто чуть податься вперёд, он же... И почему забыл?
– А ты похож на кота, – смутившись от Котькиного взгляда, промямлил Верни, – формой глаз... – он осёкся и чуть отстранился. Котька тоже молча отсел. Больше не смотрел на Верни, не трогал.
Котька растерянно шарил взглядом по комнате, стараясь не думать о том, что всего минуту назад, он хотел... нет, он был готов, нет! Опять не так! Да он почти поцеловал парня, и пусть не совсем нормального, и кругом замечательного, но это всё равно была катастрофа.
– Вова, – тихо, вновь улыбаясь, – я не буду к тебе приставать, не бойся. Для этого у меня есть другой человек.
Котька отпрыгнул от Верни, как ужаленный. Вскочил на ноги, и резко оправил на себе одежду.
– А мне-то что? – издав нервный смешок, язвительно выдал Котька. – Где же он сейчас, этот человек?!
Верни продолжал улыбаться, словно издеваясь над Котькиным бешенством. Придурок гуманоидный! Лучше бы вообще его не встречать, так спокойно всё было, так просто и понятно. Жизнь катилась и катилась, а Котька сидел в своей норе и мог предугадать каждую свою реакцию. Ответить за каждое слово! А теперь?
– Вова, ты слишком многого хочешь, – спрятав улыбку, сказал Верни, и его спокойствие и уверенность резанули Котьку сильнее всяких издёвок про ревность и прочую чушь, которую он ожидал услышать. – И мои решения мы не обсуждаем, – жёстко, глядя Котьке в глаза.
Вот это отношение. Общество потребления, честное слово. И сразу вспомнилось то, собственно, зачем он здесь, и дурацкие эти пять тысяч. Красная цена Котьки. Или Верни? И что-то заныло в груди от одной только мысли – почему не сделал по-человечески? Сразу после того разговора в туалете можно было пойти вместе домой, поговорить... И всё то же самое, только без этих дурацких условий и границ. Да невозможно это, сказка, ни за что на свете Котька не пошёл бы домой с Верни тогда, а теперь уже поздно, осталось четыре дня, а потом они вновь разбегутся.
– Да, я помню, – шмыгнул носом Котька, и посмотрел в окно. Там уже был вечер. – Мы сегодня куда-нибудь пойдём?
Он только мельком глянул на Верни, всё ещё злой, обиженный, потому наверное, это выглядело очень уж резко. Когда Котька злился, то в зале тушили свет. Светка убегала домой вся в слезах, мать не входила к нему в комнату, Рыжий молча сидел рядом и боялся пошевелиться лишний раз. И только тщедушный гуманоид с неизвестной планеты смотрел на него с сожалением и какой-то понятной только небесным созданиям растерянностью.
– Нет. Если хочешь, можешь идти домой, на сегодня программа выполнена.
Верни потрогал свой лоб – пальцы его слегка дрожали, немного поморщился и стал удобнее устраиваться на диване. Плед сполз на пол, когда они возились. Домашний уютный плед. Именно такими пледами заботливые матери укрывают своих заболевших детей, готовят всякие компоты и морсы, проверяют температуру, и несут этот идиотский бред про собачку, у которой болит, про кошку, у которой тоже нелады со здоровьем, а вот у её сыночка всё будет тип-топ, только нужно выпить эту горькую фигню. А мамы Верни не было рядом, только плед, да Котька со своим гонором и неуместной злостью. Да уж, засада.
– У тебя есть малина или мёд? – спросил он, и сразу стало легче. И он опять рулил процессом, в конце концов, кто тут за няньку сегодня?!
 
Часть 3. "Будь как дома, путник, я ни в чём не откажу".
Домой Котька вернулся в одиннадцать вечера, уставший, но довольный и собой, и вообще всей ситуацией. Верни смотрел на него как на спасителя, когда он размешивал малину в чае, потом ещё бухнул туда лимон, мяту и корицу. Вычитал рецепт где-то между объявлением о приёме на работу и рекламой горящих путёвок.
И что в этом такого? Ну умеет он лечить всякие простуды, на собственном опыте знает, что это такое, когда плохо, и вроде народ рядом: и мать придёт сочувствовать, и бабуля заглянет сказать своё веское слово, и какие-нибудь ещё соседки набегут – любят у нас проблему всем миром решать, а толку от этого народу в итоге никакого, одна суета. Потому работает метод «помоги себе сам». И помогает, а куда денешься?
– Ты делаешь чай с таким выражением лица, что я боюсь его пить, – смеялся Верни, глядя на снующего по кухне Котьку. Надо отдать ему должное – сновал он безо всякого стеснения. Вообще Котька никогда не был шибко стеснительным, чушь это всё, никому не нужная скромность. И самому стрёмно, и другим тоже смотреть не весело. Ну, может, старушки какие считают это замечательной чертой, так им подумать больше не о чем, как только о разных замечательных чертах. Творчество ещё то!
– Разговорчики в строю! Я когда болею, любую гадость могу выпить, лишь бы всё прошло, а тут вообще прекрасный компот получился, – Котька зачерпнул ложку ядовито-красной смеси из кружки и отправил её в рот, кислятина была просто невероятная, даже слёзы на глазах выступили. – Ядрёная штука, – сморщившись, прохрипел Котька, – зато продерёт до самой задницы! И вся твоя простуда пройдёт.
– Испугается, – Верни встал из-за стола и с сомнением посмотрел на «ядрёное» творение.
– Ну что ты весь сморщился? – бодрая улыбка озарила лицо Котьки, и он уверенно протянул кружку Верни. – Позитивнее, Женька, позитивнее! Самовнушение – это уже половина успеха.
Сделав небольшой глоток, Верни слегка поморщился, но пить продолжил.
– Кисло, но кому сейчас легко? – улыбнулся он после того, как поставил пустую кружку на стол. Гордый Котька хлопнул его по плечу. И так это было здорово! Котька тут же подумал о том, что они могли бы и не разбегаться после, если Женя захочет, конечно... Вот бывают такие моменты, когда сразу понимаешь, что этого человека не хотел бы упускать из виду. У Котьки так было всего однажды, в детском лагере. Кажется, его звали Мишей, смешной такой, косолапый, прям как настоящий медвежонок, умел фокусы разные показывать. Кидает орешек в один рукав, а из другого достаёт. Как он это делал, Котька до сих пор не знал, и никто не знал, у кого он ни спрашивал. Вот так же и Верни, только он говорит так, словно орешки кидает. И не знаешь, откуда он в следующий момент появится, этот орешек, но так волнительно, что прям сердце замирает, а вдруг не достанет из другого рукава?
– Ну, я домой пойду, наверное, а то мать голову оторвёт, – сказал Котька, а самому не хотелось уходить, ведь можно ещё о чём-нибудь поговорить, а то вдруг завтра будет другое настроение, и уже не получится так откровенничать.
– Конечно, иди, тебе завтра в школу, – без сожаления ответил Верни. Ну что за чудо, никакого нытья, никаких обиженных взглядов, а может потому, что ему неинтересно всё было? – Спасибо за всё.
Да нет! Показалось. Верни искренне улыбался. Очень редко он улыбался, поэтому Котька ему верил.
– Да не за что, – смущённо усмехнулся он. В голове вновь промелькнула мысль о деньгах и причинах, по которым он тут, но быстро задохнулась. Не в деньгах дело, совсем не в них уже. И Верни тоже знал. Радовало ли его это?
 
Котька лежал на кровати, раскинув ноги, и смотрел в потолок. В мамкиной комнате часы отбили два раза, а сна как не было, так и не намечалось. По Котькиной груди скользили тени от оконной рамы, подсвеченной припозднившимися машинами. Тень двигалась от правого плеча, по груди, и пропадала где-то в районе левого бедра. Интересно, когда у Верни ЭТО было первый раз? И почему именно ТАК? Явно неспроста.
У самого Котьки были только поползновения, но ничего серьёзного. Зато у Степанова было много раз серьёзно, и при этом язык длинный и без костей. Вся команда по баскетболу знала, как он это делает, с кем, когда и где. Такой омерзительный тип, надо заметить. Когда парень встречается с девчонкой, то это только их дело, личное, и уж точно ни коим боком не касается всей баскетбольной команды! Да и вообще, хвалиться сексом с девчонкой – это низко. Велико достижение, прям как с парашютом прыгнуть, что ли? Это ж чувство, это от души, это в темноте всё должно происходить. Хорошо Верни про Рыжего сказал, что у него с душой не всё в порядке. Теперь многое стало понятно, и слова его и закидоны всякие. Вот и у Степанова тоже очевидно была какая-нибудь такая же гадкая история, и с тех пор он считает, что имеет право говорить плохо про девчонок. И Рыжий будет плохо говорить, Котька уже сейчас знал. Это показатель, как человек относится к тем, кто слабее его.
Был бы Верни девчонкой... может, у них что-нибудь бы и получилось. Ненадолго, правда. Это Котька тоже знал наверняка. Но это же не значит, что и стараться не стоит? Наоборот, чем безнадёжнее отношения, тем они интереснее, потому как нужно дураком быть, чтоб безнадёжно влюбляться. А дураком быть иногда очень интересно!
Котька точно помнит, что это был седьмой класс. Стыдный седьмой класс. Его ещё тогда стригли очень коротко, и уши торчали в стороны, просвечивая на солнце. Вот умора была для всех окружающих. Только Котька жутко смущался. Это было время, когда он очень часто смущался. А потом уже появилась злость и пофигизм. Но сначала было душное смущение. Её звали Олеся. Девятиклассница, жгучая брюнетка, она всегда громко смеялась и участвовала в школьных соревнованиях по стрельбе. Она крутила роман с тренером. Котька каждое утро ждал её около подъезда в кустах, чтобы посмотреть, как она выходит из дома, размахивая сумкой, так, словно хочет запулить её на луну. Но как она мотала этой самой сумкой!
Олеся ушла из школы после девятого. Сплетни донесли, что замуж за тренера она так и не вышла, укатила с горя в Москву стрелять за сборную. Тоже была дурой, думала, что тренер из-за её великой любви разведётся со своей женой, и ей всё-таки не придётся стрелять за сборную. Может, оно и к лучшему, что он не развёлся. Стреляет Олеся до сих пор здорово, пару раз её по телевизору показывали.
А потом у Котьки появилась Света, или Котька у Светы... Иногда это значит не одно и то же. И всё стало так, как должно быть. Никаких отклонений, никакого лазания по кустам. Котька искренне думал, что поумнел, повзрослел, остепенился, до тех пор, пока в их классе не появился Верни. Может, он заклинился на Верни именно потому что тогда в кустах сидел и смотрел, как Олеська сумкой крутит?
Сознание медленно плавилось, мысли путались, повторялись, Котька уже не мог понять, он сейчас засыпает или всё-таки идёт в школу и смотрит под ноги на цветные бумажки, которые похожи на деньги, пять тысяч за то, чтоб посмотреть, как Олеся выходит из подъезда. Котька бы отдал...
– Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись, а если будешь драться, я буду кусаться, – говорит Верни серьёзно и протягивает мизинец, нужно обхватить его своим мизинцем и потрясти рукой – такой бред, но почему-то приятно. Котька обхватывает и застывает, смотрит в светлые, почти прозрачные глаза, видит своё отражение. Сам себе завидует. Вот и правда бы попасть к нему в голову, там, наверное, интересно...
– Я бы тебя поцеловал, если бы ты был девчонкой, – признаётся он и обнимает Женю за шею свободной рукой, прижимает к себе. Скользит щекой по Женькиному тёплому виску. Тот дышит неровно, тяжело, но не потому что ему плохо, а потому что он смущён. И так это хорошо сейчас его обнимать, так правильно.
– Жаль, что я не девчонка, – шепчет, грустно.
– Жаль...
 
– Кузнецов, сегодня КиШ выступает в «ДК Молодёжи», пойдёшь? – Рыжий зевает, первый урок нудятины. Никита – студент-практикант из Педа – рассказывает классу историю коммунистической партии, под его монотонный голос глаза у всех дружно закрываются, потому что даже если спать не хочешь, то рассказ Никиты тебя убаюкает в два счёта – видимо, их этому в Педе специально обучают. Вот ведь тоже правильными предложениями говорит, как Верни, но этого слушать вообще невозможно, а Женю можно круглые сутки потреблять. И в чём секрет?
Только Светка из всего класса сидит и строчит весь этот бред. Хочет школу закончить без троек, чтоб проще было в институт поступить. Котька даже не волнуется – списать даст, куда она денется.
– Наверное, пойду, посмотрим, – пожимает плечами Котька, сам бы он пошёл наверняка, но он же себе пока не хозяин. Как Верни скажет, так и будет. Смешно, честное слово. Инопланетяне захватили планету.
– Если что, мы с ребятами собираемся около входа, Потапыч идёт, Серый и Конь. Если ты пойдёшь, то можно будет потом отметить.
– А без меня не станете отмечать, что ли? – хмыкнул Котька.
– Ну, с тобой веселее.
– Знаю я ваше веселье, девок страшных наведёте, меня потом Светка на фарш пустит.
– Ой, ой, ой, подкаблучник, нелюбитель острых ощущений. Расслабься, Кузнецов, живём один раз!
Каждый раз одно и то же. «Оторвёмся, будет здорово!» Рыжий больше всех выпендривается, а потом рюмку хлопнет и сидит молчит – не подходите к нему, а то стошнит, и друзья его товарищи, такие же отморозки, по углам расползутся и молча курят в лучшем случае. А в худшем врубают музыку и бомбят всё, что под руку попадётся. На прошлый Новый год Котька привёл всю честную компанию к себе домой. Маманя как положено стол собрала, а сама к подруге слиняла. Ну и вернулась она в свой дом родной наутро – чуть инфаркт не схватила. Перевернули всё, половину посуды поразбивали, салат по полу размазали, в общем, был полный аут. А Котька ничего толком ответить не может, очень он слаб на алкоголь – сразу крыша улетает. Может, он вместе со всеми и громил свой дом, кто знает? Поэтому-то и не стоит даже начинать. Ну, по крайней мере, домой к себе Котька больше никого не приглашал, лучше бомбить комнату в общаге у Коня или Серёги Матвеева по кличке Серый. Рыжий с самого начала знал, что у Котьки крыша слетает, поэтому никогда к себе пить не приглашал, а может, и не в Котьке совсем дело было, не нужно преувеличивать свою значимость, конечно. Просто у Рыжего родители – интеллигенты. Инфаркт никто бы не схватил, вместо этого вызвали бы милицию, чтоб она разбиралась с «малолетними преступниками». Причём Рыжий к этим самым «преступникам» ни в коем разе не относился, просто плохая компания совратила их яблоко, которое от яблони без сомнения, недалеко упало, на неправильный путь. Чушь несусветная. Подумали бы своими интеллигентными мозгами, отчего их яблочко наливное квасит так, словно завтра конец света? А потому что дома тишь да гладь, домашний алкоголизм цветёт махровым цветом. На нервы капает сильнее, чем крики и визги. Сложно это – держать лицо, когда муж-алкоголик, а сын любимый деньги ворует из-под самого носа.
Но думать о судьбе Рыжего Котьке было откровенно скучно. Вот Верни – это другое дело. Там-то всё интересно, потому что слишком много несостыковок. Например, где Женькины родители прохлаждаются в то время когда их сын болеет? И да, всё-таки, как сильно он болеет? Да много всего интересно... Да даже не то, что интересно, а как-то просто нужно знать, чтобы... ну помочь там.
Котька опять барабанил ручкой по парте. Привычка такая, дурацкая – барабанить по парте, когда думает. Ритмичный монотонный звук помогает сосредотачиваться. Жаль, что другим не помогает, особенно не помогает училкам. И вообще люди очень часто мешают друг другу, даже не замечая этого. Котьку самого всегда раздражает, когда кто-нибудь чешется. А может, тому, кто чесал нос, шею, руки, ноги, когда с тобой разговаривал, тоже это помогало сосредотачиваться? Засада, конечно, но Котька ничего не мог с собой поделать, ну раздражало его это, просто сил нет. Приходилось разговор сворачивать и больше с этим человеком не разговаривать без особой надобности. А вообще это нервное. Невозможно же одновременно и Марию Петровну слушать, и про Верни думать? А не слишком ли часто он про Верни думает?
– Жаль, что ты не девчонка... – вспыхнуло в голове.
Котька так и замер, не донеся ручку до парты. Что это за?! Сердце забилось где-то в горле от жуткого ощущения, что он сидит совсем голый и каждую секунду кто-нибудь может обернуться и увидеть, что на нём ничего нет. Вот стыд-то... Нужно срочно выйти в коридор.
В туалете было холодно, из окна дул пропитанный дождём ветер. Сигаретный дым согревал лёгкие, но ни черта не радовал.
Вот это проблема так проблема... Котька вспомнил весь свой сегодняшний сон, и про Олеську вспомнил, и про Женю, и про то, что ему искренне было жаль, что он не девчонка, и его нельзя поцеловать, а хотелось, и правда хотелось. Вот бывает хочется чего-то невозможного, просто сил нет. И ведь знаешь, что нельзя, и никогда не бывать этому, а всё равно воображаешь, что было бы... Даже во рту пересохло от предвкушения.
– Твою мать, – догоревшая до фильтра сигарета обожгла пальцы, Котька бросил окурок на кафельный пол и раздавил ботинком. Хотелось выругаться матом, но он сдержался. Опять началось идиотство, и чего не живётся как всем? Вечно придумываются какие-то проблемы, а потом башка распухает их решать. Верни – парень! И пусть у него там свои взгляды на жизнь, это ещё не значит, что Котька всё бросит и станет таким же. Держи карман шире.
После сигареты немного полегчало, и Котька уже не чувствовал себя раздетым и растерянным, скорее наоборот – злым и уверенным в себе. Слишком уж он разнюнился с этим Верни, да ему вообще плевать на него, ему деньги нужны, чтоб в Питере оторваться на полную катушку. И нечего выдумывать всякие глупости!
 
На концерт они всё-таки пошли, хоть Верни и жаловался сначала на головную боль, но потом отпустило или он просто перестал жаловаться. Это было вернее всего.
– Вова, если я тебя чем-то обидел вчера... – начал вдруг Верни ни с того ни сего уже в маршрутном автобусе по дороге в ДК. Час пик, чтоб его. Приходилось прижиматься к поручню, как к родному, причём весьма ненавистному родному.
– Ты чего это? – удивился Котька, пытаясь пропустить мимо себя выходившую внезапно бабулю. Бабуля доползла до двери и остановилась, – видимо, выходила на следующей остановке, и надо оно ей было так рано готовиться к выходу? Советская привычка – кто не успел, тот опоздал.
Верни не смотрел на Котьку, но не потому что не мог, а просто... просто не смотрел. Поджал губы, сосредоточился на чём-то.
– Я всегда считал, что если кто-то обижен, то это только его проблема, потому что стараюсь всегда вести себя аккуратно, но поскольку вчера мы обсуждали личные вопросы, то я подумал, что чем-то задел тебя.
– Всё нормально, – Котька заливал, конечно, этот сон дурацкий всё из башки не шёл. И чувство не покидало, что знает, как хорошо будет, если всё-таки прижаться щекой к Женькиному виску, оттого и настроения никакого не было, и смотреть на Верни было трудно.
– Это радует, – тихо сказал он и мельком глянул на Котьку, явно убеждаясь в том, что ни черта оно не было нормально это всё. Но сделать что-то со своим лицом Котька не мог. Такая идиотская черта – что в башке, то и на лице, никогда не умел скрывать или там актерствовать. Если Котьке было хреново, то и лицо его было хреновым, и все тут же знали, что ему хреново. А если хорошо, то и улыбался он, не стесняясь, и ржал так, что стены тряслись, если было уж очень смешно. Но это не у всех так, даже скорее, что у многих не так. Врать, конечно, умел. Но ведь это никак с настроением не связано. Это что-то другое, это из-за мамки, которой всегда хочется услышать что-нибудь эдакое, «правдивое». Раньше Котька всё выкладывал, как на духу, ну и получал по шее, за дух свой испорченный, а потом смекнул однажды, что не нужно говорить всю правду, можно только часть, а про остальное промолчать. Это же не ложь совсем получается. Это средство самозащиты. Свидетель имеет право не давать показания против себя – даже в Конституции прописано. Ну вот, сначала Котька молчал про часть показаний, потом про половину, потом вообще про всё на свете молчал. И ничего ему за это не было. Матери спокойно, ему тоже хорошо – так в чём проблема-то?
 
«ДК Молодёжи» было насквозь советским зданием. Там даже афиша рядом стояла советской блёклой краской нарисованная, и названия эти, мозг выносящие вернее всякого ружья, уныло пестрели на сером фоне – «Солнышки», «Незабудки», «Весёлые девчонки». Чем думают руководители современных танцевальных коллективов, называя своих вроде бы вполне вменяемых и продвинутых подопечных «Забавными смешинками»? Во-первых, это масло масляное, пусть Котька и не был силён в русском, но даже он понимал, что эти два слова значат практически одно и то же. Во-вторых, что такого смешного в их танцах, что надо так изощрённо издеваться? В-третьих, наверное, это просто стыдно быть одной из «Забавных смешинок» в то время как где-то танцуют «Тодес», «Стрит-джаз» и «Юди». Клоунада какая-то, честное слово. А Котька ненавидел клоунов. Сморщенные лица в белом гриме всегда казались ему отвратительными, а нелепые костюмы – и того хуже. Здоровые мужики напяливают плюшевые шорты и нелепые ботинки, поливают друг друга из водяных пистолетов, прыгают через скакалку, специально ошибаясь, падают, дерутся, разыгрывают какие-то невозможные сценки, которые никогда не случатся в реальности – разве это смешно? Чушь несусветная. Котькина бабушка раньше работала в психиатрической больнице, там этих клоунов было пруд пруди. Только почему-то никто над ними не смеялся, а лечил. Не очень успешно, надо заметить. Если уж крыша поехала, то всё, пиши пропало. Котька знал об этом, как никто другой. И даже если ты внушишь себе, что нормальный, что такой как все, рано или поздно проколешься, и дело не в Верни – не было бы его, был бы кто-нибудь другой, опять какая-нибудь Олеська со своей сумкой. И само собой, сейчас бы Котька не побежал сидеть под кустом – возраст не тот, но думать бы о ней меньше не стал. Вот и думает постоянно о том, что сегодня Верни какой-то бледный и невесёлый. Прям как та блёклая краска на сером фоне – уныло, и почему-то страшно за него...
– Рыжий с друзьями тоже на концерт идёт, – взяв себя в руки, улыбнулся Котька. – Предлагает потом всем вместе отметить. Ты пойдёшь с нами?
– Пойду, – не раздумывая долго, согласился Верни и как-то ожил весь. Глаза загорелись, даже прям жить захотелось, глядя на него. Ну чудо природы, одним словом. Последняя стадия выноса мозга... Но очень уж нравилось Котьке то, что Верни никогда не ломается. Всё у него чётко и ясно, спросили – ответил. А уж если сам спросит... как бы в привычку не вошло откровенничать, всё ж растащат на сувениры. Особенно Светка. Та просто спец по коллекционированию воспоминаний. И главное, врёт же как дышит! Сколько раз было подмечено. Посидели вечером, поскучали, а она потом через два дня как начнёт наворачивать про то, как же здорово и душевно они посидели и вообще у них отношения тёплые и доверительные. Вот тебе на! Котька только и рассказывает про то, как маманя с соседками ругается, да как он с Рыжим квасит. Он и не знал, что это называется доверием и теплотой. Думал, это так, было б чем время занять... Или Светка искренне считает, что кроме неё у Котьки нет ничего в башке? А может она и права. Раньше ещё было что-то, хотел рисовать, но денег на художественные кружки не было, а теперь школу бы закончить, в Питер съездить, а потом можно куда-нибудь поступить или работать пойти – замечательно, лучше не придумаешь. Хотя что ему мешает после школы пойти в строительный техникум или даже в институт? Верни бы пошёл, в этом Котька был уверен на сто процентов. Но он-то ботан... А самому Котьке думать о будущем не хотелось, будет день – будет пища, умные люди сказали между прочим.
Около ДК уже собралась толпа разукрашенных панков, размахивающих флагами, шарфами и самодельными плакатами. «Король и Шут рулит!» Никто и не спорит, а если попытается, то останется без пары-тройки зубов. Но это сказки, конечно, на самом деле, панки – вполне вменяемый народ, главное, их не злить. Ну так, это кого хочешь разозли – и в глаз получишь, и дело вовсе не в том, что на парне надето: косуха или пиджак от Кардена.
Особенно выделялись ирокезники. Котька искренне уважал тех, кто брил голову ради любимой группы. Это конечно, фигня, на самом деле группе от этой бритой головы ни тепло, ни холодно. Но всё-таки это было лучше, чем выставляться и говорить, что за панк-рок жизнь отдаст! Волосы-то жалко, уж не то, что жизнь. Но лучше вообще ничего не говорить, а просто ходить и слушать то, что эти панк-рокеры поют собственно. Вроде для этого они и существуют.
Потапыч с Рыжим сидели на ступеньках ДК, оба в косухах и ярких банданах с изображением беззубого ещё Горшка. Конь по привычке курил за углом с какими-нибудь отмороженными девицами, любил он это дело – везде девиц находить. Внешность у него была, конечно же, здоровская. Капитан баскетбольной команды, весь из себя модный, ругался матом через каждое слово, но всё равно парень был славный. Единственный из всей тусовки Рыжего, с кем можно было поговорить о чём-нибудь более значимом, чем какое пиво лучше: тёмное или светлое. Он читал исторические романы Пикуля и смотрел старые чёрно-белые фильмы. Но Котька мало с ним общался, очень уж тот был упёртый. Вот как он говорит, так и правильно! Очень утомительно общаться с такими категоричными личностями, поспорить не получается, а как заведено – в споре рождается истина. Но послушать Коня иногда очень здорово.
– Привет, Кузнецов, – Потапыч пожал Котьке руку и удивлённо уставился на Верни, мол, это ещё что за чудо-юдо?
– Ты ж болеешь, Верни? Откуда откопался? – заржал Рыжий, он, конечно, был уже пьяный, но смех его Котьке не понравился. Слишком уж чувствовалось в нём желание сказать какую-нибудь гадость.
– Он со мной пришёл, тебе-то что? – буркнул Котька, глядя в глаза Рыжему. Тот сразу ржать прекратил, шею в плечи вжал, боялся он, когда злились. Одним словом, трус.
– Да мне-то по барабану. Если его панки по полу размажут, сам будешь отскребать потом.
– Не размажут, – усмехнулся Котька и глянул на Верни. А тот, небесное создание, нечаянно упавшее на землю, ничего не слышал про себя, не до того было – во все глаза разглядывал стоящих рядом ирокезников. Митя – самый взрослый из их тусы, носил зелёный ирокез, ставил он его пивом и лаком для волос «Прелесть» и всем об этом рассказывал, кто спрашивал. Весёлый безобидный парень.
– Чё, мелкий, понравилось? – гаркнул Митя, наклоняясь к Верни и активно ему подмигивая.
– Забавная причёска, – улыбнулся тот, нисколько не смутившись. – Очень харизматично.
– Чего? – не понял Митя, и как-то смутился своего незнания. Он понял, что Верни его хвалит, но как именно, очень хотелось бы понять. Котька чуть челюсть не потерял – Митя смутился! Казалось, что в теле этого человека нет подобной штуковины, которая заставляет краснеть. А вона как оказалось-то... И опять из-за Верни.
– Это значит, что выглядишь эффектно, тебе идёт эта причёска, – спокойно пояснил Верни, продолжая улыбаться. Искренне так улыбался и откровенно рассматривал зелёный панк, Котьку что-то кольнуло неприятно, так, словно Женька ему должен. И вообще... фигня какая-то, а не ирокез, было б что хвалить.
– Ну так, – довольный собой, хмыкнул Митя. – Я старался. А ты первый раз на концерте?
– Нет, в Лужниках был в прошлом году.
– Ух ты! – Митя протянул свою широкую ладонь, Женя её пожал с удовольствием. Вот это картина! Такая прям идиллия, может, теперь Митю нанять для охраны? Он и повыше, и в плечах пошире, и ирокез у него замечательный и харизматичный... – Уважаю! Я тоже был два года назад, такое выступление, никогда не забуду! А ты вообще местный? А то наша малышня ни черта не понимает в русском панк-роке.
– Я полгода назад приехал из Москвы.
– Ну тогда понятно! Я сам-то из Новосибирска...
Да хоть из Тмутаракани! Котьку уже откровенно напрягал этот разговор. Эти улыбки, смущение-откровение... в конце концов, это он Верни пригласил на концерт! И он всё знает про инопланетянина. Да и вообще просто обидно немного, что Котьке и сказать-то нечего по поводу концертов, сам он не большой любитель, да и жил он в этом городе всю свою сознательную жизнь, ниоткуда не переезжал...
– Вован, не ревнуй, давай лучше покурим, – усмехнулся Рыжий. Быстрее Котьки смекнул, что к чему. Но от этого было не легче. – Дай люди поговорят о важных вещах, нам с тобой не понять.
Покурить не получилось, из-за угла вывернул Конь и помахал всем фотоаппаратом, типа нужно сфотографироваться для истории.
Навалились всей кучей, и их компания, и Митина, и ещё какие-то отморозки прилепились. Ну что за глупость, честное слово – всё равно ведь никто им фотки не даст потом. Видят первый и последний раз.
Митя обнялся с Верни как с родным, такая нелепость... Если бы тогда Котька знал, что это будет единственная фотография с Женей, то он встал бы поближе к нему, и плевать на всяких Мить. Но тогда было не плевать, потому что казалось, что эта минута не закончится никогда. И будет ещё море фоток и получше...
 
«Разбежавшись, прыгну со скалы,
Вот я был, и вот меня не стало.
И когда об этом вдруг узнаешь ты,
Тогда поймёшь, кого ты потеряла.»
«Мраморный зал» ДК ходил ходуном от не на шутку разошедшихся панков. Митина компания прыгала в самом центре, сшибаясь друг с другом, вскидывая вверх руки, выкрикивая слова песен, конечно же, невпопад, потому что всех слов не знал никто, а зачем? И так здорово! Охранники сначала пытались навести порядок, но, поняв, что это бесполезно, встали около входа, заложив руки за спину и хмуро взирая на происходящее безумие. На самом деле они нормальные ребята, эти охранники, и заботятся они не о группе, в принципе, а обо всех зрителях. Но когда на тебя смотрят с таким хмурым лицом, кажется, что они группу защищают от зрителей. От тех, кто за них деньги заплатил, кстати.
Но Котьке всё нравилось, драйв был невероятно сильным, от басов вибрировал пол, соло-гитара буравила мозг, яркие лампочки советского ещё производства для сельских клубов светили прямо в глаза, такой улёт! Если бы всё было чинно-благородно, расселись по местам, сложили ручки, все уснули бы, без вопросов. А тут можно попрыгать и поорать, и никаких соседей сверху-снизу-сбоку.
Верни сначала стоял, слегка покачивая головой в такт мелодии, подпевал – знал все тексты, а потом тоже стал подпрыгивать на особо крышесносных моментах. Очень уж ему здесь нравилось, Котька почти поверил в то, что у него всё прошло, и ничего не болит.
– Я сейчас вернусь, – крикнул он Жене на ухо, тот согласно кивнул. – Я быстро.
Уже в коридоре Котька подумал, что зря ушёл, оставив его одного. Пришлось всё делать бегом.
– Прям как заботливая мамаша, – усмехнулся Котька своему отражению в зеркале. Вода была ледяная, а лицо горело, как на морозе. И глаза какие-то безумные, что-то всё сверкают, прям как два бриллианта в три карата, локонов нет, конечно, но с ума Котька определённо сходил. Это же было счастье. Вот такое, как все рассказывают, и не верят, потому что не замечают его, а оно же тут, совсем рядом. Вот в каком-нибудь таком месте, где все орут, прыгают, пьяные и свободные, и можно наклониться к самому уху... засада, Верни пах какой-то микстурой. Детской такой, с кислинкой. Котька пил её, когда болело горло. И она помогала, всегда помогала, и после спалось спокойно.
Сунув голову под кран, Котька быстро намочил волосы и, встряхнувшись, пригладил свою ультрамодную причёску против лопоухости от тёти Наташи из соседнего подъезда. Сгодится для сельской местности, хмыкнул Котька, но всё равно остался доволен собой. И вообще... не так уж он и страшен, даже совсем не страшен.
«Будь как дома, путник,
Я ни в чём не откажу...»
Котька влетел в зал и сразу понял, что произошло непоправимое. Сердце перестало биться, а в ушах образовались ватные заглушки, голос Горшка провалился в какой-то звуковой колодец. Верни не было там, где оставил его Котька, рядом с охранниками, подальше от беснующихся панков...
Растолкав прыгающий народ, Котька посмотрел в центр «мраморного зала» и увидел знакомый тёмно-красный свитер рядом со здоровенным другом Мити... Он толкал Верни из стороны в сторону, другие прыгали вокруг него, как черти на костре, и в любую минуту могли просто-напросто затоптать. Это смотрелось по-настоящему дико, первобытно, и страшно. Верни хотят принести в жертву языческому богу рока.
Котька ломанулся к панкам, тщетно пытаясь пробраться ближе к Верни, но кто-то сильно толкнул его в спину, и он со всей дури налетел на локоть Мити грудью. Дышать стало нечем. Панки прыгали, даже не замечая, что кто-то хочет пробраться через них, им казалось, что Котька тоже хочет потолкаться. Ура! С прибытием, друг. Котька замахнулся, пытаясь остановить очередное столкновение, но в это время Верни сам обернулся и широко улыбнулся Котьке, отвлекая. Удар пришёлся в лицо, в нос, в губы, что-то хрустнуло...
– Стойте! – закричал Верни, пытаясь остановить разгорячённый народ, но никто даже ухом не повёл. Они просто вытолкнули Верни из круга, а следом за ним и Котьку, даже не обратив внимания на то, что у него шла кровь. Котька схватился рукой за лицо, проверяя, целы ли зубы, и взвыл от боли. Никогда прежде его не били по зубам неожиданно и с такой силой. Отрезвляет, надо заметить. И никакого тебе идиотского счастья. Как рукой сняло.
– Больно? – Верни схватил Котьку за локоть и упорно куда-то тащил. Но Котька никуда не хотел идти, ему было жутко больно и обидно, до слёз. Верни просто хотел оторваться, а он... а он побежал его спасать и получил по зубам за это. Вот тебе и клоунада, оборжаться можно какой придурок.
– Отвали, – резко дёрнув плечом и освобождаясь от рук Верни, бросил Котька и быстрее пошёл к выходу из зала, – придурок несчастный! Иди прыгай дальше!
Котька с ноги открыл дверь туалета и, ещё раз проверив сохранность всех зубов, стал промывать рану.
– Тебя никто не просил лезть в кучу, – Верни подкрался незаметно, как то самое нехорошее слово. Котька даже не поднял головы от крана. Никогда прежде он не чувствовал себя таким идиотом, да даже не идиотом, а кретином, дебилом, и недоумком, которых скрестили для следственных экспериментов. Губа вмиг распухла, от вкуса крови начинало подташнивать. Паршивый, паршивый день. Наверное, каждый бы так подумал на его месте, но от этого было не легче. И почему многие считают, что если у кого-то что-то болит, то обязательно нужно сказать, что у него самого болело ещё сильнее, но вот посмотри, выжил же! Как будто это может помочь, честное слово – свинство это, а не поддержка.
Но Верни не стал рассказывать, где у него что болит. Он просто стоял, прислонившись спиной к стене и молча смотрел, как Котька кипел от злости. Прям интересно до чёртиков.
– Был такой ледокол «Красин», первого августа 1918 года его затопили для преграждения пути кораблям интервентов к Архангельску, – говорил Верни, и в голосе его слышалась улыбка. Ему ещё и смешно? – Котик, ты и есть этот ледокол. – Верни засмеялся, сначала тихо, а потом всё громче и громче. И так это было неприятно, так это было правильно то, что он говорил, что Котька разозлился не на шутку, даже кулаки сжал. – Неужели ты подумал, что я сунусь к ним, не зная, что это такое?
Оторвавшись от крана, Котька навис над Верни, буравя его немигающим взглядом. Тот прекратил смеяться. Но не испугался, просто замолчал.
– Представь себе, подумал. Смешно, да? – он не кричал, но голос дрогнул, возвышаясь. – И я тебе не Котик.
Верни смотрел на него широко распахнутыми глазами и тоже не моргал. Дошло, что ли? Не смешно уже, гуманоид придурочный?
– Я больше не буду тебя так называть, – тихо ответил Женя и опустил голову, сложил руки на груди, закрываясь. – Извини.
Котька так и замер на месте, злость вся куда-то улетучилась. Очередная дурацкая черта – беситься так, что искры из глаз, а потом через пять минут – как ничего и не было, только стыдно за то, что сорвался.
Котька отошёл к зеркалу и посмотрел на своё отражение. Так и есть – лицо кретина. Но разве он был не прав? Да, иногда инициатива наказуема, но уговор был защищать Верни. Вот он и защищал... Никаких претензий быть не должно, в каждой работе есть свои издержки. Только Котька что-то не мог припомнить, что думал о деньгах, когда ломился сквозь толпу неадекватов, видя на горизонте тощую фигуру в красном свитере.
– Спасибо, Вова, – Верни мягко улыбнулся Котькиному отражению и ушёл, бесшумно прикрыв за собой дверь.
– Чтоб тебя... – вяло выругался Котька ему вслед и, достав «винстенку», закурил, несмотря на то, что губа опять стала кровить. Меньше орать нужно. Потом он выкурил ещё одну сигарету и понял, что что-то определённо испортил. Не стоило так гадко орать, тем более что Женя и впрямь был не виноват, ну захотел попрыгать с панками, это его дело, где именно получать в лоб, в конце концов. Раньше Котька не был таким «заботливым». Где то прекрасное время?
 
Концерт закончился рано, группа не вышла петь на бис, торопились обратно в Питер. Поезд уходил в половине одиннадцатого. В принципе, это понятно, что нужно ещё кучу дел переделать, но когда народ кричит тебе: «Бис, бис! Король и Шут, Король и Шут!» Может, не стоит так сразу уходить... Пять минут – такая малость.
Когда зажгли верхний свет и техники вышли сматывать провода, разбирать барабанную установку – все поняли, что группа ДЕЙСТВИТЕЛЬНО петь больше не будет. Паршивый концерт паршиво и закончился. Все вроде улыбались, протискиваясь в раскрытые двери, но осадок неприятный остался у всех. Завтра его уже не будет, но сейчас он был, и надо-то было ещё пять минут, большего-то никто и не требовал, на самом деле.
Конь пригласил к себе в общагу. Его брат слинял к своей девушке, поэтому хата была свободна. О! Брат у Коня ещё то чудо природы. Не такое как Верни, таких как Верни Котька никогда в жизни не встречал, а настоящее чудо природы, с маленькой буквы. Его девиз по жизни – «все бабы – дуры и суки, не влюбляйтесь в них никогда». Мерзкий девиз какой-то. Да и вообще, какой дурак будет влюбляться в дуру? Хотя... ещё как будет! Котька заметил, что как раз идиоты и ходят с идиотками. Вот вроде девчонка, ну ни ума, ни фантазии, стерва и задавала, а за ней ходит какой-нибудь мальчик, в рот заглядывает. И надо оно ему? А потом присмотришься... да он такой же! Только молчит, а как рот раскроет, так такая гадость посыплется, неделю не отойдёшь. Степанов, который постоянно сексом своим хвалится, через раз на стерв западает.
Вот и брат Коня заявил своей девушке – или мы с тобой женимся, или расходимся. Это же с ума сойти какая семья получится! Замечательная семья, ячейка общества, штамп в паспорте и вперёд – строить светлое будущее. Котька не любил брата Коня, и старался с ним не разговаривать – боялся заразиться. А Верни не про то говорил, совсем не про то.
 
Накупили всякой выпивки, за неделю не выпьешь: Верни денег дал. Сначала все нос воротили, а потом ничего, смирились. Любит наш народ на халяву дружить. Котька всю дорогу хмурился, Верни опять трепался, теперь уже с Конём, про книжки его, исторические, что читал, а что не читал. Оказывается, Верни тоже читал Пикуля, но ему не очень понравилось, вот они и спорили: хорошо Пикуль пишет, или не очень хорошо. Котька к книжкам относился с прохладцей, если так можно сказать. Читал мало, школьную программу с угла на угол, ну и ещё одну книжку любил постоянно читать «Сто лет одиночества». Одну и ту же, но каждый раз она ему нравилась. И каждый раз что-то новое находилось, наверное, потому что он невнимательно читал, или не поэтому, а просто мысли же каждый день разные.
Общага оказалась закрыта. И обещанного ключа под подоконником не было. А с собой Конь ключ не носил, растяпа ещё тот.
– Ну ты позвони брату, может, он ключ переложил куда-нибудь? – Рыжий уже начал нервничать. Он всегда начинал нервничать одним из первых. Нервы ни к чёрту.
– Да он сотовый вырубил, у него Маринка бесится постоянно, если по телефону треплется, – Конь всё ощупывал несчастный подоконник, мало ли куда ключ мог попасть. Верни помогал ему, они даже что-то там улыбались друг другу и иронизировали по ходу дела. Такая глупость иронизировать над тем, что всем холодно, и они тут околеют быстрее, чем наступит утро.
– Не оставил он ключ, давно бы уже нашли, – резюмировал Котька и, подтянувшись на цыпочках, открыл форточку. Вторая фрамуга была заклеена клеёнкой. – Кому-то лезть нужно и открыть дверь.
– Ты залезешь? – Конь оставил в покое подоконник. – Я-то точно не впихнусь.
Да, Конь на то и был Конём, что здоровенный как слон.
– Я тоже не протиснусь, можно Рыжего подсадить, он вроде тощий.
Котька глянул на замолчавшего, напуганного Рыжего и понял, что тот не полезет, хоть убивай его.
– Верни? – Конь с Котькой посмотрели другу на друга и согласно кивнули, порешив на этом. – Женёк, ты самый крайний.
Верни пожал плечами и посмотрел на форточку. Узкая, конечно, но попробовать стоило.
– Подсадите меня, – он задрал ногу и поставил её на выступ в стене. Подоконник был высоко, конечно. Но Женькина решимость всех воодушевила.
Котька подхватил его за пояс и поднял вверх. Такой лёгкий и гибкий. Верни встал на подоконник и аккуратно вытащил плёнку, закрывающую форточку.
– Держите за ноги, я полез, – обернувшись, улыбнулся он. – Если разобьюсь, выпьете за упокой моей души.
– Только попробуй, здесь чертовски холодно пить хоть за здравие, хоть за упокой, – буркнул Котька, крепко обхватывая ноги Жени. Все засмеялись, сбросив нервное напряжение. Котька тоже засмеялся. И показалось ему вдруг, что нет никого рядом, кроме них с Верни и этой форточки, и захотелось, чтоб так всегда было.
Пили быстро, ели совсем мало. Всё концерт обсуждали и Котькино боевое ранение. Наконец-то он заработал что-то посерьёзнее, чем «милую» родинку. Конечно же, про мотив своего поступка Котька умолчал, а Верни не стал даже улыбаться ему, типа знаю я твой секрет. Нет, он вёл себя так, словно к нему это не имело никакого отношения. Славный всё-таки парень, зря Котька на него наорал, надо будет извиниться как-нибудь наедине.
Третья бутылка была отставлена в сторону, и Потапыч отложен на диван, где уже вовсю дрых Рыжий.
– Я пойду покурю, – Верни широко улыбнулся, сверкая хмельным взглядом. Плохо дело – инопланетянин напился просто в хлам. Ну такой слабенький... Поднимался с пола он тоже в несколько заходов, но всё-таки встал и морской походкой направился на кухню.
Котька ни с того ни с сего заржал, отчего Конь вздрогнул и пролил водку мимо стакана. Такое это гадкое чувство – думать, что все кругом пьяные, а ты один трезв как стекло. И ведь каждый про себя так думает! А на самом деле все пьяны просто до безобразия, и язык уже не ворочается, и в голове побывала мясорубка, да не просто побывала, а ещё и зажевало её там.
– В голове моей опилки, да... н-да... н-да, – икая, напевал Конь, протягивая рюмку Котьке. – Давай выпьем за трезв... ость ума!
– Да, кто-то там сказал, что пить вредно, курить противно, помирать здоровым жал... – Котька осёкся и молча опрокинул рюмку в себя. В голове как яркая лампочка замигала одна только мысль. Он понял, чего хочет Женя, зачем ему это всё безобразие, он же совсем не такой, он же интеллигент... умный, замечательный, преспек... перспективный.
– Я сейчас вернусь, – Котька собрал все оставшиеся силы в кулак и поднялся с пола.
В коридоре было темно, хоть глаз коли. Пришлось хвататься за стены, иначе упадёшь в какой-нибудь колодец и уснёшь там навечно. Вот это реальные глюки! Интересно, из чего делают эту водку?
На кухне было светлее. Майские ночи, романтика, любовь... первая любовь, школьные года...
Верни сидел на подоконнике, огонёк светился в темноте.
– А я тебя нашёл, – хмыкнул Котька, подходя к подоконнику. И стало так прям тепло и уютно, и никакие колодцы уже не мерещились.
– Здорово, – отозвался Женя. – Закуришь?
– Угостишь?
– «Честер»?
– Если не жалко...
– Не жалко.
Котька достал зажигалку. Затянуться получилось с пятого раза. Движения все были заторможены, и мозг постоянно забывал, что должны были делать руки.
– А мы с тобой первый раз поговорили вот так же... ты сидел на подоконнике, а я стоял рядом, – засмеялся Котька. Голову совсем повело, и пришлось с силой зажмуриться, чтобы хоть как-то прийти в себя. И понять, что ты – это ты. А не кто-то другой... Такая засада это опьянение. А если ты – это всё-таки не ты, то тогда это же здорово! Можно...
– Ты помнишь? – удивился Верни и посмотрел на Котьку. Так близко, что голову опять повело, хотя Котька больше не затягивался.
– Помню, – кивнул он и придвинулся ещё ближе. Опять дыхание Верни коснулось его лица. И в груди всё замерло, глаза закрылись сами собой, и он подался вперёд ещё немного. Женькины губы были сухими и горячими. А волосы на затылке мягкими и слегка влажными... И ещё было тепло, да, это было очень тепло и полно, до самых краёв, выплеснулось, растеклось внутри, по венам, от кончиков пальцев, от губ, оно стремилось к сердцу, одному на двоих, и оно билось, билось, билось...
Кажется, где-то в коридоре скрипнула половица.
 
Часть 4. О самом важном.
 
Утром были американские горки в пустыне Сахара. Такая гадость – это пробуждение после пьянки, особенно когда невозможно опознать ножку стола, в которую уткнулся носом. Чёрт бы побрал тех, кто придумал эту водку, и тех, кто её в себя заливает без задней мысли о похмелье. Котька с трудом поднялся с пола и стал медленно растирать затёкшие плечи. В комнате было уже светло, часов пять или шесть утра. Рыжий с Потапычем в унисон храпели на диване. Такие милые, когда спят зубами к стенке. Котька осмотрелся, никого больше не было видно, ни Коня, ни Верни. Вот тебе и засада... Куда это они направились вдвоём? Они же вроде незнакомы вчера были.
Потерев щёки, Котька попытался вспомнить, что собственно было вчера, и как же так получилось, что он уложил себя любимого спать на жёсткий пол. Но ничего в башку не приходило, кроме какого-то незнакомого, но очень приятного ощущения, как будто бы выиграл приз в лотерее или получил подарок от дальнего родственника, которого сроду не знал. И постоянно забываешь, что всё-таки это БЫЛО.
– Твою мать... – прошептал Котька, уставившись прямо перед собой. Волна осознания произошедшего внезапно накрыла его, возвращая ясность вчерашним событиям. Он всё-таки это сделал. И вмиг вспомнился запах дыма и привкус сигарет на чужих губах. Опять по телу растеклось что-то тёплое и сердце запрыгало как сумасшедшее. И что теперь? Вот попал так попал...
Прошлого опыта не было, воззвать было не к чему... Первый порыв был побыстрее свалить домой и там всё хорошенько взвесить и обдумать. Второй порыв, более вменяемый, был остаться и подумать прямо здесь и сейчас, на трезвую почти голову. А третий – дать себе по башке за то, что думать-то уже не над чем. Всё уже случилось. И пропади всё пропадом, это было здорово!
– Как быть? Как быть? Как нам дальше быть? – пыхтел Котька, натягивая на себя джинсы. Ещё и раздеться умудрился, посмотрите на него, идиота. Отчего-то храп Рыжего раздражал больше всего, напоминая о том, что сегодня нужно будет идти в школу, где Светка... И это было плохо. Это уже получается предательство, измена, или ещё нет? Можно ли считать изменой то, что от Верни у Котьки сносит крышу, и ему наплевать мальчик оно или девочка, как в том анекдоте? Оно чудесное и точка.
Нет, это не предательство и не измена. Это значит, что Светка больше не его девушка, и сегодня нужно поговорить с ней и сказать об этом... Объяснить. А в голове американские горки, и Женя с Конём где-то шляются вместе.
Котька опять замер, день паралитика, честное слово. А если Конь всё узнал? Он хоть и продвинутый парень, но очень уж остёр на язык, и правый снизу у него крепкий. Как бы он чего не удумал!
Котька вышел в коридор и услышал доносившиеся из кухни голоса. Голоса были дружелюбные, надо заметить. И опять настроение испортилось, как тогда после разговора с Митей. А Верни вообще замечательный собеседник, любого уломает на потрындеть. А может быть, и не только на потрындеть?
Котька оборвал поток мерзких мыслей, в конце концов, Женя ему не обязан, да и вообще, что такого случилось? Ну поцеловались и поцеловались, с кем не бывает? И это ещё ничего не значит, не жениться же на нём теперь!
Что-то очень мудрое внутри подсказывало, что мало с кем такое бывает, если вообще бывает. И опять захотелось рвануть дверь и свалить из этой коммуналки, где Женька смеётся над шутками Коня. У него же плоские, пошлые шутки!
– А вот и наш невменяемый проснулся, – засмеялся Конь, увидев ввалившегося на кухню Котьку. – С добрым утречком, товарищ «я трезв как стекло», – изобразив голос пьяного Котьки, теперь уже точно заржал Конь. А что, вполне в его природе, ржать над тупым юмором.
Котька хмуро осмотрел кухню. Мельком глянув на сидевшего за столом Верни. И сидел ведь, задрав ноги и обхватив тощие коленки. Ну такое чудо, никакого приличия. Когда он, наконец, поймал блуждающий взгляд Котьки, едва заметная улыбка тронула его губы. И опять в груди всё сжалось и запрыгало. Он тоже всё помнит и этого не скрывает. И эта честность и открытость воодушевляла сильнее всяких громких слов.
– Здрасте, – выдал Котька, но уже без злости, он уже и забыл, что пять секунд назад хотел уйти по-английски. И вообще такое состояние у него было очень опасным, как болезнь какая, поражающая оба полушария мозга, и никуда от этого не деться. Так и ходишь как дурак, то в окно прыгнуть хочется, то затанцевать от радости... пусть только попросит.
– Ты в школу пойдёшь? – Верни пил кофе, аромат щекотал ноздри, во рту скапливалась слюна. И хотелось сесть рядом с ним, обнять за плечи и начать трындеть о какой-нибудь фигне, вроде куда сегодня двинем, загуляв эту дурацкую школу. Котька не любил учиться, но редко прогуливал уроки. Только химию, потому что химичка решила не только рассказать про всякие молекулы воды и душераздирающую историю бензольного кольца, но и объяснить им всем, «избалованным маменьками и папеньками придуркам и идиоткам», что жизнь – это такая сложная штука, и надо радоваться школьным годам, а то потом придёт конец света, то есть универ. Котька просто на дух не переносил, когда кто-нибудь говорил «Жизнь – это сложная штука, малыш! Жизнь прожить – не поле перейти!» Гадость редкостная – так думать. Котькин отец, когда болел уже, никогда не говорил таких слов, он про грибы рассказывал, что хотел бы поехать в лес за грибами.
А вообще жизнь – это здорово, особенно, когда рядом сидит такое вот странное нечто вроде Верни и улыбается тебе. И никакого поля переходить не нужно. Просто улыбнуться в ответ, тоже почти незаметно.
– Не знаю ещё, – Котька плюхнулся на свободный стул и достал сигареты. Хотелось глотнуть кофе, но просить у Верни при Коне было как-то неудобно. Догадается сразу. Хотя такие как Конь ни черта не разбираются в людях. Если перед ними не начать целоваться, то они и не поймут ничего. А даже если и начать, то всё равно не поймут. Очень уж упёртый этот Конь, что он решит, то и есть на самом деле.
– Допьёшь? Я с утра не могу ничего потреблять, – Верни подвинул ещё горячую кружку Котьке и встал из-за стола. Угадал? Или так совпало?
– А я утром наворачиваю так, что за ушами трещит, – Конь опять юморит, ну прям Петросян в молодости. Если бы не хотел стать спортсменом, то прямая дорога ему в «Аншлаг». Может, вышло бы больше толка. Мозг, конечно, сохраняется частично, но хотя бы говорить не разучится.
– Допью, – лениво пожал плечами Котька и закурил. Кофе и сигареты – определённо лучшее средство от похмелья. На самом деле Котька редко курил, просто в последнее время что-то постоянно тянуло. Может, потому что увидел, с каким наслаждением Женя затягивается. До сих пор не забылось. А вообще у Котьки была хорошая память, и на лица, и на события, даже запахи и прикосновения помнились очень долго.
Верни вышел с кухни, и стало как-то нестерпимо тихо, даже в ушах зазвенело. Конь внимательно рассматривал рисунок на клеёнке, Котька – на кружке. Ну, сейчас начнётся. Выяснение мотивов, причин, и следствий. Уж кто-кто, а Конь-то точно догадался, что к чему.
– Верни сказал, что больше не вернётся в школу, – наконец начал Конь. – Это из-за тебя?
Котька буквально выпал в осадок, вот это заявочки. Он-то думал, ему как минимум скажут, «– ты о чём вообще думал, когда целовал парня?!»
– С чего бы это из-за меня?
– Ты постоянно его цепляешь, смотришь как на врага народа, это достаёт уже даже меня, Вован, – Конь сложил руки на столе, как примерный папаша, разговаривающий с нашкодившим сыном. Очень уж неприятно было всё это выслушивать от него. Пусть там он старше на два года, но с чего он возомнил себя умнее всех? Наверное, с того что он капитан баскетбольной команды. И думает, что это даёт ему привилегии во всех областях. А вот и обломись-ка.
– А тебя-то это как касается? – усмехнулся Котька. – Как хочу, так и смотрю.
И всё равно странно, что Конь такой непроницательный. Казалось, что он единственный мог бы понять. Котька почувствовал разочарование, что бывало крайне редко. Обычно его мало что трогало.
– Да он нормальный парень, – подавшись к Котьке, проговорил Конь. Нет, ну вы только поглядите на него – само участие. Противно просто до чёртиков. Если уж не видишь ни черта, так хоть не придумывай так нелепо!
– А что ты его так защищаешь? Влюбился, что ли? – Котька хмыкнул и откинулся на стуле, чуть не свалился на пол, такой дурацкий стул попался, едва устоял. Но это мало волновало Котьку, очень уж не хотелось продолжать этот идиотский разговор слепого с глухим. Вот только слепым и глухим тут был Конь. Такой идиот, неужели и впрямь запал на Женьку?
Конь нахмурился, потом покрутил пальцем у виска, слов видать не хватало, чтоб высказать вслух своё недоумение. Обычное дело, часто слов не хватает, особенно когда в лоб спрашивают о таких вещах, как любовь и прочие сантименты.
– Ну вот и не лезь не в своё дело, – Котька встал на ноги, оправил джинсы и затушил сигарету в пепельнице, – мы сами разберёмся.
– Идиот ты, Вован, такого человека не каждый день встретишь. А ты всё строишь из себя невесть что. Пора взрослеть. Привык общаться с такими как Рыжий, а он портит тебя, и Светка твоя портит.
Нет, это уже ни в какие ворота не лезет. Котька даже растерялся от таких нотаций. Ладно то, что Конь нравоучения вздумал читать, иногда и их можно послушать. Не то чтобы приятно очень, но вдруг что интересное скажут. Котька всегда и всех слушал внимательно, только если голос не повышали. Люди иногда такое несут, что прям смешно становится, сами себе противоречат и не замечают. И всё с умным лицом говорится, вроде как думали долго на эту тему. В такие моменты Котька жалел, что не носит с собой диктофон.
– А ты сам-то, Вить, всё видишь? Ты же у нас самый умный, подумай лучше о себе, а моё прошлое, настоящее и будущее тебя не должно волновать.
Конь что-то там стал раздумывать, очевидно, сочинял речь, аж раскраснелся весь, воспитатель. Но Котька уже устал его слушать, такой бред, если честно, трудно слушать. Хотелось домой, может, ещё на первый урок успеет. Никита даст поспать, замечательный учитель из него получится. Жить не учит, и на том спасибо.
В коридоре коммуналки всегда темно, независимо от того, есть там лампочка или нет, вроде как экономят энергию, а на самом деле, просто лень включать. «Общее» равно «ничьё».
Котька чуть не врезался в Верни, так спешил избавиться от Коня. Женя стоял, прислонившись спиной к стене, опустив голову и понурив плечи. Подслушивал, что ли? Но по тому, как быстро забилось сердце, Котька понял, что что-то тут явно не так. Женька дышал уж больно часто.
– Ты чего тут делаешь? – голос Котьки вдруг стал хриплым и каким-то напуганным. Он просто до чёртиков не любил неожиданности.
– Тебя жду, – тихо ответил Женя и поднял голову. И даже в темноте Котька увидел нечто новое в его лице, нечто, что взволновало так сильно, что даже мурашки пробежали по спине. Верни был уставшим, а глаза потухшими и очень-очень больными, словно он не спал лет сто. – Поехали домой.
– Сейчас поедем, – выдавил из себя Котька. Совсем перепугался. – Подожди, сумку только возьму.
– И мою захвати.
Котька влетел в комнату, Рыжий сидел на диване и смотрел на него хмельными сонными глазами.
– Не мельтеши, башка болит, – прогундел он. Но Котька даже не ответил. Неужели это началось? Жене опять плохо, но в этот раз всё серьёзнее. Эта обречённость во взгляде значила, что он устал... Устал.
Ну где же эта чёртова сумка?! Котька скакал по комнате, заглядывал во все щели, но нигде не мог найти сумку Верни.
– Что ищем? – Рыжий чесал подбородок, скрёб его всей пятерней. За ночь появилась щетина, звук получался отвратительным и ужасно раздражал. Да вообще всё в это дурацкое утро летело под откос.
– Отвали, – огрызнулся Котька, ползая на коленках по полу. Наконец он увидел серую плащёвку, выглядывающую из-под кресла.
Котька вылетел в коридор, даже не простившись с Рыжим – ничего с ним не случится. В голове как бешеная носилась одна только мысль – насколько эта чёртова болезнь серьёзна? И если серьёзна, почему Верни не лечится. Сердце почти совсем остановилось: неужели это неизлечимо?
Женя стоял около входа, уже обувшийся, и опять смеялся с Конём, как и вчера, ценил плоский юмор, широко улыбался, но на этот раз Котька видел глубже и уже не обманывался этим показным весельем. Теперь он точно знал, что это всё неправда. Глаза Жени по-прежнему были потухшими, и голос звучал глуше. Нужно было срочно ехать домой. Верни не спал всю ночь – в этом Котька был уверен почти на все сто процентов – и теперь едва держался на ногах.
– Спасибо этому дому, пойдём к другому, – улыбнулся Женя и пожал протянутую руку Коня. Котька с трудом подавил в себе желание силой вытолкать Верни из этой дурацкой коммуналки, где никто ничего не видит дальше собственного носа. Хотя сам-то он давно ли стал видеть?
– Пока, пока, – поторопил всех Котька. Это представление силы уже капало на нервы. И надо было так притворяться? Если Котьке было хреново, то он просто шёл домой и лечился, а не улыбался всяким идиотам, которые в упор не видят, что ты едва на ногах стоишь, и треплется, и треплется, ну настоящий бесчувственный идиот!
В лифте Женьке стало совсем худо. Он опёрся плечом о стенку и закрыл лицо рукой. Котька молча смотрел на него и ничего не мог с этим поделать. А что он мог? Спросить все эти пошлости про то, как он себя чувствует? Да видно же, что плохо, того и гляди свалится прямо на пол в этом грязном, пропахшем табаком лифте.
– Может, поедем в больницу? – Котька придвинулся ближе, чтобы если что быть рядом. Никогда прежде ему не было так страшно, и так стыдно за то, что он ни черта не знает о психологии больных лейкемией, или что там у него? Хотя какая нафиг психология, это вообще не наука, а просто повод оправдать свои гадкие поступки. Вот например, Котька был интровертом и меланхоликом, как написали после дурацкого теста с предсказуемыми вопросами, и это значит, что он имеет право молчать, думать там про себя всё что хочет, кипеть от злости, а потом успокаиваться, и всё потому, что у него такой темперамент, и не «нужно ломать свою личность». Да, да, прямо так и написано, личность не надо ломать. Тест для неудачников, честное слово, чтоб им не так тяжко жилось.
– Никаких больниц, – прошептал Верни, тяжело вздохнув, убрал руку от лица. Над его верхней губой блестели капельки пота. Очевидно, опять температура поднялась. – Сейчас всё пройдёт.
Он ещё и улыбнуться попытался, ну полное безумие. Котька даже не успел понять, что случилось, но руки сам потянулись к Женьке, чтобы обнять, ну что ещё он мог сделать?! Чёрт возьми...
– Потерпи немного, – выдохнул Котька в самое ухо. Верни весь сжался, замер, казалось, что он совсем перестал дышать. Потом осторожно поднял руки и коснулся Котькиной спины, крепко сжал ткань свитера. – Я такси вызову, так быстрее будет.
– Хорошо, спасибо.
Женька отстранился сам, ещё до того, как двери лифта открылись. Котька опасливо всмотрелся в его лицо. Он не улыбался, значит, никакого притворства не было. Взгляд опять был живым и внимающим. И это уже было хорошо.
 
– Я заболел, когда мне исполнилось одиннадцать. Мама подумала, что меня сглазили. Наша соседка по московской квартире очень любила гладить меня по голове при любой возможности. Своих детей у неё не было, поэтому, когда это всё началось, мама и подумала про неё плохо. Но я до сих пор в это не верю. Та женщина была просто одинокой и несчастной, и ничего плохого не было в том, чтобы она гладила по голове чужого ребёнка, тем более что тогда я был очень симпатичным... волосы завивались на кончиках, – Женя показал длину воображаемых волос и в какую сторону они завивались. Очевидно, это смотрелось очень мило. Он даже засмеялся, вспомнив, а потом замер на высокой ноте и опять погрустнел. – Мама приглашала батюшку, он освятил нашу квартиру, меня, говорил что-то про демона, который сидит во мне и не даёт жить спокойно. Мы проводили какие-то обряды очищения... Глупостями занимались... Потом отцу надоело смотреть на все эти бесполезные развлечения, и он отвёл меня в больницу. Никогда не забуду этот день. Светлый кабинет с большим окном, а за ним дворик. Я ёрзал на стуле и никак не мог угомониться, хотел гулять. У меня был друг, жил в соседнем подъезде. Ему обещали привезти велосипед, и я думал про велосипед в то время, когда отец слушал, что говорит ему врач. А потом, когда я в очередной раз спросил, долго ли ещё ждать, отец посмотрел на меня так, что я всё понял. Без слов. Я был болен и очень серьёзно.
Женька замолчал, поправил подушку и удобнее устроился, закутался в одеяло по самую шею. Такой он сейчас был мелкий и умилительный. И очень-очень несчастный. Котька сполз с подоконника и лёг рядом.
– Не против?
– Нет, ты меня успокаиваешь, – Женька улыбнулся и продолжил: – Я попал к очень хорошему врачу, он объяснил мне, что со мной происходит, каким будет лечение... У него был очень низкий голос, и сам он был большой-большой, но я его не боялся. Он меня познакомил с Олегом.
Котька невольно вздрогнул, услышав новое имя, интонация, с которой Верни сказал его, была поразительной. Так Котькина бабушка говорила о боге, о том, что он всех излечит-исцелит, поможет-подсобит, нужно только правильно попросить, быть чистым душой, ну и прочую лабуду, на самом деле, но не об этом речь. Речь о том, как меняется голос с обычного на какой-то другой, когда верующие говорят что-то о боге. Вот и у Женьки поменялся.
– Олег это твой бывший?
Тьфу, ну что за гадость спросил! Котька просто терпеть не мог свою прямолинейность, всегда она ему боком выходила. Мания величия чистой воды. Одна только интонация заставила Котьку плохо думать о каком-то Олеге, которого он никогда в жизни не видел и не увидит. Но хотелось бы, что уж там скрывать.
Женька по-детски обиженно наморщил нос и надул губы. Так смешно стало, что Котька не смог сдержаться. Хихикнул пару раз и большим пальцем попробовал разгладить морщинку на Женькином лбу. Лоб был горячим... Столько уже таблеток выпил, а температура всё никак не спадала.
– В больнице было очень страшно и одиноко. Лечение оказалось болезненным. Я много плакал, когда приходила мама, я не хотел её отпускать домой. Я был очень капризным ребёнком. Но мама уходила, я знал, что она меня не бросает, просто так нужно, но всё равно думал, что она меня не понимает. Ей-то не было больно, как мне. А Олегу было. Он проходил уже второй курс лечения. И ничего не боялся. Когда мы с ним познакомились, ему было семнадцать. Он был отчасти скинхедом и носил татуировку у основания шеи. Это был меч, который якобы втыкался в позвоночник. Мы много говорили с ним о мире за окном, о том, кто что будет делать, когда выйдет отсюда. Олег сказал «всё это временно, даже если чуда не произойдёт, всегда можно встать и уйти». Олег нашёл в моём лице отзывчивого собеседника, я всегда любил разговаривать наравне со взрослыми. А я был влюблён в него, в его слова, в его мысли, в его отношение к миру. Позже, когда он приехал ко мне в гости, он признался, что несколько месяцев считал меня девчонкой. И моё имя ни о чём ему не говорило. Правда, смешно – Женя Верни... всем подходит.
– Оно, – мягко улыбнулся Котька и придвинулся ещё ближе. Очень хотелось поцеловаться. Но сейчас он был не пьян и стеснялся. Вообще все эти нежности давались ему с большим трудом. Ведь если с другой стороны нет желания, то это будет очень неприятно, и обратно уже не вернёшь. – Чудо в перьях.
– Олег тоже называл меня чудом.
– Ты любишь его? – Котька смотрел в блестящие глаза напротив и чувствовал, что сейчас нужно говорить о чём-то приятном, но никак не мог избавиться от тяжести в груди. Нужно расставить все точки над i, наверное, так будет правильнее.
Женя закрыл глаза и перевернулся на спину.
– Лечение длится полгода, потом начинается ремиссия, то есть время, которое необходимо выждать, чтобы понять: подействовало лечение или нет. Если нет, то нужно было начинать всё сначала. А всё сначала это значит опять стрижка под ноль, постоянная тошнота, головокружение, апатия, уколы, капельницы... И так каждый день в течение полугода. Олегу требовалось новое лечение, но он сбежал из больницы и пришёл ко мне попрощаться. Ему было всё равно, что я мальчик, а я любил его...
– А родители знали?
Женя вновь повернулся к Котьке лицом.
– Я сам им рассказал, когда меня положили в больницу второй раз. Пришлось... Я пытался покончить с собой, когда Олег умер.
Женя закатал рукав водолазки и показал Котьке локоть. Длинный неровный шрам шёл от запястья вверх к локтю. Давнишний, хорошо затянувшийся рубец. Метка на всю жизнь. В груди всё сжалось и в висках застучало так сильно, что Котька подумал, что оглохнет. Вот это шрам так шрам. Страшно и правдиво. Таким шрамом не будешь хвалиться в спортзале, это личное, слишком личное. Только для двоих, одного из которых уже нет в живых. И самую малость для Котьки.
Он протянул руку и осторожно коснулся кончиками пальцев неровной поверхности кожи.
– Дурак ты, Женька, какой же ты дурак, – прошептал он, скользнув вдоль шрама к сгибу локтя, зацепил край рукава и опустил обратно. – А как же родители, Женька? А как же те, кто за тебя волновался?
Верни спрятал руку под одеяло и шмыгнул носом.
– Я им не верил. Я думал, что им будет проще, если меня не станет. Моя ремиссия тоже закончилась неудачно. Но я больше не хотел умереть, хотел жить ради того, что мы с Олегом хотели сделать вместе. Я поклялся, что никого никогда не полюблю так, как его.
Сердце Котьки ухнуло вниз, провалилось куда-то в желудок. И хотелось спросить, даже закричать – а я? А как же я?! Но он не стал этого делать, даже в лице не изменился. Когда говорят такие вещи, значит, хотят, чтобы их услышали и поняли. Светка часто рассказывала про своего бывшего парня, но так плохо, что Котька как идиот гордился, что он-то не такой, и никогда таким не будет. Жалкая гордость. Велика заслуга быть чуть лучше какого-то бабника и тупицы из деревни. А быть лучше Олега невозможно, и дело не в том, что он был первым у Верни, дело в этом голосе, который меняется, когда говорят о любимом человеке. О Котьке никто и никогда так не говорил, и, скорее всего, не будет. Он слишком обычный. И из больницы не побежал бы, наверное.
– А почему ты выбрал меня? Потому что у меня нет денег?
Иногда Котька был жестоким. И к самому себе, и к окружающим. Можно это объяснить невнимательностью матери или его темпераментом, привычкой, всей этой кучей умных слов, про которые пишут книжки. Но чем бы это ни оправдывалось, жестокость присутствовала и била по нервам. Быть может, ещё поэтому у Котьки не было друзей. А кто захочет слышать вечную правду про себя? Исключительно в негативе, чтоб больше не спрашивали?
Но Женька не обиделся, казалось, что его нисколько не задел этот вопрос. Котька видел в его взгляде понимание. Понимание его отчаяния. Когда они успели так сблизиться? Вот прям и говорить не нужно: всё и так понятно, без слов.
– Нет, не из-за денег, – Женя тяжело вздохнул. На его щеках горел лихорадочный румянец. Пора уже прекратить этот нервный разговор. Но так хотелось знать... А что же Котька, ну хоть чуть-чуть нужен, интересен, важен?
– А из-за чего?
– Я давно заметил, что ты смотришь на меня иначе, нежели все остальные.
– Как иначе? Я видел, как ты общаешься с Митей, как Конь смотрит тебе в рот, а Конь никому никогда не смотрит в рот, он сам всё знает. А я-то почему?
– Потому что ты первый заговорил со мной, потому что ты считаешь меня чудом...
– Я похож на Олега? – Котька, усмехнувшись, даже приподнялся на локте, ну такое смелое предположение – волос дыбом, честное слово. Это с ним что-то неладное, совсем крыша поехала. А вдруг...
Женька засмеялся. Очень уж хорошо он смеялся, так добро и искренне, как маленький ребёнок, который ещё не умеет актерствовать и клоунадничать. И смеётся просто потому, что ему весело.
– Совсем не похож.
– Засада, – картинно выдохнул Котька. – А хотелось тоже великой любви.
– Ещё будет.
Смех стих. В комнате стало как-то неуютно. И в голову мысли полезли нехорошие, о том, что Женьке непременно нужно ложиться в больницу, а это значит – уезжать. На сколько? На полгода? На два года? А если опять не поможет?
Верни закрыл глаза и зябко поёжился. Котька потрогал его лоб – не очень горячий, уже лучше, но всё это мертвому припарки: не то они лечат, это же не обычная простуда, чтоб всё моментально прошло.
– Голова болит?
– Постоянно, – не открывая глаз, ответил Женя.
Котька склонился над ним и прикоснулся губами ко лбу.
– Можно я тебя поцелую?
– Можно, – коротко вздохнув, ответил Верни. По его щеке прокатилась слезинка, и ресницы намокли. Ну почему нельзя сделать так, чтобы желания исполнялись? Какие идиоты придумывают эти сказки про волшебные бороды, палочки-выручалочки, орешки, цветики-семицветики? И даже будь ты взрослым, циничным и неверующим, иногда так хочется, чтоб свалился с неба этот самый цветочек, или ещё какое-нибудь чудо случилось... Ну пожалуйста, пожалуйста...
 
Котька помнил, что задремал после того как Женя уснул. Ему стало чуть легче, и бессонная ночь, наконец, дала о себе знать. Казалось, что это снится, нереальное чувство – Котька слышал, как кто-то плачет... Где-то совсем рядом, а он был ещё во сне, как под толстым слоем воды. И хотелось переждать, чтоб прекратили плакать, потому что это неприятно, пугает, давит на расслабленный мозг...
Котька широко открыл глаза. В комнате было сумрачно, вот это он продрых! Верни рядом не было, но подушка его ещё была тёплой. Хотелось уткнуться в неё носом и полежать так ещё минутку. В ванной шумела вода. Котька невольно прислушался. Знакомый звук, звук из сна – кто-то плакал, негромко всхлипывал... Женька.
Котька вскочил с кровати, запутался в одеяле, свалился на пол, больно ударившись коленками, но всё это потом.
Ну где же его родители?! Почему они оставили своего больного ребёнка одного?! И как ответ на его вопрос послышался тихий голос Верни. Откуда-то из кухни. Котька замер, вслушиваясь.
– Мама, можете приезжать, я согласен. Да, я дома... Нет, не один. Да, я ещё могу ходить. Конечно, доеду... мам, только не плачь... Я же согласился. Буду ждать, только приезжайте быстрее...
Котька почти бесшумно прошёл в кухню и остановился, глядя на сидящего за столом Верни. Он был в одной майке, такой худой, такой прозрачный, – непонятно, как он вообще двигается. На левой руке темнел шрам от пореза, весь правый локоть был синим, почти серым. Скорее всего, из-за иголок капельницы. Женька поднял голову и посмотрел на Котьку покрасневшими от слёз глазами.
– Я хотел попросить тебя ещё об одном одолжении, – начал он почти шёпотом.
– О чём? – растерянно спросил Котька и, пройдя по холодному линолеуму, встал напротив Женьки.
– Когда родители приедут, я хочу быть один. Тебе не нужно на это смотреть, – дрожащая рука потянулась за сигаретами, но Котька уверенно накрыл её и крепко сжал. Совсем холодная... «Руки как лёд...»
– Ты меня выгоняешь? – голос дрожал, и губы тоже дрожали, и всё внутри замирало от ожидания, но Котька отчаянно хватался за мысль, что это ещё не всё, что это ещё не конец. Это невозможно, они же не могут вот так расстаться?
– Я прошу...Тебе это будет неприятно... зачем всё портить?
– А если я пообещаю, что мне не будет неприятно? Ты разрешишь мне побыть с тобой до их приезда?
– Упрямый... – Женька попытался засмеяться, но не смог, только слегка приподнял уголки губ, устало выдохнул: – Оставайся.
– Наверное, тебе лучше лечь.
– Наверное...
 
Когда Котькин отец умер, его самого не было дома. Он просто пришёл и увидел машину скорой помощи, стоящую около подъезда. А потом увидел открытую дверь квартиры и две табуретки на лестничной клетке. Чьи это были табуретки и почему они стояли около их приоткрытой двери, Котька до сих пор не знал. С тех пор он всегда боялся машин скорой помощи, припаркованных около подъезда. Потому что знал – иногда они приезжают за теми, кто тебе дорог.
Верни больше ни о чём не разговаривал, но и не спал, просто лежал с закрытыми глазами и ждал. Ждал, когда за ним приедет машина, машина «скорой помощи». Котька обнимал его одной рукой и чувствовал горячее дыхание на своём плече. Он хотел, чтобы всё это быстрее закончилось. Да, именно этого он хотел. Возможно, это была трусость. Самая низкая из всех возможных. Женькины родители знают, что нужно сделать, знают, как помочь, а он нет, не знал, и боялся, боялся, что дыхание остановится, а он не бог... Котька гладил Верни по голове и обнимал всё крепче и крепче. Быть может так, без слов, без всех этих ужасных, пошлых слов Женя поймёт, что если бы можно было поменяться местами, то Котька непременно бы сделал это.
– А когда я был мелким, я играл в куклы с девчонками, – начал вдруг Котька, хотелось говорить, иначе он сойдёт с ума от этой гнетущей тишины. Он никогда не был птицей-говоруном, и умом и сообразительностью тоже не отличался, но сейчас он хотел говорить глупости. – Моя двоюродная сестра привозила с собой в деревню кукол Барби, и я играл за мужика, Кена, вроде бы. Но у меня он был Чак Норрис. Я, правда, воображал, что он Чак Норрис, даже цитировал фразы из фильма. А сестра хотела, чтоб он был мужем её Барби и ещё какие-то дети там у них были. За всё это Танька отвечала. И приходилось типа днём быть крутым парнем, а вечером мужем Барби и отцом каких-то пузатых страшных детей, готовить воображаемую еду, убираться в воображаемой квартире, такая глупость. Но всё равно это было весело. Строили дома, это было самое интересное – строить им дом в каких-нибудь кустах... Когда другие мальчишки приходили к нам в посёлок, я делал вид, что просто стебаюсь над Танькой, и мне совсем не весело с ней играть.
– Зачем? Тебе же это нравилось?
Котька почувствовал, как уши отчаянно загорелись от смущения. Ну что за вопросы задаёт Верни? Всё в точку.
– Нравилось... Но никто бы не понял. А только бы стали смеяться.
– Жалкие люди. Не будь на них похожим, Котик. Я вижу, ты хочешь, но это того не стоит.
– Хочу?
– Да, хочешь, может, потому что боишься жить иначе, может, потому что не знаешь, что можешь иначе. Эта девочка... Света, она тебе не пара. Она будет заставлять тебя готовить и убираться, а ты хочешь быть героем и строить дома. Вы никогда не поймёте друг друга.
– Света больше не моя девчонка.
– Я рад за тебя и за неё.
– Я бы хотел, чтобы мы... – Котька не успел договорить, мамонтёнок вновь вспомнил про то, что ищет маму. Дурацкий звонок! А Котька ничего не успел сказать про самое важное, про то, что это впервые, что это самое настоящее.
Когда Женькины родители вошли в квартиру, Котька понял, почему Верни хотел, чтобы он ушёл до их приезда. Поднялся шум, суета, игра в вопрос-ответ, вопрос-ответ... Слёзы, сигареты, опять слёзы... Женькин отец вызвал Котьку на лестничную клетку и устроил допрос с пристрастием. Что делали? Куда ходили? Не терял ли Женька сознание? Не сильно ли Котька напрягся? Сколько денег ему за это нужно? Он готов дать, сколько угодно...
– Ничего не нужно, – мямлил Котька, чувствуя, как горло перехватывает от подступивших слёз. «Уйдите, просто оставьте его. Мы что-нибудь придумаем вместе».
– Нужно, иначе потом ты пожалеешь о потраченном времени, – отец Женьки говорил каким-то неприятным хриплым голосом, от которого мурашки бежали вдоль позвоночника. Отчаявшийся, до того отчаявшийся, что уже привык ко всему и ни во что не верит. Никому не верит.
– Нет, я не возьму деньги, – уверенно сказал Котька и слегка улыбнулся. – Мы хорошо провели время.
Какая ужасная ложь... Чудовищная. И ещё чуть-чуть, и слёзы сами собой покатятся по щекам. Но на Женькиного отца эта беззаботная улыбка подействовала лучше, чем любое самое активное отнекивание. Мальчик просто развлёкся, мальчик не напрягся, мальчику понравилось тусоваться. Да, действительно, платить за это не стоит.
А потом они все вместе ехали в лифте. И Котька не смотрел на Верни. Хотя хотел, очень хотел. Но боялся, что сорвётся, обнимет при родителях и никуда не отпустит, даже если буду разнимать силой. Такая глупость, честное слово.
– Вова, я тебе позвоню, – говорил Женька, когда садился в машину. – Или напишу письмо... В конверте, по старинке.
– Выздоравливай. Я буду ждать.
– Постараюсь, Котик, – Женька даже засмеялся, по-своему, по-детски. – Спасибо за всё.
Дверца захлопнулась и машина глухо зарычала. Котька поднял вверх руку, не в силах больше ничего говорить. Это же не конец?.. Они ещё встретятся, непременно встретятся. Пусть не скоро, но когда-нибудь. Но обязательно. Ведь это же любовь, это же чудо! Инопланетное...
Котька, не моргая, смотрел, как машина грузно вписалась в поворот и скрылась за домом. Соседка по этажу медленно плелась ему навстречу, чёрный здоровенный кот, переваливаясь с боку на бок, шёл за ней.
– Здравствуй, Вова, – вздохнула она, присев на лавочку. – Своих провожаешь?
– Да, уехали.
– Ну счастливый путь им, дай бог здоровья.
– Да, дай бог...
 
Часы в мамкиной комнате пробили десять раз, когда Котька вошёл в дом. Всё те же привычные запахи. Мать на кухне готовила свой фирменный пирог, а-ля «фиг потом отдерёшь от сковороды».
На сотовом десять пропущенных звонков от Светки и два от Рыжего, разбросанные по столу учебники, груда сваленной на стуле одежды. Всё своё, родное. Шмотки, шмотки, шмотки...
– Вова, иди ужинать, – мать злится, словно он уже надоел, и не важно, что его целый день не было дома. У неё же начинается сериал, что-то там «любовь, только любовь, кругом эта долбаная любовь», не до Котьки. А потом друг придёт в гости... Ещё тот кавалер. – Вова, ну я тебе сказала или не тебе?! Некогда мне с тобой возиться. Поел быстренько и иди гуляй спокойно!
– Я не хочу есть и гулять сегодня не пойду, – Котька закрыл дверь прямо перед мамкиным носом.
– Ну как хочешь, мне больше достанется!
Обиделась. А, без разницы... Друг успокоит.
Котька сел на пол, прислонившись спиной к двери. И только сейчас понял, что Женька ДЕЙСТВИТЕЛЬНО уехал. Не на день, не на два... на сотню, на тысячу дней. Быть может, навсегда. Какое страшное слово – «никогда». И можно плакать до потери сознания, оно не будет звучат слабее. И можно разгромить всю комнату, можно разбить все стёкла, можно довести мать до истерики, переругаться со всеми соседями, но всё равно будет это «никогда». Женька не вернётся. Чудо инопланетное... такое мудрое, такое славное, самое-самое любимое...
– А я бы хотел поехать в Питер на Терапи-сейшн, зря ты отказываешься, – улыбается воображаемый Женька. Он совсем как настоящий, только потрогать нельзя. Но это он, точно он. – Люблю танцевать.
– А я тебя люблю...
 
Оля никогда не спрашивает у Котьки, чьё письмо он читает каждую субботу вот уже на протяжении пяти лет. Это личное, только между двумя людьми, одного из которых, быть может, уже нет в живых. И она хотела бы знать, но никогда не решится спросить. Котька сам расскажет, когда-нибудь он непременно расскажет, а если нет – значит, так и должно быть.
«Здравствуй, Владимир Кузнецов! (испугался, да?)
Сразу и о главном – кормят плохо, дети носятся по коридорам, шумят. Читаю книжки. Одна из последних – Гарсии Маркеса «Сто лет одиночества». Из ниоткуда в никуда. Но это не значит, что и пытаться не стоит? Стоит, ещё больше стоит.
Ты понравился моему отцу, особенно тем, как ты отказался от денег. Он очень проницательный, он сказал, что ты меня любишь. И ещё он сказал, что у тебя большое будущее. Я ему верю, и ты тоже поверь.
Я знаю, что ты будешь скучать, но ничего не могу с этим сделать, просто поверь мне на слово – однажды ты проснёшься и поймёшь, что можешь полюбить другого человека, совсем не похожего на меня. И я буду за тебя рад, правда-правда.
А я всё равно называю тебя Котиком. Тебе идёт.
P. S. Ты мне не пиши сюда, я уезжаю в Европу, в Бельгию, нам предложили какое-то новое прогрессивное лечение. Сложно объяснять, но я надеюсь, что поможет. Мы все надеемся на чудо.
P. P. S. Если чудо всё-таки произойдёт, то я буду искать твою фамилию среди именитых архитекторов, так что учти!
Женька Верни (ага, Оно самое).
Люблю тебя, Котик»
Поступить на архитектурный оказалось не так сложно, как Котька думал, сидя за школьной партой.
А Верни всё-таки ошибся... Скучать Котька так и не перестал, и в чудо верит по-прежнему. А вдруг случится?