* * *
Голосовать:    (наивысшая оценка - 5)

Пейзаж части Ада, созданной для наказания грешников, как обычно радует глаз обугленными руинами и выгоревшими до черноты полями. Я не люблю здесь появляться, предпочитая мир людей. Даже другие части Ада лучше, чем эта, являющая собой отвратительную пародию на любимую плоскость бытия.

Я планирую над псевдо-Лос-Анжелесом, пытаясь разглядеть свою цель и стараясь при этом не зацепить ногой какой-нибудь особо выдающийся покореженный кусок железа, торчащего из окружающей город свалки. Единственным утешением мне служит то, что мои дела ограничиваются поверхностью: все самое мерзкое и отвратительное происходит под землей, куда я не спустился бы даже по велению самого Сатаны.

Наконец я вижу то, ради чего здесь появился: по разбитой дороге, ведущей в «город» еле ползет изъязвленная ржавчиной и покореженная карета скорой помощи. Вокруг нее вьются скелетоподобные фигуры со вскрытыми черепами – демоны-солдаты. Они склоняются в почтительном поклоне, когда я приземляюсь на крышу машины. Я даже не пытаюсь скрыть брезгливости.

Внутри меня встречает демон рангом повыше – у него по крайней мере целая голова и более-менее просматривающиеся черты лица.

- Милорд прибыл, чтобы вынести вердикт? – скрипуче спрашивает он из полусогнутого состояния.

Я бросаю взгляд на второго обитателя скорой помощи. Это молодой человек, еще совсем мальчишка, с длинными, спутанными и темными от пота волосами, выступающими скулами и заострившимися чертами лица. Он пристегнут к койке кожаными ремнями в ладонь шириной, и из его перерезанных запястий течет и течет темно-багровая кровь, просачиваясь в щели в полу. Его карие глаза, не удивление осмысленные для человека на грани жизни и смерти, смотрят на меня с парадоксальной смесью безутешной обреченности и безумной надежды. Кажется, он понимает, что сейчас от меня зависит, вернется ли он в мир людей, или навсегда останется в этом кошмаре.

- Кто он? – спрашиваю я, с усилием разрывая сцепку наших взглядов.

- Медиум, милорд. Возможно, экзорцист.

Бедный ребенок… Не в моих правилах сочувствовать грешникам, но это почти вымершее племя заслуживает моей симпатии. Во все времена к тем, кто видел то, чего другие не видели, относились с недоверием и опаской. Но раньше и самих медиумов было больше, и был все же шанс, что их причислят к святым, а не к колдунам. Теперь же единственным стилем жизни для таких, как этот мальчик, является вечное одиночество и постоянный страх перед непонятными и опасными существами, соседствующими с людьми. Или, как альтернатива, белая комната с решетками на окнах и ежедневная доза транквилизаторов.

Но этот мальчик, пожелав избежать известного кошмара, попал в куда более худший. И, сделав это, отрезал свой единственный путь хотя бы после смерти избавиться от чудовищ, преследовавших его при жизни. В наш век, когда человечество считает, что познало вселенную намного полнее чем в средние века, о спасении души задумываются только формально. И рядом с мальчиком не оказалось никого, способного объяснить, чем чревато вскрытие вен и куда оно приводит.

Я легко провожу пальцем по ближайшему ко мне надрезанному запястью и растираю по подушечкам пальцев темно-красную жидкость. Даже в Аду, среди запахов серы и прокаленного железа ощущается едва заметный медный запах крови. Запах жизни в этом царстве вечного умирания.

Я кладу окровавленную ладонь на покрытый испариной лоб мальчика и произношу стандартную формулу.

- Преступив заветы Господа, ты лишаешься привилегий, полученных человеком после жертвы Сына Божия. Перед ликом Небес ты мертв и приговорен к вечным мучениям Преисподней.

Карие глаза, следившие за мной со все той же смесью безнадежности и надежды, закрываются, и к вискам катятся две прозрачные слезинки.

- Как тебя зовут? – я обращаюсь к мальчику, не особо надеясь на ответ.

- Джон, - шепчут бледные губы. Значит он действительно видит и слышит все происходящее. Бедный мальчик…

- Ад дает тебе отсрочку, Джон. Ты вернешься в мир людей и продолжишь свою жизнь. Но помни, что бы ты ни делал отныне, за чертой смерти тебя ждет Преисподняя. А теперь возвращайся.

Тело передо мной начинает меркнуть, теряя очертания. В самый последний момент карие глаза вновь открываются, и бледные губы складываются в слово «спасибо».

Глупый мальчик. Не стоит благодарить меня за то, на что я тебя обрек. Каждый день жить с твердым знанием того, какие ужасы ждут тебя после смерти, и с мыслью о том, что этого уже не изменить…

Демон-сопровождающий все еще стоит в полупоклоне, и я не знаю, менял ли он позу с момента моего появления. Не говоря больше ни слова я перемещаюсь прочь из отдела наказаний, все еще чувствуя пропитавший меня запах горелого железа и мусора.

Возможно, стоит на время забыть обо всех обязанностях арх-демона и отправиться в любимую плоскость бытия. Мир людей меняется ныне слишком стремительно, и если никогда не заглядывать туда, теряется понимание людей, наиболее необходимое в работе. Кроме того, так у меня будет шанс еще раз увидеть несчастного мальчика с карими глазами по имени Джон, медиума и возможно будущего экзорциста.

* * *

Я сижу на жестком стуле в неуютной больничной палате, стены которой напитаны болью и страданиями людей. За то время, что я провел в мире живых, это далеко не первое мое посещение больницы. Причина – все время одна и та же - медиум и успешный экзорцист Джон Константин, занимающий единственную больничную койку напротив.

Из того мальчика, которого я вернул больше десяти лет назад, он превратился в мужчину, не растеряв тем не менее той атмосферы хрупкой трагичности, которая окружала его в нашу первую встречу. С ним, чаще чем с обычными людьми, происходят разные неприятности. Многие из них связаны с избранным им родом деятельности, но далеко не все. Совершив смертный грех, человек лишается и своего ангела-хранителя, оказываясь беззащитен перед своими врагами и просто случайными совпадениями.

Джон бледен и неподвижен. Поверх белого больничного покрывала лежат его руки, с тонкими изящными пальцами. Его лицо даже в беспамятстве, кажется, отражает усталость и печаль.

Его ангел-хранитель в любом случае был его недостоин. Если бы я знал, кто именно должен был охранять его душу от опасностей, я бы нашел его и оборвал крылья. Нет, ощипал бы их по перышку, чтобы он дольше мучился. Можно ли считать меня демоном-хранителем, и есть ли вообще такая должность хотя бы теоретически?

Пока мне еще не приходилось открыто вмешиваться в его судьбу: воля к жизни помогала ему выкарабкиваться из совершенно невозможных ситуаций. Но если понадобится…

Что в нем так меня зацепило, я не хочу анализировать и раскладывать по полочкам. Мне просто хочется постоянно следить за тем, чтобы ему не грозила никакая опасность. Может, это просто прихоть арх-демона, способного практически на все? А может, так действительно чувствуют ангелы-хранители? Жаль, не у кого спросить.

Впрочем, мы с Джоном встречаемся не только в больничной палате. (Хотя вряд ли можно назвать встречей ту ситуацию, когда один из участников находится в бессознательном состоянии). Я красив, богат, успешен; занимаюсь операциями с ценными бумагами и захватом чужих компаний. Кроме того, я самоуверен, заносчив и нагл, и, будь я кем-то другим, вызывал бы у самого себя отвращение. Он думает, что я – обыкновенный полукровка, демон не слишком высокого ранга, посланный соблазнять людей на сторону зла.

Забавно, что когда-то - много столетий назад - я занимался именно этим, хотя мой статус в Преисподней никогда не подвергался сомнению. Но сейчас «соблазнять» никого уже не требуется. Чтобы заполучить душу к себе ныне достаточно просто не соваться под руку и спокойно наблюдать со стороны. Развращаются даже чистые души, сами того не подозревая и не отдавая себе отчета в последствиях казалось бы невинных проступков.

Небесам давно пора подправить список прегрешений, карающихся отправкой в Ад, иначе они рискуют демографическим кризисом райских кущ.

Демоны настолько обнаглели, что многие даже не пытаются скрыть факт овладения. И тут вступает в игру мой юный экзорцист. У него достаточно силы, но он не умеет толком пользоваться своим даром: ему мешает то, что он считает его проклятьем. Он безрассуден и все еще верит, что подобным образом сможет заслужить искупление. И он слишком много курит для своего возраста. Да и для любого другого.

Я поднимаюсь со своего стула и подхожу вплотную к кровати. Поворачиваю ближайшую ко мне руку. На худом бледном запястье поперечный шрам практически незаметен. Джон, как и большинство детей, не задумался о том, что проще и эффективнее сделать разрез вдоль вены…

Интересно, что бы он сказал, узнав, что так раздражающий его полукровка – тот самый демон, который вернул его в мир живых, а затем последовал за ним наверх? Я прихожу в больницу только когда он без сознания потому, что не хочу этого выяснять. Пока.

Я с усилием собираю беспорядочно перескакивающие с одного на другое мысли, и отправляю их на задворки сознания. Сегодня меня ожидает встреча с текущим деловым партнером – моей следующей финансовой жертвой. На ней я буду спокоен и дружелюбен, зная, что жизни моего почти подопечного на данный момент ничего не угрожает.

- У меня его нет.

* * *

Наступил тот момент, которого я ожидал с нашей первой встречи. Я снова сижу у его, фигурально выражаясь, больничной койки. Хотя в данном конкретном случае гораздо-более-чем-двуспальная кровать, на которой покоится Джон, принадлежит мне.

Никакое желание жить не спасет, если ты падаешь с девятнадцатого этажа, пересчитав по пути все выпирающие части конструкции… если, конечно, у тебя нет знакомого демона-хранителя. Я мог бы, конечно, подлатав, оправить его в больницу, а там бы уж мертвой хваткой вцепившиеся в реальность доктора придумали бы правдоподобное объяснение его чудесному исцелению.

Но я уже хочу, чтобы он знал, кто именно спас его жизнь. Хотя он и сделает из этого неправильные выводы.

Он приходит в себя медленно, будто не веря, что избежал смерти. А может быть, опасаясь увидеть пылающие пейзажи Преисподней. В тот момент, когда он понимает, что все еще жив, по его лицу расплывается облегчение.

Которое, впрочем, тут же исчезает, когда его взгляд фокусируется на мне.

- Ты!? – немедленно переходит в атаку он. – Что ты здесь делаешь?

Я неторопливо обвожу взглядом свою спальню, давая ему время осмотреться и осознать, что это не его дом и даже не больница.

- Я? – невинно переспрашиваю я. – Я здесь живу.

Вопрос «а что в таком случае здесь делаю я?», который явно вертится у него на языке, ему не позволяет задать гордость. По крайней мере, в такой формулировке.

- Какого черта ты меня сюда притащил?

Вопрос, на который я не собираюсь отвечать. Я осуждающе качаю головой.

- Разве так разговаривают с теми, кто спас тебе жизнь?

Новая пауза на осознание сказанного, из-за которой боевой запал экзорциста снова потерян.

- Что произошло?

- Это ты мне расскажи. Мне удалось застать только эффектный финал: «Джон Константин тренируется на роль ангела», только пока без крыльев. Надо сказать, пике в твоем исполнении было весьма впечатляющим, вот только приземление вышло несколько… скомканным.

- Зачем ты меня спас?

Вопрос о том, что я вообще делал рядом с тем домом, в котором он проводил экзорцизм, изящно опущен. Может, он просто не успел об этом задуматься, а может автоматически предположил, что я слежу за ним с какими-то злодейскими намерениями.

- Ты мне симпатичен.

Мой почти подопечный впадает в недолгий ступор. Смилостивившись, я продолжаю.

- Мне не нравятся установленные Небесами правила, и, помогая тебе, я в некотором роде бросаю им вызов. Кроме того, ты забавный, да и поголовье мелких бесов в мире живых тоже кто-то должен контролировать.

Он, поджав губы, смотрит на меня, пытаясь выстроить разрозненные причины в общую логическую цепочку.

- И всё?

- И всё, - невозмутимо киваю я. – У меня нет причин лгать тебе, ведь твоя душа в любом случае окажется у нас.

Не хочется напоминать об этом печальном обстоятельстве, но лучшего аргумента собственной честности я все равно не подберу. Он морщится, и переводит взгляд на дверь.

- Что ты собираешься делать дальше? – «со мной» непроизнесенным хвостиком висит на конце его вопроса.

- Ничего, - я пожимаю плечами. – Ты свободен уйти, когда хочешь. Я даже провожу тебя до двери. И одолжу костюмчик: твой, боюсь, уже непригоден для носки.

Я жду справедливых обвинений в откровенном издевательстве. Однако ситуация, видимо, слишком сюрреалистична для стандартных реакций.

В соответствии с предыдущими словами, я подхожу к шкафу и достаю оттуда темно-синий костюм в тонкую серую полоску, серую же рубашку и, чуть помедлив, подходящий галстук.

- Чувствуй себя как дома, - предлагаю я, раскладывая вещи в ногах постели, и выхожу в коридор.

Он покидает спальню довольно быстро: видимо сказывается желание поскорее избавиться от моего общества и выпутаться из непонятной ситуации. Я чуть шире его в плечах, но не настолько, чтобы костюм сидел нелепо. Темно-синий ему идет.

Но если быть беспристрастным, выглядит он неважно. Постоянный стресс плюс нездоровый образ жизни плюс ненормированный график работы дают в итоге хроническую усталость и подорванное здоровье. Я безжалостно давлю в себе желание попросту запереть его в своей спальне для приведения в божеский вид. Хм, вышел каламбур…

Я провожаю его до двери, открываю ее и картинным жестом приглашаю выходить.

- Да, совет на будущее: во время экзорцизма держись подальше от окон. Одержимые, говорят, обладают неимоверной силой и очень любят толкаться.

- Я в курсе, - мрачно бурчит он, проходя мимо. Я ухмыляюсь. – Все-таки, зачем ты это сделал?

- Я тебе уже ответил, - пожимаю плечами я.

- Ты – ненормальный, - соскребая по углам остатки злости выдает он.

- Считается, что безумие и гениальность – две стороны одной монеты, - возражаю я.

Поняв, что ему вряд ли удастся оставить последнее слово за собой, он молча вызывает лифт, и стоит, демонстративно повернувшись ко мне спиной.

Я дожидаюсь, когда двери кабинки уже начинают закрываться, и окликаю его.

- Эй, Джон, - он оборачивается. – Я болею за тебя.

* * *

Звонок в дверь в полтретьего ночи – вещь сама по себе весьма неожиданная. Для меня вдвойне, поскольку никто не имеет привычки ходить ко мне в гости и в более подходящее для этого время. Нового уровня удивления я достигаю, открыв дверь: на пороге стоит Джон, в меру растрепанный и явно навеселе. Впрочем, вид он имеет довольно печальный.

- Добрый вечер, - нейтрально говорю я, не зная, чего ожидать от невменяемого экзорциста. С него станется швырнуть в меня колбочкой святой воды, а воссоздание личины – занятие долгое и трудоемкое.

- В моей жизни по определению не может быть ничего доброго, - на удивление связно заявляет он, бесцеремонно протискиваясь мимо меня в квартиру.

- Сегодня у тебя какой-то особый повод для возлияний или просто очередной приступ жалости к себе? – любопытствую я, проходя в гостиную, где он уже успел развалиться в одном из кресел.

- У меня день рождения.

- Поздравляю, - автоматически отвечаю я.

Странно, за все то время, что я слежу за ним, мне ни разу не приходило в голову узнать эту дату. Впрочем, зачем она мне: слать анонимные подарки?

- Не с чем, - мрачно откликается он, откидывая голову на спинку кресла. – Лучше бы мне вообще не рождаться.

- Ну зачем же так мрачно? Даже с учетом твоих печальных перспектив, ты еще молод и сможешь прожить много лет…

- А смысл? У меня никаких шансов, ведь, как выясняется, все добрые поступки, которые я совершаю, делаются исключительно из личной выгоды в попытке откупиться от той участи, на которую я сам себя и обрек.

Вторая часть фразы – явная цитата, и я могу сделать довольно обоснованное предположение о ее авторстве.

- Понятно, - говорю я скорее себе, чем ему, и отправляюсь на кухню варить кофе.

Теоретически вера существует для того, чтобы поддерживать в трудную минуту. Когда все поворачивается против тебя, ты знаешь, что Он взирает на тебя в безмерной милости своей, и ты всегда сможешь найти утешение в его благосклонном присутствии. Верят не для того, чтобы добрый ангел каждый день нашептывал тебе, что ты – отверженный, навсегда отлученный от Его благ, которому отказано в прощении.

Для Него мотивы всегда были важнее самих действий. Однако Он слишком суров к своим детям: едва ли найдется такой простак, который в поведении руководствуется единственной причиной. Конечно, Джон, проводя каждый экзорцизм, в глубине души надеется, что это ему зачтется, но я достаточно долго наблюдаю за ним, чтобы знать: даже без довлеющей над ним кары он не отказался бы помочь этим несчастным.

Корень проблемы в том, что Он только себя считает в праве распоряжаться человеческими жизнями. Решение покончить с собой – выражение неповиновения и непокорности – карается самым строгим образом. Джон знает, что из-за своего греха приговорен к Преисподней, но не чувствует вины за попытку взять свою жизнь в свои руки. Да, не видать ему прощения…

Когда я возвращаюсь в гостиную, Джон заинтересованным, хоть и слегка расфокусированным взором оглядывает обстановку. Признаюсь честно: стиль хай-тэк я выбрал не сам. Я думаю, точными словами моему дизайнеру были «да сделайте, что первым придет в голову». В тот момент я осваивал финансовые операции и мне было не до выбора тона стен и высоты, на которую устанавливать розетки. К своей чести могу сказать, что обилие причудливо изогнутых и торчащих отовсюду железок я воспринял довольно спокойно. В конце концов, мой дизайнер был личностью творческой, а значит Рай ему не грозил по определению. Да и спальню, видимо пожалев мои нервы, он оформил нейтрально: кроме кровати и шкафа там практически ничего не было.

- Угощайся, - предлагаю я, ставя на частично-прозрачный столик одну из чашек с кофе. Джон подозрительно смотрит на нее, не делая попыток взять в руки. – Мне отхлебнуть первому? – предлагаю я, усаживаясь на соседний диван и ставя свое блюдце на подлокотник.

- Знаешь, я понимаю, почему люди склоняются в сторону Ада, - глубокомысленно заявляет он, наконец отпивая небольшой глоток. – Если ангелы говорят тебе гадости, а демоны спасают от смерти и угощают кофе, невольно задумываешься, а на той ли ты стороне…

- Гэбриэль – всего лишь заносчивый самодовольный выскочка, считающий, что он единственный имеет право судить о человеческих грехах, - несмотря на выбранную личину, мне трудно говорить об архангеле в женском роде. Джон, впрочем, не обращает на это внимания. - Прожив десять лет среди людей он не сделал ни одной попытки по-настоящему их понять. Если он верит, что наш мир, как во времена Великой Войны, можно четко разделить на Добро и Зло, то это только его проблема.

- Ты-то что с ней не поделил? – любопытствует он, впечатленный пылкостью моей речи.

Мне живо вспоминаются наши встречи с Гэбриэль в бытность мою арх-демоном, а его – архангелом, и я тяжко вздыхаю. Какого демона его принесло в мир людей? Не иначе, узнав о моем здесь появлении прибежал выяснять, что я задумал.

Джон считает его такой же полукровкой. И пусть считает: когда гадости тебе говорит архангел, они приобретают особенно гадостный оттенок, а ему и так хватает проблем.

- Так что же, ты прямо из церкви направился ко мне? – меняю тему я.

- Ну, по пути я заглянул в пару подходящих мест… Но в общем, да, - он отставляет пустую чашку на столик и снова откидывает голову. – Ты был моей последней надеждой на сочувствие. В конце концов, было бы грустно, если бы у меня не нашлось союзников ни с одной стороны конфликта.

- Раз ты уже пытаешься призвать в союзники демонов, тебе явно пора отдыхать.

- Это завуалированный намек на то, что мне пора валить отсюда? – и он пытается подняться.

Я еще раз удивляюсь тому, что ему удается связно излагать свои мысли при полном отсутствии координации.

- Я не знаю, как ты добрался ко мне, но на улицу в таком виде я тебя не отпущу.

Я, невзирая на вялые попытки сопротивления, отвожу его в спальню и сажаю на постель, после чего извлекаю из нижнего ящика шкафа пижаму и бросаю рядом с ним.

- Чувствуй себя как дома.

Я понимаю, конечно, что у него приступ презрения к Небесам, и в связи с этим он чувствует определенную общность со мной, как представителем их идейного противника, но все равно, мне кажется, это не повод без возражений переодеться в мою пижаму и забраться в мою постель. Я не жалуюсь, конечно, но все равно странно…

Протесты, однако, появляются довольно быстро, хотя и по неожиданному поводу.

- Почему ты ложишься в эту же постель?

- Вероятно потому, что она – моя, - я пожимаю плечами. – Извини, гостей у меня не бывает, так что отдельной комнаты для них нет. А диван не предусмотрен дизайнером, - подумав, добавляю я.

- Ну, тогда я могу лечь на полу…

- С целью?

Вопрос явно ставит его в тупик. Некоторое время помолчав и, видимо, так и не придя к каким-то определенным выводам, он заявляет угрожающим тоном:

- Имей в виду, если ты хотя бы попробуешь ко мне прикоснуться…

- Чтобы я не мог к тебе прикоснуться, тебе надо каждый день мыться святой водой, - раздраженно обрываю его я. Все же как ни крути, экзорцист остается экзорцистом – всегда готов подумать о демоне самое плохое. – Но не беспокойся, я не собираюсь тебе вредить.

- Ну раз ты обещаешь, - удивительно быстро идет на попятную он, и, отвернувшись, мгновенно засыпает.

Я лежу, задумчиво глядя на его силуэт в полутьме. Я думаю о той формулировке, которую он использовал. «Прикоснуться к нему»… Раньше я не задумывался о том, что мой интерес к нему может иметь какое-то физическое проявление. Ведь я – прежде всего дух, лишь временно облаченный плотью. Все физическое для меня вторично, и мне казалось, что достаточно видеть его, ощущать его присутствие и знать, что ему ничего не угрожает.

Но сейчас… сейчас я невольно пытаюсь представить себе, каково это будет – дотронуться до него… обнять… прижать к себе… и не отпускать никогда.

Он красив. Его лицо, даже покрытое патиной усталости, сохраняет элегантную соразмерность черт. Его душа – душа юного хрупкого мальчика с незаживающими шрамами на запястьях – влечет меня сильнее, но его тело притягивает совсем на другом уровне… И теперь, когда я задумался об этом, я легко могу представить себе нас вместе.

Хорошо, что мне, как демону, не надо беспокоится о грехе содомии.

* * *

Я сижу на подлокотнике кресла в своей гостиной и отпаиваю успокоительным невменяемого Джона. За последние полтора года его визиты превратились в своего рода традицию. Он заходит нечасто, и только когда ему очень плохо. Но это меня вполне устраивает: я вижу его, когда он наиболее уязвим, а, значит, он уже не считает меня своим врагом.

- Я виноват в их смерти, - говорит он, судорожно запивая таблетку водой из протянутого мной стакана. Его руки дрожат и ему явно хочется курить, но в моей квартире он этого делать не будет. – Но я не понимаю, как это могло произойти. Я провел обряд, и по всем признакам бес был изгнан, - он опускает голову и запускает в волосы пальцы. – А сегодня мне сообщают, что парень зарезал всю семью, включая двоих младших сестер. Одной из них было всего три с половиной, – его голос звучит сдавленно; он явно пытается сдержать слезы.

Честно говоря, до погибшей семьи мне нет ровным счетом никакого дела, но я не могу спокойно смотреть на его мучения.

- Тебе просто попался хитрый демон, - говорю я, кладя руку на его плечо, - такие обычно не лезут в мир людей, поэтому ты и не разгадал его уловку. Он притворился, что относится к более примитивному типу: это не многим удается правдоподобно изобразить.

- Но я должен был догадаться…

- Должен был? – переспрашиваю я, склоняясь к самому его уху. – Ты никому ничего не должен.

- Ты ничего не понимаешь! – вскидывается он, стряхивая мою руку и поднимая голову. В его глазах боль мешается с гневом. – Я – экзорцист, это мое призвание. Если я не буду защищать их, то кто же?

Я на секунду застываю, глядя на него. Говорят, глаза – зеркало души. Но его глаза чаще скрывают, чем показывают что-либо.

Однако я – один из немногих, кто имеет право судить; мне не нужен взгляд глаза в глаза. И мне достаточно просто посмотреть на него, чтобы видеть – его душа чиста. Ангелы, кажется, задались целью найти каждый мельчайший грешок человека, дабы не допустить в рай никого кроме самых белоснежных. Я же, выносящий вердикт грешникам, вижу только самое главное. И на мой взгляд, он достоин рая куда больше тех, чьим единственным достоинством является отсутствие грехов.

- Джон, - тихо говорю я, снова кладя руки ему на плечи, - ты понимаешь, почему демонам удается овладевать людьми?

- Что ты имеешь в виду? – мой неожиданный вопрос выдергивает его из самобичевания, которому он снова готов предаться после недолгой вспышки.

- Демоны, вопреки мнению многих, выбирают не тех, чья душа уже заражена злом. Парадоксально, но внутреннее зло зачастую отторгает чужеродное: с такими людьми проще сотрудничать, что часто практиковалось в средние века. Нет, демоны ищут тех, чья защита ослаблена. Бывает, что это люди, исповедующие другие религии, чьи божественные заступники слишком далеко. Но погибшая семья была католической? – он зачарованно кивает. – Это значит, что их ангел-хранитель халтурно выполняет свою работу. Более того, - уверенно продолжаю я, - любое демоническое присутствие автоматически попадает под юрисдикцию Неба. С силами, превосходящими человеческие, люди не должны бороться в одиночку, ты согласен?

- А как же испытания, соблазны…

- Искушение и одержимость – вещи совершенно разные. То, чем я занимаюсь с тобой, можно классифицировать как искушение, - я ненадолго замолкаю, задумавшись о том, действительно ли я пытаюсь на что-то его соблазнить. Джон скептически ухмыляется: он явно не принял мое последнее замечание всерьез. - В этом плане, кстати, твой демон повел себя довольно глупо. Вместо того, чтобы убивать семью носителя (отправляя всех их в рай, к слову), он мог бы незаметно паразитировать и заниматься именно соблазном и искушением. Так бы он принес Аду большую пользу.

- Может, он сделал это, чтобы достать меня? – высказывает предположение Джон.

Судя по его виду, реланиум помог. Он расслабленно сидит в кресле и невозмутимо рассуждает о том, что полчаса назад чуть не стало причиной истерики.

- Все может быть, - глубокомысленно изрекаю я. – Однако вопреки твоему мнению, мир вращается отнюдь не вокруг тебя.

- Ага. Ты наконец вспомнил, что тебе положено говорить гадости, - расслабленно усмехается он. – Но теперь уже поздно. Извини, но я больше не верю в твою злодейскую сущность. И вообще, ты уверен, что ты действительно демон?

- Кажется, успокоительное не пошло тебе в прок. Ты начинаешь бредить, - констатирую я.

- Брось. Демонам незнакомо сочувствие, не свойственно сострадание. Они лживы, эгоистичны и ненавидят людей.

Я смеюсь. В чем-то он прав: те мелкие бесы, с которыми он чаще всего имеет дело, прекрасно подходят под это описание. Я же – скорее ангел, освобожденный от условностей Неба и вольный делать и чувствовать то, чего хочу сам, а не то, что должен. Но объяснять это Джону – значит выдать себя, поэтому я молчу.

- Ты когда-нибудь объяснишь мне? – его тон меняется с обвинительного на почти умоляющий.

- Объясню что?

- Зачем ты все это делаешь?

Этот вопрос он задает мне каждый раз, когда я подставляю ему свое плечо и позволяю хоть как-то избавиться от мук совести и груза ответственности. Каждый раз он, не дожидаясь моей реакции, начинает высказывать свои старые и новые соображения на эту тему, иногда веселые, иногда странные, а иногда просто жестокие. Но в этот раз он молчит, выжидательно глядя на меня из-под полуопущенных ресниц.

Сегодня сопротивляться его взгляду гораздо труднее.

Меня спасает факт, сам по себе сильно меня беспокоящий. Я сам не могу сказать, зачем помогаю ему. Не «не знаю», а именно не могу сказать. Наверное, еще просто не придумано слов, чтобы выразить мои чувства к нему. Я не склонен к самоанализу и не собираюсь изучать толковые словари в надежде найти их. Точно могу сказать только одно: я не хочу, чтобы он попал в Ад. Это будет мой маленький протест против Небес и Преисподней, забывших о своих истинных целях и завязших в показательном противостоянии.

Кроме того, я просто не хочу, чтобы он страдал. Я не ангел, чтобы желать избавления от страданий для всех сразу (впрочем, все мои знакомые ангелы тоже не горят подобным желанием). Я всего лишь хочу оградить от них одного конкретного человека.

Однако если даже в мыслях все эти рассуждения звучат абсурдно, я боюсь себе представить, как отреагирует Джон, попытайся я все это высказать ему. Впрочем, сейчас он спокойно отнесется к любому бреду. Но я не собираюсь рисковать.

- Знаешь, - снова заговаривает он, когда становится очевидным, что я не стану отвечать, - из тебя получился бы хороший ангел. Только не делай оскорбленное лицо. Конечно, ты не любишь распространяться на тему Божьей воли, праведности и греховности, и прочей ерунды. Но от общения с тобой на душе становится легче.

- Это в тебе реланиум говорит, - ставлю диагноз я.

Он смеется. Веселым, беззаботным смехом человека, у которого легко на душе.

* * *

- Эй, Гэб!

- Ты?! – брезгливое презрение. - Что тебе здесь нужно?

- Как невежливо. Знаешь, сколько я прождал, пока ты наконец выйдешь из своей церкви?

- Не знаю и знать не хочу. Убирайся в ту воняющую серой дыру, из которой выполз.

- Эх, Гэб, и зачем ты только выбрал женскую личину. При твоем сволочном характере еще и ПМС... - сочувственное покачивание головы. – Похоже, Джон в своих рассказах ничуть не преувеличивает.

- Забавно, - с трудом сдерживаемая ярость, - этот недобиток Ада теперь бегает жаловаться на меня демону?

- Ангел-мизантроп, какой парадокс! Но, - примирительно поднятые ладони, - тут и зарыт корень нашей общности.

- Не смей даже предполагать, грязное отродье...

- Стоп-стоп-стоп. Не надо заводить речь о происхождении. Если помнишь, мой дорогой крылатый друг, мы с тобой происходим от одного источника. Однако не будем о грустном. Я прекрасно помню, как ты любишь распинаться на тему общей неблагодарности людей. Твои проникновенные речи о том, что человечество не способно оценить ту огромную жертву, на которую пошел Сын Божий для искупления их грехов... Хорошо-хорошо, сразу к делу. Ты считаешь, что человечество надо очистить от балласта, мешающего приблизиться к Господу. Я просто хочу, чтобы как можно больше душ горело в Аду. Я нашел решение, которое удовлетворит нас обоих.

- Если ты собираешься предложить мне сделку, - угрожающее рычание.

- Тихо, тихо. Никаких сделок. Я просто выскажу свою идею, а ты спокойно меня послушаешь. Итак, есть один отличный способ устроить Ад на земле...

* * *

Полуночные явления Джона в моей квартире никогда меня не раздражали. Более того, чем больше проходит времени с последнего визита, тем сильнее я жду следующего.

Когда раздается звонок, я еще не сплю. Я и раньше редко ложился раньше двух, но после того, как он стал иногда заглядывать «на огонек», целенаправленно занимаюсь делами в основном ночью. Все равно я, как глава компании, сам устанавливаю свои рабочие часы.

Идя к двери, я прикидываю, какая неприятность могла случиться с моим экзорцистом, и как еще я могу попробовать убедить его остаться на ночь. (Моим наибольшим успехом, не считая первого раза, были посиделки до рассвета за обсуждением особенностей его профессии).

- Привет, - он мокр настолько, что с его пальто натекла небольшая лужица на пороге. Я знаю, что за окном льет дождь, но не уделил этому особого внимания. – Я скоро умру.

Сказано с таким легкомыслием, что я понимаю: он может сорваться в любой момент. Кофе и беседы тут уже не помогут.

Он сам делает шаг за порог, и я, больше не задумываясь, притягиваю его к себе, некрепко обнимая за талию. Он утыкается лбом в мое плечо, не делая попыток ответить.

- Я не хочу умирать, - он дрожит, от холода и, наверное, от страха. – Я хочу хоть немного пожить без этого приговора, вечно висящего над моей головой. Я не хочу в Ад.

Его тон, чем-то напоминающий маленького испуганного мальчика, заставляет меня улыбнуться.

- Ты не попадешь в Ад, я тебе обещаю.

- Почему?

- Потому что я так сказал, - самоуверенно заявляю я.

Он смеется и, подняв голову, заглядывает мне в глаза.

- С каких это пор твое слово стало законом?

В его глазах – та самая смесь обреченности и надежды, которую я помню с нашей первой встречи. Прошло двадцать лет, и история сделала полный круг. Он снова стоит на пороге Преисподней, и я снова не дам ему переступить этот порог. Но он еще не знает об этом.

А когда узнает, возненавидит меня.

- Наверное, это наша последняя встреча, - говорит он, чуть склонив голову, - поэтому я пришел поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал, - он не делает попыток отстраниться. Его руки легко лежат на моих плечах. Он усмехается, - Забавно, что единственным, кому было хоть какое-то дело до моей судьбы, оказался ты. Но, наверное, выдающимся грешникам полагаются демоны-хранители.

Я улыбаюсь в ответ. Его мысли на удивление созвучны моим собственным.

Через мгновение его лицо становится совершенно серьезным, и я напрягаюсь, готовый услышать все что угодно.

Однако вместо слов он делает шажок вперед и чуть склоняется ко мне. И дотрагивается до моих губ своими.

Я замираю. Через этот легкий поцелуй я чувствую то, что находится на поверхности его души.

Страх…

Его губы становятся более настойчивыми.

Боль…

Он проводит языком по моим губам, щекоча их. Я вздрагиваю.

Отчаяние…

- Прекрати, - рвано шепчу я, отстраняя его, но не находя сил до конца оттолкнуть. – Я не желаю становиться способом самоубеждения в том, что ты еще жив.

Он смотрит на меня пристальным, пытливым, незнакомым мне взглядом. И целует снова.

Мольба…

Я снова опускаю руки на его талию.

Надежда…

Я чуть поворачиваю голову и приоткрываю рот.

Умиротворение…

- Не заставляй меня говорить тебе то, в чем я не готов признаться себе самому, - шепчет он, и его дыхание долетает до моих губ.

- Даже на пороге смерти?

Настроение неуловимо меняется. Давящее напряжение разбивается на тысячу осколков, оставляя привычную хоть и неожиданную атмосферу взаимопонимания.

- Тем более. Не хочу, чтобы при встрече в Аду ты надо мной смеялся, - и вдруг снова – полная серьезность. – Я хочу провести эту ночь с тобой. Даже если это будет самая последняя ночь моей жизни.

Теперь моя очередь изучать его глаза. Я могу понять его переменчивое настроение и объяснить его желание, но…

Никаких «но». Мечты демонов тоже иногда сбываются.

Мы в подобии медленного танца движемся к спальне. Моя постель разобрана, ноутбук опасно стоит на углу прикроватной тумбочки.

- Я отвлек тебя?

- Нет. Я тебя ждал.

И, кажется, он понимает, что именно я говорю. Я жду его каждую ночь, не зная, но надеясь на его появление. Его губы снова находят мои.

Шорох одежд.

Шорох простыней.

Его кожа холодна – он слишком долго пробыл под дождем - но это ненадолго.

В его движениях, в глазах, в голосе – в нем во всем – ни капли сомнения. Его желание и мое едины.

Его пальцы, тонкие, изящные пальцы, которыми я так часто любовался в больничных палатах, сплетаются с моими. Я умею читать в душах людей, но сейчас мне не нужен этот дар. Он полностью открыт мне навстречу. И в момент нашего слияния его душа горит еще ярче, чем прежде.

Демоны, обманом выманивающие души людей, не знают, каково это: обладать тем, кто добровольно отдал тебе себя. Кто впустил тебя, зная, что ты на самом деле. Кто принял тебя в свои объятья, не смущенный твоей собственной тьмой.

Его тело откликается на любое, самое легкое прикосновение. Он не совершенен, но он прекрасен. Он хрупок, так невероятно хрупок… и его невозможно сломать или разбить. Он свободен, но принадлежит только мне. Только передо мной он распахнул двери в себя.

В мире все внезапно с легким щелчком встает на свои места.

Я обретаю собственный Рай.

Позже, много позже я лежу в предрассветных сумерках, вдыхая легкий запах табака от его волос.

Глупые ангелы почему-то считают, что отступники, ушедшие с Люцифером, втайне все же мечтают о прощении и возможности вернуться на Небеса. Рай – это то место, где ты находишься в гармонии с собой и с миром. Мы ушли, потому что царство Творца больше не было для нас таким местом.

Но в чем-то ангелы правы. Каждый из нас, даже Люцифер, намертво вросший в свою личину абсолютного Зла, мечтает вновь обрести Рай.

Я уже почти забыл то всепоглощающее спокойствие, ту уверенность, что все хорошо и ты прав во всем, которые свойственны Раю. Сейчас я чувствую это и многое другое даже острее, чем раньше. Может, из-за слишком долгих метаний и таящейся на задворках сознания неуверенности, а может, из-за того, что в этом новом Раю я – единственный обитатель.

- Ты не спишь?

- Нет, - так же тихо отвечаю я, - отчего ты проснулся?

- Не знаю, - его руки чуть плотнее смыкаются на моей груди. – Эта ночь… - его голос прерывается, то ли от волнения, то ли из-за попытки подобрать правильные слова, - она что-нибудь для тебя значит?

- Ты даже не представляешь, насколько много, - честно отвечаю я. Он еще не готов, или не хочет признаваться себе в глубине того, что произошло между нами.

- Как думаешь, теперь меня определят на другой круг Ада? – с усмешкой, за которой пытается скрыть эмоции, спрашивает он.

- Ты не попадешь в Ад.

Мое желание спасти его тоже оказалось очевидным и легко объяснимым. Я не позволю, чтобы мой Рай был уничтожен.

Правда, как только он узнает, что именно я сделал, я окажусь тут же изгнан из своего Рая. Но это уже не страшно. Главное: знать, что мое пристанище существует, и ничто ему не угрожает. Гнев Люцифера – ничто по сравнению со знанием того, что Он в безопасности.

- Хотя я и знаю, что это невозможно, мне все равно хочется верить тебе. Мне… хочется остаться здесь, с тобой навсегда, - его слова звучат удивленно-неуверенно, и очень-очень нежно.

- Не беспокойся, - говорю я, легко прикасаясь губами к его лбу, - все будет хорошо.

Я могу рассказать ему о копье Судьбы и о сделке, заключенной с Мамоном. Но я хочу еще чуть-чуть побыть в этом нежданно обретенном Раю. Еще чуть-чуть оттянуть момент изгнания.

* * *

Я жду его. Я точно знаю, что он придет именно сегодня. И дело даже не в том, что я следил за развитием событий, видел, как погибают те, кого он считал если не друзьями, то хотя бы соратниками. Я чувствую его приближение так, будто он – та недостающая частичка меня, которая ставит все на свои места. Впрочем, так оно и есть.

Наша с ним встреча будет последней на очень долгое время. Мамон не очень умен, и к тому же считает, что у меня в его приходе на Землю интерес гораздо больший, чем тот, в котором я ему признался. Он будет любыми способами пытаться избавиться от меня, отправив в Ад, а там меня ждет очень теплая встреча. Люцифер будет в ярости, и мое наказание затянется на столетия.

Впрочем, все это я просчитал еще до того, как решил устроить преждевременный Апокалипсис. Главное, что Он будет в безопасности; Мамон при всем желании не сможет нарушить данной клятвы.

Появление Джона эффектно, хоть и несколько нетрадиционно. Стекло, опаленное дыханием дракона, оплывает, но мне выстрел не причиняет особого вреда.

- Ты, мерзкое отродье преисподней, лицемер, предатель, - Джон пытается выплюнуть на меня всю злость, обиду и боль, накопленные с нашей последней встречи. – Ты все это время притворялся моим другом, ты заставил меня поверить… - его голос прерывается, и он поудобнее перехватывает свое оружие. – Зачем? Зачем ты разыгрывал весь этот фарс? Какую пользу тебе принесло мое доверие? Или ты хотел поглумиться надо мной? Лишить меня последней радости?

- Джон, остановись, - я знаю, что он не поверит ничему, что я могу сейчас сказать, но не в силах молчать. Его присутствие действует как магнит, и я, почти не осознавая этого, делаю шаг к нему. Потом еще один, и отвожу дуло его оружия в сторону. Он зачарованно следит за мной, не делая попыток сопротивляться. – Я не хочу терять тебя, - наконец говорю я, перебрав в голове десятки возможных объяснений. – Я – демон, и мои методы далеки от того, что ты считаешь идеалом добродетели. Но со временем ты сам поймешь, что именно я сделал. И будешь ненавидеть меня еще сильнее, хотя меньше всего на свете я хочу твоей ненависти. Я не хочу повторного изгнания, - мои слова явно кажутся ему бредом, но сейчас я говорю уже скорее для себя, в сотый раз пытаясь оправдать свои действия.

Потом я целую его. Вкус его губ все так же сладок, и я беззастенчиво пользуюсь последним шансом прикоснуться к своему Раю. Он отвечает на мой поцелуй с какой-то отрешенностью, будто его тело действует отдельно от разума.

В следующий миг о мое лицо разбивается колба со святой водой. Пользуясь моим замешательством, он дополняет атаку ударом кастета по поврежденной щеке, и я отлетаю к стоящему посреди офиса столу.

А водичка-то оказалась непростой: кроме первой личины, скрывающей облик обычного демона-полукровки, он разъедает и вторую, обнажая мое истинное лицо.

Его рука, занесенная для второго удара, замирает. Я позволяю обеим маскам стечь с меня, наблюдая, как на его лице удивление борется со смутным узнаванием.

Его глаза широко распахиваются, и он рефлекторно отступает на шаг.

- Т-ты, - запинается он, не в силах сформулировать пришедшую ему в голову мысль.

- Я? – не спешу развеять сомнения я.

- Ты… Это ты был тогда в Аду, - наконец выговаривает он. – ты отправил меня назад.

- Да.

- Кто ты?

- Я – Бальтазар, Носитель Меры. Впрочем, в мире людей мало что известно об иерархии Ада. Я – один из тех, кто определяет, на какой круг и в какой сектор отправляются грешники.

- Но… я думал, это решает Небесный суд, - истинная цель прихода оказывается временно забыта перед лицом такой неожиданной новости.

- Им некогда, - пожимаю плечами я, вставая и поправляя пиджак. – Они только штампуют «виновен»/«невиновен», а грязную работу оставляют нам.

- Как ты тогда вернул меня?

- Легко. Как только твоя душа попала под юрисдикцию Ада, мы получили право делать с тобой что угодно. В том числе отправлять обратно в мир людей.

- Но зачем ты это сделал?

- Я хотел дать тебе еще один шанс.

- Почему?

- Из чисто эгоистических соображений.

Как бы я ни относился к нему, я не собираюсь обнажать свою душу. Расставание и так будет слишком болезненным.

Он явно не знает, как интерпретировать мой ответ. И понимает, что уточнять я не собираюсь.

Пытается потереть лоб рукой, на которой все еще надет кастет. Это эффективно возвращает его к тому вопросу, с которым он пришел изначально.

- Какая для тебя выгода в пришествии Мамона? Я знаю, что ты в этом замешан, так что не отпирайся.

- Я не собираюсь тебе объяснять. Ты меня не так поймешь.

- Скажи хотя бы, как Мамон может проникнуть на Землю?

- Я не скажу.

- Я тебя ненавижу! – он с размаху бьет меня по лицу. – Зачем ты это делаешь? Чего ты хочешь добиться? И как все это связано со мной?

- Ты сам поймешь в свое время, - спокойно отвечаю я, не препятствуя ударам.

- Зачем ты появился на земле в обличье обычного полукровки? К чему все эти спасения, беседы и все остальное?

- А ты не догадываешься? – улыбаюсь я, хотя улыбка получается кривоватой.

- Демоны не умеют любить, - твердо заявляет он.

- Демоны – не умеют, - соглашаюсь я, хотя едва ли он обращает внимание на смысловое ударение.

- Прекрати надо мной издеваться! – выкрикивает он. – Мне плевать, кто ты и что ты, зачем ты явился сюда и какие цели преследуешь. Скажи мне, как Мамон сможет проникнуть в наш мир?

Дуло его странного оружия недвусмысленно направлено мне в голову.

- Да пожалуйста, - его слова ранят, хотя я считал себя готовым к любым оскорблениям. Предвестник уже близко, а значит, можно больше не затягивать болезненную сцену. – Ему нужен сильный медиум. Вроде твоей подружки, которую ты так удачно привез прямо сюда.

Мне трудно смотреть ему в глаза: в них я вижу гнев, обиду и боль. Ворота моего Рая отныне для меня закрыты.

- Что бы ты ни замышлял, тебе это не удастся, - провозглашает он, и в его словах – горечь предательства. – Отправляйся обратно в Ад, подонок.

Выстрел в упор приносит облегчение.

Я терпеливо дожидаюсь Предвестника.

- Медиум в этом здании, - сообщаю я. – Я не отказываюсь от своих слов. Защити его, не дай ему вернуться в Ад.

В глазах Предвестника – недоумение. Мамон, несомненно, думал, что если Джон собственноручно меня убьет, мои желания изменятся. Демонам, рожденным в Аду, воистину многое не дано.

В последние мгновения перед тем, как мой дух отделится от материальной оболочки, я успеваю подумать о том, что теперь-то как ни обернется ситуация, мой Джон будет в безопасности.

* * *

- Привет, Люц!

- Бальтазар! Какая встреча! А я-то думал, что после твоего повышения ты сюда – ни ногой.

- Да ладно. Ты обиделся, что ли?

- Обиделся? Да будь ты под моим началом... - многозначительная угрожающая пауза. Покачивание головой. – И как тебе удалось все это провернуть?

- Это моя маленькая производственная тайна. Но на самом деле я к тебе не просто так залетел похвалиться новой должностью. Нам нужно кое-что обсудить.

- Вот как? – выразительное удивление. – Что же вновь привело тебя в эти пропахшие сероводородом места?

- Люц, не язви. Это разговор должен был состояться еще давно, но раньше я не мог предложить ничего конструктивного и поэтому молчал. Ты еще помнишь, с чего все начиналось, Люц? Что было до того, как нам навязали роль вселенского зла, с которой мы так срослись, что о другом уже не помним? Сколько веков мы были тюремщиками для тех, кому стремились дать свободу выбора? – выжидательный взгляд. – Сейчас мы, наконец, сможем все изменить.

Долгое удивленно-насмешливое молчание.

- А я-то грешным делом подумал, что ты просто свихнулся на этом мальчишке.

Пристальный взгляд с нотками осуждения.

- Ты, как и твои враги наверху, забываешь, что никакой значимый поступок не имеет единственного мотива.

- Да уж, в чем тебе не откажешь, так это в комплексном мышлении, - усмешка. – Хорошо, считай, что я простил тебе попытку узурпации власти. Однако я сильно сомневаюсь, что замышляя всю эту эпопею, ты всерьез рассчитывал именно на такой исход.

Глубокомысленный взгляд.

- Все хорошо, что хорошо кончается.

Смешок.

- У своего ненаглядного уже был?

Отрицательное качание головы.

- Что так? Боишься, что прогонит? Ему ж, наверно, интересно, из-за чего был весь сыр-бор.

- Ну хватит издеваться!

- Не трусь, Ад в моем лице – с тобой. Если что, я помогу тебе зализать душевные раны.

- Это обнадеживает, - мрачно. – Ну ладно, давай о деле...

* * *

Я появляюсь в квартире Джона без предупреждения. Сначала я честно собирался позвонить в дверь, но меня остановил страх того, что меня элементарно не пустят за порог. Так что я бесшумно появляюсь прямо посреди комнаты, благо она тут одна, хоть и разделяется на несколько зон.

Я здесь впервые: раньше меня не пускали защитные письмена на двери и окнах. Признаться, квартирке требуется серьезный ремонт и новые дизайнерские решения. Но это не главное.

Джон сидит за столом и философски созерцает пачку сигарет.

- Собираешься снова начать? – Люц сделал мне неожиданный подарок, излечив его от рака, и было бы обидно, если бы он оказался впустую.

- Бальтазар? – ошарашенно восклицает он. Я не стал натягивать уже ставшую привычной личину полукровки, но он все равно сразу узнает меня. Это приятно. – Что ты здесь делаешь? – в голос после первоначального удивления вплетаются гневные и издевательские нотки. – Выгнали из Ада за плохое поведение?

- Что-то вроде того, - усмехаюсь я и сосредотачиваюсь на своем образе.

У меня за спиной расправляются три пары белоснежных крыльев.

Джон падает обратно на стул, с которого вскочил при моем появлении.

- Это что, какая-то шутка? – слабо спрашивает он.

- К несчастью, нет, - притворно вздыхаю я, заглядывая себе за спину. – Это даже не розыгрыш и не обман зрения.

- Но… как такое возможно?

- Джон, Джон, Джон, - качаю головой я, усаживаясь на краешек стола, - ты всерьез не догадываешься, что произошло? Если ангелы могут Пасть, то что могут демоны?

- Вознестись? – рефлекторно отвечает на риторический вопрос он.

- Вот именно! – триумфально восклицаю я.

Он встряхивает головой, пытаясь прийти в себя. Запускает пальцы в волосы и подозрительно смотрит на меня.

- Но за что?

Я поднимаю брови. В последнее время за мной числится всего одно глобальное свершение, так что долго гадать ему не придется.

- Ты серьезно? – возмущенно восклицает он. – За весь тот кошмар, который я пережил по твоей вине, тебя из демонов перевели в ангелы? Бог что, сошел с ума?

- Не святотатствуй, чудо мое, - ласково говорю я без малейшего намека на упрек. – Как ты думаешь, из-за чего Пал Гэбриэль? – по его лицу проскальзывает раздражение из-за кажущейся перемены темы, но он уже привык к моей манере вести беседу.

- Из-за сговора с Адом и планирования Апокалипсиса.

- Совсем нет. Ты забываешь, что для Него мотивы важнее поступков. Гэбриэль в своей гордыне возомнил, что ему дано право судить и выносить приговор. Решать за Бога, кто достоин, а кто – нет, войти в его Царство.

Джон в задумчивости переводит взгляд с меня на изрезанную столешницу.

- И каков же был твой мотив? - очень тихо спрашивает он.

- Я хотел спасти тебя, - отвечаю я, опускаясь на колени перед его стулом. Так у меня появляется возможность заглянуть в его глаза.

- Убив при этом миллионы других людей?

- Ты знаешь, как Небо оценивает значимость поступка? – опять задаю «теоретический» вопрос я. И, не дожидаясь ответа, продолжаю: - По тому, насколько он разнится с обычным поведением.

- Вот как? – с сомнением произносит он, все еще не глядя на меня. – И каково же твое обычное поведение при встрече с экзорцистами, обреченными на Ад?

- Зачем так скептично? Ситуация, подобная твоей, не так уникальна, как многим хотелось бы, - я помню и других измученных мальчиков, которые хотели убежать от чудовищ, преследующих их в жизни, только чтобы оказаться в том мире, где кроме чудовищ больше никого нет. – Ради остальных я не пошевелил и пальцем.

- Что грозило тебе за сговор с Мамоном? – осторожно спрашивает он, переводя взгляд со столешницы на мое плечо. – Или ты с самого начала рассчитывал, что сменишь место «работы»?

- А ты рассчитывал на опущение грехов, когда резал себе вены, чтобы вызвать Люцифера? Или когда просил за душу неизвестного тебе человека? – его глаза наконец встречаются с моими, и я проваливаюсь в такую знакомую смесь надежды и обреченности. – В этом вся суть, - зачарованно произношу я. – Я только хотел спасти тебя. Что после этого случится со мной, было уже не важно.

- Почему? – шепотом спрашивает он.

Вопрос, задаваемый так часто, эхом висит в воздухе. И на этот раз я отвечаю.

- Потому что ты для меня дороже жизни. Нет, не так. Потому что ты и есть моя жизнь, - в его глазах отражается непонимание пополам с удовольствием, которое он безуспешно пытается скрыть. – Ты знаешь, что ангелы не способны пережить уничтожение их Рая, хотя вполне могут сознательно от него отречься? В тебе – мой новый Рай.

- Ты говоришь такие странные вещи, - тоном удивленного ребенка заявляет он. Я усмехаюсь.

- Да, это ангельские концепции. Смертным такое трудно понять до конца. – наверно, Люц с первого взгляда понял, что со мной произошло, поэтому и не злился… он всегда обладал удивительной способностью видеть самую суть вещей. – Если говорить простыми словами, я люблю тебя, и готов был пожертвовать своим статусом в Аду и веками подвергаться пыткам, чтобы сохранить твою жизнь. Я вынудил Мамона поклясться, что он никогда не отдаст твою душу Аду, – поясняю я.

- Ты любишь меня? – потерянно повторяет он.

- Свет мой, мои чувства к тебе нельзя передать глупыми человеческими словами, - на его лице – такая хрупкая, робкая надежда, что меня захлестывает желание обнять его, навсегда спрятать от тех ужасов, которыми была наполнена его жизнь. – Ты – мой Рай, без тебя я просто перестану существовать. Так что причина моего самопожертвования в конечном итоге была чисто эгоистической. Правда, Небо меня не раскусило, - с торжествующей усмешкой завершаю объяснения я.

- Но в итоге твой план не удался, - с сомнением говорит Джон. – Мамон вернулся обратно в Ад, и его обещание теперь – пустой звук.

- Видишь ли, Джон, я с самого начала не особо рассчитывал на его победу, - мой бедный мальчик! Только все вроде бы начало разъясняться, как я опять переворачиваю все с ног на голову. – Я знал, что ты не будешь стоять в стороне, если рядом начнется Апокалипсис. Я рассудил, что за спасение мира тебя уж точно наградят почетным местом в Раю.

- А если бы мир спас кто-то другой?

- Что-то я не заметил очереди желающих, - саркастично бросаю я.

- Все равно твое обоснование кажется притянутым за уши, - мрачно замечает он.

- Но ведь сработало же! – заявляю я с наглой уверенностью только что Вознесшегося ангела.

Джон смотрит на меня со смесью веселья и пораженного недоверия, и осуждающе качает головой. Сколько бы мы ни обсуждали эту тему, я все равно не смогу объяснить ему, почему я был так уверен в благополучном исходе. Такие вещи практически невозможно знать, можно только чувствовать. А чувства, в отличие от знаний, не передаются словами.

Кажется, он тоже понимает бессмысленность дальнейшего обмусоливания деталей.

- Хорошо. Будем считать, что я тебе верю. Чего ты хочешь теперь? –спрашивает он.

Я пристально смотрю на него. Испытания, которые он прошел, оставили на нем свой след. Отражение его практически не заметно в чертах лица, но я ощущаю какую-то глубокую усталость и отрешенность. Будто бы в этом мире теперь, когда он наконец мог бы сполна им насладиться, не осталось ничего стоящего.

- Я хочу… - я выпрямляюсь, но все еще смотрю на него снизу вверх, - чтобы ты снова впустил меня. Открой предо мной свои двери. Прими меня обратно.

Он осторожно опускается со стула на пол рядом со мной.

- Зачем?

- Чтобы я мог всегда беречь и защищать тебя, - я кладу руки ему на плечи и медленно притягиваю к себе. – Никакое зло мира больше не коснется тебя, Джон. Я никому никогда тебя не отдам.

Его взгляд, в котором надежда не замутнена ни каплей обреченности, служит мне достаточным ответом. Я беру его лицо в ладони и прикасаюсь своими губами к его.

Этот поцелуй не похож ни на один предыдущий. Он не связан никакими тайнами, опасениями, угрозами и страхами. Он чист и звонок, как прозрачный родник, и я пью его с губ моего Джона в неутолимой жажде. Все три пары моих крыльев сомкнуты вокруг нас, и в этом маленьком мире существую только я и мой Рай, гостеприимно распахивающий передо мной свои двери. Как и должно быть.

- Подожди, - шепчет Джон, кладя руку мне на грудь, - подожди.

Его дыхание затруднено, а глаза слегка затуманены, но он явно считает, что наш разговор еще не окончен. Мысленно пожав плечами, я легко подхватываю его и, пока он не успел опомниться, усаживаю на кровать. Возможно, это не самое удачное место для долгих продуктивных разговоров, но зато единственное, позволяющее мне одновременно с достаточным комфортом сидеть и обнимать Джона.

- В чем дело? – спрашиваю я.

- Мы не можем… я не могу… - он в раздражении запускает руки в волосы. – Ты должен понимать: я только что получил возможность избежать Ада. Я не могу снова потерять его, даже ради…

Я, наконец, понимаю суть проблемы.

- Джон, успокойся, - я сильнее сжимаю руку на его талии, и поворачиваю его лицо к себе, - твоя любовь ко мне, в любом ее проявлении, не может считаться грехом.

- Но… возлежать с другим мужчиной…

- Ты забываешь, - улыбаюсь я, - я – не мужчина. Я – ангел; существо, по определению несовместимое с греховностью.

Он смеется.

- Извини, но мне до сих пор с трудом в это верится.

- Ничего, привыкнешь. Но, возвращаясь к нашему вопросу. Если ты боишься, что чувство, позволившее мне Вознестись, для тебя будет причиной падения, я не настаиваю на его физическом подтверждении.

- Ты всегда ждешь, пока я сам сделаю выбор, - говорит он, и его рука в свою очередь опускается на мою щеку. – Ты не боишься, что когда-нибудь он будет не выгодным для тебя?

- Единственное решение, которое ты мог принять не в мою пользу, уже позади. Я могу и готов ждать столько, сколько тебе нужно. До порога смерти и за его пределами, мы соединены навечно.

- Хорошо, - одними губами произносит он, и его рука скользит по моей шее, по груди и останавливается на талии. – Не знаю почему, но я тебе верю. Во всем.

И он опускается на спину, увлекая меня за собой.

Меня с головой окатывает волна нежности и восхищения его мужеством, позволившим полностью довериться и открыться мне. И на этот раз надо мной не висит дамокловым мечом мысль о том, что предстоит сделать для спасения моего Рая. Мои прикосновения неспешны и полны благоговения. Его пальцы путаются в прядях моих волос, а губы время от времени шепчут мое имя. Его тело, все такое же податливо-отзывчивое горит, под моими губами, а его душа сияет еще чище и прекраснее, чем прежде.

В моих глазах нет и не может быть большего совершенства. Все три пары крыльев распростерты над кроватью, закрывая от любых взглядов того, кто принадлежит отныне и навеки только мне.

Наконец все так, как и должно быть.

* * *

- Ты сказал, что я – твой Рай, - мы лежим на постели Джона. При других обстоятельствах я бы сказал, что она слишком узкая и неудобная, но сейчас мне не важно ничего кроме его стройного тела в моих объятьях. – Но как такое возможно? – продолжает размышления Джон. – Разве Рай не должен быть конкретным местом? Отдельным миром?

- Ты прав, в некотором роде, - бормочу я в его волосы. – Но разве ты не знаешь, что каждый человек творит свою вселенную, просто существуя? Все твои чувства, эмоции, мысли, переживания складываются в собственный мир, такой же бесконечный, что и тот, где ты живешь.

- Это просто метафора, - возражает он, поднимая голову с моей груди, чтобы взглянуть на меня. – Ты должен иметь возможность попасть в Рай. А как можно найти вход в мой абсолютно метафизический внутренний мир?

- Несмотря на твою уверенность, вселенная, созданная твоим сознанием, не слишком уж и отличается от стандартного Рая. Вот ты можешь найти дверь на Небеса в окружающем нас материальном мире? – дразню я. Джон хмурится, пытаясь найти неопровержимые аргументы. – А что касается входа, - продолжаю я, - я действительно могу это сделать, хотя должен признать, что предпочитаю другой метод проникновения к нашему обоюдному удовольствию.

Экзорцист давится воздухом, возмущенный моим намеком, и это успешно отвлекает его от эзотерических вопросов.

- Что ты будешь делать, когда я умру?

- В каком смысле?

- Ну, поскольку я – твой Рай… - Джон смущенно замолкает.

- Свет мой, ты, лучше чем кто-либо другой, должен понимать, что смерть – это далеко не конец. Все, что я испытываю к тебе, очень мало связано с твоей физической оболочкой. То, чем мы занимаемся, несомненно приносит наслаждение, но наша связь выходит за пределы материального. Твоя смерть не станет препятствием; ты только станешь еще прекраснее и чище.

- Продолжай в том же духе, и тебя снова разжалуют в демоны, - смеется он. – Разве не сказано: «Не сотвори себе кумира»?

- Ну, ты же меня не выдашь? – в притворном испуге спрашиваю я, притягивая его ближе. – У меня большие планы на то время, когда ты наконец присоединишься ко мне на небесах.

- Планы? – сконфуженно переспрашивает он, пытаясь заглянуть мне в глаза. – Какого рода?

- Не беспокойся, - я отвожу прядь волос с его лба, - ничего, включающего конец света. Но я не хочу, чтобы ты сейчас забивал себе этим голову. У тебя впереди еще вся жизнь. Или, по крайней мере, некоторая часть этой жизни, не омраченная личными загробными проблемами.

- А что будешь делать ты, пока я доживаю эту часть жизни?

- Буду притворяться хорошим маленьким ангелом и регулярно являться тебе. чтобы ты не сбился и пути истинного, естественно.

Мой Джон смеется. Я впервые слышу такой его смех: искренний и беззаботный, не омраченный ни каплей печали. Не в силах сдержаться, я приникаю к его губам, и собираю с них остатки смеха, превращающегося в стон удовольствия.

* * *

- Добро пожаловать на Небеса! – ослепительная улыбка. – Правда, Врата ты уже видел, но теперь у тебя есть шанс полностью насладиться этим опытом.

- А разве меня не кто-то другой должен встречать? – подозрительный прищур карих глаз.

- Обычно да, но он задолжал мне услугу...

- Ты невозможен! - - притворное возмущение. – Как у тебя еще крылья не отобрали?

- О, я могу быть очень полезен в налаживании контакта с Адом, так что меня все терпят несмотря на эксцентричность.

- Спасибо, - и, после паузы, осторожно: - Несмотря на все, что ты говорил мне эти годы, у меня все равно оставались сомнения...

- Шшш, все в порядке. Твое законное место – здесь, и никто не собирается его оспаривать. Так что успокойся, расслабься, и я покажу тебе все самые интересные и привлекающие туристов места, - короткая пауза. – Но сначала мы заскочим к одному ангелу.

- Зачем? – замешательство соседствует с любопытством.

- Видишь ли, я давно уже решил, что ему необходима новая стрижка для перьев.

- Стрижка для перьев?

- Угу, я собираюсь все их выщипать, - тепло и почти любовно. – Это меньшее, чего он заслуживает за все то, что ты пережил, - в ответ на озадаченный взгляд. – Но, я полагаю, что можно и поблагодарить его в процессе.

- А, ты имеешь в виду моего ангела-хранителя, - искра понимания.

- Бывшего ангела-хранителя, - едко.

- Ну конечно. – легкий смешок. – Веди. Отчего-то у меня сегодня мстительное настроение.

Конец