Странствующий зверинец – вот где Норман Кливз, мальчик шести лет, впервые увидал змею.

Несколько жалких фургончиков с перекошенными колесами, вставших на окраине захолустного городка. Мальчик с почтенной тетушкой, пришедшие посмотреть на экзотических животных. Змея обитала в большой проволочной клетке, лежала в опилках, похожая на длинный садовый шланг в пестрой оплетке. Иногда змея поднимала ромбовидную массивную голову со стеклянно-круглыми глазами. Рептилия сонно зевала, открывая иссиня-розовую пасть и высовывая тоненькое, шустрое жало. Женщины испуганно взвизгивали, мужчины втягивали животы и расправляли плечи, дети восторженно ахали. Змее было все едино, что о ней думают и говорят двуногие за решеткой. Она дремала или медленно ползала по клетке, свиваясь текучими восьмерками.

Оживилась она всего единожды. То ли служитель вот-вот должен был принести ей дохлую крысу на обед, то ли ветер переменился. Змея переливалась с место на место, в раздражении приподнимая кончик хвоста. На хвосте у нее были три костяных нароста, похожих на желтоватые стручки. Хвост дрожал, шарики стучали друг о друга, сперва едва слышно, затем все громче и громче.

Сухой, рассыпчатый звук песчаной струйкой вливался в уши, заполняя череп. Змея трясла хвостом, погремушка гремела, никто из таращившихся на золотисто-бурую рептилию зевак не обращал внимания. Трескучий звук взлетал к небесам, обрушиваясь на бедную землю водопадом грохочущих горошин. Норман прижал ладони к ушам, однако мучительный звук не исчезал. Он был здесь, шорох миллиардов трущихся чешуек и стук катящихся костей, грозивших поглотить его. Норман невольно захныкал, тетушка попыталась его успокоить, а затем пребольно дернула за ухо, назвав скверным и капризным мальчишкой.

Змея свернулась в кольцо, гипнотизируя плачущего ребенка пристальным, немигающим взглядом.

Поджав губы, тетушка вполголоса процедила: коли Норман не умеет вести себя прилично, они немедленно уходят. Ей жаль денег, потраченных на билеты, и досадно, что такой большой мальчик ведет себя, словно малое глупое дитя. Испугаться змеи в клетке!

Через пару дней зверинец уехал. Туда, где вдоль морского побережья рассыпано ожерелье курортных городков. Где толпы ленивых отдыхающих праздно таращатся на взлетающие к синим небесам пестрые карусели, где тает мороженое в вафельных стаканчиках и надрывно звякает каллиопа. Где танцы по вечерам, яхтенные паруса на взморье и пальмы с рваными листьями.

Караван уехал, а городок, в котором жили Норман и тетушка Хелен, остался. Провинциальный городок на обочине большой дороги, с пыльными витринами полупустых лавок и покосившимися домами. Год от года тетушка выцветала, словно кто-то постепенно стирал ее ластиком с картины мира. Мальчик ходил в школу, получая отметки в дневниках с выцветшими обложками. Когда школа закончилась, вместе с ней закончилась и тетушка Хелен. Начались дни в пустом гулком доме и унылой конторе, торговавшей всем понемногу. Дни разлинованных ведомостей и уныло-томительных, выматывающих душу ночных грез ни о чем. Дни юности в умирающем городке – и едва различимый шорох тяжелого змеиного тела по песку, сливающийся с гулом крови в ушах. Звук постоянно преследовал Нормана, звук на краю слышимости, сводящий с ума своей неуловимостью. Невозможностью уловить его источник, ибо на самом деле не было никаких змей и никакого шелеста-шороха.

Звук раздражал. Раздражение требовало выхода, как загнивший порез нуждается в спасительном прикосновении скальпеля. Норман не знал, где искать спасения от детского наваждения – и неожиданно для себя наткнулся на него на пустынной автостоянке позади воскресного кинотеатра. Там, где Норман Кливз встретил белобрысого мальчишку. Тощий подросток в слишком большой для него спортивной куртке бродил меж машин, выискивая, где бы свинтить зеркало или отломать антенну. Норман окликнул его, попытался завязать разговор, не представляя в точности, что ему нужно от парнишки. Он точно не был героем полусонных фантазий Нормана. Причудливых фантазий, криво слепленных из обрывков журнальных фотографий и грез за мгновение до того, как затрезвонит будильник. Норману просто хотелось удержать мальчишку рядом… может, дотронуться до немытых и спутанных волос, не более.

Юнец рванулся с места, стоило лишь Норману протянуть к нему руку, и заверещал во всю глотку. Это разозлило Нормана, он попытался схватить мальчишку покрепче. Тот, как оказалось, таскал в кармане свинчатку, которой без колебаний врезал нападавшему сперва по пальцам, а затем и по голове, угодив между глазом и ухом. Подернувшийся тьмой мир взорвался багрянцем. Норман растянулся на выщербленном асфальте, отчетливо различая приближающееся шуршание змеиной чешуи – и упал на засыпанные палой листвой скользкие плиты извилистой дорожки.

Там, по ту сторону, было сумрачно, словно перед заходом солнца. Синие и лиловые тона, подкрашенные оранжевым, тонкие черные деревца с растопыренными ветвями.

Норман знал, что должен удивиться или испугаться. Или то и другое одновременно. Герои книг и фильмов, оказавшись в непривычном мире, всегда удивлялись и пугались. Но тетушка Хелен, сердясь, частенько повторяла, что у ее племянника не все в порядке с головой. «Ты живешь в мире пустых вымыслов, – твердила она. – Не доведет это до добра, помяни мое слово».

Поэтому Норман не видел причин для страха. Ведь на самом деле он валяется на грязной автостоянке, через пару секунд природа возьмет свое, и он очнется. Так отчего бы ему не встать и не оглядеться по сторонам? Он в сумерках, на лужайке с короткой травой и невысокими деревцами, и издалека доносится приглушенное шипение. Влекущее к себе, как птицу влечет стеклянный взгляд змеи и мелькание ее раздвоенного язычка. Листья шуршали под ногами, дорожка привела Нормана к груде валунов, где поверх камней распласталось нечто огромное, бронзово-алое, исчерченное ровными рядами чешуек. Тулово змеи, свившейся кольцами, такой огромной, что взгляд был бессилен охватить ее целиком, хотя бы приблизительно определив размеры. Норман таращился на нее, ощущая себя крохотным дрожащим зверьком, не имеющим сил бежать. Страшась взглянуть в бесстрастные зрачки рептилии – и вместе с тем втайне желая этого. Желая увидеть медленно поднимающуюся над камнями голову, массивную, может, увенчанную гребнем. Змея была бесконечной, огромной, шелестящей и вкрадчиво шуршащей – и Норман в страхе откачнулся назад, лишь на миг уловив блеск тусклого золота вытянутых глаз.

Пока он валялся без сознания, его обобрали. Возможно, это сделал белобрысый мальчишка. Норман соскреб себя с асфальта, усеянного раздавленными жвачками и фантиками. Спотыкаясь, поковылял домой.

Рваная ранка на виске вскоре затянулась.

Снов и кошмаров больше не было. Даже извечный шелестящий звук куда-то сгинул.

Вместо того, чтобы успокоиться и порадоваться возвращению в мир здравого смысла, Норман все чаще ловил себя на мыслях о Змее. Гигантской рептилии мужского пола, да, именно мужского, выползшей из болота воображения – или с мерцающего черно-белого киноэкрана, на котором разворачивалась очередная история путешественников, неосторожно забредших во владения древнего чудовища. Экранная змея была всего лишь искусным эффектом, снятым крупным планом брезентовым шлангом. Н чета Бронзовому Змею, свивающему кольцо за кольцом свое бесконечное тело. Змей, живущий в вечном сумраке людских фантазий. Умеющий не мигая смотреть на солнце и часами сохранять неподвижность. Священный змей былых мифов с острейшими зубами, исполненными смертельного яда.

В лавке Норман купил бутылку дешевого виски, втайне надеясь, что скверное пойло поможет ему вернуться в призрачный мир грез. Прежде ему было достаточно лишь закрыть глаза – и безликие призраки его воображения с готовностью бросались навстречу. Но теперь из бутылки темно-зеленого стекла вытекли лишь тяжелые, муторные сны ни о чем, где не было ни бесконечного заката под небом цвета индиго и груды камней.

«Хочешь увидеть его вновь? Зачем? Чтобы он сожрал тебя, как большие змеи в джунглях пожирают маленьких зазевавшихся кроликов? Обвил и стиснул, удушая, пока не захрустят кости – а потом натянулся на то, что от тебя останется, словно кожаный чулок? Хочешь понять, каково это – быть убитым и умереть во сне? Сны. Я ведь не спал, вот в чем была моя ошибка. Меня ударили, я потерял сознание – и попал туда».

На сей раз он вышел на улицу с пустыми карманами, держа путь к «Запруде», заведению с дурной репутацией. Вечерами там промышляли шлюхи обоего пола и частенько вспыхивали потасовки. Сперва он думал снять одну из девушек, отвести в сторону и напугать, в надежде, что ей хватит смелости ударить его.

На его счастье, возле «Запруды» бушевала драка. Вдалеке уже тревожно заливались полицейские свистки. Сунувшийся в круговерть мелькающих кулаков, ног и бутылок с отбитым горлышком Норман продержался всего несколько мгновений, прежде чем удар по касательной погрузил его в мир бессознательного.

Десяток шагов по усыпанной листьями дорожке привели его к каменному возвышению, оплетенному кольцами бесконечного змеиного тела. Оно текло и струилось, как свитая спиралью чешуйчатая река. Взгляд человека поднимался все выше и выше, пока не скрестился со взглядом рептилии. Холодным взглядом цвета расплавленного золота, взглядом миндалевидных глаз зверя на бесстрастном человеческом лице.

Змей был слиянием противоположностей. Ожившей тварью с мифологической картинки, папашей Ехидны и сводным братцем Тифона. Человеческий торс на змеином тулове, пятипалые когтистые руки. Окаменевшее в своем совершенстве лицо статуи и блеск украшений на шее и запястьях. Камни складывались в подобие грубого трона, и Змей полулежал на нем. Казалось, он оцепенел в этой позе на сотни и тысячи лет. Созерцая солнце, которое всегда будет огненной каплей нависать над горизонтом, и игру умирающих отблесков на медной чешуе. Змей не жив и не мертв, он застыл в ожидании. Однако он никогда не увидит заката и прихода ночи – ночи, которая позволила бы ему оставить трон, ставший ловушкой.

Лишенные зрачков глаза смотрели сквозь Нормана. Чудовище знало о присутствии человека. Знало – и оставалось равнодушным. Змей был стар, он видел множество людей, погубленных миров и сожженных городов. Что ему еще один человек, пусть даже сумевший проникнуть в его обитель?

– Прежде ко мне шли молить о милости. Приводили жертв, приносили дары. Но зачем ты здесь? Уходи, – голос чудовищной твари не был зловеще-скрипучим, шелестящим или посвистывающим. Обычный голос немолодого мужчины, утомленного раздражительной суетой жизни. – Уходи, говорю тебе.

Хвост Змея стремительно взметнулся, толкнув Нормана в грудь. Толкнув – и выбросив прочь, в мир красно-синих вращающихся сирен, разбитого стекла, выкриков и холодного ветра. Полицейские не задержали мистера Кливза, приняв за случайного зеваку, пострадавшего в потасовке. Санитар мимоходом оглядел его разбитую голову, заклеил пластырем царапину и посоветовал завтра же навестить врача.

В клинику Норман не пошел. Не пошел и на работу в опостылевшую контору, проведя несколько дней в полусонных раздумьях. Играя с мыслями о своей жизни, точно речь шла о стороннем человеке, герое прочитанной книги или фильма на воскресном сеансе, пытаясь осознать, как ему вновь ступить на извилистую дорожку, что приведет его к груде камней и шелесту сияющей чешуи. Таблетки и забытье после алкоголя не годятся. Только нанесенный удар, достаточно сильный, чтобы заставить его потерять сознание. Драки, стычки, имитация нападения – в маленьком городке слухи разносятся быстро. Вдруг кто-то обратит внимание на то, что Норман Кливз слишком часто является в клинику с телесными повреждениями? Вдруг полицейские что-то заподозрят? Вдруг очередной полученный удар окажется слишком сильным и он не сможет вернуться? Или, что несравненно хуже, застрянет на полпути Оттуда Сюда, в сумеречном мире под намертво вплавленным в небосвод солнцем?

«Я должен уехать, – решение было простым, но требующим немалой твердости духа. – Собраться и уехать отсюда. В большой город, где много людей и никто не обратит на меня внимания. Там я обрету то, что мне нужно».

Поезд грохотал колесами на стыках, унося Нормана Кливза прочь, прочь, прочь. К холодным дождям, к незнакомой прежде городской суматохе, не затихающей ни днём, ни ночью. К огням в черных лужах, безликим согбенным людям, торопливо бегущим по своим делам из света в тень. К резким воплям клаксонов и узким высотным домам и неоновым рекламам. К жизни, в которой ему предстояло отыскать свое место. В город, исполненный соблазнов, о которых с таким жаром и негодованием повествовала тетушка Хелен.

Рекламная газета, отпечатанная на скверной жеваной бумаге, пачкала руки черной краской. Большое объявление кричало о найме работников на автомобильный завод, обещая щедрую плату и социальный пакет. Клерк за конторкой завода мельком взглянул на сунутые документы мистера Кливза и шлепнул по бланку синеватой печатью, подтверждая его прием на работу.

Завод был дымным, клацающим стальными клыками чудовищем, прижавшимся к земле и щерившимся зазубринами острых закраин. Утром он поглощал мрачно-молчаливую толпу рабочих, вечером отрыгивал ее обратно, в грохочущих конвульсиях порождая бесконечный жестяной поток машин. Густые переплетения кабелей и проводов казались Норману затаившимися рептилиями, поджидающими неосторожную жертву. Готовыми впиться в теплую плоть металлическими клыками и уволочь в темные и пыльные глубины, куда опасно соваться без мощного фонаря и тяжелого разводного ключа.

Люди приходили и уходили. В недрах цехов пульсировала потайная жизнь, вертелось колесо тотализатора, заключались пари и принимались ставки. Лилась кровь, впитываясь во влажные опилки – в цехе готовой продукции шли кулачные бои. Норман нашел способ стать одним из участников. Он не отличался внушительными габаритами и физической силой, но на его стороне были ловкость, проворство и нечувствительность к боли. Порой ему везло и удавалось выиграть бой, продержавшись до звона финального гонга, медной тарелке на ржавой цепочке. Порой случалось неизбежное: он пропускал удар, отлетая и тщетно пытаясь сохранить равновесие, ощущая под ногами стеклянистую гладкость черных камней. Там все оставалось прежним, солнце полыхало над горизонтом, и неизменность сложившегося порядка вещей нарушило лишь одно. Приблизившись, Норман судорожно сглотнул и произнес, обращаясь к вкрадчиво шелестящей бесконечности:

– Э-э… Это снова я, Норман. В смысле, меня зовут Норман. Мне ничего от вас не нужно. Я… я просто попал сюда.

– Рхиса, – после долгой паузы отозвалась рептилия с торсом и головой человека. – Прежде мне принадлежало множество имен, но нынче сойдет и это. Я – Рхиса. А ты упрямый. Можешь подойти.

Толстый змеиный хвост неспешно сдвинулся в сторону, освобождая проход к груде камней, сложенных в виде трона. Под подошвами спортивных кед Нормана захрустели мелкие косточки мертвых животных, на миг вынудив задуматься: чем питается это существо в своих бесконечных днях? Или ему вообще не требуется пища? Может, Змей охотится на местных зверьков? Взялись же откуда-то эти скелетики и безглазые черепа?

Осторожно переступая через чешуйчатые кольца, Норман приблизился. Теперь он разглядел больше: наброшенное на спинку импровизированного седалища расшитое полотнище и расслабленно возлежащие на широких подлокотниках руки-лапы Рхисы. У человекозмея была густая копна темных волос, перехваченных надо лбом широкой диадемой – золотой, с тремя острыми изогнутыми зубцами. Глаза у змея-Рхисы тоже были золотыми, золотыми и холодными. У него не было зрачков, и Норман затруднялся определить, куда именно смотрит Змей. Может, на человека. Может, на далекую линию горизонта. Его пальцы слегка шевелились. Неестественно длинные, словно затянутые в перчатки из мелкой блестящей чешуи с крючковатыми когтями.

Смотреть на ожившее мифологическое чудище было жутко и захватывающе, а находиться рядом – словно стоять на краю водопада, провожая взглядом улетающие в клокочущую бездну камни и куски почвы. Пурпурно-бронзовая, переливающаяся чешуя шуршала мириадами текущих песчинок. Преодолев детский ужас, Норман провел по ней ладонью. На ощупь она оказалась каменно-твердой, со множеством мельчайших выступов. Змей ничего не сказал и не спросил, но, когда человек сел, вокруг него замкнулось огромное кольцо чешуйчатого тулова. На конце мелко подрагивающего хвоста чуть слышно позванивали три костяных нароста. В точности как у той змеи, что обитала в детских воспоминаниях Нормана Кливза.

– Никто не приходил ко мне просто так, – проговорил Рхиса. – Нынче люди забыли дорогу в эти края. Может, к счастью для самих себя, – губы мраморного лица на миг сложились в недобрую ухмылку. – Что же ты ищешь вне своего мира, человек по имени Норман?

В обычные дни Норман Кливз не отличался талантом к красноречию. Но сегодняшний день не относился к числу «обычных». Его тело валялось на импровизированной арене, рефери отсчитывал секунды, зрители недовольно шумели – а поверженный боец вел разговоры с огромной змеей. Пытаясь рассказать обо всем сразу. О тоскливых днях в захолустье и ворчливой тетке Хелен. О гремучей змее в клетке зверинца, ударе по голове и пугающе-томительных мечтах. О том, что привело его сюда, в лиловый мир под никогда не заходящим солнцем. Возможно, Рхиса в тысячный раз выслушивал подобную историю незадачливой человеческой судьбы. По лицу мраморной статуи было трудно судить о том, что испытывает Змей: вежливый интерес или смертельную скуку. Однако он не перебивал Нормана, пока тот не выдохся и не умолк.

– Сколь поразительно меняется людской мир, оставаясь неизменным по сути своей, – сдержанно заметил Змей в наступившей тишине. – Вечная погоня за недостижимым. Извечный страх собственных желаний. Зависть и стремление оказаться на вершине, – по чешуйкам от головы рептилии к хвосту пробежала волна багряных искр. – Что влечет тебя в жизни, человек по имени Норман? Подумай – и приходи ко мне с ответом.

На сей раз не было ни толчка, ни падения. Просто миг назад Норман еще был – Там, а стал – Здесь. Его трясли за плечо, проклиная и раздраженно спрашивая, долго ли еще он собирается валяться без сознания. Проигравшего бойца уволокли с арены в раздевалку, он был мокрым с ног до головы, его подташнивало. Он ничего не получил за этот бой – как и за последующий, который он вновь проиграл, не выдержав крюка слева и не попав в дремлющий мир вечного заката. Почему? Ответа на этот вопрос Норман не знал.

Мир превратился в круговерть из конвейерной суматохи, лязга, шипения отработанного пара и ругательств днем, и боев – вечером. Хрип, глухие звуки ударов, пьянящий азарт, плевки на опилках и бетонном полу, смятые купюры, переходящие из рук в руки. Появившиеся головные боли, от которых хотелось биться головой о стену, пока с хрустом не треснет череп и оттуда не выплеснется загнившая черная кровь. Время, проведенное рядом с Рхисой, призраком воображения, коронованным высокомерным змеем на троне из грубо обтесанных камней.

Равнодушный Рхиса, видевший и познавший любые пороки и достоинства. Рхиса-змей, ожившая статуя, недвижная маска, слепые, но все подмечающие глаза. Шорох трущихся друг о друга чешуек. Мимолетное прикосновение когтистой руки к человеческой щеке, обжигающее и исполненное недоговоренности. Речь, отшлифованная водами вечности, струящаяся, переливающаяся прозрачной водой на камнях. Возвращаясь, Норман не всегда мог вспомнить, о чем он беседовал с Рхисой. Сохранялось лишь послевкусие на языке – бархатистое, словно от дорогой выпивки, которой он никогда не пробовал, смешанное с кислым привкусом дешевых таблеток от головной боли. Вкус болезненной плотской неудовлетворенности.

Существовал ли Рхиса наяву или бронзовый Змей выполз из тьмы воображения, свив себе гнездо в мыслях Нормана Кливза?

Под сиреневым небом он мог лежать в упругих кольцах змеиного тулова, ощущая потаенное тепло – там, в глубинах, под алмазно сверкающей чешуей. Он мог открыть Рхисе свои мечты, не боясь осмеяния, недоумения или, что было хуже всего, отталкивающего презрения. Мог грезить наяву, созерцая сплетающиеся в любовном пароксизме тела и огненное зарево высотой до самых звезд. Дотла испепеляющее город и завод по производству автомобилей. В том мире на улицах таял грязный снег, брызгами разлетаясь из-под колес патентованной резины, и задерживалась выплата обещанных премиальных. Здесь пахло корицей и ароматом старой выделанной кожи. Нормана не страшило и не удивляло то, что среди прочих черепов в логове Змея он порой находил человеческие. Он догадывался, что сходит с ума, но это не имело ни малейшего значения. Ведь он был здесь, лежа в куче прелой листвы. Смотря, как танцует Рхиса, порождая и убивая Бесконечность, когда руки Змея заключают солнце в клетку из когтей. Зная, что человеческое тело однажды не выдержит бешеной гонки и сойдет с дистанции, хрипя загнанной лошадью.

– Ты захочешь остаться, но нельзя, – покачал головой Змей в ответ на незаданный вопрос. – Путь сюда людям закрыт, ты истаешь в моих землях. Так некогда решили те, кто был могущественней меня. Я стар, устал, я не в силах разрушить мою клетку... да и не желаю этого, – в голосе стыла извечная тоска. На золотых украшениях горели болезненно-яркие искорки умирающего солнца.

– У любой клетки отыщется дверь, – возразил Норман. – Если тюрьму нельзя взломать изнутри, может, есть способ открыть ее снаружи? Неужели ты до конца времен обречен гнить тут, пялясь на заходящее солнце?

– В былые времена я мог сбрасывать кожу, меняя имена и облики, – равнодушно подтвердил Рхиса. – Это место было моим домом, а не постылой клеткой пленника. Не буди память о прошлом. Довольствуйся тем, что есть.

– Я хочу бОльшего, – упрямо повторил человек. – Ты наверняка знаешь, как этого достичь. Тебе же и заняться тут нечем, кроме как ковыряться в воспоминаниях. Скажи, что я должен сделать. Скажи, иначе я буду повторять этот вопрос снова и снова, пока тебе не надоест.

– Я – Змей. Мое терпение безгранично, – чуть заметно ухмыльнулся Рхиса.

– Все когда-нибудь кончается. Рхиса, я ведь однажды сдохну. Зазеваюсь и меня расплющит прессом на штамповке. Какой-нибудь молодой да ранний врежет мне на ринге так, что я больше не очнусь. Хочешь снова остаться один, в компании своих костей?

«Мне все едино, – вот чего страшился услышать Норман. – Уйдешь ты, придет кто-нибудь другой. Для меня вы одинаковы. Жалкие карлики, скачущие на могилах погребенных гигантов».

Он повторял свои доводы снова и снова, твердя их с настойчивостью безумца, одержимого своей идеей фикс. Веря, что однажды Рхиса ответит на заданный вопрос – потому что в глубинах своей темной души Змей желает вырываться отсюда. Иначе быть не может. Ведь Рхиса – порождение его собственной фантазии. Ведь так? Или… или не так?

– Прежде двери мне отворяла кровь, – однажды неохотно признал Змей, сделав вид, что уступает человеческой назойливости. – Живая, сладкая, горячая кровь твоего племени. Служители проливали ее во имя Мое, призывая, и я входил в ваш мир, становясь похожим на одного и вас – и всегда отличаясь, – тяжелое золото в глазах рептилии подернулось сумраком. – Довольно, человек по имени Норман. Не пытайся изображать искусителя – для этого у тебя недостаточно талантов. Вы стали слишком простыми и видимыми насквозь, – он гневно дернул хвостом, сокрушив истлевающие кости и взметнув ворох палых листьев. Мертвая листва обратилась россыпью тусклых огоньков ламп в жестяных колпаках, качающихся высоко под потолком. Норман очнулся. На сей раз с ним даже не стали возиться, бросив в пустом коридоре. Он – бесперспективный боец, не приносящий дохода. Скоро его перестанут допускать на арену. Слишком многие, решившие поставить на него, лишились своих денег – Кливз все чаще и чаще зарывается носом в грязные опилки, теряя сознание. Не станет боев – не будет ударов, сокрушающих стену между реальным и воображаемым мирами.

«Открой мне дорогу, тогда мы сможем быть вместе, – нашептывала поземка, крутясь под ногами рассыпающейся белой змеей. – Не будет изнуряющей работы, рискованных боев, нужды, одиночества. Проложи путь для меня, и обретешь то, о чем всегда мечтал. Я нужен тебе. Я – подтверждение реальности твоих грез. Смысл твоей пустой жизни. Наполни ее – мной».

Расклеенные по заводу объявления кричали о близящемся Рождестве и отпуске для рабочих. Бесконечной грохочущей ленте конвейера, схожей со струящимся телом Змея, предстояло умереть на несколько дней, чтобы родиться вновь. На улицах фальшиво распевали ряженые, тряся колокольчиками и зазывая прохожих в открывающийся универсальный магазин «Дейзи» – подарочную коробку в шесть этажей блеска и роскоши, обвитой атласной ленточкой. Из окон своей квартирки Норман видел отдаленное сияние высоких окон универмага, золотистое и алое, похожее на колышущееся пламя.

«Прежде жрецы за милую душу могли прикончить сотню-другую иноземных рабов или фанатичных приверженцев ради того, чтобы призвать Змея. Сейчас такой трюк не пройдет, – перед уходом с завода Норман стянул канистру бензина, сам толком не зная, зачем она ему понадобилась. Теперь канистра стояла под кривоногим столом, сухо поблескивая жестяным боками и сургучной печатью на узкой горловине. – Рхиса твердил о пролитой крови. Что он станет делать, если и впрямь сумеет проникнуть сюда? Мир совсем не таков, каким было во времена его юности. Хотя… не все ли мне едино, если он появится здесь? Во плоти, живым, схожим обликом с людьми. Он будет здесь, со мной. Пугающий, жуткий. Единственный, кто проявил ко мне хоть какой-то интерес».

Норман не сожалел и не задумывался о тех, кому предстояло умереть во имя осуществления его замысла. Они были просто фигурками, расставленными по этажам нарядного кукольного домика. Флаконами, наполненными столь необходимой ему кровью. Он смешает бензин с купленным в аптеке густым мылом и растертым в порошок углем, и в нужный миг флаконы выплеснут свое драгоценное содержимое. Праздничная распродажа в «Дейзи» притянет горожан, как кусок гнилого мяса привлекает мух в жаркий полдень.

На помойке Норман отыскал пеструю коробку из-под лампы-торшера, в точности соответствующую размерам канистры и с красочной эмблемой «Дейзи». В магазине подержанных товаров напротив купил дешевый будильник, катушку тонких медных проводов и ленту, обвязать коробку. Теперь он превратился в обычного покупателя, лихорадочно мечущегося от одной манящей витрины к другой. В поисках самого лучшего, самого дешевого и самого необходимого подарка к Рождеству. Непременно со скидкой и пышным бантом за счет магазина. Норман переходил с этажа на этаж, выбирая людное место, где он мог как бы невзначай «позабыть» свою коробку с заведенным будильником. Винт будет вращаться, медленно наматывая проволоку, пока он выйдет из универмага. Он подождет в стороне. Подождет, пока «Дейзи» не превратится в заполненный огнем хрустальный ларец, окруженный блеском вращающихся сирен, вспышками фотографических блицев и мечущимися в панике людьми.

Он будет терпеливым. Ведь к нему выйдет из пепла преображенный Змей, сбросивший в огонь чешую былых столетий.

«Но что, если ничего не произойдет? Если «Дейзи» просто сгорит дотла, а Рхиса так и не появится? Что, если я был нужен ему только для этого: повернуть ключ, надавить кнопку, потянуть рычаг? Он обретет новое лицо и пройдет мимо меня, а я даже не смогу его узнать! Меня уличат в поджоге, схватят и до конца жизни отправят за решетку, а он… Он всегда сможет отыскать себе нового спутника. Другого преданного служителя. Другого… Что, если никакого Рхисы-Змея никогда и не было, а я просто выдумал его? У меня все чаще болит голова. Теперь я не могу в точности вспомнить, что было со мной вчера. Меня мутит и вещи расплываются перед глазами, – высокое зеркало в простенке на миг отразило неуклюжую сутулую фигуру в потрепанном пальто, скособочившуюся из-за тяжелой коробки в руке. – Что, если тетушка Хелен была права? Давным-давно я увидел змею в бродячем зверинце и спятил, а никто не заметил этого. Уйти или довершить задуманное? Я не могу сосредоточиться, ведь это не зеркало, это змеиная чешуя, мне нужно к Рхисе! Он – мой единственный. Он поймет меня, он скажет, что мне нужно делать…»

– Эй! Эй, ты, да, именно ты!

Норман оглянулся. Массивный охранник со значком универмага «Дейзи» на форменной рубашке окликал не его, а кого-то другого, показавшегося ему подозрительным. Белобрысого юнца хулиганского вида, шнырявшего среди благонамеренной публики в поисках заглядевшейся на поддельные бриллианты дамочки и ее сумочки с кошельком. Юнец бросился наутек, расталкивая покупателей, охранник припустил за ним, коробка с канистрой оттягивала руку.

«Всю свою жизнь я плыл по течению, позволяя судьбе кидать меня из стороны в сторону. Я открыл дорогу к чудесам и щедро полил ее собственной кровью. Я заслужил право на свое счастье. Пусть его и не существует».

Песчинки сыпались из одной колбы вселенских часов в другую. Змей сплетал и расплетал чешуйчатые кольца, в нетерпении дрожа трепещущим раздвоенным жалом. Испепеляя недвижное солнце немигающим взором, предчувствуя близость давно забытого ощущения – когда миры с опаской расступались в стороны, пропуская его. Бессердечная, лишенная чувств и слабостей рептилия, ведомая безошибочным охотничьим инстинктом туда, где таилась добыча – доступная и слабая добыча с теплой кровью в жилах. Некогда люди заперли его в клетку и предпочли позабыть о нем. Но всегда сыщется любопытный невежда, всецело занятый своими мелочными страданиями. Глупый и самонадеянно презирающий все, что было до него. Верящий собственным выдумкам. Готовый на безумство ради приязненного взгляда.

Которому даже не пришло на ум, что он имеет дело с повелителем Змей. Павшим, но не сломленным. Ибо никакой капкан и никакая ловушка не способны удержать змею. Текучую, как ртуть, и необоримую, словно время.