«Белый шиповник, дикий шиповник краше садовых роз...»
Юнона и Авось
«И сказал Господь: «Да будет так!» - и стало так. Но не совсем.
И сказал Господь: «Да склонятся все!» - и склонились. Но не все.
И воскликнул Господь во гневе: «Это еще что такое?!» - а мы показали ему язык.
Из одной поздравительной открытки
Если открывается дверь, всегда можно выйти наружу - или войти внутрь. Поэтому когда наш божественный любитель культурных растений выходил в сад подрезать розы, он сам не заметил, как сквозь приотворенные врата в покои его проникло едва различимое дуновение Запредельного ветра. Силы этого ветерка хватило лишь на то, чтобы всколыхнуть занавеси на окнах да спутать невесомые фигуры на шахматной доске...
...и с последним вздохом ночного ветра, с первым солнечным лучом словно свалилась с Арды какая-то тяжесть, и мир распрямился, сбросил покров темноты, как крышку гроба, и расправил скомканное небо - саван, обернувшийся вдруг подвенечным нарядом воскресшей невесты. И все, кто жил и дышал в этом мире, ощутили, как облетает с души шелуха, и ветер, обжигающий и яростный, как сама истина, врывается в самое сердце, тревожа застывшие струны...
Запахнувшись в белую мантию, Манве вышел на крыльцо дворца и стоял там, дрожа под пронизывающим ветром, которым не был сам. Вся фальшь, и суета, и резкий запах лесных цветов, и ощущение невидимых пут, стянувших запястья, - все схлынуло, как уходит волна, слизывая с берега чьи-то глубокие грязные следы. Опустошенный и спокойный, он сбросил плоть и заскользил над землей - легким бризом, дыханием моря, немым зовом о любви - нескончаемой и мудрой.
Варда, выплакавшись, заснула на плече Эонвэ, и майа, боясь шелохнуться, наслаждался ее хрупким совершенством - золотистые завитки на виске, сонная улыбка на чуть припухших от слез губах, ослепительно-яркие сполохи рассвета на мокрых ресницах...
Король Ингве уронил каминные щипцы в огонь и здорово обжег руку, пытаясь их достать. И в момент, когда щипцы, в ярости брошенные об пол, звякнули о мрамор, на короля снизошло озарение. У огня ведь нет души, подумал он, и пламя не понимает, что ранит живую плоть. Так и сам он, глупый и заносчивый эльф, опалил живую душу голубоглазого божества своей бездумной и бездушной страстью. Но огонь хотя бы не мечтает, чтобы Ингвэ снова сунул туда руку...
Зато огню не дано и почувствовать, как это - обжечься. А Ингвэ... За миг до рассвета он покинул умытый росами мир, и шаги его едва слышно прошелестели по длинным серым лестницам в Чертогах Мертвых. И лишь когда под босыми ступнями зашуршала колкая солома, Ингвэ остановился и перевел дух.
А Мелькор, восхищенно разглядывая полуобнаженную фигуру короля эльфов, так до конца и не понял, тронулся он на самом деле или нет.
А далеко на востоке маленькое несуразное существо с двумя бугорками на спинке выбралось из-под земли и, оглядевшись, поняло, что не слепо. Вокруг него блистала роса, стелились травы, а неподалеку на мшистой кочке сидел маленький серый мыш.
- Давай, дурень, расправляй крылья и вперед, - проворчал он. И, глядя вслед кротенку, радостно кружащемуся над рассветной землей, буркнул себе под нос:
- Эх, Манве, Манве... Ганс Христиан Андерсен из тебя определенно никакой. Но что, если тебе попробовать творить под псевдонимом «Чарльз Дарвин»?
А потом, осененный порывом вольного ветра, бессмертный майа Гортхаур сбросил серую шкурку и взмыл в небеса следом за Манве. И там, среди молний, в пляске грозовых туч сплелись в яростном танце любви их души, не тела. И сущности их, растворяясь одна в одной, излились на землю в тысячах серебряных капель - и в безмятежной простоте ливня они ощутили вдруг нечто такое, по сравнению с чем даже Эру со своим Замыслом казался не значительнее и не мудрее ребенка, который чертит на песке самому ему непонятные каракули.
Эру Илуватар, вернувшись из сада, вновь уселся за шахматную доску, забыв даже вымыть испачканные в земле руки, - слишком уж интересна была ему затеянная им игра. Помедлив в нерешительности, с какой же фигуры начать, он взялся за пешку по имени Гортхаур и вдруг...
- АЙ!!! - возопил божественный селекционер роз, отдернув руку. На всещедрой длани Господа зияли две дырочки от острых зубов. А пешка по имени Гортхаур поводила острым мышиным носиком и довольно щерилась - мол, знай наших.
Что, съел, шахматист хренов? Тоже мне тут, Каспаров нашелся. Иди-иди, подумай над собой - может, и ты, как Ингвэ, поймешь, что причинять боль нехорошо. А не поймешь - так и не садись больше за шахматы. А то, сам знаешь... мы хоть и нежные, что твои розы, но зубки-то - ого-го! Как шипы. Так что катись-ка, пока цел. Нам не нужны такие боги.
