Плавные узоры мускулов, отлитых, кажется, из горячего воска, мягко переливаются под серебристо-антрацитовой шкурой встающего на дыбы молодого фризского жеребца Бертрама. Он раздувает бархатные ноздри, храпит, играет, вскидывается, а щетки на его ногах, длинный хвост и грива взметаются черной сетью, летят и струятся, путаясь в жарких солнечных лучах, как и волосы его всадника: длинные, густые, цвета воронова крыла. Люциус на одно упоительное мгновение замирает, жадно впитывая эту картину. Жеребец и всадник, кажется, слиты воедино, как прекрасная скульптурная группа, оба легки и непринужденно изящны, их движения грациозны, точны и наполнены сводящей с ума ненавязчивой мощью.

Северус натягивает поводья, кивком отбрасывает с лица змеящуюся глянцевую прядку и спрашивает:

- Ты долго еще будешь там стоять?

Люциус хочет ответить, что готов стоять так вечно, но во рту у него пересохло, он облизывает губы и отворачивается. Северус смотрит на него с ласковой полуулыбкой, которая, верно, проскользнула на чувственные губы хозяина помимо его желания. Люциус взлетает на спину тонконогого андалузского Ихора, кажущегося белоснежной статуэткой в покрывалах солнечного света.

Они пускают лошадей рысью. Копыта звонко выстукивают правильный ритм на каменных плитах дороги, даже самая чуткая танцовщица не нашла бы ошибки в их звучании. Постепенно звонкое цоканье заглушается переливами волн и тревожным подвыванием чаек, изломанных серебристых отрезков шелка в ровном потоке солоноватого ветра. Люциус сквозь путанные пряди, брошенные ему в лицо влажным порывом, смотрит на своего спутника. У Северуса между бровями пролегла глубокая складка, которую Люциусу мучительно хочется разгладить кончиками пальцев, но он знает: находясь в таком паршивом состоянии, как сейчас, Северус, не задумываясь, сломает ему запястье, просто чтобы не лез. Потом, правда, будет извиняться... В последнее время подобные приступы «пассивной агрессии», как назвал ее про себя Люциус, случаются все чаще и чаще. Причина Люциусу известна, да только устранить эту причину он никак не может, хотя и старается изо всех сил вот уже пятый год. Словно в насмешку над ним, проклятый мальчишка с завидным упорством выживает и продолжает трепать нервы всем вокруг. Люциус откашливается.

- Послушай, ты снова думаешь о нем?

- ....!

Люциус фыркает, но продолжает.

- Не стоит извиняться, я не обиделся.

- Извини.

- Скажи мне, по-твоему, игра стоила свеч? Тебе ведь все равно приходится встречаться с Лордом, но вдобавок ты должен нянчиться с несколькими десятками тупых недорослей, которые боятся тебя до судорог, и оберегать от меня мальчишку, в полной мере унаследовавшего сомнительные достоинства своего кретина-отца. А ведь перед тобой открывались такие перспективы... Мы все были о тебе крайне высокого мнения.

- Плевал я и на перспективы, и на ваше мнение.

- И на мое тоже? - голос Люциуса звенит хрусталиком льда.

Северус отрицательно качает головой, не глядя на него. Он прикрывает глаза и подставляет лицо ветру, швыряющемуся изредка колючими песчинками.

- Я тебя не понимаю, - вздыхает Люциус.

- Видишь ли.... Дело в том, что мне это нужно. Нужно и все. Нужно знать, что кто-то мне доверяет... Просто доверяет, понимаешь?

- Я тоже доверяю тебе.

Северус наконец задумчиво смотрит на него из-под нахмуренных бровей. Люциус так и не научился угадывать его мысли. Души других людей лежат перед ним как открытые книги, но книга с заглавием «Северус» написана, вероятно, на неизвестном человечеству языке.

- Ты - другое дело.

Люциус закусывает губу и некоторое время молчит. Потом снова заговаривает:

- Северус, Лорд ведь не слепой. Он, конечно, тронутый, очень сильно тронутый, но, ты знаешь, далеко не дурак. Он не остановится, пока не доберется до мальчишки, и рано или поздно тебе придется открыто встать у нас на пути. Ты знаешь, я не перейду на вашу сторону и вряд ли сумею сохранить тебе жизнь.

- Знаю, - отрывисто бросает Северус.

Он трогает каблуками бока Бертрама, и тот берет с места в карьер. Люциус поддергивает манжеты и дает шпоры Ихору.

Две стремительные молнии, черная и белая, невесомо стелются по самой кромке волн, смазываясь и свиваясь в крылатом узоре. Остервенившийся ветер мешает и путает черные и белые волосы и гривы, свистит в ушах, плещет в лицо, обрывает и сминает все мысли и чувства, кроме сжимающего горло восторга и стремления вперед - еще быстрее, еще выше!

Наконец безумная скачка прекращается. Бока лошадей вздымаются, они исходят жаром и бьют копытами. Северус подъезжает совсем близко, они касаются друг друга коленями, Люциус может пересчитать его ресницы. Он берет руку Люциуса, переплетает свои сильные искусные пальцы с его - такими тонкими и прохладными.

- Люциус, пообещай мне... Если так случится... Пообещай, что убьешь меня. Я хочу, чтобы это был ты. Обещаешь?

Люциус молча кивает. Он вдруг чувствует, как что-то влажное скатывается по его лицу, и дальше - по губам, оставляя горьковато-соленый привкус. Наверное, это брызги волн...

Северус стирает капли с его щек горячей ладонью.

- Глупый мой... - говорит он.

Его рука зарывается в светлые волосы Люциуса, взлохмаченные скачкой, их губы встречаются, и языки сливаются в поцелуе, жарком, ветреном и немного соленом.