Юрическая соната для Алекса Поволоцкого.

Спасибо за все. Кицунэ.

* * *

В доме моем – холодно от раскрытых морозному воздуху окон. Прокуренных комнат – вот предел, за который не выйти... Я смешно и дерзко – в эту ловушку поймала себя. И теперь только светлые пальцы на темном грифе гитары... В тон темно-вишневым губам, которые не целовать – теперь.

Я опрокинута в черные зрачки. Навсегда, с того дня, когда темно-вишневые губы ее перестали быть склепом. Жарко открылись навстречу, посылая за кордон белых зубов острый язык. Через два кордона – и мы целовались взасос, обтираясь жесткой кожей косух. Тогда это и началось. А потом были долгие ночи и ветер бил в лицо: мы не знали тогда, куда мчит нас ее "Хонда". "Хонда" – это чуть мене сексуально, чем "Харлей", разве не так? Были прокуренные клозеты клубов – для бесстыжих поцелуев, для смелых рук под свитера на голое тело. Свитера на голое тело – это сексуально. Мужской парфюм, женственность жестов – это сексуально. Джин из горла и шататься по апрельской ночи, по пустому Арбату – горланя песни. Изучать визуально и на ощупь сильное, тонкое тело – мягким золотом на белом снегу... Она не боялась холода – только твердели вызывающе соски. Она вообще ни хрена не боялась, и я замирала в восторге и ужасе, благоговея перед первобытной дикостью. Она была бисексуальна и дерзко смотрела мне прямо в глаза, подснимая на пятнадцать минут очередного обладателя цепей и кожи... Мотокентавра, жеребца. Она любила так: бесстыдно, на столе, за стойкой, в гараже, на байке... Ей не было плевать, вижу ли я... Лучше, если вижу...
Она кончала бурно, непристойно, жарким шепотом матеря партнера. Блестящие глаза и приоткрытые губы. Я как сейчас вижу это. Стоит только закрыть глаза.
Со мной она не материлась, была почти нежной. Нежной до кончиков пальцев, до тихих глупостей на ухо.
Со мной они были другими – дерзкие и насмешливые глаза цвета коньяка. Старого, доброго, пронизанного солнцем коньяка... Совсем.
И невозможно забыть – как мы впервые вместе курили анашу – а потом трахались до остервенения, используя культового "Калигулу", как простую порнуху...
А осенью "Хонда" слетела с блестящего полотна дороги, по мокрой листве... под откос. Она умерла почти сразу, но последние минуты, стремительно бледнея – поднося к глазам ладони в густой крови, шептала: мама, мама...
А мне не повезло. Я живу... со сломанной спиной, обездвиженная в тюрьме квартиры... Одна напротив сотни фотографий... где мы вместе. И каждый раз – глядя на ее улыбку, я понимаю как свободна она... Но я овца, трусливая, беспомощная овца – без нее... Она бы ушла – коротким взмахом ножа. А я... я не могу.