В полумраке камеры, что находилась в трюме «Разящего», куда их отвели почти сразу после возвращения на корабль, время тянулось медленно. Тусклого желтоватого света масляного фонаря, который к тому же безбожно коптил, хватало лишь на то, чтобы сделать видимыми смутные очертания предметов и лиц.

Мерное поскрипывание корабля, слегка покачивающегося на волнах, шум которых, скорее похожий на гул, был слышен и сквозь обшивку, – были единственными признаками того, что за слоем просмоленного дерева идет жизнь, течет время, работают, смеются и отдыхают люди. В то время как Джеку-Воробью и Уиллу Тернеру приходилось сидеть почти в полном мраке, в клетке размером два на два. Вдвоем они в ней еще кое-как размещались, но даже лечь с комфортом было непросто.

И чего ради нужно было сразу же сажать их сюда? Спасибо хоть на том, что дружище Норрингтон, видимо, на радостях от предстоящей свадьбы, решил все-таки не надевать на них кандалы, пусть и сделал это с видимым неудовольствием.

Этого потребовала та благодетельная цыпочка, предмет трагических вздохов Уилла, как, впрочем, и причина его гробового молчания. Сделать такой вывод было несложно.

«Интересно, Норрингтон всерьез так проникся историями обо мне, что счел возможным мой очередной побег прямо посреди моря, раз он так осторожничает? Вероятно, он полагает, что я в состоянии вплавь добраться до Тортуги! Что ж, по крайней мере, мое самолюбие вознаграждено!» – думал Джек, стараясь найти положение поудобнее. Он терпеть не мог долго находиться на одном месте, но усилием воли и выучкой заставлял себя сидеть спокойно, поглядывая за тем, как мечется в невысказанной агонии Уильям Тернер-младший.

На парня было больно смотреть, как он ни старался скрывать всю ту бурю чувств, что была написана на его лице. Надо отдать ему должное, он пытался вести себя мужественно. Но стоило ему лишь на миг потерять контроль, как становилось ясно, насколько тяжело дается эта видимость спокойствия.

Трудно было сказать, что больше тяготило юношу: то, что по возвращении в Порт-Роял ему придется расстаться с такой молодой еще жизнью, или то, что девушка, которую он со всей пылкостью своей наивной романтичной души любил с самого детства, вот-вот выйдет замуж за другого.

«Готов поспорить, больше всего ты страдаешь даже не из-за ревности, а от того, что думаешь, будто она станет с ним несчастна. Ты считаешь ее благородной героиней, заплатившей своей свободой за твое спасение. А сам себе ты кажешься страшным грешником, недостойным ее. Глупый... милый глупый мальчик! Она ведь поплачет, поплачет и забудет о тебе. У нее будет достойный муж, достойная семья, достойные дети, достойная, а главное – спокойная и размеренная жизнь, в которой тебе останется место лишь как далекому и щемящему воспоминанию, которое она рано или поздно постарается упрятать подальше, чтоб не бередить душу», – так думал Джек, рассматривая бледное лицо Уилла, который старательно изображал сон. Вот уже который день (который – точно сказать было трудно, потому что в этой камере они почти совсем потеряли счет времени, и Джек как-то ориентировался только благодаря тем минутам, когда им под конвоем позволяли покинуть камеру для отправления естественных нужд – на это гуманизма британского флота хватало) – который день они почти не разговаривали. Уилл уходил все дальше и дальше в тягостные мысли о том, куда его завела эта история... и Джек в том числе. Сейчас он замер, положив голову на свалявшуюся солому. Волосы мягкими каштановыми прядями лежали на его плечах, темными завитками падая на щеки и лоб, в полном, таком не свойственном Уиллу, беспорядке. В них застряли соломинки, да и после нескольких дней пути они больше не сияли чистотой, но все равно в желтоватом свете камеры отливали удивительно красивыми теплыми оттенками. Запавшие глаза закрыты... дыхание ровное... Слишком ровное и глубокое, чтобы поверить в то, что юноша спал на самом деле. Спать он не мог уже давно, но таким образом он, по крайней мере, избегал необходимости разговаривать с Джеком, хоть тот вовсе не навязывал ему своего общества. Пару раз он лишь пытался уговорить мальчика съесть что-нибудь из той скудной пищи, что им приносили матросы, но, натыкаясь на отчужденный взгляд, мог лишь пожать плечами и прекратить попытки вернуть юноше хоть какое-то присутствие духа.

– Ты ведешь себя так, будто ты уже в могиле. А ведь ты пока жив. Могила тебя дождется, будь спокоен. Зачем отправлять себя туда раньше времени? – сказал Джек, обращаясь не напрямую к Уиллу, а куда-то в пространство. Ответа не последовало. Уилл продолжал изображать глубокий сон. Видимо, именно таких разговоров он и пытался избегать.

Сейчас он почему-то очень мало напоминал Джеку Прихлопа Билла. Наверное, потому, что Джек не видел Билла спящим или притворяющимся таковым. А может быть, потому, что парень, при всей своей природной незлобивости, прежде не выглядел таким беззащитным.

Юное, свежее лицо, обычно такое живое и яркое, готовое вспыхнуть негодованием и тут же вновь осветиться улыбкой. По расчетам Джека, максимум через полсуток они должны были приплыть в Порт-Роял; значит, если не случится чуда, он и Уилл отправятся на свидание с виселицей спустя чуть больше дня.

Если Бог закрыл перед тобой дверь, он обязательно забудет где-нибудь открытую форточку! – в этом Джек не сомневался и потому не оставлял надежду спастись. Но спастись самому было намного легче, чем спасти и себя, и мальчишку, а он уже не раз рисковал многим для Уилла, поэтому постоянно твердил себе свое второе правило: «Рассчитывай только на себя, Джек! Только на себя! Стал бы он помогать тебе? Ведь он считает тебя подлым головорезом!» На время это помогало. Но легче смотреть на юношу почему-то не становилось. Он – капитан Джек-Воробей – настолько давно привык чувствовать смерть рядом с собой как верную подругу, что перспектива отправиться, наконец, в своей последний полет, в люк с веревкой на шее, была, безусловно, неприятной, но вовсе не повергала в ужас.

А вот Уилл явно хотел жить, любить, чувствовать. Уилл боялся смерти, хотя и всячески старался бесстрашно смотреть ей в лицо.

И сам не зная почему, Джек чувствовал стремление отсрочить тот момент, когда эти глаза изумленно расширятся, зрачки вспыхнут черным огнем, чтобы никогда больше не реагировать на свет, тьму или возбуждение, и, сжавшись от нехватки воздуха, его сердце перестанет биться. С каких пор жизнь мальчишки стала ему дороже собственной? И нет смысла твердить, что за его, Джека-Воробья, жизнь никто не даст и ломаного гроша, в том числе он сам. Это не может быть только памятью о Прихлопе. Да, они были близкими верными друзьями. Настолько, насколько понятие о дружбе вообще было знакомо Джеку. Мальчик уже давно стал для Джека чем-то отдельным от памяти о юных годах и дружбе с Биллом. Джек часто ловил себя на том, что, пожалуй, был бы не против видеть его в качестве члена своей команды, учить всему, что умел сам, видеть, как Уилл смеется вместе со всеми, видеть его лицо. Впервые в жизни Джеку начала приходить в голову мысль, что он был бы не прочь разделить с Уиллом ту свободу, которую для него олицетворяла «Черная жемчужина».

Почему? Он не знал. И не хотел задаваться этим вопросом. Просто было в этом мальчике что-то такое, что вынуждало его думать о нем чаще, чем ему бы хотелось.

Нет. Он сам сейчас не мог объяснить, почему вдруг ощутил такой порыв, но Джек никогда и не затруднял себя объяснениями. Он знал, что, скорее всего, наткнется на полное и даже, вероятно, агрессивное непонимание случившегося со стороны Тернера-младшего. Но терять ему было решительно нечего, тем более что он сильно сомневался в способности Уилла действительно причинить ему хоть какой-то вред. Разве что мальчишка перестанет разговаривать с ним совсем.

Ниже... еще чуть ниже... Его губ коснулось легкое дыхание. Уилл не шевелился. Теплые... чуть обветренные губы... Прикоснуться к ним оказалось так легко... так легко и нежно, что захотелось тут же повторить прикосновение... облизать пересохшие губы, проникнуть языком глубже, заставить их открыться и непроизвольно ответить на ласку. Почувствовать, как несдержанный стон удивления, смешанного с удовольствием, покидает грудь юноши и передается ему вместе с судорожным, почти испуганным дыханием. Но он не успел ничего сделать, потому что тело Уилла дрогнуло – конечно же, он не спал, и Джек об этом прекрасно знал. Глаза открылись и, поблескивая в желтом свете, уставились прямо на Джека. В них был вопрос, смятение и еще что-то, чего Джек понять не мог. Прямой, серьезный взгляд, почти такой же, как тогда в кузнице.

«Что последует? Отповедь? А может быть, ударишь меня? Что-что, а к пощечинам я привык». Сердце отмеряло секунды, но ничего не происходило. Уилл продолжал молча смотреть Джеку в глаза, замерев, словно не зная, что делать дальше. И тут Джек понял, что мальчик действительно не знает, что делают в таких ситуациях; а он знал, следовательно, инициатива была за ним, и это был тот самый нужный момент, который Капитан Джек-Воробей не хотел упускать. «Он не отстранится, – отчетливо произнес внутренний голос. – Он тебя не оттолкнет, ему слишком одиноко и страшно. Воспользуйся».

Плавно, но решительно он снова склонился над парнем, опираясь рукой об пол, и прежде чем Уилл успел что-то сказать или сделать, поцеловал его еще раз, притянув лицо свободной рукой. Ловкие, слишком тонкие, как могло показаться, для моряка пальцы, которые скорее подошли бы шулеру или музыканту, скользнули по гладкой скуле. Лицо Уилла было почти безволосым, щетина покрывала только нижнюю часть подбородка, да и то – щетиной ее трудно было назвать. Пара легких прикосновений к губам, сжатым от недоумения, а может быть – и нарастающего отвращения. Плевать! Терять нечего!

Он слегка поддел языком его верхнюю губу и вздрогнул от соприкосновения с нежной, горячей и чуть влажной кожей ее внутренней стороны. Не сказать, чтобы Джек привык особенно церемониться с теми, кто казался ему достаточно симпатичным, чтобы приблизиться на такое расстояние, будь то женщины или мужчины – для себя он особой разницы не видел.

Но сейчас ему хотелось, чтобы неизбежное отторжение, с которым он столкнется, произошло как можно позже, а потому стремился не спугнуть Уилла раньше времени.

Ну же... мальчик... не бойся, это всего лишь поцелуй! – просили его губы, лаская снова и снова мелкими, теплыми, уговаривающими прикосновениями. Уилл, казалось, окаменел. Вдруг из его груди вырвался вздох. Может быть, он наконец пришел в себя и решился сказать что-то в знак протеста. Но в этот момент его губы сами собой приоткрылись, и Джек тотчас же этим воспользовался, поцеловав его внезапно, глубоко, по-настоящему, так, как этот мальчик никогда и ни с кем до сих пор не целовался – в этом Джек был уверен. Несколько секунд горячего, захватывающего удовольствия – он отвечал! Неумело, робко, но отвечал, пытаясь повторять движения Джека, но вдруг резко, словно обжегшись, отстранился, обрывая поцелуй. Дыхание неровными толчками вырывалось из его груди. Он вытер губы тыльной стороной кисти и отвернулся, не решаясь посмотреть Джеку в глаза. Его взгляд метался по камере, словно стараясь найти для себя любую цель, лишь бы не встречаться со взглядом Джека.

– Джек... – он произнес это одними губами, так тихо, будто ему не хватало воздуха, чтобы произнести слова громче. – Джек, послушай... так нельзя! Это... это неправильно! – Он, наконец, нашел в себе силы посмотреть на Джека, который продолжал пристально глядеть в лицо, залившееся краской стыда. В запавших, затуманенных глазах появилась осмысленность. А вместе с ней – смятение и возмущение.

– Как ты можешь? Это же омерзительно!

«Н-да... – подумал Джек. – Почти слово в слово, как я и ожидал. Ты не сказал мне ничего нового, Уилл».

– Омерзительно, говоришь? Почему-то мне так не показалось... И еще мне показалось, что тебе так тоже не показалось, или мне показалось? – Он усмехнулся этой не совсем удачной, но забавной игре слов и провел большим пальцем по щеке Уилла. Тот попытался отстраниться, но Джек увидел, что попытка эта была вялой и нерешительной.

– Это неправильно! Это грешно, и ты сам прекрасно это знаешь, – в его тоне мелькнули чуть более жесткие нотки, и Джек понял, что нужно срочно сказать что-то, что не даст ему ускользнуть.

– Я никогда не читал Библию, знаешь ли? Поэтому я пребываю в блаженном неведении насчет того, что грешно, а что нет. Я знаю только то, что мне нужно, приятно и необходимо. А еще я знаю, что на все можно посмотреть с разных точек зрения. – Все это время он не переставал слегка, едва заметно прикасаться к щеке Уилла, его волосам, шее, не отрывая взгляда черных глаз от его лица, почти гипнотизируя его.

– Вот, к примеру: правильно ли что, что ты освободил меня – опасного преступника – из тюрьмы, совершив преступление против Британской Короны... Больше того, угнал бриг, являющийся собственностью той же короны... Помог мне основательно подпортить другой бриг, ввязался в сомнительную авантюру с поиском сокровищ, а потом еще и последовал пиратскому кодексу, противоречащему законам вашей, правильной чести... Бросил меня одного на растерзание целой ораве разъяренных головорезов? – он говорил медленно, растягивая слова, в то время как его рука подобралась к шее Уилла и мягко дотронулась до ключицы. Он почувствовал, как под подушечками пальцев бешено пульсирует вена. Наблюдая за выражением юношеского лица, он увидел, как гнев покидает его, уступая место почти детскому недоумению. Словно его, взяв за шиворот, поставили перед задачей, которую он не знал, как решить. И это настолько его потрясло, что ему в голову не пришло отстраниться или заставить Джека убрать руку. «Молодец, Воробей... Ты вновь нашел чувствительное место», – похвалил себя Джек, видя реакцию юноши. Как же приятно было прикасаться к нему! Он был готов часами философствовать о добре и зле в этом мире, лишь бы Уилл не вынудил его прекратить.

– Но я хотел спасти Элизабет! – Мальчишка ухватился за эти слова как за спасательный круг. Мысль о девушке почти мгновенно отрезвила его, и он, решительно взяв Джека за кисть, отстранил его руку. Джек тут же перехватил его запястье и, сжав его пальцы, произнес, наклонившись чуть ниже:

– Все верно. Твоя любовь является для тебя оправданием. Но не для Норрингтона, который, кстати, вот-вот женится на твоей, вернее, уже не твоей красотке. – Он сделал паузу, только для того, чтобы убедиться по боли, сверкнувшей в глазах Уилла, что его слова попали точно в цель, и мягко продолжил: – Конечно же, сразу после того, как повесит нас с тобой. Смекаешь?

– Я... готов принять смерть, – сказал Уилл, стараясь произнести это как можно жестче, но голос его дрогнул. Конечно, он был готов умереть в бою, защищая свою любовь. Но корчиться в предсмертных муках в петле, перед целой толпой народа... К позорной смерти трудно быть готовым. – Да и зачем мне теперь жить... – Он опустил голову, совсем низко, так, что волосы упали на лицо. Ему не нужно было доканчивать фразу, чтобы Джек понял ее истинное значение. И чем эта девчонка так запала ему в душу? Что за детское, глупое чувство?

– Из какой бабской книжонки эта фраза, Уильям? – внезапно жестко произнес Джек, приподнимая его лицо за подбородок. – Умереть ты всегда успеешь, а вот пожить, – он сделал акцент на этом слове, чтобы Уилл понял, что он имеет в виду «пожить» во всех смыслах, – может быть, уже и нет. Ты еще жив! Ты дышишь, твое сердце бьется... – Рука скользнула вниз по шее, по груди, уже не мягко, словно стараясь почувствовать тепло его кожи сквозь ткань рубашки. От этого прикосновения из груди Уилла вырвался короткий удивленный вздох. – Оно ведь бьется сильнее, когда я делаю так... правда?.. Ведь правда... – Это было утверждение, а не вопрос. Джеку не требовался ответ. Ответ был написан на лице Уилла, таился в приоткрывшемся рте, в стоне протеста, так и не сорвавшемся с его губ. Голос Джека перешел в жаркий шепот:

– Тебя будут судить как пирата, за злодеяния, которые ты совершал ради своей любви. В глазах твоего закона и твоего Бога ты уже грешник и гореть тебе за это в Аду... Где ты окажешься в приятной компании... – Пальцы Джека незаметно оказались под воротом рубашки, и он на мгновение закусил губу от удовольствия, которое вызвало соприкосновение с горячей, слишком горячей кожей. Уилл не отстранил его руки. Глаза юноши закрылись, на лице появилось странное выражение, смесь стыда, отчаяния и... возбуждения. Джек не ошибался в таких вещах. Он явно подбирал правильные слова, а руки – верные действия.

– Так почему же не совершить еще один грех, если это ничего теперь не изменит? – Джек провел ладонью по его груди, слегка задев пальцами сосок, и почувствовав, как Уилл, вздрогнув, напрягся, мужчина понял, что, возможно, именно невинность Уилла и стремление всегда поступать правильно, по совести, были тем магнитом, который притягивал его к мальчишке. Продолжая как бы между делом ласкать парня, Джек ни на секунду не позволял тому отвлечься от своих слов.

– Твоя возлюбленная обещала себя другому. – Юноша с силой втянул в себя воздух, губы сжались. – Правда причиняет боль, а мои руки – удовольствие. Неужели ты предпочитаешь боль? Ты ничего ей не должен!

Уилл отвернулся, но опять-таки не сделал ничего, чтобы остановить руку Джека, которая, выбравшись из-под рубашки, медленно, но неотвратимо продолжила свой путь вниз по его животу. – Ты и без того отдашь свою жизнь за нее, – еще немного ниже... Он чувствовал, как под его ладонью напрягаются мышцы живота, как судорожно дышит Уилл, замирая при малейшем движении его пальцев. Чуть ниже... вот так... Главное, не прекращать говорить... Он знал силу своего голоса и умение сказать нужное слово. Это всегда было его сильнейшим оружием. – Если уж умирать, так... с музыкой, Уилл! Терять ни тебе, ни мне нечего.

Он наклонился к нему совсем близко, так, что губы почти дотронулись до щеки молодого человека и, скользнув к его уху, прошептали:

– Думаю, это последняя ночь в нашей жизни...

Джек внезапно понял, что давно мечтал прикоснуться к юноше. Понял в тот момент, когда его рука, словно в нерешительности, замерла на бедре Уилла. Еще не сейчас... еще пара секунд... момент... ищи момент...

– Так неужели ты хочешь провести ее в тягостных думах и умереть девственником? – Брови Уилла изумленно взметнулись вверх, глаза полыхнули возмущением, но Джек угадал за этим взглядом смущение и стыд.

– С чего ты взял, что вместо этого я захочу предаться разврату с тобой?! И почему ты решил, что я девственник?!

«А вот сейчас – ТОТ самый момент», – подумал Джек, и его ладонь уверенно накрыла обтянутый плотной тканью брюк член Уилла, который, как Джек и ожидал, доказывал, что смятение парня было не беспочвенным. Он слегка сжал возбужденную плоть, что заставило юношу резко вдохнуть, и поднял глаза. На его губах играла чувственная, слегка ироничная улыбка.

– Хочешь, Уилл... Хочешь... – юноша попытался было что-то сказать, протестующе замотав головой, но Джек медленно провел рукой вверх и вниз по всей длине его эрекции, и из груди Уилла вырвался сдавленный стон.

– Лгать – тоже грех, насколько я знаю... – вкрадчиво произнес Джек. – Так что грешить тебе не впервой... А касательно твоей нравственности, если ты не девственник... докажи мне это. – Чувствуя горячую пульсацию под своей ладонью, Джек подумал, что тихо сойдет с ума, если Уилл его оттолкнет. Нельзя сказать, что ему так уж важно было именно переспать с ним. Раньше он даже не думал об этом. Но сейчас, сейчас почувствовать вновь его губы, прижаться к нему всем телом, прикасаться к нему казалось важнее всего. Откуда родилось вдруг такое отчаянное желание близости с этим молодым человеком, Джек понятия не имел. Внезапно крепкие пальцы сжались на его запястье, и взгляд натолкнулся на лихорадочно горящие решительные глаза Уилла. Он уже видел такой взгляд, и внутри у него все сжалось. Как бы ни был наивен Уилл, упрямства и принципиальности ему было не занимать. Джек знал, что он сейчас услышит, и не ошибся.

– Нет, Джек, – внезапно твердым и уверенным голосом произнес юноша, глядя на него в упор, и мужчина поразился тому, как от властных ноток в голосе Уилла по всему его телу пробежала огненная волна. – Я сказал – НЕТ.

Пару секунд они смотрели друг на друга в напряженном молчании. Это был отказ. Решительный и осознанный отказ. В его памяти вдруг всплыл день их первой встречи, когда даже под дулом пистолета Уилл не пожелал отступать. Это была победа духа над телом, ведь тело Уилла говорило «Да!» и еще сто тысяч раз «ДА!» Это не могло не вызвать восхищения... но и щемящего чувства потери чего-то, чем никогда не обладал и уже не сможешь обладать. Джек не выносил поражений, но считал, что, тем не менее, проигрывать надо уметь. Он медленно высвободил руку из цепкой, пожалуй, даже слишком, хватки Тернера-младшего и, проведя ей, едва касаясь кожи, по щеке молодого человека, сказал:

– Воля твоя...

Отойдя к противоположной стороне камеры, он повернулся к Уиллу спиной. Хотя сказать «отойдя» было бы слишком витиевато, поскольку пространство их клетушки позволило Джеку сделать лишь шаг и остановиться, взявшись руками за решетку.

«Что ж... утопай в жалости к себе! Готовь себя заранее к могиле! Похорони живьем свою молодость, силу, красоту, нерастраченный пыл! Мальчишка! Глупый, гордый, наивный мальчишка!» – думал он, зло сжимая прутья клетки. Сейчас он предпочел бы прыгнуть с доски в море и хотя бы попытаться вплавь добраться куда угодно, пусть на необитаемый остров, на утлое рыбацкое суденышко или пойти на корм рыбам, но только не ждать смерти в душном трюме, видя, как Уилл медленно убивает себя еще до казни. Это зрелище грозило подточить его собственную волю к жизни. Возможно, вспышка желания накатила на него потому, что, как ему казалось, это был единственный способ вновь увидеть глаза Уилла горящими, полными жизни, такими, какими они были в те несколько дней, что они плыли на Тортугу. Сменяя друг друга, они падали без сил от усталости, но лицо юноши светилось, голос звенел, все тело, казалось, пружинило от бушующей в нем жизни. Как бы он хотел, чтобы это повторилось. Неужели ничего не исправить? Так не бывает! Выход есть... всегда есть! Думай, Джек, думай!.. Отвлекись от того, что тебе до боли хочется вновь поцеловать мальчишку, которого ты однажды не смог убить из-за минутной слабости. И вот, посмотри, во что эта минутная слабость выросла! Он прижался лбом к одному из прутьев.

Внезапно он оказался притиснутым к решетке с такой силой, что его руки едва успели смягчить толчок. Уилл, одной рукой обхватив его торс, а другой ухватившись за прут рядом с рукой Джека, прижался к нему всем телом и зло зашептал:

– Я не желаю быть твоей игрушкой, Джек!

И вот тут настала очередь капитана Джека-Воробья изумленно вдохнуть от этого резкого, порывистого жеста и почувствовать, как кровь прилила к лицу. Он слышал в голосе Уилла не только злость. В нем было желание и смятение, ярость от неумения справиться с собой и почти отчаяние. Вел он себя более чем фамильярно, но сейчас Джеку было все равно. Каким желанным казался ему этот жар, исходящий от прижавшегося вплотную тела! Джек был больше чем уверен, что под маской оскорбленной невинности скрывалось то же самое желание не быть сейчас одному, почувствовать тепло, спрятаться от реальности, которая маячила в недалеком будущем пеньковой веревкой и позорной смертью на плахе. По всему телу Джека пробежала дрожь, но он почти спокойно и очень тихо произнес, не делая никаких попыток вырваться:

– Ты злишься, потому что знаешь, что я прав? Потому, что хочешь меня, Уилл?

Он спиной почувствовал, как Уилл от таких прямых и откровенно неприличных, по его мнению, слов напрягся и замер в нерешительности. Единственным звуком в трюме, кроме гула волн и легкого скрипа корабельного дерева, было его сбивчивое шумное дыхание прямо у Джека над ухом, и это заставляло пирата молча кусать губы, чтобы не застонать от возбуждения.

– Я... – в голосе юноши мелькнули нотки смятения. – Я злюсь, потому что... – Джек не мог не чувствовать, какая внутренняя борьба сейчас шла в душе молодого человека, как мучительно трудно ему давались слова. Как разум требовал, чтобы он тотчас же отстранился от Джека, а чувства, душа, тело – все стремилось к тому, чтобы прижаться тесней.

– Я вижу, как ты управляешь людьми. Заставляешь всех поступать так, как хочется тебе... – Уилл говорил уже тише. Злость в его словах таяла, уступая место странной тихой обреченности. Рука, сжимавшая торс Джека, ослабила хватку, но юноша не отодвинулся, а почти приник щекой к шее мужчины, заставив того зажмуриться от странного, щемящего удовольствия. – Тебе удалось вызвать во мне греховные мысли. Заставить хотеть того, что я считаю мерзким, неправильным, грязным... Почему ты не мог стать мне другом, ведь я так нуждался в нем! Чего ты еще хочешь?! Чего? Заставить меня исполнять любые твои прихоти?

Срывающийся, почти надрывный шепот... это был не шепот, а почти крик отчаяния и одиночества. Ему было страшно, так страшно окунуться в этот омут, что Джек кожей чувствовал, как дрожит Уилл, и это заставляло его желать юношу еще упорнее. Джек несколько секунд молча стоял, прислушиваясь к его дыханию. По лицу скользнула печальная, горькая улыбка... «Я стал тебе другом, малыш... Да вот только ты этого не заметил...» – подумалось ему. Сейчас он понял, что это был последний, может быть, момент, когда он мог бы, если б захотел, соблазнить парня. Взять его сейчас, потерянного, измученного сомнениями и страданиями, было легко. Но почему-то ему это перестало быть нужным. Сделать это только для того, чтобы потом видеть его пустой взгляд, а еще хуже – укор и угрызения совести?

Он бы предпочел напиться, если б у него, конечно, была такая возможность, но сучка Элизабет отказала в просьбе дать им хотя бы рому в качестве благодарности за спасение ее жизни.

– Нет, Уилл... – почти одними губами, еле слышно произнес Джек. – Я не хочу, чтоб ты исполнял любые мои прихоти... – Он заставил себя замолчать, пока не сказал нечто, что совсем уж не вязалось с его представлениями о том, что мог бы сказать даже в пьяном бреду капитан Джек-Воробей: «Сейчас я был бы готов исполнять твои...»

Вместо этого он отнял побелевшие пальцы от решетки, накрыл своей рукой руку Уилла, лежащую у него на животе, и слегка, совсем чуть-чуть, сжал его пальцы.

В ответ на этот жест Уилл замер, а затем прижал к себе Джека, теперь не зло, а словно стараясь отгородиться от окружающей их темноты. Он, словно стараясь унять тянущую боль в груди, прижимал мужчину к себе, терся лбом о его плечо, щекой о его шею – ласка, идущая не от чувственности, а скорее от желания спрятаться, ощутить себя в безопасности или, наоборот, защитить. В первый раз за все это время Джек тихо застонал. Он слегка откинул голову назад, устроив ее на плече Уилла, прикрывая глаза. Теплые губы робко коснулись его шеи, почти по-детски, словно боясь обжечься. Это был поцелуй-просьба, или... поцелуй-вопрос. И Джек ответил, слегка наклонив голову, открывая больше места для его поцелуев. Он чувствовал, что задыхается только от ощущения дыхания юноши на своей коже. Джек не мог видеть его лица, но чувствовал его возбуждение, его нежность, растерянность, и в то же время – желание прикоснуться, узнать, понять...

– Я не знаю... как... покажи мне... – вдруг прошептал Уильям, выдыхая эти слова прямо в чувствительную кожу его затылка. «Тысяча чертей! Мальчик мой, да как угодно, только не останавливайся!» – подумал Джек, улыбнувшись, не веря до конца в действительность происходящего. Он взял руки Уилла в свои и, положив их себе на бедра, провел по своему телу, наверх к груди, и обратно вниз по животу, пока одна из них не коснулась его члена, уже давно стремящегося порвать ткань старых холщовых штанов. Пальцы юноши изумленно вздрогнули, но он, вместо того, чтобы попытаться отстраниться, слегка качнул бедрами, прижимаясь к нему сзади.

«Ого! А мальчик-то быстро соображает, хоть и старается выглядеть агнцем Божьим!» – с улыбкой подумал Джек, уже не сдерживая стона удовольствия. Поцелуи юноши становились все более смелыми, а руки, вырвавшись из-под покровительства рук Джека, ласкали, изучали, сжимали, забирались под рубашку, находя все новые и новые ощущения, заставляя Джека замирать от удовольствия. Он ожидал чего угодно, но только не того, что Уилл будет вести себя так и что ему это понравится... а неожиданности он любил. Губы Уилла поднимались от его шеи вверх к щеке. Почти инстинктивно Джек развернул голову, чтобы поймать поцелуй. В этот момент Уилл остановился... и мягко, но настойчиво развернул Джека к себе. Не передать, какие чувства вызывал в видавшем виды и знававшем множество любовных приключений пирате этот юношеский пыл, гордость, стремление быть не просто робким мальчиком, а играть на равных! Пусть он дал ему полжизни форы, пусть поддавался ему, но это было намного удивительнее и приятнее, чем напористо брать все и не отдавать ничего – как учил Кодекс.

Они молча смотрели друг другу в глаза. Наконец-то они действительно смотрели и видели друг друга. И сейчас Джек почему-то был уверен: что бы ни случилось, Уилл не бросил бы его, как в тот раз на Исла-де-Муэрта. Теперь это не имело большого значения. Все едино умирать, и помощи ждать неоткуда. Надежд на то, что удача и в этот раз улыбнется ему, было мало, больше была вероятность встретить беззубую улыбку Костлявой.

Но если им суждено было умереть вдвоем, это была бы не самая гнусная смерть. Они оба читали это в глазах друг у друга.

Неожиданно на лестнице, за тяжелой дверью, ведущей в трюм их темницы, раздались шаги и отдаленные голоса. Кто-то спускался вниз. Оба почти синхронно повернули головы в сторону входа, а затем посмотрели друг на друга. Во взгляде Уилла Джек увидел страх неизвестности и боль. Сам же Джек начал лихорадочно прикидывать, зачем к ним могут идти. Еду приносили не так давно. Добраться до Порт-Рояла они едва ли могли. Или, быть может, Норрингтону приспичило повесить их на рее, не дожидаясь возвращения в родной форт, дабы удостовериться, что побега в этот раз точно не будет? Эта мысль казалась наиболее вероятной, и, судя по выражению лица Уилла, парень подумал о том же.

Схватив Джека за плечи, Уилл вдруг лихорадочно заговорил:

– Джек... что бы ни случилось, я... я... хочу, чтобы ты знал... тогда на Исла-де-Муэрта...

– Не надо! Я... понял... – горячо прошептал Джек, прикасаясь пальцем к его губам, бросив быстрый, полный бессильной ярости взгляд на дверь, в ржавый замок которой кто-то уже вставлял ключ.

Внезапно Уилл подался вперед и сам, в первый раз за все это время, поцеловал его в губы, быстро, глубоко, решительно, отчаянно. Они оторвались друг от друга за секунду до того, как дверь распахнулась и вошли двое солдат. Их глазам предстала немного странная картина. Заключенные стояли рядом, словно ожидая их прихода. Рубашки расстегнуты... Если б не тусклый свет, в глаза бросился бы лихорадочный блеск глаз и раскрасневшиеся лица. Сдавленное дыхание... Но солдаты не обратили на это внимания.

– Тернер! – сказал один из них, в то время как другой отпирал ключом дверь клетки. – На выход! – Уилл с Джеком переглянулись, и Джек спросил, в своей обычной иронично заигрывающей манере:

– А как же я, джентльмены? Неужели я вас не интересую?

– Заткнись, Воробей! Потом будешь чирикать! На жердочке! Она тебя ждет-не дождется! – глумливо произнес второй стражник, а затем повернулся к Уиллу:

– Можешь считать, что тебе повезло, Тернер. Дочка губернатора уговорила папашу помиловать тебя. По прибытии в Порт-Роял можешь гулять на все четыре стороны, а сейчас тебя велели отвести наверх, накормить и привести в порядок. У тебя вид как у бродяги, или... пирата... – презрительно выплюнул он, глядя на Джека. – Негоже тебе будет предстать перед мисс Суон в таком виде, а ты ведь захочешь отблагодарить ее за спасение твоей шеи.

Джек посмотрел на Уилла. Его лицо вначале было совсем пустым. Казалось, он уже просто не в состоянии осознать все, что с ним происходило. Еще несколько секунд назад он думал, что сейчас его поведут на смерть, а теперь выяснялось, что он помилован и, более того, ему даруют свободу. Выражение его лица сменялось так быстро, что было непонятно, о чем парень думает в данный момент.

– Ну, Тернер! Чего застыл? Или, быть может, тебе понравилось сидеть в клетке с этой... птичкой? – Оба стражника засмеялись.

Джек тоже засмеялся этой якобы шутке, пусть через силу, и сказал:

– Я бы на твоем месте опасался птичек! Даже самая маленькая птичка может нагадить на твой лучший костюм!

– Молчать, мразь! – прикрикнул на него оскорбленный до глубины души солдат и захлопнул решетку за вышедшим из камеры Уиллом. Джек проводил его глазами.

«Что ж. Тебе повезло, парень. А мне вот почему-то нет, – он горько усмехнулся. – Может, Удача обиделась на меня за то, что я изменил ей с тобой, Уилл? Теперь, наверное, ты будешь стыдиться воспоминаний о том, что сделал, думая, как совсем скоро умрешь».

Сердце больно кольнуло, но Джек лишь поморщился и запретил себе думать об этом. В конце концов, он всегда был один. И смерть свою встретит, как положено встречать смерть морским волкам-одиночкам.

Перед самым выходом Уилл вдруг обернулся и посмотрел на Джека. Карие глаза глядели растерянно. На миг Джеку показалось, что Уилл слегка дернулся в его сторону, и он тут же произнес:

– Удачи на Свободе, Уильям Тернер! Передай ей привет от меня – Капитана Джека-Воробья, пирата, который любил ее больше всего на свете. И... – он помолчал и улыбнулся, как всегда, иронично и жизнерадостно, хотя внутри все рвалось на части. Уиллу не дали его дослушать. Стражники толкнули юношу к выходу и захлопнули дверь. Джек вздохнул и сказал, опускаясь на покрытый свалявшейся соломой пол, глядя куда-то в пространство:

– Не делай глупостей...