Бобчинский. Ничего, ничего, я так: петушком, петушком побегу за дрожками. Мне бы только немножко в щелочку-та, в дверь этак посмотреть, как у него эти поступки...
(Н.В. Гоголь, «Ревизоръ»)
СЦЕНА ПЕРВАЯ
В нумере у Хлестакова. Грязь, разбросанные по неубранной постели вещи, на тумбочке отдыхает крыса.
Входит Градоначальник.
Хлестаков. А что это за суп мне тут давеча подавали? Отродясь не ел такого супу. В нем же перья плавают, разве что не пятки куриные! И кофий рыбой тухлой воняет! Что ж это творится-то, господин градоначальник, ежели человека таким вот, с позволения сказать, суповым набором затравить норовят во вверенном вам заведении?
Градоначальник (меняясь в лице). Позвольте, позвольте, батенька... Да как это вы... да я вот (Грозит в сторону кулаком.) – да розгами всех, розгами! По выпирающим местам!
Хлестаков (заинтересованно, делая шаг по направлению к Градоначальнику). Розгами, говорите? К телесным наказаниям склонность имеете, уважаемый?
Градоначальник (в сторону). К чему он клонит – не возьму в толк...
Хлестаков. А помните ли унтер-офицерскую вдову, которая сама себя, говорят, высекла? Вы только представьте, какой мезальянс – обнажив свою тугую плоть и вооружившись кнутом, стоная при каждом ударе... (Стонет.) она нещадно лупила себя... по ягодицам... (Кладет руку на ляжку Городничему и сжимает ее.)
Градоначальник (закатывая глаза). Какая нежная, чувствительная душа! Какое высокое... о-о-о... восприятие народных страданий! А говядина у нас на рынке отменная, купцы холмогорские привозят... (Выпрямившись, но не пытаясь сбросить с себя руку Хлестакова.) Готов предложить вам, милостивый государь, сей же час переехать со мною на новую квартиру-с. Почту за честь-с... И повар у меня отменный... Котлетку паровую сделает – не оторвешься...
Хлестаков (глядя прямо в зал честными глазами, продолжает блудить по дородному телу Градоначальника шаловливыми ручонками). Какую котлетку? Это на что вы изволите намекать, почтеннейший? Нет, не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру: то есть в тюрьму! Да какое вы имеете право? Да как вы смеете?.. Да вот я... Я служу в Петербурге. Я – чиновник особых поручений при генерал-губернаторе! (Бодрится.) Я, я, я... Я до министра дойду! (Сжимаетъ рукой градоначальников торчащий членъ.)
Градоначальник. Не погубите, б-батенька, (дрожа) – ж-ж-жена, д-дети м-малые... о-о-о... это же блудъ... так нельзя... ах, милостивый государь, да я так неопытен, неопытен... и застенчив... вот и жена моя давеча говорила – ты, мол, не можешь ничего...
Хлестаков (не слушая). Но я вам не унтер-офицерская вдова! Я не позволю себя высечь! И супом вашим сыт по горло! И какое мне дело до ваших жены и детей – я не хочу идти из-за них в тюрьму! Вы сказали – на квартиру? Зачем нам на квартиру? Нет, здесь же, сейчас же! (Валит Градоначальника на пол и стаскивает с него мундир.) О-о-о-о, какие у вас пушистые усы... (Слышны звонкие, смачные поцелуи, стоны, вздохи, возня, пол скрипитъ. Это продолжается несколько минут...)
Хлестаков. Смазочка имеется... Аглицкой мануфактуры, лучшая-с... Из Петербурга привез. Не липкая... позвольте, я самъ...
Градоначальник издает звук, похожий на взрыв самовара, и почти дымится.
Хлестаков. Да вы, батенька, гигант...
Градоначальник (висит на Хлестакове и тянет к нему мокрые, вывернутые наизнанку красные губы). Господин Хлестаков... Гос... спааади... (икает) что ж я теперь (ик) ж-жене-то с-скажу... (ик) – а ежели кто в дырочку, в дырочку-то подглядывал – загрызут, канальи! Съедят... доложат, все как есть доложат...
Хлестаков, застегивая штаны, распахивает дверь.
С той стороны двери раздается короткое АХ! и стук упавшего тела – падает Осип, слуга Хлестакова.
Осип хватает гитару и поёт старинный русский романсъ – «Уно-уно-уно-уно моменто...».
Градоначальник. Кто это был?
Хлестаков (нагло). Кошка-с! Однако же ваше нынешнее положение представляется мне граничащим с двусмысленностию! А если кто-то узнает? (Задумчиво.) Ну, до министра это, надеюсь, не дойдет...
Градоначальник. Вы едете с докладом к их сиятельству?
Хлестаков. Да-с. Завтра-с...
Градоначальник. Возьмите... возьмите, умоляю вас (Сует ему в руки пачку денег.), – и никому ни слова! Не губите... (Плачет, сморкается.)
Хлестаков (снисходительно принимая деньги). Рад был познакомиться. Мне нравятся ваше искреннее обхождение и простое лицо, не лишенное приятности. (Целует его в губы.) Готов, так и быть, ехать с вами на вашу квартиру... Мне очень нравятся ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь, больше бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
СЦЕНА ВТОРАЯ
В доме у Петра Ивановича Добчинского.
Входят Бобчинский и Добчинский, городские помещики.
Бобчинский. Ой, Петечка, – он шантрет! Настоящий шантрет! Недурной наружности, в партикулярном платье, в лице намек этакий на пылкую чувствительность, а живет он в трактире под лестницей, где офицеры-то пьяные были давеча в скотоложестве замечены.
Добчинский (возмущенно). Пьер, не в скотоложестве, а в зоофилии-с.
Бобчинский (смущаясь и краснея). Мы, Петечка, гимназиев, в отличие от вас, не кончали!
Добчинский (строго). Не заканчивали, Пьер, не заканчивали-с.
Бобчинский. Влас-то, трактирщик, ну, молоденький такой, с усиками, помнишь? Вот он рассказал , что уж две недели, как они в нумерах-то этих живут и денег не плотют. К тому же престранно себя аттестуют – как, бывалоча, встанут с утра, так водку и денщика к себе в постель для сугреву требуют, и без стука к себе не пускают. Строгих правил чиновник – барышень известного поведения к себе не водют, умываться розовой водой в номер требуют, а Власу давеча заявили без обиняков, что от него, мол, воняет, как от... грязного животного.
Добчинский. От какого такого животного, Пьер?!!
Бобчинский (краснея и глядя себе под ноги). Козла-с... Петечка, дай я тебе дорасскажу. У меня от голода приключилось желудочное потрясение, и я в кабак этот зашел, а там капустой тухлой до сельдявкой прошлогодней воняет, прости господи, и помещица Перчена-Драчена на бочках с пельзенским уснула, и прям исподнее было видать! Срамно! Перед чиновником стыдно-с, Петя, я и подошел, и юбку ей поправил, как вдруг ко мне подходит этот шантрет молодой и спрашивает так грозно: «Что это вы себе позволяете, милостивый государь, спящей даме подобные авансы делать?» А я ему и отвечаю, что, мол, никаких авансов я им никуда не сувал, иначе бы они проснулись и завывать начали басом федьдъегерским, потому как Перчену-Драчену все знают – бабец лейб-гвардейский! Тут он на меня посмотрел глазками своими, а глазки-то у него, Петечка, бегают, как зверка-с... Черненькие глазки, бархатные... А не выпьете ли со мною ерофеича, говорит, и ласково так к себе подталкивает...
Добчинский (бледнея). Пьер, говорят, он – чиновник особых поручений при генерал-губернаторе!
Бобчинский. Дык ведь и я про то же... Я только семужки покушать хотел, с водочкой-с, а они все мне в тарелку заглядывали и глазками потом на дверь косили... Я сразу понял, Петечка, что они себе думают! Нечисто тут что-то! Ведь у нас тут семужки-то отродясь не завозили... А он и говорит мне – у вас, мол, сладкий мой, шейка гладкая и розовая, как у ентой семужки, и под столом за яй... нет, Петечка, за коленку – хвать! И рукой этак кокетливо возют – вверх и вниз, вверх и вниз... (Возит рукой по штанам Добчинского, тот начинает вздыхать и закатывать глаза.)
Добчинский. Пьер! О-о-о-о... и что ты сделал? Взятку надо было дать, взятку! Чтобы он не пошел другие трактиры проверять! Там же вечно офицеры-с... блудят-с... и собаки женятся... Пьер... (Наклоняется к Бобчинскому и целует его в губы. Бобчинский дотягивается до гвоздички в его петлице и хватает ее зубами.)
Бобчинский. Петечка! Петечка, я должен сделать тебе признание. (Хватает его за фалды сюртука, плачет, вытирает нос об его карман.) Они меня к себе в комнату затащили и стращать начали, а я так испугался... Что завтра он придет к городничему и завопит – а подать сюда Петра Бобчинского! А он так ласково меня гладил...
Добчинский. Пьер!!!!.. (Падает на колени, рыдает.) Гладил?..
Бобчинский. Ну да, вот здесь, а потом здесь, а потом руку мне вот сюда положили и как начали нажимать, бестия, я чуть ума не лишился! Но я же еще и по христианскому человеколюбию хочу, чтобы всякому смертному оказывался хороший прием, – и вот, как будто в награду, случай доставил такое приятное знакомство...
Добчинский (рыдая). Не темни, Пьер!
Бобчинский. Они мне предложили... нет, не могу. Ну... Петечка... Совместное производство вазелину организовать. И срамных резинок, чтобы не было болезней, которые бывают от любви-с... И баночку аглицкого крема принесли. Я только бедром вильнуть успел, в знак решительного своего отказа, естественно, а они меня этак прижали да этим намазелиненным пальцем мне в задний проход совершенно случайно заехали! И давай им туда-сюда двигать, бестия! А я ни с того ни сего как начал орать! Тут они мне эдак рот заткнули... губами, прошу прощения, и я сразу понял, что с ним нужно держать ухо востро. Он думает, что так вот приехал да сейчас ему Владимира в петлицу и дадут за его пальчики масляные! И возопила моя душа – за что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь свою с мужиками? Теперь не те потребности, душа моя жаждет просвещения. А в комнате он свечи затушил, да так темно стало, и клопы, Петечка, что твои волкодавы за интимные места жрут-с! Но служение Отечеству для меня превыше всего... и ради этой святой цели... не корысти же ради... (Расстегнув штаны Добчинского, удобно пристраивается между его ног.)
Добчинский. Ты ему отдался? Я застрелюсь! (Валит Бобчинского на кровать.) Застрелюсь! (Грохает выстрел.)
Бобчинский (радостно). Попал! Попал!.. В комара попал!
Добчинский. Не попал. Летает-с, с-сука-с...
Бобчинский. Летать-то он летает... Но любить, Петечка, эта сука больше ни-ког-да не сможет-с...
Звук поцелуя, стон, скрип кровати, занавес.
