– …Пусть только попробует! – язвительно хмыкнул Кэй. – Кроме всего прочего, теплая печка в качестве наказания для снежных дам давно уже не является самым жарким из всех доступных мне средств...

– Милый мой хвастунишка, – рассмеялась старенькая бабушка. – Разве ты не помнишь, сколько раз она уже пыталась тебя похитить? А сколько раз Герда спасала тебя? Нельзя же быть таким неблагодарным, Кэй, дорогой мой мальчик...

– Я никого не просил спасать меня, бабушка! – Кэй фыркнул, метнув в сторону старушки презрительный взгляд. – И Герда знает об этом, не правда ли, любовь моя? – Герда вздрогнула и съежилась, зябко кутаясь в пушистую вязаную шаль, как будто ей захотелось резко уменьшиться в размерах, а то и совсем исчезнуть. – И потом – столько лет прошло, не пора ли прекратить глупейшую болтовню о благодарности? И что такое благодарность, по сути своей? Простое «спасибо»? Спа-си-бо? Три слога, которые наверняка придумали мужчины, чтобы отвязаться от навязчивых девиц и благочестивых старых зануд! Герда, – повернулся он к опешившей от такой наглости невесте, – мне кажется, я много раз просил тебя вытащить с балкона цветочные горшки. Я не выношу запаха твоих роз, твоих старых, заношенных шалей, твоих вечных пирожков с корицей... и потом – все это так... старомодно и провинциально, ты не находишь?...

Светло-зеленые глаза Герды налились слезами, и она поспешно мигнула, стараясь, чтобы он ничего не заметил. Тогда, десять лет назад, в Ледовом Дворце, ей казалось, что осколок ледяного зеркала троллей, попавший в глаз Кэя, растаял, и ее названный братец снова стал прежним – ласковым, любящим и заботливым, каким он был раньше.

Но она ошиблась. Да, он изменился, и с каждым годом эти изменения все больше хлестали ее по глазам и сердцу, принося лишь острую боль и страдания. Кэй вырос и превратился в стройного темноволосого юношу, смотревшего на мир прозрачными, как небо Дании, бледно-голубыми глазами, которые год от года становились все злей и циничней, как и его шутки, которые когда-то были просто смешными. Его прежние друзья отвернулись от него, а парни, с которыми он учился в университете, боялись его колючих глаз, циничных насмешек и ни с чем не сравнимого, ледяного высокомерия.

Из всех университетских наук Кэй Свенссон предпочитал математику и алхимию, осыпая циничными насмешками философов и в особенности теологов. «Алгебра – вот основа мироздания», – любил повторять он, покрывая чистые листы бумаги сложными математическими выкладками. И еще у него была мечта – найти секрет философского камня, стать первым из первых.

Обрести владычество над миром.

Красный Лев... Мечта всех алхимиков мира. Формула счастья, превращающая ртуть в золото.

– Не ждите меня к ужину, – бросил на ходу Кэй, застегивая пальто. На улице веселой снежной стайкой порхали и кружились в быстром танце сверкающие снежинки, но он не видел их в заиндевевшее и покрытое морозными узорами полукруглое окно. Герда бросила на него последний умоляющий взгляд, но он по-прежнему смотрел мимо, и в его полном холодного презрения всезнающем взгляде читалось лишь вечное – Я ЗАНЯТ!

Внизу громко хлопнула входная дверь, и Герда, глотая слезы, быстро нагрела на горячей печке маленькую круглую монетку. Потом она приложила ее к замерзшему окошку и через оттаявшее круглое пятно, как в детстве, стала смотреть на улицу в спину стремительно удаляющемуся Кэю...

* * *

В холодной и сырой темноте лаборатории, озаренной красноватым отблеском горевшего под тиглями огня, лицо молодого Свенссона казалось лицом самого дьявола, колдующего над рецептом всевластия. «Сегодня или никогда», – думал Кэй, тщательно растирая в ступе тонкие разноцветные порошки, которые потом тщательно смешивал и насыпал в тигли. Внезапно из прозрачной колбы посыпались ярко-красные искры, повалил черный, плотный, ядовитый дым, и Кэй, задыхаясь и кашляя, упал на каменный пол лаборатории, пытаясь закрыть лицо мокрой тряпкой. Сознание стремительно покидало его, и он из последних сил попытался подняться на ноги, но неловким движением задел колбу, и она разбилась вдребезги вместе с бесценным содержимым, залив черный каменный пол лаборатории горящей оранжевой лентой огня, похожей на извивающего огненного дракона.

...Сознание вернулось рывком, сразу и оттого особенно болезненно. Ощущая невыносимую резь в глазах и мерзкий металлический привкус во рту, Кэй с усилием приподнял голову, пытаясь сфокусировать расплывающийся, как мутная капля, взгляд. Когда ему это удалось, он с удивлением обнаружил, что лежит на холодном полу в белом мраморном зале с толстыми прозрачными колоннами, упирающимися в высокий сводчатый потолок. Внутри колонн непрерывно струилось нечто, похожее на струйки серого и бирюзового дыма, улетавшего в никуда, но никакого запаха он не почувствовал. Со стен на него взирали портреты странных, уродливых созданий, которых не смогло бы создать самое причудливое человеческое воображение, и он насмешливо фыркнул, подумав: «Откуда столько уродов?»

– Удивлены, молодой человек, не правда ли? – раздался над его ухом мягкий и вкрадчивый голос, принадлежавший неизвестно кому. – Может быть, вы напуганы? Не бойтесь... здесь вас никто не тронет.

– Я никого не боюсь, – прошептал в ответ Кэй, пытаясь повернуть голову и понять, откуда же идет звук. Он, наконец, смог встать и выпрямиться, гордо вскинув голову. С ощущением холода к нему постепенно возвращались уверенность в себе и невозмутимое ледяное высокомерие. Оглядев искрящийся зал и задержавшись глазами на портретах гнусно ухмыляющихся монстров, Кэй промолвил:

– Кто вы? Да покажитесь же, наконец, – он скривил губы в привычной презрительной усмешке, – и не волнуйтесь, прошу вас! Если вы изображены на одном из этих дивных портретов, я уже не испугаюсь и наверняка отдам должное потрясающему реализму художника!

Совсем рядом раздался тихий, мелодичный смех, и из-за колонны появился высокий человек в белом одеянии. Его фигура казалась призрачной, как бы парящей в воздухе или вышедшей из голубого дыма, потоком льющегося внутри стеклянной, но отнюдь не хрупкой на вид колонны. Его лицо было скрыто капюшоном, но руки с длинными, тонкими, артистичными пальцами выдавали в нем натуру художественную и склонную к размышлениям.

– Я здесь, – с улыбкой произнес человек. – Я король троллей, а зовут меня Хартс.

– Хартс? – почему-то смешавшись, глупо спросил Кэй. – Разве у королей бывают такие имена?

Хартс рассмеялся, и его смех многократным гулким эхом прокатился по белоснежной зале.

– Мне нравится твоя смелость, мой мальчик, – задушевно произнес он. – Я был уверен, что Снежная Королева навсегда поселила в твоей душе страх...

– Нет! – пылко вскричал Кэй. – Я совсем не боялся ее. Я преклонялся перед ее умом, ее божественной, классической красотой, достойной кисти Боттичелли... Жаль, что великий Сандро не видел ее – его Венера показалась бы ему уродливой гусеницей по сравнению с ледяным совершенством Ее Величества, королевы Айс! А вы... вы знакомы с ней?

– О, это длинная история, мой мальчик, – загадочно промолвил незнакомец, откидывая с головы тяжелый капюшон.

Кэй замер. Только что он вспоминал Снежную Королеву, но никогда, даже в самых потаенных своих мечтах, он не мог себе представить подобной красоты.

Черные, как ночное небо, упавшее в озеро между фьордов, и сияющие, как звезды, глаза глядели на него внимательно и ласково, а тонкий, чувственный, прекрасно очерченный рот улыбался ему все понимающей и удивительно притягательной улыбкой. В глазах Хартса, впрочем, была некая странность – казалось, что они полностью поглощают и всасывают свет, подобно бездонным омутам, совершенно не отражая его. Снежно-белые волосы волнами спадали на плечи короля троллей, а голову его венчала маленькая хрустальная корона, причудливо украшенная вставками из черного зеркала. Легко коснувшись плеча юноши, король велел ему следовать за ним, и они удалились в бесконечный, петляющий лабиринт дворца, пространство которого постоянно искажалось из-за огромного количества разнообразнейших зеркал – вогнутых, как линзы, и искривленных, словно океанские волны. Отражения, как призраки, парили перед глазами Кэя, потерявшего от изумления дар речи, и он в ужасе шарахался от зеркальных теней, которые, казалось, летели за ним по пятам, преследуя его повсюду, – то уродливые, как портреты в Мраморной зале, но хотя бы узнаваемые, то медузообразные, то похожие на огромную, невероятно расплывшуюся стоглавую гусеницу.

Наконец, зеркальный лабиринт остался позади, и Хартс обернулся, впившись в Кэя своими угольно-черными глазами. Кэй от волнения чуть прикусил губу, ощущая, как жаркая, горячая волна дрожи прошла по его телу, заставив его охнуть, смутиться и поспешно опустить глаза, чтобы не выдать себя. Еще никогда в жизни ему не доводилось чувствовать то, что он ощущал сейчас, стоя рядом с этим прекраснейшим из всех созданий, которое когда-либо он видел в жизни. Слово «любовь», которое так часто произносила Герда, оставалось для него пустым звуком, выдумкой бродячих поэтов и нищих неудачников, которые умели сочинять красивые, но пустые и лживые сказки, не шедшие ни в какое сравнение с тем, что видели его глаза тогда, в Ледовом Дворце, и с той величественной, ослепительной красотой земного мужчины, которую он видел сейчас перед собой.

Но за Хартсом он готов был идти хоть на край света... И чем дальше отдалялся этот невозможный край – тем лучше, ведь тогда он будет рядом с ним долго, всегда, до самой смерти...

– Вот мы и пришли, – улыбнулся король троллей, дотронувшись до руки Кэя и пропуская его вперед в полутемную, освещенную пламенем свечей и зашторенную алым бархатом комнату с полукруглым сводчатым потолком и вогнутым черным зеркалом вместо окна. Ровно и ярко горящие свечи причудливо преломлялись в темной глубине огромной зеркальной линзы, пламенея и извиваясь наподобие глядящих друг на друга огненных змей. Отблески красного и оранжевого ложились на огромную белоснежную постель, окруженную по периметру прозрачным, подсвеченным изнутри темным стеклом.

– Ты, наверное, голоден и хочешь спать, мой мальчик? – нежно проговорил Хартс, близко наклонившись к Кэю. Тот, вздрогнув и опустив глаза, поспешно замотал головой, но на темной, сверкающей поверхности стола уже появились прекрасно сервированные блюда, которые Кэй, привыкший к незатейливой бабушкиной или Гердиной стряпне, отродясь не пробовал. Вкуса блюд он, как ни странно, почти не чувствовал, а его глаза неотрывно следили за руками, глазами и губами Хартса, который что-то говорил ему, но взбудораженное, потрясенное сознание улавливало лишь обрывки фраз – ты мой гость... осколок в твоем сердце... я буду учить тебя...

ТЫ СТАНЕШЬ ВЛАСТЕЛИНОМ МИРА...

Кэй не поверил своим ушам. Король троллей обещал открыть ему тайну Красного Льва и сделать его счастливейшим из смертных! В обмен на...

Его любовь. Его сердце, еще в детстве сраженное осколком волшебного зеркала троллей.

Его бессмертную душу.

– Согласен... – прошептал Кэй, и Хартс протянул ему руку, унизанную сверкающими перстнями. Его белые волосы коснулись пылающей щеки юноши, и Кэю показалось, будто осколок, тот самый, не растаявший, навсегда вросший в его сердце, повернулся острым краем внутрь, заставив его сердце судорожно сжиматься и разжиматься, исходя кровью. Тяжелая и темная страсть, подобно десятибалльному шторму, в один момент затопила все существо Кэя, и он, как подкошенный, рухнул прямо на руки короля троллей, глядя на него умоляющими, полными любви и страдания глазами. Хартс еще несколько секунд пристально смотрел на Кэя, потом, склонив свою белоснежную голову, легко снял с него всю одежду. Кэй, казалось, не способен был пошевелиться, и лишь громко стонал, когда горячие губы Хартса накрыли его трепещущий от желания рот, а нежные, умелые руки исследовали каждый сантиметр его исступленно жаждущего любви тела. Юноша выгнулся дугой, изнывая от мучительной и болезненной судороги, когда влажный язык короля троллей скользил по соскам его груди, по плоскому, упругому животу и затем спустился ниже, вобрав в себя его восставшую, кричащую от томительного желания плоть, заставив его кричать и биться, почти воспарив над холодным полом. Внезапно, в пиковый момент наслаждения, Хартс легко перевернул юношу на живот, и тот почувствовал последнее вторжение, последнюю атаку на то, что было его телом и принадлежало когда-то ему; было высокомерным, ироничным, циничным Кэем, жившим в домике с островерхой крышей и увитым розами балконом...

– А-а-а-а-а-а!

Он не услышал своих криков. Он не помнил больше ничего. Его жизнь заскользила в отражениях темных кривых зеркал, расколотая на две части странной, болезненной любовью и упорными, доводящими его до умопомрачения попытками найти и заточить в темницу Красного Льва...

* * *

В низенькой, ветхой избушке жарко пылал камин, освещая маленькую, сгорбленную старушку-шаманку, кормившую с руки пучками сухих трав могучего северного оленя. Внезапно олень встрепенулся, грациозно изогнув шею и низко склонив свою большую, будто выточенную из цельного куска темно-серого агата, голову. Чутко прядя ушами, он стал прислушиваться к заунывной песне вьюги за окном, кося в красноватые отблески пламени своим вытянутым темным зрачком.

– Что ты? – заволновалась старушка-финка, шамкая беззубым ртом и чуть не выронив траву. – Кого там несет-то, на ночь глядя?

– Это она... Герда, – отозвался олень, ласково потеревшись ухом о хозяйкину руку. – Я слышу ее дыхание – она страшно измучена и напугана... как тогда, помнишь? Ты помнишь, Айгуль?

Старушка-финка, вздохнув, накинула на печи толстый шерстяной плед и, приоткрыв скрипнувшую на ржавых петлях тяжелую деревянную дверь, выглянула наружу.

На пороге стояла девушка лет двадцати, худенькая и продрогшая, зябко кутаясь в старую шерстяную шаль, кое-как наброшенную поверх выцветшего старенького пальто. Рукавиц на ней не было, и руки казались неживыми, заледеневшими на ветру, а из светло-зеленых, цвета весенней листвы, глаз непрерывным потоком катились крупные слезы – то ли от ветра, то ли от горя...

– Ну, рассказывай, Герда, – сказала финка, когда Герда, наконец, выпустила из объятий счастливого олешку и, выпив горячей финской водки, отогрелась и порозовела.

– А поворожи мне, бабушка, – жалобно всхлипнула девушка. – Помнишь Кэя?

Старая Айгуль взглянула на Герду из-под седых кустистых бровей и помрачнела.

– Знала ведь, девка, что в сердце у него осколок зеркала сидит, так нет же – все равно кинулась спасать, – проворчала она, доставая из запыленного резного сундука с тяжелым замком набор костяных ножей, покрытых причудливыми письменами. – Не вынуть его оттуда никому... если только он сам этого не захочет.

– А он захочет? –спросила Герда, с надеждой заглядывая в глаза Айгуль. – Ну, скажи, бабушка, – захочет?..

Старая шаманка, присев у огня, стала перебирать костяные ножи, напевая заунывную, как ветер за окном, бесконечную песню. Олешек прикрыл глаза и задремал у камина, время от времени вскидывая крупную голову и кося на хозяйку ласковыми темными глазами. Усталая Герда, подперев щеку рукой, изо всех сил старалась не спать, но сон, странный и яркий, как явь, вскоре сморил и ее...

– Айс! – разнеслось под ледяными сводами. – Айс!

Ледяное безмолвие Ледового Дворца взорвалось и зазвенело мелодичным переливом мелких и крупных льдинок; потревоженный громкими звуками снег заискрился и рванулся ввысь сияющей алмазной пылью, и внезапно огромный, пустынный Ледовый Зал осветился и вспыхнул бледно-серебристым сиянием. На ледяном троне, величественная и прекрасная, как богиня Вечного безмолвия, восседала Снежная Королева. Пытаясь разглядеть ее получше, Герда приблизилась к трону и склонилась в почтительном поклоне, отдав дань уважения добровольному ледяному затворничеству стареющей Королевы.

– Что тебе снова нужно от меня, девочка? – холодно спросила Айс. Герда, перебирая в пальцах русые косы, медлила с ответом, с удивлением отметив про себя и прорезавшиеся на высоком челе Королевы горестные морщины, и лед, заметно подтаявший на шее и груди, и колкие, неровно торчащие острыми краями льдинки ногтей, уже не сверкавших, как когда-то, алмазной гранью безупречного маникюра. «Стареешь, Айс», – хмыкнула про себя Герда, в глубине души пожалев одинокую Королеву.

– Где Кэй? – крикнула она, и от ее голоса, усиленного многоголосым эхом, откуда-то сверху свалилась прямо ей на голову целая шапка снега, слежавшегося, как сухая прошлогодняя пыль. «И убраться у тебя здесь некому... Уже и грязищу во дворце развела», – с неприязнью подумала Герда, не сводя с Королевы прозрачных зеленоватых глаз.

– Я не обязана тебе отвечать, девочка.

Слова Айс алмазной пилой проехались по сердцу Герды, и она крикнула:

– Я знаю, что у тебя его нет! Скажи, где он! Ответь мне, Айс – ведь он был тебе дорог! Ведь ты же... любила его? Он был тогда маленький, а ты... ты помнишь?

Айс задрожала, и из ее все еще прекрасных глаз сбежала тонкая струйка воды.

– Уходи, девочка... – прошептала Королева, закрыв руками лицо. – Уйди... а то я умру... Мне нельзя плакать... Ты же не знаешь, как мой Дворец однажды чуть не превратился в жидкую лужицу – и все из-за твоего Кэя... Король троллей, могущественный Хартс, увидал Кэя, когда тот был еще совсем ребенком, и захотел отнять его у меня... А я не желала отдавать ему мальчика... Я думала, что Кэй сможет стать наследником Ледового Царства, но я забыла, что в груди у него осколок зеркала троллей! Забудь о нем, Герда, – он принадлежит Хартсу, а не мне... и не тебе...

– Но если я найду его там? Я смогу! Я вызволю его оттуда – ты же знаешь!

– Ты-то сможешь, – вздохнула Айс, – я помню, какой ты была настырной... Но он не захочет уйти от Хартса.

– Почему?

– Потому что... Хартс сделает его счастливым. А ты – нет... Он не вернется к тебе, Герда, а если даже вернется когда-нибудь, то только чтобы... умереть.

– НЕЕЕЕЕЕЕЕТ! Айс! Нет!..

Герда открыла глаза. Камин догорал, старушка финка уютно похрапывала, ворочаясь в своей скрипучей постели, и лишь северный олень с невыразимой жалостью глядел на девушку и плакал. За одну ночь нежная зелень ее глаз пожухла и увяла, как сухая осенняя трава на пронизывающем ледяном ветру...

* * *

В темном подземелье Короля троллей день и ночь кипела работа. Кэй, щуря голубые, ставшие близорукими глаза, смешивал все новые и новые ингредиенты под бдительным присмотром Хартса, и несколько раз ему казалось, что еще чуть-чуть – и Красный Лев будет пойман и посажен в клетку, в тяжелый бронзовый тигель, под замок. Однако удача, показавшись на миг, снова и снова отворачивалась от него, формула всевластия ускользала, а бессердечный Хартс, с каждым днем становившийся все более суровым и жестоким по отношению к юноше, ничего ему не рассказывал, а лишь злобно и коварно посмеивался, глядя на его мучения. Чем больше страдал Кэй, тем страшнее ухмылялись ему отражения в черных зеркалах троллей, заставляя навек забыть свое лицо. Хартс уже давно не казался нежным и страстно влюбленным в смертного юношу королем. Его мрачное лицо в ореоле развевающихся белоснежных волос все чаще кривилось злобной, угрожающей ухмылкой, а угольно-черные глаза, казалось, готовы были испепелить неудачника Кэя за любой его промах.

И вот однажды он позвал придворного художника и велел ему нарисовать портрет Кэя. Был он в тот день необычайно ласков с ним, как когда-то давно, и прикосновениями нежных пальцев и горячих губ вновь и вновь умело разжигал в нем страсть, заставляя Кэя стонать, выгибаться дугой и умирать от любви в его объятиях, покрывшись любовным потом и изнемогая от желания; и впившись в его истерзанные губы в последнем, самом долгом и мучительном поцелуе, он выпил до дна его душу, его красоту и его любовь, самую пылкую и пронзительную из всех любовей, которые когда-либо дарили Королю троллей прекрасные смертные юноши.

И вскоре стену Мраморного зала украсил портрет еще одного уродливого, сморщенного создания с непомерно вытянутой и лысой, как тыква, шишковатой головой на тощей морщинистой шее, с длинным крючковатым носом, безвольным, тонкогубым слюнявым ртом и водянисто-голубыми выцветшими глазками. Хартс, удовлетворенно взглянув на работу, велел щедро наградить художника золотыми слитками из своей волшебной казны.

Той же ночью бездыханное тело Кэя тролли вынесли из дворца и швырнули на холодный каменный пол старой университетской лаборатории.

...Никто из горожан не признал в сморщенном уродливом карлике юного Кэя Свенссона, кроме разве что выжившей из ума старухи Герды, самой старой женщины в Датском королевстве, бормотавшей что-то несусветное о зеркалах троллей, Снежной Королеве и Красном Льве...

* * *

Худой и нескладный очкарик в изнеможении склонился над рукописью, но разрозненные обрывки мыслей никак не желали складываться в красивые слова и свиваться тонкой золотой ниточкой в захватывающий сказочный сюжет. Близился рассвет, толстые стеариновые свечи оплывали в старинном подсвечнике, застывая неровными желтыми каплями на черном дубовом столе. Молодой человек, положив кудрявую голову на руки, внезапно провалился в томительный, длинный и необычайно яркий сон. Очнувшись, он обнаружил, что сидит на холодном полу в огромной беломраморной зале, а на него пристально и нежно, откинув с головы белый капюшон, смотрит неизвестный белокурый красавец с угольно-черными глазами...

– Чего ты хочешь, Ганс-Христиан? Я готов выполнить любое твое желание, – нежно произнес незнакомец, не сводя с юноши своих глубоких, как ночь, черных глаз, которые, подобно бездонным омутам, вбирали в себя свет, совершенно не отражая его.

– Кто вы такой? – испуганно прошептал долговязый парень, поправляя на носу круглые очки в дешевенькой оправе.

– Я – Хартс. Король троллей, – ласково улыбнулся прекрасный незнакомец.

– Хартс? – удивился юноша. – А разве у королей бывают такие имена?

Король троллей легко положил свою горячую, как огонь, руку на плечо юноши. Тот едва заметно вздрогнул и покраснел.

– Так какое же твое самое заветное желание, Ганс-Христиан? – настойчиво повторил Хартс. – Я клянусь, что смогу исполнить любое...

– Хочу быть самым знаменитым сказочником на свете! – хрипло выдохнул очкарик, закрыв глаза и не смея поверить своему счастью.

– Тогда пойдем со мной, Ганс-Христиан, – сказал Хартс, увлекая юношу за собой в длинный темный лабиринт. – Идем... я расскажу тебе сказку, какой еще не знал этот мир...

И загадочно улыбнулся.

© Sensy