Дело было плохо. Очень плохо для того, кто собирался в легкую взять немного денег из банка. Безотказный 45-й и проверенный напарник – адекватная замена кредитной карточке. Кредитной карточке, которой не было. Если бы не чертов кассир, почти мальчишка, поставивший интересы банка выше своих. В итоге свинец свел кредит с дебетом в его жизни, но тревожная кнопка ушла слишком глубоко, до конца выбрав люфт удачливости.

И теперь напарник нервничал, утопив 38-й в блеклых паклях блондинки, сквозь узкие щели опущенных жалюзи наблюдая суету на улице. Тачки копов выли сиренами, шум раздражал, а толстый от сэндвичей придурок со звездой шерифа орал в мегафон:

– Отпустите заложников и сдайтесь! Здание окружено, и мы будем действовать!

Дэв бросил окурок на запачканный кровью пол, оборвал круговым путешествием дула над головами ненужные причитания заложников и бросил небрежное:

– Кажется, пора, Роки.

– Согласен, – сцедил сквозь зубы напарник.

– Тогда оставь эту дуру в покое, возьми деньги и пошли.

Роки отшвырнул блондинку, она взвизгнула, как левретка, ударившись о конторку. А Дэв и 45-й выбирали своего Харона для обратного пути. Сейчас они были потенциальные трупы, кандидаты в ряды неудачников, пристреленных копами при попытке сопротивления. А Дэв не любил неудачников, как, впрочем, и блондинок. 45-й замер, выбрав коротко стриженный затылок:

– Поднимайся.

Парень, лишь на год моложе его напарника, растерянно медлил. Дэв ударил его рукоятью ствола по лицу:

– Поторопись, нам пора. Случись что, мы или копы, ты не узнаешь этого. Ясно?

Щека саднила, но он счел за лучшее просто кивнуть. Дэв прижал парня спиной к груди, прикрываясь им, как щитом. Бросил напарнику короткое:

– Пошел.

Капли пота капали в серую пыль, когда медленно, метр за метром, они преодолевали расстояние от банка до машины. Дэв держал буферную зону между Роки и копами, давая тому время выбрать и завести тачку. Это очень непросто: просчитать все возможности чужой пули и свести траектории в одну точку. Точку под названием заложник. Ведь никчемные девять грамм свинца отправят к праотцам, дай только шанс. «Ягуар» ударил под колени открытой дверцей салона. Роки-выпендрежник, подумалось беззлобно, когда они уже падали внутрь и взвизгнули покрышки, срываясь с места в карьер. Дверь захлопнулась на крутом вираже, и Дэв наконец сплюнул горькую от адреналина слюну. Теперь он обернулся к заложнику, оставив погоню на попечение Роки:

– Привет. Теперь ты путешествуешь с нами. Это очень просто, если знать правила.

Тупое рыло 45-го упиралось в висок, а дьявольски темные огромные глаза Дэва смотрели в упор, с бесконечного расстояния в три дюйма:

– Я помогу тебе, хорошо?

Голос Дэва завораживал, глухой, бархатный и темный, как глаза. Юноша кивнул, дрогнув льняными прядями калифорнийских пляжей.

– Все просто. Ты молчишь. Ты делаешь то, что я скажу тебе. Ты не пытаешься бежать, подать знак копам или сделать какую-нибудь подобную глупость. Мы пересекаем мексиканскую границу, и ты живешь. Понятно?

Дэв удовлетворился повторным кивком, откинулся на сиденье и щелчком выбил сигарету из пачки. Сирены отстали, он недаром доверял Роки руль, полумексиканец научился говорить в седле отцовского «харлея» и за рулем ему не было равных. Они тормознули на окраине города, выбрав на ночь сомнительный мотель, слишком пропахший виски и табаком. Дэв заказал одну комнату на троих, и консьерж понял – это ребята с ранчо.

* * *

Дверь хлопнула, отрезая троицу от остального мира. Роки, жилистый и тонкий, обнаженным нервом в каждом движении, обследовал бар. Дэв подтолкнул заложника на кровать, бросив через плечо напарнику:

– Мне виски, на два пальца.

И снова заложнику:

– Не надо, малыш, не говори свое имя. Ведь получится, будто мы знакомы, а мне всегда неприятно убивать знакомых.

Гангстеры пили, считали купюры, то вызывающе новые в тугих пачках, то смятые, запачканные кровью, что жменей бросили в сумку, убив кассира. Мрачноватое спокойствие Дэва и бесовская динамика Роки будто играли на контрасте, соприкасаясь на крови. Наполовину мексиканской (Роки) и четверть индейской (Дэв). И на перемешанном потоке крови, которую они выпускали на волю. Кровь белых и черных, китайцев и мексиканцев, кровь плескалась на дне глаз, блестела на пальцах неверным отсветом ламп. В коротких и резких диалогах проскальзывало что-то интимное, более чем братское, неуловимое, как ночной шорох, но откуда знать, может, это и впрямь кровные узы? От этого сочетания мороз бежал по коже и противно ныло под лопаткой.

А под утро Роки, перешагнув через заснувшего Дэва, взял юношу за подбородок и спросил с высоты своих бесшабашных девятнадцати лет:

– И все-таки как тебя зовут, малыш?

– Дэнни.

– Спи, Дэнни-малыш, путешествие будет долгим.

Но он не заснул, страх противно ныл в желудке, и хотелось пить. Останавливала кривая улыбка Роки, холодная, как лезвие ножа, которым он чистил ногти. И нежный, как укус змеи, приказ-пожелание:

– Спокойной ночи всем нам, Дэнни-малыш.

С утра они отправились в путь, гангстерской магией Дэва сменив машину. Страх Дэнни притупился, убаюканный усталостью и мерным покачиванием «седана». Солнце било в тонированные стекла, ослепительно яркое, как и всегда. Солнцу не было дело до страшно прервавшихся каникул молодого американца, зашедшего так несвоевременно за деньгами в банк.

Полиция, будто утомленная жарой, лениво провожала взглядом машину, даже не пытаясь остановить, и Дэнни не мог понять в полудреме, плохо это или хорошо. К вечеру они снова уткнулись в фасад мотеля. На этот раз Дэнни было оказано больше доверия: он сам вышел из машины, вместе с Роки болтался у стойки, пока Дэв заказывал комнату. Как всегда – на троих. Дэв пошутил угрюмо, перепевая старый шлягер:

– Мы не можем друг без друга, и только смерть нас разлучит.

Дэнни попросился в ванную, и Дэв кивнул:

– Только не запирайся, и я не буду нервничать.

Брызги воды переливались на щербатом кафеле, когда Роки проскользнул в ванную. Он изучал, неспешно скользя взглядом, крепкое тело растерявшегося от вторжения Дэнни. Тело молодого греческого бога или полузащитника сборной по футболу, что в Америке, в общем, одно и тоже. В темных глазах не отразилось ничего, когда, презрев горячие капли воды, он запечатлел на губах Дэнни южный мескалиновый поцелуй. Закружилась голова, и как-то разом ослабели колени от солоноватой горечи жестких губ. Роки исчез раньше, чем Дэнни пришел в себя.

Когда юноша вышел из душа, Роки чистил верный 38-й, насвистывая популярный мотивчик, и, казалось, не помнил о том, что случилось за хлипкой дверью. А кожа Дэнни горела там, где ее коснулись его пальцы.

Ночью Роки проскользнул под одеяло, заткнув жгучим от виски поцелуем рот Дэнни. И сильные руки в темных жгутах вен притянули к себе. Дэнни таял в этих руках и задыхался от бесконечного поцелуя. Роки будто выпивал из него все силы к сопротивлению. И раньше, чем юноша отдышался для возражений, Роки сказал:

– Молчи. Тебе хорошо. Я понял это еще там, в душе. Поэтому расслабься и все...

– Но...

Такое не мудрое, неуместное «но». Роки перехватил его, жарким шепотом в самое ухо:

– Мы договаривались слушаться, и если не хочешь любви, прими это как насилие.

Желание, вот что ужасало больше всего. Его собственное, опережающее Роки желание, сводящее с ума. Боль от проникновения была короткой, пугающей вспышкой. Заставившей лишь яростнее впиться пальцами в смуглые плечи. А потом он ушел... Оставив смятые простыни, запах секса и саднящую, тихую боль внизу живота.

День промчался за окном авто. Дэнни ждал и боялся взгляда и усмешки Роки и, что страшнее, – не дождался. Но ночью полумексиканец снова был с ним. Юный демон выбивал своим членом темные капли крови на серые простыни. Он гасил на губах стоны, но терзал мозолистыми пальцами тонкую белую кожу. Он шептал: тише, Дэнни-малыш, тише. Дэнни не хотел, чтобы Дэв проснулся. Он не хотел, чтобы Роки уходил, но тот, продолжая мрачную игру в насилие, бросал Дэнни сразу после оргазма. Не говоря не слова. Как выбрасывают из окна пустые пакеты «Мак-авто». Дэнни обнаружил, что растерянно гладит сбитый контур простыни и слезы сами текут по щекам.

А назавтра возмездие руками копов хватало их. Им не поверили на границе, и Роки нажал на газ. Коп выстрелил, и лобовое стекло медленно, как в кино, осыпалось вовнутрь. «Седан» вильнул, но удержал дорогу. Дэв выдернул ствол, сторицей возвращая смерть, но поздно... Кровь Роки брызнула на бежевую кожу салона, на белую футболку Дэнни, застыла каплей на щеке Дэва. Теперь они были помазаны этой кровью, все трое. «Седан» вырвался из враз ослабевших рук, устремился в кювет. Роки прошептал синеющими губами: твой шанс, Дэнни-малыш, беги... Дэнни не побежал, отчаянье душных ночей пополам, где с потом и болью истекало соком желание. Он перехватил руль, выравнивая тачку. Это было чертовски неудобно, но нога Роки слабеющей тяжестью своей все давила на газ. Дэв отбил чечетку выстрелов и охоту гнаться за ними. Позже, на пыльной обочине, он достанет обмякшее тело Роки с водительского места и переложит назад. Дэв скомандует Дэнни: за руль, а сам будет рвать на полосы бежевую рубашку. В зеркало заднего вида видно: как выступили от напряжения вены на лбу, как скользят пальцы по крови, как Дэв целует, будто вдыхая жизнь Роки. И Дэнни вздрагивает краешком глаза, заглянув в омут этой страсти.

Подпольный коновал мял в руках купюры, и Дэнни, тупой от усталости, видел, как мажется кровь Роки, мешаясь с кровью кассира, убитого в банке. Позади изматывающие полтора часа, когда Дэв вливал ледяное виски в глотку бледному от боли Роки, а коновал все копался и на щипцах застывали в черное сгустки крови. Наконец пуля звякнула о лоток. Бинты скрыли рану. Все. Когда дверь за доком закрылась, Дэв приказал: собирайся. И Дэнни посмел возразить: Роки плох.

Дэв посмотрел на него в упор, застилая небо черными кратерами зрачков:

– Ты трахнулся с ним и теперь круче всех? Собирайся. За нас назначена награда, а коновал жаден до денег, раз взял наши, не испугавшись крови.

Дэнни понял, Дэв прав, но «трахнулся с ним» еще звучало в ушах. Так он знает?

И в другом мотеле, уложив Роки, они пили виски. И Дэнни напряженно ждал, что дальше... Но Дэв только указал на дверь: твой номер напротив нашего, пшел вон.

А потом огромное солнце прерий, падая за горизонт, брызнуло прощально в окно мотеля, окрашивая алым все вокруг. И за запертой дверью Дэв медленно и страстно целовал раненого любовника, шептал нежные непристойности, самозабвенно, не слушая себя. Роки приоткрыл глаза, облизнул пересохшие губы: пить.

Теплая от всеобщей жары вода... И долгая ночь, где слова уступали бережным рукам. Где плавала, плескалась в глазах, подогретая кровью любовь. Чистая от недавней близости смерти.

Четыре дня в этом гребаном мотеле. Четыре дня, полных глухого постоянного напряжения. Четыре пачки сигарет, выкуренных Дэвом. Роки, смущенный своей ролью раненого, чаще чем обычно собирал и разбирал 38-й.

– Тридцать восьмой – это не просто калибр, – пояснил он для Дэнни. – 38-й – это имя. Это не просто ствол – он напарник Сорок Пятого.

И Дэв, слышавший сию тираду, коротко усмехнулся.

На пятую ночь они трахнули Дэнни. Оба. Роки пришел в его номер, как будто ничего не случилось, наваливаясь сверху по накатанной схеме. А потом был Дэв. Просто когда Роки встал, обнаружилось, что он уже здесь. Вспыхивает на затяжках сигарета, падает пепел на ковер. Он лег следом, сразу после Роки. Мощь и сила, неторопливая, уверенная в праве обладать. Дэнни было мучительно стыдно, по большей части оттого, что Роки никуда не ушел, а присел на спинку кровати... И Дэнни все время видел из-за напряженного мышцами плеча Дэва его поблескивающие в темноте глаза. И хотя под вторым было нестерпимо больно, эти глаза будто лишали даже права кричать. Поднявшись и уводя с собой Роки, Дэв остановился на минуту у двери:

– Ничего, но тебе стоит научиться еще кое-чему.

Что же, он научится.

Это безумное путешествие в Мексику продолжалось. С не менее безумными ночами в стиле соул. Порно-соул, если быть точным. Некоторые вещи трудно делать только в первый раз, а потом Дэнни привык быть между ними, близкими и чужими. Просто бандитами, взявшими его в заложники, а теперь еженощно трахающими (насилующими?) его. И временами ему казалось, что он попал в дурной боевик, что-то вроде «Прирожденных убийц» на гей-видео. Из обрывочных разговоров он понял, что нужно добраться до Сан-Диего и там, в клубе с провокационным названием «Мучачос», бесполезные засвеченные банкноты некто Шрам обменяет за треть суммы на чистые, как слеза младенца, деньги. Что ж, это его не касалось, не так ли?

А потом Дэнни убил копа. Он сам не понял, как мог совершить такое. Может, отчаянно кровавый стиль попал в его кровь, как вирус, в смятении горячих ночей. Просто однажды приключение почти кончилось, когда коп-ирландец в придорожном кафе узнал Роки и Дэва. И взял на мушку раньше, чем предъявил обвинение. Он был не дурак, этот ирландец. Но Дэнни отходил в сортир, а вернувшись, увидел, как напряженно-спокойно лежат на столике руки любовников. Нет, не объяснить, почему он схватил тесак со стойки и наотмашь по шее... С этого размаха закатывают пощечины шлюхам недовольные сутенеры. Так не убивают... Но хлынувшая потоком кровь доказала обратное. Дэв вскочил, пнул ногой обмякшее в смерти тело копа, мимолетно потрепал Дэнни по плечу:

– Растешь. А теперь пошли.

Задержать никто не пытался. Все правильно, так и должно было быть.

Ближней ночью Роки пришел один. Но не так, как всегда... Он долгие минуты просто сидел на краю постели, вглядываясь в загоревшее под жесткими лучами лицо Дэнни. А потом медленно, не опуская ставших теплыми глаз, снял с себя все и соскользнул под одеяло. Дэнни не представлял себе, КАК оно, иметь другого парня. Это было прекрасно. Он не мог отпустить Роки до утра, но тот не возражал, с невинной, как море, легкостью идя на все. Дэнни зарывался лицом в темные волосы, жадно вдыхал запах чужого тела. О, если бы он мог, Земля бы сменила вращение в погоне за уходящей ночью. Но он не мог.

А потом... Они пересекли границу и пили текилу втроем. И в постели Дэнни стремился вернуть им обоим все, что получил от Роки предыдущей ночью. Он был пьян. Он скоро заснул, а когда проснулся от яркого, залезшего в зенит солнца, нашел только записку... «Ты свободен. Возвращайся домой, Дэнни-малыш». Горечь обожгла душу, плеснула в горло желчью. Нет, он не может так... После всего вернуться? Вернуться домой? Как они могли бросить его, убившего человека... Выбросить, как больше не нужную вещь? Дэнни показалось, что он слышит голос Дэва: таковы правила игры, бэби. Он не сразу понял, что сидит на полу в гостиной и плечи вздрагивают от глухих рыданий. Нет, он не позволит так обойтись с собой. Он утер лицо смятой рубашкой Роки, забытой на кровати. Минуту подумал и надел ее. Как ковбой в вестерне заряжает кольт, завязал узлом. Пора.

У него не было денег, но он последовал за ними автостопом. Он знал, куда. За эти три дня он побыл «бежавшим от отчима к тетке», «отставшим от класса экскурсантом», «потерявшим документы школьником», «сезонным работником». Он отлично научился врать, Дэнни-малыш. Он приобрел особое чутье, идя по их следам. Дважды за эти три дня он останавливался в тех же мотелях, и хотя он старался не отдыхать, они успевали уехать раньше. Но он успокаивался, он шел по следу. Шофер трейлера, одинокий пенсионер, растроганный его последней «сказочкой» предложил переночевать. Дэнни остался, но ушел до зари, надежно закрыв в фургоне труп дедушки. Он не собирался никого жалеть. Зря старик полагался на привезенную из Вьетнама сыном «беретту». Она была нужнее Дэнни, чтобы дать достойный ответ, когда Мистер 45-й спросит: зачем он ехал за ними? Теперь у него тоже было оружие.

Он взял машину на деньги убитого. Следовало спешить. Таксист долго кружил по пыльным улицам Сан-Диего. Дэнни понимал: Дэв остановится неподалеку от пресловутых «Мучачос». Он всегда действовал так нагло. В итоге он нашел их, за десять минут до рассвета. Дремавший портье не услышал тихих шагов. Дэв всегда любил угловые комнаты, он считал: меньше соседей, крепче спишь, плюс два окна. Дэнни постучал... уверенно, бесцеремонно. Так стучит обслуга в мотеле или пьяный муж... но может и коп. Дэв открыл дверь, и изумление, проступившие сквозь сонные черты, стало наградой Дэнни. В две секунды, их хватило ровно на жизнь. Он выстрелил, не дав изумлению даже шанса. Роки не успел достать 38-й, когда лозунг «Сначала стреляй» обернулся против него. Дэнни переступил через труп Дэва и задержался возле потерявшего от выстрела в грудь сознание Роки. Он наклонился, ловя губами слабое дыхание парня, медленно, нежно-нежно поцеловал темно-вишневые губы:

– Прости, но ты ведь не захочешь без него, правда?

Дэнни взъерошил волосы Роки, стремясь удержать на кончиках пальцев память о них. Потом он накрыл лицо бросившего любовника подушкой. «Беретта» глухо рявкнула в перья. Он не стал поднимать подушку, храня в памяти дорогое лицо. Теперь надо было действовать быстро. Он хорошо узнал их, Дэнни-малыш, быстро обнаружил сумку с деньгами. Под приближающийся истеричный вой сирен вышел через черный ход.

Полдень застал Дэнни в баре «Мучачос». Пылинки кружились над столиками в лучах косого света. Дэнни пытливо изучал мулата у стойки. Крепкого мужчину под пятьдесят уродовал тянущийся через лицо шрам. Дэнни решился. Рука, нырнувшая в сумку с деньгами, сжала оружие, ствол нашел спину мулата. Тогда он окликнул его:

– Шрам.

Мулат обернулся, неторопливо попивая коктейль, подошел к столику. В черных глазах легкой насмешкой отразились все манипуляции Дэнни:

– Ну?

– Я принес деньги.

– А где Дэв?

Дэнни сглотнул, отвечая:

– Он не придет. Есть только я. Мы будем делать дело?

– Н-да, – усмехнулся Шрам, – далеко пойдешь, если раньше не пристрелят. Будем. Как зовут-то, ковбой?

– Малыш. Дэнни.

Они сделали это дело тогда. И Мексика узнала блондина по имени Малыш. Он немало пошумел на дорогах и в банках. Вот так.