Холодная ночь посеребрила жухлые травы Зеленой Пустоши. В высоком черном небе тускло блестели искорки звезд. Темнота выжгла своим дыханием стены, покрыла тонкой пленкой черные зеркала озер Дортониона. Изморозь осела даже на древках факелов, что еле-еле освещали своды и террасы Эсгалтира.

Позади крепости, на склонах нагорья, темной застывшей волной высились сосны. Молчаливые, древние, величественные гиганты с темной корой и зеленой кроной сдерживали холодные порывы ветра, ослабляли его, но и сами иногда печально стонали, трещали.

Ангрод стоял на маленьком выступе в стене крепости. Этот выступ был подобием башенки, чье основание косо опиралось на стену, вырастало из нее на высоте двадцати футов, а вершина вздымалась к самому верху, к зубцам. Высокие узкие бойницы прорезали круглые белесые стены башенки, словно рука великана оттянула ее вниз, от чего тонкие стенки лопнули длинными ровными щелями.

Эльф стоял на вершине этой башенки, вглядывался на север. Где-то там, за горизонтом, в темноте, во мраке и вечных грязных туманах возвышаются три пика Тангородрима. Они не дымят, не курятся – застыли, как перед грозой.

Уже скоро выпадет густой зимний снег, и желтое поле оденется белым саваном. Морозы скуют озера и реки; нежный Ривил, чьи воды так напоминают зеленый горный хрусталь, застынет подо льдом до весны. А там уже, взломав истончающиеся холодные доспехи, он вновь оживет, и запоют птицы в его берегах, а ивы будут, неизменно вот уже сотни лет, полоскать свои ветви. Огромное поле Ард-Галена, что простирается от Эйтель Сириона до Лотланна, от склонов Дортониона, до врат Ангбанда, сменит черную с желтым одежу на сочный зеленый цвет. И по этому полю понесутся сизые вихри – стройные, сильные скакуны, грациозные и игривые. Глубокие травы будут ходить волнами, а теплые лучи ласкать и нежить.

Но сейчас лишь поздняя осень. Темная холодная осень, почти что зима. Серебряная пороша, острая и колкая, начала мелко сыпать, а ветер жестко хлестал ею в лицо. Эльф прикрыл глаза и сильнее укутался в меховую куртку.

Лето... скоро будет лето. Снова он будет в одной лишь легкой свободной блузе и шортах, снова будет скакать на коне, а ветер легко и приятно трепать золотистые локоны его волос. Даже не золотистые, а почти золотые, не яркие, а чуть тусклые, мягкие вьющиеся волосы. И он снова будет рядом с Хаталдиром.

Хаталдир... совсем еще юный цветок в северной степи. Человек, адан из рода Беора. Тонкий, гибкий, словно клинок кинжала. И такой же чарующий. И холодный...

Эльф поежился – становилось очень холодно, и цепкие, мертвецкие пальцы ветра проникали под одежду и рвали кожу.

Хаталдир. Юноша лет девятнадцати, слуга Барахира. Темные глаза, темные волосы... Высокий, стройный, в его фигуре словно заключена какая-то прелесть, томная, глубоко спрятанная теплая тайна. От этой «прелести», или тайны, у Ангрода внутри что-то мяукало, терлось шерсткой о душу, настойчиво требовало ласки, нежности. И даже любви! Да, именно любви.

Эльф с каждым мгновением жизни все сильнее чувствовал необходимость быть рядом с этим существом, которое знал-то год-два, не больше. А сейчас, когда чувство тревоги нарастало, а тень пиков казалась ближе, именно сейчас, в темную холодную ночь, хотелось согреться его теплом. Хотелось обнять его шею, целовать щеки и губы, укрыться одним одеялом и слушать стук сердца.

Но все это очень далеко. Хаталдир живет со своим сюзереном в Ладросе, далеко на востоке от Ривила. А Эсгалтир стоит на склоне Миносород, последней из гор Дортониона, справа по течению реки.

Нежный Ривил несет воды с холмов Таур-ну-Фуин, от высоких сосен, врывается в низину, разливаясь небольшим озерцом, и вновь стремится к горам – теперь уже к Вратам Ривила, Имлад Ривил, ущелью между Северным и Южным Дортонионом. На пиках южного осели орлы Манве, и воды реки отделяли отроги Криссаэгрима от Миносород, Крепостной Горы, чей одинокий пик сейчас устремляется в пустоту неба. Сейчас даже звезды потухли, замерзли от этого холода. Как быстро они скрылись, будто налетела высокая туча. Конечно же, снежная туча, которая сейчас осыпает снегом стены Эсгалтира.

Холодная зимняя ночь. И Ривил замолчал, а сосны трещат от холода. «Река замерзла», – проскочило в голове у эльфа. Он осторожно высунулся, но так, чтобы окончательно не отморозить окоченевшие ушки и кончик носа, прислушался. «Да, замерзла. В такую ночь замерзнет все, даже река», – подтвердил Ангрод самому себе.

Ард Гален уже покрылся мелким снежком. Там, на севере, бледнели его просторы. Зажглись редкие костры – стража продрогла, собралась в кучки, чтобы хоть как-то согреться. Ветер покалывал иглами лицо, заставляя выше натянуть воротник куртки.

«В замке тепло. Может, даже что-то жарится».

Эльф хотел было сунуться в замок, к камину, но вовремя вспомнил о брате. «Настроение и так никакое, а тут еще и братец. Опять будет смотреть печальными глазами и плакаться в плечо. Угораздило ж его влюбиться», – довольно озлобленно отозвался Ангрод. «Да я и сам хорош, – вступилась какая-то другая часть разума, – тоже влюбился, да к тому же в человека». «Ну и что с того? – злобность все никак не унималась. – Андрет тоже человек, как и Хаталдир. Но я же не плачусь по этому поводу! Он сам виноват, что оттолкнул ее от себя!» «Но, все же, Хаталдир – юноша, а не девушка, как Андрет», – возразил сам себе эльф. «Эх, у каждого свои проблемы. Аэгнор любит Андрет, Андрет любит Аэгнора, но они разошлись. Я люблю Хаталдира, Хаталдир меня любит чуть по-другому, как начальника, как полководца, но не как друга или еще ближе. Мы можем быть рядом, но мне этого не достаточно. Но я и не мучаюсь тем, что сам разрушил счастье».

– И все же я к братцу не пойду, – прошептал Ангрод чуть потрескавшимися губами. – А если пойду, то расскажу ему про свои проблемы, пусть уж поплачет на месяц вперед.

Хаталдир... Он никогда не отвечал на внимание и ласки Ангрода так, как хотелось эльфу. Он никогда не глядел в глаза с нежностью, никогда не говорил лишних слов. Лишних, но которые бы скрасили серые будни. Юноша не понимал, а Ангрод не старался довести ему до сведения о своей любви. Хотя иногда и допускал некоторые вольности, например, поправит выбившиеся волосы из прически юноши на смотрах (прически ли? Иногда эльфу казалось, что Хаталдир никогда этой самой прически-то и не делал) или подарит какую безделушку. Юноше особенно нравились изукрашенные камнями и металлом кинжалы, ножи и мечи.

Ангрод нередко думал, что юное создание влюбится скорее в меч, чем в живое существо. Это было несколько забавно, но Хаталдир был счастлив, когда ему дарили новый нож, и Ангрод пользовался этим вовсю. Но в эту зиму он готовит особенный подарок – митрильный кинжал. Не так давно в его руки попал кусок митрила, серебра гномов. Эльф выложил за него Куруфину двойную стоимость золотом, ведь металл поистине бесценен. Из этого куска Ангрод выковал лезвие и рукоятку с небольшой гардой. По серой, чуть серебристой поверхности острия поползли лилии и змеи, змеей же и представилась рукоятка, в черенок которой был вставлен гладкий синий, почти хрустальной прозрачности камешек, а зубы змеи удерживали его в облегающей пасти. Сама же обкладка рукояти была сделана из кожи тура, а гарда – два золотистых лепестка, рифленых, нежно блестящих в свете солнца. Осталось нанести несколько символов, рун, которые дадут имя кинжалу. Вместе с именем кинжал получит и характер, жизнь.

«Может, назвать Митвин, Серый Блеск? Серые брызги волн, серые, пенные... Нет, имя клика должно быть холодным, острым. Значит, Кирадел, или как по-другому? Нет, не пойдет».

Холод подступал все сильнее. Странная и страшная ночь залила Ард-Гален, наполнила его темнотой, липким, но ужасно холодным мраком. Костры в долине стали медленно затухать против воли стражей. Ангрод бросил взгляд на затрепетавшие язычки факела.

«Почему же так холодно, хотя всего-то лишь начало зимы? Даже еще конец осени, а сама зима впереди. Каждый год становится все холоднее и холоднее. До рассвета уже скоро. Он принесет теплые лучи солнца, отогреет стылую землю», – Ангрод поерзал, натягивая куртку еще выше.

Хаталдир, нежный цветок. Несколько раз Ангрод пытался намекнуть юноше о своих мыслях и желаниях, но человек не понял. Это были лишь очень тонкие, незаметные нити, которые все крепче и крепче привязывали душу эльфа к человеку. Хаталдир – нежный, холодный, просто ледяной. Его сердце может растопить только такой же холодный кинжал.

Аэгнор достал этот кинжал; холод мгновенно ворвался в расстегнутую куртку и стал обгладывать тело. Эльф наспех застегнулся и внимательно рассматривал свое детище. Посиневшие руки мелко дрожали. Аэгнор вытащил клинок из ножен, и тот заблистал. Да, сейчас, в темноте ночи он чуть светился холодным блеском. Змеи на его поверхности словно ожили, сверкали своими стальными глазами, переливались между застывшими лилиями. Рукоятка клинка чуть грела руку, а лепестки эфеса-гарды легко приняли под свою опеку пальцы. Синий алмаз горел изнутри мягким нежным светом. Эльф вновь распахнул куртку и спрятал свое творение.

«Пожалуй, лучше спущусь. Холод страшнее брата», – принц встал и хотел было пойти к двери башенки. Но странные звуки внизу привлекли его внимание.

Приближался отряд. Люди в серых плащах, с копьями или мечами, с длинными щитами в полный рост быстро приближались к воротам. Впереди них шел высокий человек богатырской стати. В руке он держал ярко горящий факел, который освещал и грел лицо.

Отряд остановился возле моста. Вождь поднял голову и крикнул холодной крепости:

– Эй! Есть кто живой?

Ангрод узнал человека – Барахир собственной персоной. Но что ему тут делать возле Миносород?

– Все давно умерли от холода, человек. Не тревожь нас, призраков, иначе мы спустимся и научим тебя хорошим, просто восхитительным манерам, – крикнул Ангрод и стал махать факелом.

– А-а, – злобно потянул Барахир, – значит, наши призраки угрожают Барахиру? Ну, сейчас отряд окоченеет, отойдет в мир теней и научит благородных принцев бегу. Хорошему, просто восхитительному бегу.

Ангрод рассмеялся. Тяжелые дубовые врата распахнулись, и отряд исчез в пасти Эсгалтира. Эльф, не долго размышляя, покинул башенку.

Барахир, Ангрод и Аэгнор сидели возле камина. Благодатное тепло накатывалось волнами, разливалось в крови, заставляя ее отогревать остывшее тело. Казалось, что нежность огня бежит даже по волосам.

Барахир плотно поел и теперь вдыхал сладкий аромат вина. Он смотрел на огонь, а пламя плясало и гудело, поленья в камине разбрасывали свои искры и трещали. «Сосновые», – проскользнула мысль у Ангрода.

– Итак, мой друг, – начал Аэгнор, – что же тебя привело в Эсгалтир? Может, что-то произошло в Ладросе?

– Вестей немного, но они важные, мастер Аэгнор, – потянулся человек. – Главная – зима.

– Ну, зима настает ежегодно, можешь мне поверить, – сострил Ангрод.

– Да, мастер Ангрод. Но зима никогда не приходила бураном в самом своем начале. Даже во времена моего деда зима не набирала силы тогда, когда еще не упала листва. Я вышел в путь две недели назад, и светило теплое солнце. Буран налетел на нас, когда мы покидали Ладрос, и преследовал вплоть до крепости Остонион, в пяти днях отсюда. После снова появилось солнце, но это лишь временное затишье. Дня через два он снова налетит, но уже с окрепшими силами. Зима пришла очень нежданно, мастер.

– Значит, – прервал его Аэгнор, – ты вышел с другой целью, нежели поведать нам о суровости севера?

– Да, но это напрямую касается зимы.

– Говори.

– Моей жене, Эмельдир, которой я доверяю больше чем самому Ному, владыке Финроду, было видение. Огромная ледяная, именно ледяная, а не холодная, волна накатывается на склон Миносород с севера и сметает крепость. Волна отходит и обнажает черный остов горы, ее гранитное основание, склоны, лишенные чего-либо, кроме выжженных углей и руин. И все горы вокруг – такие же черные. А Имлад Ривил – обрушен, и черная вода реки стоит озером. В эту черную воду падают искристые снежинки, они темнеют и тают, исчезая в мутной воде озера. А дальше, на западе, словно возле топей Сереха, воет волк.

– Это страшное видение, мой друг, – произнес Аэгнор, – но стоит ли ему верить?

– Моя жена из Мудрых, мастер Аэгнор, – чуть грубовато парировал Барахир. – Ее видения всегда имеют некий смысл. А это было уж очень четким, чтобы не понять – зимой может произойти нечто страшное. И я шел к Ному, а не к вам. Это видение слишком грозное, и Эмельдир в отчаянии. Она постоянно плачет, хоть и не из слабых духом. И я, честное слово, тоже очень напуган. Никогда еще не было бурана в конце осени, никогда еще не замерзали насмерть люди, готовые к зиме с лета.

– Если все, что ты говоришь, правда, то это ужасная правда. В крепости ты найдешь быстрых коней, и через неделю, может, днем позже, твою весть услышит мой брат Финрод. Но, если хочешь, я сам пошлю гонца, а ты пока отдохнешь в крепости, – предложил Аэгнор.

– Нет, мастер. Я благодарен тебе за тепло и еду, но завтра утром, если ты позволишь, я и еще десять моих лучших людей поскачем к Тол-Сириону, а отряд последует пешим ходом. Ну, если тебе не жалко трех сотен лошадей, конечно же.

– Ну, трех сотен мне было бы не жалко. Если бы они у меня были, – усмехнулся Аэгнор. – Так и быть, десятка два я наскребу, но не больше. Финрод сейчас на Острове. Но стоит ли двигать в путь остальных?

– Не знаю, – призадумался человек, – но мое сердце подсказывает – стоит. Лучше, если я не отступлюсь от своего плана, а двинусь всем отрядом к Фелагунду. Что скажет мастер Ангрод?

Ангрод очнулся от раздумий и взглянул в глаза Барахиру.

– Я думаю, что ты правильно поступаешь. Весть должна достигнуть как можно быстрее Финрода, а вот насчет отряда – я ничего не могу сказать. По-моему, здесь все равно. Я даже не понимаю, зачем ты его весь взял в путь. Но это твое дело, я не особо разбираюсь в видениях и всякой такой мишуре. Лучше скажи, Берен пришел с тобой?

– Да, он там с другими. Он будет рад видеть тебя.

Ангрод кивнул:

– Ну, вы тут советуйтесь, а я пойду к ним. Я все же простой воин, а не стратег. Кроме того, узнаю вести с востока.

Ангрод поклонился и исчез за дверью, а Аэгнор и Барахир продолжили совещание возле камина.

Берен и «остальные» заняли несколько каминных залов. Люди разместились за столами на лавках, потирали замершие конечности. Эльфы принесли еду и питье. В одном из углов Ангрод нашел Берена. Но, что более интересовало его, так то, что рядом сидел Хаталдир. Он словно стал выше, а глаза посветлели, в них одновременно добавилась и серость, и синева.

Ангрод поприветствовал людей и присел рядом. Пошла мерная приятельская беседа.

Берен разузнавал, что же делается на юге, в Бретиле и верховьях Сириона, а сам, в свою очередь, рассказал о Ладросе, о людях рода Беора, о сыновьях Феанора. Ангрод изредка кидал взгляд на Хаталдира, любовался его зимней ледяной красотой. Сам же Хаталдир не замечал взглядов, а шутил с другими. Он был самым младшим в отряде, но и самым веселым, самым добродушным. Берен же, поймав любимую нить своего рассказа – Ладрос и девушки Ладроса, вел беседу, казалось, с самим собой.

Вскоре люди стали расстилать свои плащи и ложиться спать. Огни гасли, и вскоре лишь несколько человек сидели в углу рядом с Ангродом. Берен зевнул, что послужило сигналом и всем остальным. Эльф поднялся, попрощался с друзьями и пошел к выходу. Возле самой двери он повернулся, обвел взглядом комнату. Хаталдир лежал в углу, и их взгляды пересеклись. Ангрод мысленно поцеловал юношу в щеку, улыбнулся и исчез.

Он шел в свою маленькую кузню в углу замка, там, где стена Миносород делает крутой изгиб, круто заворачивая свои отроги к северу. Ангрод достал кинжал. Имя... имя кинжала. Красивое и нежное, или острое и опасное? Или, быть может, озлобленное и печальное?

«Келебринг, Холодный Серебряный Блеск» – нет уж, слишком напыщенно. Имя должно быть подстать Хаталдиру. Юный цветок, нежный, но холодный.

Или, быть может, оставить память о себе? О тех мыслях, которые переполняют. О маленькой дрожащей струнке, которая звенит в самой глуби, но звенит печально, с надрывом. Имя кинжала даст характер. Даст душу. Кинжал с душой – это уже само по себе великое оружие. Имя заключит в мертвый серебряный блеск силу жизни.

«Оставить память ему о моей любви? Но почему я думаю о себе в прошлом? – вздрогнул Ангрод. – Жизнь моя подходит к концу, и я должен успеть оставить о себе память. О своей любви, о своих мечтах. Ледяная волна накрывает меня, она уже здесь, и времени все меньше и меньше. О! Хаталдир, юный друг. Любимый друг. Как же хочу я быть рядом с тобой, дышать твоими мечтами. И быть счастливым тобой, твоей жизнью. В этот кинжал я вложу свою душу, душу эльфа, который любил тебя».

Утро пришло спустя четыре часа, гораздо позже, чем должно было прийти. Темные тучи нависли на севере и на востоке, закрывая солнце. Отряд Барахира, совсем немного отдохнув, двинул дальше вдоль топей Сереха. Но перед самым его отходом Ангрод позвал к себе на башенку Хаталдира.

– Привет, – чуть устало сказал человек.

– Привет, Хаталдир, – Ангрод вдруг засомневался – а правильно ли то, что он делает. – У меня плохое предчувствие, и потому я обязан кое-что сделать.

– Предчувствие, – чуть с сомнением произнес юноша. Его серые глаза скользнули вскользь от эльфа.

– Хаталдир... – потянул чуток время эльф. Потом он вытащил кинжал в ножнах и протянул его юноше, – вот... я тут подарок тебе подготовил... последний...

Юноша взял в руки кинжал. Тонкая чеканка заиграла в лучах низкого солнца, по лезвию поползли змеи. Хаталдир поднял глаза:

– Почему... последний?

Ангрод тяжело вздохнул, решительно взял юношу за плечи, привлек к себе и поцеловал в лоб. Потом, чуть отстранившись, сказал:

– Иди. Скоро подует северный ветер. Иди. Это все, что ты должен знать. Да иди же! Я тебя люблю...

Хаталдир стоял в неком трансе. Если бы он мог, то обхватил шею этого эльфа и целовал его в щеки, губы. Он бы никогда не отпустил Ангрода от себя дальше, чем на шаг. Он бы отдал свое сердце... Но сейчас он стоял, и силы ушли. Он застыл и слушал стук своего сердца, биение крови. Просто подчинился року.

А Ангрод исчез в замке. Почему-то по его щекам катились слезы. Горячие, жгучие слезы, которые жестко колют щеки, опаляют их своим огнем, ранят. Эльф бросился на кровать, зарылся головой в подушку и заплакал, чего никогда еще в жизни не делал.

А за окном прогремели трубы. Отряд уходил, а вместе с ним и Хаталдир. Юноша шел так, словно задумался, но на самом деле его просто вела толпа, а он брел за ней по привычке. В руках он крепко зажал кинжал, на лезвии которого поблескивали руны.

Эрмеллон, Одинокий Друг.

* * *

А дальше? Дальше было то, что назовут Битвой Внезапного Пламени. Зимней ночью реки огня извергнутся из трещин Ангбанда, а ядовитые испарения поглотят Ард-Гален. Впереди безумия будет нестись Отец Драконов, Глаурунг Золотой, во всей своей мощи, а за ним будут следовать балроги. Своей силой он сметет Осаду, уничтожит ее. И в огне погибнут всадники Лотланна. Ладрос выгорит дотла, и волна опалит Миносород и Эсгалтир. Финрод Фелагунд отступит в свою тайную твердыню благодаря доблести Барахира, а Эмельдир уведет род Беора в Хитлум. Дортонион сгорит и станет Лесом Мрака.

Миносород вздрогнет от напора Отца Драконов, Великого Урулоки, и башни Эсгалтира рухнут, погребя под собой защитников. Глаурунг проползет через Имлад Ривил и осквернит долину реки. Озерцо станет замерзшей грязью, а Аэгнор сгорит в огне Дракона. Ангрод отступит через Ривил, полагая, что лед под демоном треснет, но Глаурунг... Глаурунг лишь расколет лед, взломает его под эльфом, дыхнет жаром в воду. Пар застелет принцу глаза, и он оступиться, сгинет в холодной черной воде любимой реки, и его последний вопль будет слышен только Дракону.

Берену предначертана великая судьба, он станет мужем Лутиэнь и добудет Сильмарил. Хаталдир погибнет возле Аэлуин, озера Дортониона, как, впрочем, и все остальные спутники Барахира. Кинжал Эрмеллон исчезнет в водах священного озера, озера, в котором когда-то, в эпоху звезд, отражался свет Мелиан, и история на этом обрывается, и мне нечего более сказать.