* * *
Я ухожу.
Я вернусь с Тано – или не вернусь совсем.
Наурэ, остаешься за старшего. Я знаю, ты справишься. Нет, никто из вас не пойдет со мной. Это только мое дело.
Потом... я расскажу все потом. Если вернусь.
* * *
Он пришел простым странником – но я сразу понял, что это не человек. Вечный смех на губах, а глаза смотрят в темноту. И черты лица – вроде бы видишь ясно, а запомнить невозможно.
Сначала мне хотелось просто повесить чужака – выносить его насмешки и шуточки не было сил. До сих пор не знаю, что толкнуло меня задать ему вопрос, который я задавал до того тысячам и тысячам людей – но до сих пор ни одному демону, просто потому, что не встречал их.
Он засмеялся и ответил:
– Это же элементарно! Неужели ты не умеешь? Эх ты, а еще бог!
В другое время за насмешку и за «бога» я бы точно его прикончил, но сейчас... Я почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног, и едва смог выговорить:
– Расскажи мне... прошу тебя...
Научиться оказалось невероятно сложно – сам ход его мыслей был чужд этому миру, я часто не мог понять его логики, но демон оказался на удивление терпеливым. И вот через несколько недель я наконец смог открыть Дверь и увидеть за ней ледяную безвоздушную пустоту, войти в нее и – самое главное – выйти обратно.
Поглядев на мое покрытое изморозью лицо, демон рассмеялся.
– Ну вот, все и получилось. Не такой уж ты и тупой!
Старая мысль насчет «повесить» снова возникла у меня в голове, но я решительно задавил ее в корне.
– Спасибо тебе, – с признательностью я пожал горячую руку демона и спросил: – Чем я могу отблагодарить тебя? Ты столько для меня сделал...
Его взгляд неожиданно стал пронзительным и жестким. Он покачал головой:
– Ничем. Просто найди своего Тано. Слышишь? Обязательно. Он ждет тебя.
Я стоял ошарашенный, не в силах вымолвить ни слова, а он вдруг снова хихикнул, весело сказал:
– Саурон, ну надо же! Кому рассказать – не поверят! – потом махнул рукой, повернулся и вышел за дверь.
Я так и не узнал его имени. Впрочем, теперь это все неважно. Я ухожу.
Я вернусь с Тано – или не вернусь совсем.
* * *
Что там было?
Нельзя описать. Мрак. Холод. Страх...
Проще сказать, чего там не было. Воздуха не было, света, звука. Невозможно говорить, словно у тебя никогда и не было такой способности. Нет опоры под ногами, но нет и чувства падения. Нет направления.
Демон сказал – здесь все зависит от твоего желания. Найдешь того, кого захочешь, попадешь туда, куда захочешь.
Не знаю, как я понял, что Тано рядом. Я не видел его, и мои вытянутые руки ничего не почувствовали, но я знал, что держу его, и снова открыл Дверь, вытаскивая нас обоих домой.
Ветер показался мне удивительно теплым и ароматным, пасмурное небо – сияющим и прекрасным, а резкий крик какой-то птицы – лучшей музыкой на свете. Это Хэлгор... Мы дома.
Я посмотрел вниз – на сухой осенней траве неподвижно лежал Тано.
Нет... нет... Ради всех богов и дьяволов – нет!
Скорченное, как сухой древесный корень, тело покрыто слоем льда, мутно-красного от замерзшей крови. Сквозь полупрозрачную корку – тусклый блеск железа, мешанина черных лохмотьев, лоскутов кожи и кровавых сгустков. Мучительный оскал сведенного судорогой лица. Черные провалы, забитые льдом, вместо звездных глаз.
Наверное, я кричал и катался по сухой траве, хватаясь за режущие руки стебли... Не знаю. Не помню.
Тано, Тано... Кори-мэ – сердце мое...
Минуты шли. Ничего не менялось. Чуда не будет.
Тано не встанет, стряхивая лед и цепи, не засмеется, свободный, не взлетит, расправляя черные крылья. Лежащее на траве скорченное тело и заключенный в нем обезумевший от боли дух – все, что осталось от Мелькора, Возлюбившего Мир.
Если я хочу чуда, то должен совершить его сам.
Я долго не мог заставить себя притронуться к Тано. Я боялся. Боялся, что он умер. Боялся, что он жив. Боялся сделать ему больно. Боялся, что уже не смогу сделать ему больно.
Надо было что-то делать.
С трудом я отвернулся от Тано и поднял руки, раскрытыми ладонями вперед.
Все-таки я слабый Майя. У того же Курумо все получилось бы гораздо быстрее и красивее. А у меня вышел крошечный бревенчатый домик из одной комнаты, тесных сеней и крылечка, да и бревна потемнели, словно от дождей. И все-таки это был кусочек моего сердца – домик для Тано.
Я опустился на колени, осторожно подсунул ладони под неподвижное тело и поднял его на руки. Было похоже, будто несешь статую, только Тано был совсем невесомый... При каждом моем шаге тоненькие льдинки с шорохом и звоном падали в траву вместе со вмерзшими в них клочками ткани и кожи. Корка трескалась, облетала: постепенно Тано остался нагим, только цепь на стиснутых руках, сжимающая голову корона да грива седых волос – вот и весь наряд вернувшегося Короля Арты. Но даже таким он был прекрасен, мой единственный, мой... Мельдо. Возлюбленный.
Вот и сказал. К чему это теперь? Какой смысл в моей невозможной любви? Наверное, только тот, что я отдам свое тело и душу, отдам свою кровь и разум, чтобы сделать его прежним. Наверное, в этом и есть смысл любви. Не знаю, я никого не любил до него.
Мне стало стыдно – я смотрел на его нагое тело, так похожее на человеческое, а он ничего не мог сделать. Я внес его в дом, осторожно положил на мягкую постель и старательно укрыл одеялом.
Повинуясь моей воле, запылал в печи жаркий огонь, в комнате сразу стало тепло. Я сел на край кровати, вгляделся в застывшее, мертвенно-бледное лицо, и ужас снова охватил меня при виде пустых черных глазниц. Красный лед в них таял, капли текли по вискам – словно Тано плакал кровью.
Накатило полуобморочное, дурнотное ощущение полной беспомощности – что можно сделать с такой болью? – но я не позволил себе поддаться. Все-таки Гортхауэр Жестокий умеет не только убивать, я не зря тысячи лет практиковался в целительстве, словно знал, что настанет день, когда моя сила понадобится Тано.
И не зря я воспитывался Ауле, некогда лучшим кузнецом Арты – я знал душу металла и мог говорить с ним.
Кончиками пальцев я осторожно дотронулся до ледяного железа короны и увидел все ее прошлое – от куска руды до слитка, который мог стать мечом или плугом, ожерельем или перстнем – а стал орудием пытки. Увидел туго стянутую сеть заклятий, наложенных страхом и ненавистью; сейчас, когда Валар не было уже в Арте, они не имели никакого значения.
«Уходи, – сказал я. – Освободи его».
Узкая трещина рассекла металл; я разогнул кольцо и осторожно вынул голову Тано из разомкнутого захвата, щерившегося покрытыми замерзшей кровью острыми зубьями.
Саднящая боль в пальцах на мгновение отвлекла меня – оказывается, мои руки просто примерзли к железу, и я, не заметив этого, оторвал несколько лоскутков кожи с пальцев и ладоней. Но это мне не мешало, и я немного откинул одеяло с груди Тано, открывая скованные руки.
Наручники были такими же ледяными, как корона, и боль в ободранных пальцах усилилась. Но мне хватило единственного взгляда на изуродованные, покрытые незаживающими ожогами руки Тано, чтобы моя собственная боль перестала что-то значить.
«Уходи, – повторил я. – Хватит. Я найду тебе лучшее применение».
Тяжелая змея цепи скользнула по одеялу, как живая, и со звоном упала на пол. Разомкнутые кольца наручников на ее концах показались мне раскрытыми пастями, упустившими добычу.
– Все, Тано. Ты свободен, – тихо сказал я.
Он не шевельнулся, не произнес ни звука, но почему-то я знал, что он слышит меня – и хочет слышать, потому что это первый голос, который он слышит за тысячу лет... и потому что это мой голос.
И я заговорил снова:
– Тано, все будет хорошо... Тебе нечего больше бояться, Валар нет в Арте, а ты дома. Я вылечу тебя, у меня все получится, вот увидишь, удалось же мне снять цепи... Ты станешь прежним. Все будет хорошо, Тано, поверь мне...
Его лицо неуловимо менялось, пока я говорил, – словно оттаивало.
– Все будет хорошо, поверь мне... – я не удержался и ласково погладил его седые волосы, спутанные и склеившиеся от засохшей крови.
Тано впервые пошевелился, почувствовав мое прикосновение, – он повернул голову так, что моя рука оказалась у него на щеке. Повинуясь этому слабому жесту, я осторожно гладил его лицо, стараясь не прикасаться к незаживающим ранам, оставленным орлиными когтями. Я чувствовал, что ему приятна моя ласка, и был готов сидеть так вечно, но Тано была нужнее моя помощь. Я не мог больше терять время.
Осторожно я отнял руку от его лица, и Тано запрокинул голову, пытаясь продлить прикосновение.
– Тебе же больно... – тихо сказал я. – Позволь мне помочь тебе.
Он опустил голову и замер, послушный, как больной ребенок.
Я даже не знал, с чего начать, – каждая рана казалась мне самой ужасной. Точно я знал только одно – если я вообще смогу вернуть Тано зрение, он прозреет в самом конце, чтобы увидеть себя прежним. С тех пор, как он поседел и получил эти страшные раны на лице, он никогда не смотрелся в зеркало и очень переживал из-за своего уродства – не любил, когда на него смотрели, старался никому не показывать искалеченные руки... Я должен был сделать его таким, каким он был – прекраснее всех людей на свете.
В моих руках появилась серебряная чаша, от которой поднимался ароматный пар. В ней было горячее вино, настоянное на травах, – это поможет Тано уснуть и на время избавиться от боли.
– Выпей, Тано, – я приподнял его голову и поднес чашу к его губам. Он осторожно сделал один глоток, другой – неуверенно, вспоминая, как это – пить.
– До дна, Тано...
Он послушно выпил все, и я снова опустил его голову на подушку. От вина на его бледных щеках появился слабый румянец, и – я не поверил своим глазам, – Тано едва заметно улыбнулся.
– Спи... Все будет хорошо.
Его губы дрогнули, словно он пытался что-то сказать, и вдруг я почувствовал его желание, смутное, как во сне, – он хотел, чтобы я поцеловал его.
Я не мог поверить. Неужели ты в самом деле хочешь этого?
Тихий ответ ясно прозвучал у меня в голове: «Да».
Тано, Тано... Ты разрываешь мне сердце... Что ты делаешь со мной? Зачем?
Я наклонился над постелью и коснулся губами его губ, хранивших вкус вина. Потом резко отстранился, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание.
Ритм тихого дыхания едва заметно изменился – Тано уснул. А я вышел на крыльцо, подставил лицо начавшемуся дождю и заплакал от счастья и боли. Зачем, зачем он попросил об этом? Неужели он не понимает, что эта иллюзия может убить меня? Зачем давать мне надежду, которой не суждено сбыться? Тано, Тано, сердце мое, зачем тебе это?..
Я вытер слезы и капли дождя, перемешавшиеся на моем лице, и вернулся в дом. Пора. Хватит горевать о несбыточном.
* * *
Прошла ночь, день, еще ночь и еще день, начиналась третья ночь. За эти неполные три дня я забыл, кем был раньше – больше не существовало ни Майи Артано, ни таирни Гортхауэра, ни Саурона Жестокого. Была боль, были слезы, которые я уже не мог и не хотел сдерживать, было рвавшееся из груди сердце и руки, державшие Тано. Был водоворот безумной любви и жалости, была покидающая меня сила; было мучительное, преступное счастье целовать его, спящего, и шептать ему слова, которые я не смог бы повторить наяву...
Я встал, зажег свечи. Тело казалось легким и звенящим, как всегда бывает при огромной усталости. Посмотрел на Тано – и вздрогнул, не узнавая его. Раны затянулись, оставив только тоненькие, едва заметные полоски шрамов; страшные язвы на запястьях, оставленные наручниками, исчезли, обожженные руки, которые я целовал и грел дыханием, покрывала молодая кожа, нежная, как у младенца. Черные как смоль волосы обрамляли прекрасное, спокойно улыбающееся во сне лицо... И багровели провалы на месте глаз.
К этому невозможно было привыкнуть, каждый раз, когда я смотрел в эту пустоту, меня охватывал безумный ужас, иррациональный, суеверный, как у людей при виде призраков. С этим невозможно было смириться, я не мог остановиться, не вернув Тано глаза!
Усталости как не бывало. Я вернулся на свое место у изголовья и положил руки на пустые глазницы. Ладони почувствовали острые осколки костей.
Я вспоминал глаза Тано – сияющие, звездные. Вспоминал их смеющимися, ласковыми, печальными, омраченными гневом... Вспоминал их неуловимый цвет, вспоминал изящный разрез, черноту ресниц и прозрачность век...
Прошла целая вечность. Я вспоминал и плакал, вся жизнь проходила передо мной, освещенная и согретая взглядом Тано. Я помнил все его взгляды, но среди них не было того единственного, который я так жаждал увидеть...
Я очнулся неожиданно и резко – что-то пощекотало мою ладонь. Инстинктивно я отдернул руки – и вскрикнул: причиной щекотки были длинные ресницы Тано. От моего крика они затрепетали, он глубоко вздохнул и открыл глаза.
Звезды в драгоценной черной оправе. Горные ледники, отражающие свет Луны. И улыбка – весеннее солнце.
Раньше я думал, что выражение «умереть от счастья» – нелепость. Но сейчас это могло обернуться правдой. Счастье было таким нестерпимо огромным, что причиняло боль: я прижал руки к груди, где неистово прыгало обезумевшее сердце, и одними губами прошептал:
– Мелькор...
Он улыбнулся и сказал хрипловатым от долгого молчания голосом:
– Ортхэннэр...
Больше мы ничего не могли сказать – только смотрели друг на друга так жадно, словно я тоже только что прозрел. Прошло много времени, прежде чем Мелькор отвел от меня взгляд. Он посмотрел на свои руки – и прерывисто вздохнул.
– Неужели... Неужели... – он не мог продолжить фразу. Поднял руку, поднес ее к глазам, словно не веря, и взял лежащую на плече прядь длинных черных волос. Чуть слышно вскрикнул, увидев ее цвет и ощутив прикосновение к нежной коже пальцев.
– Ортхэннэр... – умоляющим голосом сказал он. – Дай мне зеркало...
Я не мог сдержать улыбку – так трогательно это прозвучало. Мелькор взял круглое зеркало и посмотрел на свое отражение.
Он смотрел долго, внимательно – словно разглядывал незнакомого человека. Внезапно его руки задрожали, зеркало выскользнуло из пальцев – я едва успел поймать его у самого пола. Мелькор обессиленно откинулся на подушки и заплакал.
Я не помню, как оказался рядом с ним. Взял в ладони прекрасное, изумленное лицо, ловил губами бегущие по его щекам слезы, не сознавая, что делаю...
– Ортхэннэр... – шепот совсем близко.
– Это правда, все правда, – бессознательно шепчу я. – Все так на самом деле, ты прекрасен, ты прекраснее всех на свете...
Горячие руки обвивают мою шею. Кори-мэ, что ты делаешь со мной?
Я нежно глажу его алебастровые плечи – и застываю, как каменный, от одной-единственной его фразы:
– Ортхэннэр... ты больше не мой таирни.
Наверное, я должен был спросить «Почему?», удивиться, обидеться, разгневаться... Я не мог. Сидел, забыв убрать руку с его плеча, и бессмысленно смотрел в пространство. За что?
Мелькор взглянул на меня с улыбкой, но она тут же сменилась выражением беспокойства и смущения, словно он рассказал шутку, которую не поняли. Он резко, рывком сел, так что одеяло откинулось, обнажив его до пояса, и крепко схватил меня за руки.
– Ортхэннэр... – теперь его лицо было отчаянно-светлым, словно он прыгал в пропасть, еще не зная, есть за спиной крылья или нет. – Ортхэннэр, ты не можешь быть моим таирни, потому что ты мой... Мельдо.
Мельдо. Возлюбленный.
Не может быть.
Вот и сказал. Что же теперь делать?
Мельдо. Любимый. Я?
– Ортхэннэр, мэллтъе-тэи... Фаэ-мэ...
Я люблю тебя... Душа моя...
– Мелькор... Мелькор, мэллтъе-тэи...
Никогда не думал, что смогу выговорить эти слова.
Ближе, ближе... Теплые руки, сердце к сердцу, щека к щеке, тяжелый шелк волос в горстях... Горечь и сладость на губах... Мелькор, кори-мэ...
Огромная птица, плеща крыльями, рванулась в небо у меня из груди, и больше я ничего не помнил.
Оказывается, Майяр тоже могут терять сознание.
* * *
Когда я очнулся, было уже светло, за окном шелестел нескончаемый осенний дождик. Я лежал в постели, справа было что-то горячее и нежное. Я скосил глаза – Мелькор безмятежно спал, уткнувшись головой мне в плечо. Я никогда раньше не видел на его лице выражения такого полного, безоговорочного счастья... Значит, это был не сон?
Я осторожно высвободил левую руку из-под одеяла и погладил его волосы. Не просыпаясь, он тихонько вздохнул и улыбнулся, а я удивленно посмотрел на свою голую руку. Я же был одет...
Я оглянулся – одежда лежала на кресле рядом, аккуратно сложенная стопкой. У меня не было такой привычки, обычно я разбрасываю одежду по всей комнате...
Похоже, я покраснел. Никак не мог привыкнуть к тому, что я любим. Впрочем. у меня не было времени привыкать... У Мелькора, наверное, тоже. Но он освоился гораздо быстрее меня – по крайней мере, его поза и умиротворенное лицо были так естественны, словно он уже много лет подряд засыпал, положив голову мне на плечо.
У меня было такое чувство, что я всю жизнь блуждал в каких-то дебрях, а сейчас вернулся домой. Все было так... да, «правильно», подходящее слово, словно разрозненные детали мозаики соединились в прекрасную картину. Как будто кто-то создал нас с Мелькором друг для друга и терпеливо ждал, когда мы сами поймем это, а теперь смотрел на нас с ласковой насмешкой и говорил «Ну наконец-то!»
Я улыбнулся. Наверное, все влюбленные так размышляют, наивно считая, что первыми открыли эту немудреную истину... Ну и пусть – у каждого в жизни только одна любовь, и если я наконец нашел свою, пускай и у меня будут такие же глупые, смешные, согревающие душу мысли, как и у всех людей...
Мелькор беспокойно зашевелился во сне, его тонкие брови чуть нахмурились, он протянул руку и обнял меня, прижимаясь еще крепче. Его тело было так похоже на человеческое – значит, мы сможем любить друг друга как люди... Мне доводилось видеть лица молодоженов, сияющие каким-то особенным внутренним светом; раньше мне казалось, что я никогда не смогу понять их счастья, – я ошибался, и, пожалуй, это самая радостная ошибка в моей жизни.
Неправдоподобно длинные черные ресницы дрогнули, Мелькор открыл затуманенные сном глаза, приподнял голову и счастливо улыбнулся.
* * *
Шли дни, складывались в недели, но чувство постоянного восторга и удивления не покидало меня. Мел потихоньку поправлялся. В то утро он уже смог встать с постели и сам пройти несколько шагов, еще через день уже вовсю расхаживал по комнате, забавно прихрамывая по привычке и смеясь, когда я говорил ему, что от этого надо отучаться – ведь раз нога не болит, зачем хромать? Еще день – и он вышел на крыльцо, долго смотрел на бескрайнюю осеннюю тундру под пасмурным небом, а потом сошел вниз по ступенькам и несколько часов неподвижно сидел на корточках, рассматривая травинки и мох, словно долго болевший ребенок, которому родители впервые разрешили выйти на прогулку.
А еще через пару недель – тот день был удивительно солнечным и теплым – Мел отошел от дома на сотню шагов, развернул черные крылья и взлетел, словно огромная стремительная птица.
Я и раньше-то очень редко видел, как он летает, и уже почти успел забыть, что это такое – и сейчас это изумительно красивое зрелище заставило слезы навернуться на мои глаза. Он был величественен и прекрасен – Мелькор, король Арты, Возлюбивший Мир – а для меня просто Мел.
Сделав несколько кругов, он опустился на землю – упругая воздушная волна взметнула мои волосы – подошел ко мне и внезапно опустился на колени прямо в лужу. Взял меня за руки и сказал, чуть задыхаясь:
– Спасибо, Орт... Ты вернул мне весь мир... Как мне отблагодарить тебя?
Я поднял его, как всегда, теряя голову от ощущения горячего гибкого тела в руках, поцеловал разрумянившиеся от ветра щеки и ответил:
– Мел, я однажды пытался купить ученичество у тебя... Ничем хорошим это не кончилось. Больше я ничего не хочу у тебя покупать. Главное, что ты со мной...
* * *
Осень постепенно уступала место зиме. По утрам на траве белел иней, звонко хрустел первый лед на лужах, и я стал задумываться о зимовке.
Теперь Мел очень плохо переносил холод – он постоянно мерз, у него портилось настроение от любого взгляда на снег или лед – оно было и неудивительно. Как-то я спросил:
– Ты не хочешь перебраться на зиму в Барад-Дур? Там тепло, да и ребята тебя заждались... Я обещал им, что если вернусь, то только с тобой.
Он задумался, потом мечтательно улыбнулся.
– Знаешь, это было бы неплохо... Я только сейчас понял, как по ним соскучился...
Никогда раньше я так не смеялся – у меня даже в боку закололо. Ну представьте себе сами: стоит в сенях Мелькор, Владыка Арты. На голове – песцовая ушанка, завязанная так, что видны только глаза и нос. От шеи до пяток простирается необъятный (и негнущийся) овчинный тулуп, отчего стройный Мелькор становится похож на горного тролля. Довершают изумительный наряд рукавицы и – самая убийственная деталь – серые чесаные валенки.
К этому комплекту добавить только трубку в зубы да какой-нибудь кривой арбалет – и сады охранять от зайцев, чтобы кору не грызли.
По-моему, Мел даже обиделся.
– Ну если мне холодно? – недовольно пробурчал он куда-то в воротник своего тулупа и неуклюже повернулся к двери.
После некоторой дискуссии наилучшим способом передвижения были выбраны сани, запряженные тройкой белых коней, наскоро сотворенных мной из поземки. Летать по такой погоде (я не умею так красиво, как Мел, но летучей мышью перекидываюсь вполне прилично) было весьма трудно даже мне – снег слепил глаза, а на Мела вообще было жалко смотреть, так он мерз.
Зимняя пурга на ровной, как стол, тундре – штука очень быстрая, так что мы неслись стрелой. Не прошло и суток, как под нами промчались черные отроги Пепельных гор, потом замелькали плавные очертания холмов предгорий... и кони встали как вкопанные, наотрез отказываясь нести нас дальше. В зеленых лугах Мордора для них было слишком тепло.
Я вышел из саней, с наслаждением потянулся и вдохнул теплый, свежий воздух. Дома, наконец-то дома... Отсюда до Барад-Дура оставался от силы день пешего пути.
– Мел, вылезай, – я обернулся и расхохотался в который раз – Мелькор, уже изрядно вспотевший, с нечленораздельными проклятиями стягивал валенки.
* * *
Мы шли по лугам и перелескам, пили воду из прозрачных ручьев и, срывая на ходу цветы, плели друг другу венки. Мне всегда казалось, что венок из белых ирисов подходит Мелькору гораздо лучше, чем корона, будь она из железа, серебра или золота.
Мел был молчалив и задумчив, пожалуй, даже немного грустен. Мне тоже было о чем подумать – теперь, когда не с кем больше было сражаться, терялся сам смысл существования Барад-Дура как военной крепости. Не нужно было больше войско, все возвращалось на круги своя, как в некогда благословенной Лаан Гэлломэ – лечить, учить, помогать, но не воевать. Много еще времени пройдет, прежде чем люди (а в особенности эльфы) привыкнут к миру и начнут видеть в нас друзей, но честное слово, так все равно было гораздо лучше.
И наша Девятка... Я улыбнулся, представляя себе восторг назгулов от возвращения любимого Тано. Да, именно Девятка – Элхе нашел демон, пока еще гостил у меня. Не знаю уж, как мы с ней посмотрим друг другу в глаза – не желая себе в этом признаваться, я ревновал Мела к ней – но сейчас мне не хотелось об этом думать.
Я еще раз осмотрел критическим взглядом готовый венок и осторожно положил его на черные кудри Мела. Смотрелось изумительно.
День клонился к вечеру, когда мы подошли к воротам Барад-Дура. Мелькор смотрел вокруг с нескрываемым любопытством – он ведь ни разу здесь не был, хотя я постарался сделать замок максимально точной копией с Аст Ахэ. Но все-таки здесь и пейзаж был другой, и другое настроение владело мной, когда я создавал его.
– Как тебе? – спросил я Мела, еще не зная, гордиться или смущаться.
Он покачал головой.
– Хорошо... – задумчиво сказал он. – Здесь твоя душа во всем. Мне будет легко здесь жить.
Я просиял, и мы постучали в окованную железом дверь. Открылось маленькое окошко, суровый голос спросил:
– Кто?
Я уже открыл рот, чтобы поставить ревностного служаку на место и восстановить свой авторитет, но Мел шкодливо толкнул меня локтем в бок. Я прикусил язык, а он смиренно сказал в окошко:
– Приветствую тебя, воин. Мне бы кого-нибудь из Девяти увидеть...
– По какой надобности? – голос оставался таким же настороженным.
– Я принес вести... от Гортхауэра.
Стражник издал нечленораздельный звук, загремели засовы, и Мел зашипел: «Прячься скорее!»
Не придумав ничего лучше, я перекинулся летучей мышью и в последний момент забрался Мелькору под плащ, вцепившись когтями в рубашку на его груди.
«Не царапайся!» – сквозь смех прошептал он. Ворота открылись.
Дальнейшего я не видел, спрятанный под плащом, только слышал голоса.
– Кто ты? – спросил стражник.
– Мое имя Мел.
– Просто Мел? Ты... ты демон, как тот?
Я почувствовал, как Мелькор пожал плечами – ну да, он же не знал ничего про демона.
– Иди за мной.
Мы прошли по нескольким коридорам, поднялись по лестнице, и я увидел смутный свет, пробивавшийся сквозь ткань Мелькорова плаща.
– Повелитель, это к тебе. Он сказал, что принес новости про...
Стражник не договорил. Прозвучали быстрые шаги, сдавленный вскрик...
Я возмущенно забил крыльями – мне хотелось это видеть, и Мел распахнул плащ, выпуская меня на волю.
Немного ослепленный светом, я сделал круг под потолком и встал на пол уже в человеческом облике.
Наурэ стоял неподвижно, словно пораженный молнией, с потрясенным. непонимающим лицом. Потом опустился на колени, не отрывая взгляда от лица Мелькора, и едва слышно прошептал:
– Тано...
Мел шагнул вперед, порывисто наклонился, поднял его на ноги и крепко обнял.
– Наурэ, мальчик мой... Ну вот я и вернулся.
– Но как... – Наурэ не договорил. По жесткому лицу воина покатились быстрые, неудержимые слезы. Он смахнул их нетерпеливым жестом и закричал:
– Эй, все сюда! Тано вернулся!
Шаги, изумленные возгласы, слезы и смех... Мелькор не успевал обнимать всех, столпившихся вокруг него, его глаза сияли, а с губ не сходила счастливая улыбка. Трудно было представить себе более радостную встречу.
– Дэне, Аллуа, Кьолла... – Мелькор тоже едва сдерживал слезы; вдруг все как-то расступились, и он оказался лицом к лицу с невысокой хрупкой девушкой, чьи свободные одежды уже не могли скрыть, что она ждет ребенка.
– Элхе...
Она подняла глаза и залилась краской.
– Тано... – пролепетала она и в смущении отступила к Наурэ, покровительственно обнявшему жену за плечи.
– Поздравляю! – Мелькор подошел к молодоженам и осторожно приложил ладонь к животу Элхе. – Парень будет, – авторитетно заявил он.
Честное слово, у меня просто камень с души свалился.
Вечером был пир. Конечно, Мел был в центре внимания, но – за что я ему крайне признателен, – он взял меня за руку, поставил рядом с собой и громко сказал:
– Ортхэннэр спас меня. Он вытащил меня из-за пределов мира, исцелил мою душу и тело. Если бы не он, я бы никогда не вернулся. Своей любовью он сделал меня прежним. Поблагодарите его...
И вправду, первая здравица была произнесена за меня, и весь вечер я сидел рядом с Мелом, а люди подходили ко мне со словами благодарности.
Было уже совсем темно, когда мы поднялись в мою башню. Мел устало опустился на кровать и лег, подложив руки под голову. Я сел рядом.
– Ну что же, – решился я наконец нарушить немного тягостное молчание. – Завтра все должно пойти своим чередом. Пора тебе принимать бразды правления, а мне снова становиться твоим таирни.
Мелькор вздрогнул, приподнялся на локтях.
– Орт, ты что? Почему ты говоришь так?
– Посмотри, – я кивнул головой в сторону двери. – Они и мысли не допускают о том, что ты можешь отказаться снова править ими. В конце концов, я был здесь правителем только в ожидании твоего возвращения. Они ждали тебя...
Мелькор нахмурился и сел.
– Орт, – он взял меня за руку. – Я не понимаю, зачем им теперь вообще какой-то правитель. Ведь войны больше нет... Да и какой из меня правитель теперь? Я не хочу больше никем повелевать, а учить... Девять справятся с этим куда лучше меня.
– Мел... – я затаил дыхание. – А что ты собираешься теперь делать?
Он мечтательно прикрыл глаза.
– Сказать? Больше всего я сейчас хочу отправиться куда-нибудь, где круглый год тепло, и завести огромный сад. И чтобы там всегда было солнце и ясное небо, и никто не знал бы, что такое снег... Орт, ты поедешь со мной?
* * *
– Понятия не имею, когда я родился, – говорил Мел пять лет спустя, сидя в тени оплетавших двор виноградных лоз с чашей холодного вина в руке. – Но когда отмечать день рождения, я точно знаю – девятого октября, когда ты вытащил меня из-за грани Эа. Давай устроим праздник, пригласим Девятку, поболтаем...
– Договорились, – я тоже был не прочь повидаться с ребятами.
Они приехали при полном параде, серьезные и торжественные, в черных плащах. Впрочем, в нашем тропическом климате они смогли высидеть не больше получаса – первым захныкал, требуя снять с него плащ, юный Мелькор, сын Элхе. Получив требуемое облегчение, пацан вскочил и шустро умчался в сад, откуда сразу же донеслись его воинственные вопли.
Мы выпили по паре кубков вина, делясь новостями, и я ушел в дом, чтобы присмотреть за готовкой.
Мел тем временем повел Девятерых в сад. Через полчаса я, заинтригованный отсутствием гостей, пошел к ним и стал свидетелем потрясающей сцены.
Элхе и Кьолла вежливо зевали с выражением крайней неловкости на лице, Наурэ и Дэне, похоже, пребывали в некотором ступоре, и лишь Аллуа с видимым удовольствием слушала объяснения Мелькора, который, стоя на коленях перед грядкой с выпачканными в земле по локоть руками, увлеченно рассказывал:
– А здесь у меня растет такая редиска!
© Jude 28.11 – 02.12.2001 г.
