Авторское предупреждение – 2: Автор помнит, что Дориан Грей драматично погиб в финале фильма. Автор так же понимает, что по-настоящему красивым в тринадцать лет не бывает никто. Предлагается считать, что действие разворачивается в параллельной реальности.

Авторское предупреждение – 3: В тексте содержатся намеки на возможное развитие отношений с лицом, не достигшим совершеннолетия.

Ты знал. Знал, что так будет. Чувствовал, что однажды это случится.

От прошлого нельзя сбежать.

Да ты и не пытался никогда.

Ты вышел в глухой переулок и задрал голову, вглядываясь в небо. Ночь была ясна, звезды казались очень четкими – маленькие острые осколки холодного льда.

Она появилась, соткалась из теней у тебя за спиной.

– Я знал, что встречу тебя сегодня, – сказал ты. Потом повернулся, посмотрел на нее и добавил: – Давно не виделись, Мина.

– Давно? – она изогнула безупречную бровь, заставив тебя задуматься, болят ли ее вишневые глаза от ярких рождественских огней.

– Сто лет – это долго, – ты мило улыбнулся ей. – Во всяком случае, для меня.

Она пристально вглядывалась в твое лицо. Это не был взгляд подруги, но и не любовницы. И не врага. Она словно искала что-то – и не находила. Это удивляло ее.

И радовало.

– Ты изменился, – сказала она наконец.

– Может быть, это чувство защищенности так изменило меня? – ты вернул ей безмолвный вопрос. – Когда убиваешь свой последний страх, все несколько... меняется. В лучшую сторону.

– Значит, ты больше не боишься?

– Новый век – новые технологии. Мой портрет защищен... очень хорошо. И я могу быть спокоен.

Она наконец пошевелилась. Подошла к тебе. Взгляд ее стал задумчив.

А тебе было приятно смотреть на нее. На ее черный, чуть – в самый раз, чтобы выглядеть стильно, – старомодный наряд. На бледное спокойное лицо, выбившуюся из-под траурной шляпки каштановую прядь.

Ты смотрел – и чувствовал только легкую ностальгию по ушедшей эпохе. И удовольствие от близости красивой женщины. Ничего больше.

Неужели это правда – со временем проходит все, все стирается?

Правда.

– Мы могли бы пойти, посидеть где-нибудь, – неожиданно предложил ты. – Может быть, нам удалось бы просто поговорить?

– Может быть, – помедлив, кивнула она и ненавязчиво оперлась о твой локоть.

Раньше вы не ходили под руку...

– Значит, Лига существует до сих пор? – ты не пытался скрыть удивление.

– Да, хотя, боюсь, действует далеко не так эффективно, как когда-то, – она чуть свела брови. – Конечно, состав команды менялся множество раз.

Вы сидели в маленьком кафе, инстинктивно устроившись друг против друга. Она не пила, только грела руки в тонких перчатках о кружку кофе.

– Уверен, ты руководишь Лигой.

– Уже много лет.

– Скажи, Мина, ты искала меня? Зачем?

– Я не стала бы искать тебя, Дориан. Исходя из информации, имевшейся у меня до сегодняшней ночи, это было бы пустой тратой времени и сил.

– До сегодняшней ночи?

Она подняла глаза, прямо посмотрела на тебя.

– Нет, – ты покачал головой. – Спасение мира не входит в область моих жизненных интересов. Прости.

На вас смотрела темноволосая девушка за дальним столиком. У девушки были задумчивые темные глаза. Ты мельком подумал, что это, вероятно, писательница, а ваша с Миной встреча послужит основой для сюжета – мужчина и женщина, тихо беседующие в пустом кафе в рождественскую ночь. Выйдет теологическая фантастика, не меньше.

– Значит, нет?

– Нет, Мина. Я не вступлю в Лигу. Не снова. Но, – ты отставил чашку, потянулся через стол и коснулся руки своей собеседницы, не вкладывая в этот жест ничего личного. – Если понадобится помощь, а других вариантов не будет, можешь обратиться ко мне. Не думаю, что найдется много причин, способных заставить меня отказать тебе.

Она наклонила голову, выражая свою благодарность.

– Ты живешь в том же ужасном доме... – обронила она, как-то сразу расслабляясь.

Ты опустил ресницы:

– Но не один.

– Не могу сказать, что сильно удивлена, – она улыбнулась впервые за эту ночь. – Хочешь рассказать мне?

Ее тон был совсем не серьезным, поддразнивающим, и ты невольно улыбнулся в ответ.

– Тебе интересно?

– Очень.

– Даже если это не имеет отношения к моей личной жизни?

– Это еще интереснее. Я еще могу допустить, что роман заставит тебя поселить в своем доме постороннее существо. Но никаких иных причин так с ходу придумать не удается...

– Тебе надо всегда быть в хорошем настроении, Мина. Ты очень красива, когда улыбаешься.

– У меня редко бывает случай улыбнуться.

– Моя история тоже не слишком веселая. Все еще хочешь услышать?

– Я любопытна, ты забыл.

– Тогда слушай. Его зовут Террус Баунти. Тринадцать лет, ничего особенного. Роковой талант скрипача. И роковой изъян – мальчик слеп. В том отвратительном месте, где я его нашел, Терруса уважали за способность исцелять наложением рук и взглядом его незрячих глаз, но я, ты знаешь, никогда не верил в подобную ерунду...

– Теперь я поняла, что мне не показалось, – тихо сказала она. – Ты действительно изменился.

– Да, я опять сделал глупость, – кивнул ты. – Позволил себе привязаться к смертному человеку. Хотя это, в любом случае, ненадолго.

– Ненадолго... – эхом откликнулась она. – Скажи, ты любишь его?

– Пойми меня правильно, – после молчания ответил ты. – Он еще очень юн. Красив. Умен, насколько этого можно ожидать от человека. Чрезмерно доверчив, но в тринадцатилетнем это кажется очаровательным достоинством... Если бы я был способен испытывать любовь, то, должно быть, полюбил бы его. Но одно из свойств моей натуры противится этому. Я абсолютный эгоист. Может быть, я жалею об этом.

– В том и состоит перемена, – задумчиво произнесла Мина. – Раньше ты не умел жалеть.

– Прости, – ты очаровательно улыбнулся ей. – Мне пора.

– Он будет переживать, если ты опоздаешь?

– Да.

– Даже не знаю, чего пожелать тебе...

– Не желай ничего, – ты поднялся, поцеловал ей руку, – все чего желаю себе, я беру сам.

И вышел прочь.

Темноволосая девушка за дальним столиком запомнила эту картину – стройный мужской силуэт, светлый против темного дверного проема, с большим скрипичным футляром в правой руке. И женщина в трауре, красивая женщина с вишневыми глазами, глядящая ему вслед.

В темноте его комнаты переливается огнями елка. Он не может видеть этого, но ты знал – он хочет рождество с елкой. Он получил это.

Игра огоньков в хрустале говорит – он ждал тебя.

Не дождался. Спит на диване, подложив ладони под щеку. Его волосы – словно пятно крови на светлой замше обивки. Рядом – магнитофон, тихим женским голосом поющий «My Immortal».

Ты знаешь, что твои шаги бесшумны, но он слышит.

Приподнимает голову, окликает:

– Дориан...

Он всегда говорит тихо, прерывисто, со слабым придыханием. Его голос... он льется, как река и шелестит, как песок, осыпающийся меж пальцев... как время, которое не остановить...

Время, перед которым он беззащитен.

– Я... ждал тебя...

– Прости, я задержался, – ты проходишь к дивану, выключаешь музыку, аккуратно укладываешь футляр на колени Террусу. – Посмотри, достаточно ли эта вещь хороша для тебя. – Ты садишься рядом с ним.

Он открывает футляр и медленно касается инструмента.

– Это похоже на... Большая концертная скрипка... Это... правда мне?

– Правда, – как же мало надо некоторым для счастья.

Он поворачивается к тебе, и ты в который раз удивляешься, что стальной, гнилой двадцатый век оказался способен породить такое чудо. Его лицо, тонкое, высокоскулое – словно бы твой облик, преломленный в череде смертных поколений. Он может быть твоим потомком, по ужасной случайности унаследовавшим проклятую красоту – но не само проклятие.

Длинные темные ресницы опущены и неподвижны. Они никогда не поднимаются. Зачем? Открыть пустой взгляд неестественно светлых глаз?

И вновь ты молча спрашиваешь – что же на самом деле тронуло тебя в тот холодный декабрь – прекрасная душа, поющая голосом дурно настроенной дешевой детской скрипки, или прекрасное лицо с закрытыми глазами и сжатым ртом?

– Спасибо!.. Она... великолепна...

Ты бережно, но непреклонно забираешь у него скрипку, откладываешь в сторону. Тебе нравится его осторожные, плавные движения, но сейчас ты не можешь смотреть, как нежно он гладит эту скрипку. Ты знаешь, что это обычная ревность.

– Я чувствую... – его рука тянется к тебе, вопросительно скользит по лицу. Он изучает твой облик стремительными касаниями. Легкими и невесомыми, словно крылья бабочки. Приятными. – Я чувствую... что-то... тревожит тебя... Ты... не скажешь... мне?

Он медленно убирает руку, касается обивки одним из своих непроизвольных жестов – словно пытаясь возместить отсутствие зрения, получая недостающую атмосферу другими путями.

– Ты – причина моей тревоги.

Его пальцы сжимаются на обивке:

– Я... доставляю тебе... неприятности?

– Нет, – ты хочешь коснуться его, но знаешь, что он только испуганно вздрогнет. Чужие прикосновения – они неожиданны для него. И, должно быть, неприятны. – Скажи, случалось ли тебе задумываться о разрушительном воздействии времени?

– Такие мысли... неизбежны... для любого... человека... кроме тебя... бессмертный...

– Как ты узнал? – ты даже не удивлен.

– Я... не могу читать... но я... умею слушать... На некоторых радиостанциях... бывает... чтение классики... Кроме того... лица людей... меняются... с течением времени... Это... не те изменения... которые... можно заметить... глазами... но на ощупь... вполне... Я уже... три года... прикасаюсь... к твоему лицу... и за это время... оно не постарело... ни на день... ни на миг... С того первого дня... ты помнишь?

Да, ты помнишь. От всех этих мыслей вновь начинается мигрень. Ломит виски, в мозгу что-то дергает, ты сжимаешь зубы, но пока терпишь.

– Я просто... хотел сказать... – совсем уже еле слышно продолжает Террус. – Что вдруг... для тебя... будет что-то значить... то, что мне... безразлично, человек ты... или нет...

– Ты считаешь это незначительной подробностью?

– Да, – он безмятежно наклоняет голову. – Для меня – да... Ты... добр... ко мне... и я... верю тебе... Так... не все ли равно... сколько ты... уже жил... и... сколько проживешь... после моей смерти?.. Прости... – слабая, усталая улыбка. – Мне кажется... я сейчас усну... прямо здесь... Я чувствую, – его голос вдруг меняется, приобретая тревожные, взволнованные интонации, и ты удивляешься, почему тебя это так трогает. – У тебя... опять... болит голова... Позволь... я...

Его прохладные пальцы охватывают твои виски, губы сжимаются, страдальчески изгибаются брови. Пронзительная боль сначала теряет остроту, притупляется, потом начинает отступать и таять, пока не исчезает без следа.

И вместе с ней исчезает последнее слабое прикосновение. Он устало сворачивается на диване, положив голову тебе на колени, полностью обессиленный.

– Спасибо тебе... Дориан... Это Рождество... было... чудесным... Скрипка... волшебная... – он улыбается, сонно, как маленький ребенок, его шепот затихает и постепенно гаснет. – Спасибо... за все... и... знаешь... я очень... – он замолкает, словно заснув, а твое бессмертное сердце пропускает удар, словно от того, договорит ли этот мальчик фразу, зависит, как минимум, твоя жизнь, – очень тебя люблю...

Ты медленно улыбаешься, и это улыбка торжества.

– Я знаю, – говоришь ты, тихо касаясь винно-красных волос.

Но он не может слышать тебя.

Он спит.

Твоя награда, твой бесценный приз.

И плевать ты хотел на изменения, происходящие в эту минуту с твоим портретом.

Ночь 31.12.03 – 1.01.04