Сюаньцзану не спалось. Ученики давно храпели и сопели – впрочем, он так привык к этим звукам, что большую часть времени их не замечал, – а он, проворочавшись большую часть ночи, наконец сел и попытался медитировать. Почему-то не получалось.

На этот раз им, можно сказать, не повезло – поблизости не нашлось ни монастыря, ни гостеприимного дома с благочестивым хозяином, который пригласил бы монахов переночевать. Вообще никакого дома.

Впрочем, не повезло – понятие относительное. Еще прошлым утром Сюаньцзан дрожал, привязанный к столбу, слушая оборотней, которые обсуждали, как с ним лучше обойтись. Большинство предлагало обжарить его в масле, но один – девятихвостый лис, сказал потом Сунь Укун, – просил братьев сначала дать Танского монаха ему. Поиграть, сказал он. Посмотрите, какой он сладкий, братья, сказал он, – такой беленький, и весь дрожит. Съесть вы его всегда успеете.

Сюаньцзан слушал все это и дрожал еще больше. Хорошо, спор у оборотней почти перешел в драку. Ты его испортишь, сказали лису остальные, а тот настаивал на своем и говорил, что такие забавы монахов не портят – иначе бы и вовсе праведников не осталось. А потом пришел Сунь Укун и спас его. Опять.

Сюаньцзан ужасно устал. Он совсем не так представлял себе это путешествие, когда давал обещание императору и отправлялся в дорогу. И спутники у него не такие должны были быть – только тех спутников, учтивых ученых монахов и послушных слуг, давно съел оборотень, первый на их пути. И теперь он шел с учениками, которые спасали его от любых оборотней, но оборотней, похоже, становилось только больше.

Трудностей Сюаньцзан не боялся, но не таких трудностей. Он привык обходиться малым количеством пищи, и только постной, носить скромную рясу и спать на твердой земле, оказывать почтение вышестоящим... В монастыре все было именно так. Он был хорошим послушником, старшие монахи его любили и хвалили, хотя остальные послушники часто дразнили безотцовщиной. А потом он узнал о судьбе своих родителей и понял, что за них должно было отомстить. И с местью все тоже получилось правильно. Он был почтителен и скромен, он воззвал о помощи к деду, а потом к императору, как и подобало, и его услышали. Справедливость была восстановлена. Правда, матушка покончила с собой, и Сюаньцзану было грустно, но он ее почти не знал, и она тоже все сделала правильно...

А вот в этом путешествии почему-то правильно не получалось. Он единственный выжил после того, первого, нападения и отыскал своих новых спутников, своих учеников. Только вот ученики его часто пугали не меньше оборотней. По крайней мере, на Сунь Укуна надели обруч, и Сюаньцзан мог его хоть как-то контролировать, хотя контроль и был ненадежный...

Сунь Укун его пугал больше всех. С Чжу Бацзе все было ясно – обжора и лентяй, и учить его чему-нибудь было трудно, но можно. Он уже видел прежних лентяев, из которых выходили неплохие монахи. В общем, это была трудность, но к таким трудностям он привык.

Шасэн вообще особых проблем не доставлял. Он был немного застенчив, слегка неуклюж, в общем монах как монах, хотя и странного вида и со странным прошлым. Но вот Сунь Укун...

Когда он вызволил из-под горы каменную обезьяну, то чуть не упал в обморок. От обезьяны исходила сила, страшная и ничем не сдерживаемая сила. И разве в такой уродливой грубой оболочке могло скрываться что-то, что могло бы привести Сунь Укуна к спасению? Сюаньцзан был уверен, что ему это не по силам...

А потом Сунь Укун надел его рубашку, сшил себе фартук из тигровой шкуры и спросил Сюаньцзана, похож ли он теперь на монаха. С непривычно волосатого лица блеснули внезапно живые насмешливые глаза, и Сюаньцзан сказал, что да, похож, конечно.

И с тех пор он так и не мог принять окончательное решение по поводу Сунь Укуна. Его старший ученик был неудержим, буен и насмешлив, он легко убивал и не интересовался, каазлось, ничем, кроме практических вопросов. Но в то же время он никогда не оставлял Сюаньцзана в беде. Танский монах был вовсе не так невнимателен к тому, что его окружало, как можно было бы подумать, – он прекрасно понимал, что Чжу Бацзе и даже Шасэн не раз были не прочь убежать от всех бед и оставить его на обед очередным оборотням. Но только не Сунь Укун...

Конечно, скорее всего он делал это из-за обруча. Да, наверняка из-за обруча. Порой Сюаньцзану казалось, что он слишком злоупотребляет этим обручем, что зря он наказывает старшего ученика по наговорам Чжу Бацзе... но он боялся. Он до безумия боялся силы Сунь Укуна, иногда ему казалось, что тот снесет его, как река в паводок сносит хрупкий узорный мост. Обруч был для него средством удержаться в этом потоке, удержать под контролем Сунь Укуна, пока его окончательно не унесет и он не потеряет опоры, на которых держалась вся его жизнь.

Понимал ли это сам Сунь Укун? Он как-то обиделся, когда Сюаньцзан его прогнал, не в силах терпеть бесконечное напряжение, которое испытывал рядом с учеником, но потом вернулся и обиды больше не таил. Сунь Укун вообще многое, похоже, понимал, хотя Сюаньцзан объяснял вечно всем встречным, напуганным видом его учеников, что они люди необразованные и грубые. В путешествии он успел догадаться, что Сунь Укун уж точно, а часто и другие двое, знали побольше его самого о волшебных делах и об устройстве мира. Просто знание это было какое-то не такое, неправильное. Оно рекой обтекало со всех сторон тщательно вдолбленные в монастыре правила и истины и тоже сбивало с толку, и поэтому проще было говорить о необразованности его учеников.

Нет, Сунь Укун его смущал. Без него было легче, и в то же время тяжелее, и Сюаньцзан злился на него за это, злился за отсутствие чуткости, за вечную правоту, которой Сунь Укуну не полагалось отличаться, за усмешку в темных глазах... Это было недостойное монаха чувство. Не так надо было вести себя с учениками. Но медитировать на предмет Сунь Укуна у него так и не получалось.

Внезапно у ближайших кустов послышался шелест. Сюаньцзан вздрогнул, сердце застучало в груди и он чуть не закричал, будя учеников, призывая их на помощь, но вовремя узнал буддийскую рясу на появившемся человеке и удержался.

Монах подошел, и Сюаньцзан к своему удивлению узнал Хуэйаня, старшего ученика богини Гуаньинь. Сюаньцзан вскочил и учтиво поклонился, гадая в то же время, что отрок мог здесь делать. Они виделись только вчера, когда богиня и ее ученик помогли Сунь Укуну усмирить оборотней...

– А ты весь побелел, брат, – сказал Хуэйань с веселой улыбкой. – Что, напугал я тебя? Не бойся, больше здесь оборотней нет, а если завтра по пути какие встретятся, то Сунь Укун с ними и сам справится.

Сюаньцзан вздрогнул.

– Отчего ты пришел, брат? Я думал, нам грозит какая-нибудь еще опасность...

Хуэйань улыбнулся и сказал:

– Просто поговорить. Мне кажется, тебе хотелось с кем-то поговорить, брат.

Сюаньцзана внезапно пронзила острая зависть к богине. Если бы у него были такие ученики, как Хуэйань, все было бы куда проще. Он вздохнул и ответил:

– Наверное. Я давно уже не вел приятных бесед с собратьями, а в последний раз это оказались оборотни...

– Да, я слышал об этом, – кивнул ученик богини. – Но тогда все кончилось относительно хорошо, так ведь? Разве беседа была тебе неприятна?

– Приятна, – согласился Сюаньцзан, – только потом они стали настаивать, чтобы я женился на той девице, Фее Абрикосов...

– Ах да, девица, – кивнул Хуэйань. – Этим-то они себя и выдали, конечно. Разве подобает благочестивому монаху стремиться к такому? Многие этого не понимают, очень многие; но ты поможешь это изменить, брат Сюаньцзан, когда вернешься со священными книгами.

– Да, – кивнул Сюаньцзан, вспоминая попытки навязать ему браки с царевнами, царицами, хозяйками гостиниц и просто красивыми девами. – Монаху подобает блюсти целомудрие и отказываться от своих плотских устремлений... – Если бы только все это поняли, то ему было бы не так неудобно прятаться от всех этих девиц...

Хуэйань рассмеялся.

– Да, почти так, брат мой.

– Почти так? – удивленно повторил Сюаньцзан. – Почему почти?

– Это правда, что нам надлежит стремиться к отказу от желаний, – ответил Хуэйань. – Но наши тела слабы, а путь к совершенству долог. Так и с едой; когда нам больше не понадобятся наши бренные тела, мы сможем отрешиться от еды, а пока достаточно того, чтобы мы ели только постную пищу, которая поддерживает нас и не позволяет голоду слишком сильно нас ослабить и лишить дух поддержки, но в то же время и охраняет нас от чрезмерного потакания темным аппетитам.

– Но как же тогда быть с плотскими устремлениями? – недоуменно спросил Сюаньцзан. – Какая же тут может быть постная пища?

– Э, брат, – усмешка Хуэйаня внезапно напомнила ему Сунь Укуна, – да ты совсем ничего не знаешь, я погляжу. Должно быть, в монастыре Золотой Горы все монахи либо очень уж старые, либо чрезвычайно далеко продвинулись на пути благочестия...

– Так оно и есть, – кивнул Сюаньцзан, – мне выпала высокая честь быть воспитанным этими почтенными людьми и замечательными наставниками, только я не понимаю...

Хуэйань покачал головой.

– Честь-то честь, но им самим уже не грозил этот голод, вот они и тебя не научили. Ты благообразен, брат Сюаньцзан, хорош лицом и телом; я уверен, что многие братья были бы рады утолить твой голод, не подвергая тебя тем не менее опасности, содержащейся в темном начале Инь, которое несут в себе женщины...

– Утолить мой г-голод? –Хуэйань сидел необыкновенно близко к нему, подумал встревоженно Сюаньцзан. Может, от этого стало так жарко?

– Ну разумеется. – Голос ученика богини был ласков и насмешлив, и внезапно он положил руку на плечо Сюаньцзана. – Думаю, кроме меня, больше некому наставить тебя на путь, долженствующий буддийскому монаху.

Рука Хуэйаня скользнула ему на грудь, поглаживая его, но совсем не так, как это делал настоятель Фамин. Старые сморщенные руки настоятеля прикасались к нему легко, почти незаметно, а вот Хуэйань, похоже, нажимал ему на грудь, будто массаж делал. Руки у него сильные, подумал Сюаньцзан, он ведь из семьи воинов. Но не такие сильные, как у Сунь Укуна. Вот если бы это Сунь Укун его так трогал, это бы, наверное, чувствовалось сильнее...

– Для меня большая честь дать тебе этот урок, почтенный брат, – шептал голос Хуэйаня уже прямо ему в ухо, – хотя я и предвижу, что продолжать твое обучение суждено не мне. – А потом гладившая его грудь рука скользнула ниже и как-то уж слишком сильно нажала, но больно не было... Сюаньцзан издал сдавленный писк и отчаянно понадеялся, что не разбудил учеников.

Хуэйань тихо засмеялся.

– Как хорошо, что уже начало светать, брат, – прошептал он. – Иначе бы я не смог полюбоваться тем, каким нежным румянцем покрываются твои белые щеки... Право же, если бы кто смог отобразить это зрелище в фарфоре, он стал бы самым известным из всех мастеров Танской империи.

– Н-но... Я... Мои ученики...

Сюаньцзан сам толком не знал, что хочет сказать, но Хуэйаня, похоже, это не смутило. – Не беспокойся о своих учениках, брат. Я уверен, среди них найдется тот, кто сумеет воспользоваться даром, который предлагают ему Небеса.

Сунь Укун, подумал Сюаньцзан. Он не мог сосредоточиться и никак не понимал, что имеет в виду Хуэйань, так сильно отвлекала его рука, скользящая там, внизу, играющая с удилищем, которым монаху вроде бы не должно было пользоваться, но если кто и умел разрешать загадки и пользоваться дарами, то это точно был Сунь Укун...

А потом Хуэйань нажал и потянул еще сильнее, и Сюаньцзан вскрикнул, чувствуя жар куда больший, чем тогда, когда его пытались сварить. А жар все рос и рос, будто сквозь него текла река, которую огненный дракон нагрел своим дыханием.

– Река, – пробормотал он. – Брат, река сейчас... выйдет из берегов...

– Вот и хорошо, – прошептал Хуэйань, и дыхание его обжигало щеку Сюаньцзана. Может, он тоже был огненным драконом? – Вот и замечательно, пусть проливается... Ну же, Сюаньцзан, пастбища твои пересохли и нуждаются в разливе...

Сюаньцзан ахнул и почувствовал излияние, будто он и вправду был рекой. Только эта река неудержимо уносила его куда-то далеко...

– Как Сунь Укун, – пробормотал он, и в глазах у него потемнело.

Очнулся он от того, что его кто-то тормошил.

– Наставник? – услышал он смутно. – Наставник, вставай, пора собираться в путь...

Сюаньцзан открыл глаза и увидел склонившегося над ним Шасэна. Третий ученик протянул ему руку, и Сюаньцзан с трудом сел, чувствуя во всем теле непонятную истому.

Он огляделся, увидел, как Чжу Бацзе ходит среди разбросанных вещей, а Сунь Укун стоит рядом, и...

Сунь Укун! Почему-то вид старшего ученика немедленно напомнил Сюаньцзану о ночных событиях, и он немедленно жарко покраснел. Он огляделся, но Хуэйаня нигде не было. Что все это значило? Хуэйань сказал, что даст ему урок, а потом еще что-то про учеиков, которые должны суметь воспользоваться предложенным даром...

Может, надо спросить у Сунь Укуна? Но как? Спросить – значило признать, что Сунь Укун, который не подчинялся правилам, когда считал их неправильными, и слушал только богиню Гуаньинь, и то не всегда, был образованнее его и сильнее... Но Хуэйань был учеником богини и не стал бы ничего делать без его согласия, а праведному монаху не к лицу была гордыня...

Он только тогда заметил, что уставился на Сунь Укуна, когда старший ученик подошел к нему и присел на корточки рядом.

– Наставник? – спросил он озабоченно и неожиданно мягко. – Ты не болен? Тебе нужна моя помощь?

– Да, – почти неожиданно для самого себя прошептал Сюаньцзан. – Да, нужна. Хуэйань задал мне загадку...

Сунь Укун рассмеялся.

– Ну тогда, – сказал он, – тебе, наставник, точно повезло. Я знаю все небесные загадки, и ни одному бессмертному против меня не устоять! Только сначала, наставник, давай-ка я провожу тебя к реке освежиться. Что-то ты весь красный, и чем дальше, тем больше краснеешь...

Пока конец.