Словарик и разъяснения для тех, кто еще не читал это замечательное произведение (ПТСР)

Квэнья

estel – та самая труднопереводимая эстель. Надежда, которая вера...

fana – материальная оболочка Валар и майар

fea – душа

hacca – задница. Особо утонченное издевательство – обозвать кого-нибудь Haccandil’ом. Учитывая, что окончание -ndil означает «любящий».

hroa – тело

ingolmo(r) – ученый(ые), мудрец(ы), от ngolme – мудрость, связанная с искусством чар

meldonya – мой любимый

ulundo – извращенное, ужасное существо

vanimelde – прекрасная, любимая

Cиндарин

gosannu – обмен мыслями; кв. osanwe

meldir – друг

mellon – друг (несколько торжественно)

Narwain – январь

Ах’энн

Айан’Таэро – Повелитель воинов

Персонажи ПТСР

Илльо (Ильвэ) – полуэльф, военачальник Моргота

Гили (по прозвищу Руско) – оруженосец Берена

Эдрахил, Кальмегил, Айменель, Вильварин, Айглос, Менельдур, Лауральдо и Лоссар – эльфы из Нарготронда, спутники Финрода. Причем Айменель – сын Кальмегила, а Лауральдо и Лоссар – близкие друзья.

Элвитиль – эльфийский военачальник, попавший в плен. Освобожден из рудников Моргота войском Берена.

Игра в «башни»

Фигуры:

вала – «сила»

истар – маг

нэрвен – дева

рохир – всадник, но фигурка изображает пешего воина

Малые поля:

ando – «врата»; символизирует препятствия

harma – «сокровище»; символизирует искушения

silme – «звездный свет»

Еще один поединок,
или
По ту сторону Света и Тьмы

465 год I Эпохи, зима

Саурон отослал всех, кроме Илльо. Полуэльф нервно вертел в руках фигурку черного валы, пока не поставил ее на доску под пронизывающим взглядом Гортхауэра.

– Приведи ко мне Финрода. – Майа был опасно спокоен и почти неподвижен, лишь пальцы выбивали дробь, едва касаясь подлокотников кресла. – Надеюсь, его и остальных хотя бы иногда водят мыться?

– Каждые десять дней, Повелитель, как ты и приказывал.

– Хорошо. Короля – сюда, остальных – в волчью яму. Иди.

Гортхауэр расставил фигуры, громко стукнув белым рохиром по доске.

«Тьфу. Совсем как этот недоэльф». Майа подошел к шкафу, достал выточенный из прозрачного желтого камня кувшин, два серебряных бокала и круглую костяную коробочку. Белый порошок зашипел, растворяясь в яблочном вине, и Саурон довольно усмехнулся.

«Твоего Берена мне сейчас не достать, Инголдо Атандил. Но ты не все рассчитал, королек. Думал, что видишь меня насквозь и погибнешь, как герой, торжествуя, что надул Жестокого? Извини, ты сам нарвался на то, что будет».

Саурон был страшно зол и на самого себя. После такого провала Тано снова будет сердиться Тьма знает сколько, скорбно молчать, отвернувшись к окну, снова придется ползать за ним по всему тронному залу на коленях, стараясь выудить из широких рукавов мантии и поцеловать кончики пальцев Мелькора.

«Какой позор!» – Гортхауэр до боли сжал челюсти и кулаки. Ну ничего, еще можно кое-что исправить, и прежде всего – сломать Финдарато. Сделать то, чего он не ждет. Саурон хищно оскалил зубы и тут же надел бесстрастную маску Повелителя воинов – в коридоре послышались шаги.

Илльо ввел пленника; Финрод был бледен и непроницаем, как всегда. Волосы короля отросли и влажными колечками кудрявились вокруг шеи, глаза цвета утреннего неба были обращены внутрь, губы надменно сжаты.

– Свободен, пока не позову.

Полуэльф поклонился и неслышно прикрыл за собой за собой дверь.

– Садись, гость, – спокойно произнес Саурон, копируя выражение лица пленника. – Я хотел бы еще раз сыграть с тобой в «башни», да и выпить немного. Не бойся, не отравлю, можешь даже бокалы поменять – если думаешь, что яд на стенках.

– Если бы ты захотел отравить меня... – холодно начал эльф.

Гортхауэра немного удивило, что Финрод заговорил. «Почувствовал, что запахло жареным?»

– Вот-вот. То я давно бы уже это сделал, верно? Рад, что мы прекрасно понимаем друг друга. Выбери любой бокал.

Финрод едва заметно усмехнулся.

– Мне все равно.

– Отлично, – Саурон разлил вино и с показным удовольствием пригубил, даже чмокнув. – М-м! У тебя был отличный погреб, Финдарато. Я почти никому не наливал такого вина – разве что Илльо да еще этому пьянице Берену. Кстати, можешь узнать о нем кое-что интересное, если выиграешь у меня.

– Почему я должен буду верить тебе, Жестокий?

«Ага, он уже пьет. Скоро ты не будешь такой мраморной статуей, Инголдо. Подождем».

– Не хочешь? Ладно, тогда если выиграешь – отпущу тебя к твоим немногочисленным подданным, а проиграешь – останешься слушать ненавистного Гортхаура.

Жестокий слегка усмехнулся, и Финрод встревожился – улыбка была совершенно непонятной, пугающей, а тут еще стало как-то жарко. Он облизнул пересохшие губы и выпил еще.

– Я не хочу играть.

– Ах, очень жаль. Может споем тогда, а ? – Саурон откровенно издевался. – Тоже не хочешь? Чем же нам с тобой заняться, Финдарато? Пока я не придумал, ты останешься здесь, сколько мне будет угодно.

Финрод по-прежнему сидел, как каменное изваяние, однако на щеках эльфа уже выступал нежно-малиновый румянец. Саурон расхохотался про себя – на него порошок действовал гораздо слабее, но это было и не нужно. Мысль о том, что Финрод никогда еще не был так беспомощен, что никогда он не чувствовал такой полной, безграничной власти над ним, волновала сильнее любого возбуждающего зелья. К тому же майа только что осознал, как сильно хочет этого с того самого невероятно долгого мгновения, когда орочья личина стекла с золотоволосого эльфа, – что-то зародилось тогда в его fana, забилось, застучало там, где вроде бы нечему и незачем было рождаться, да и биться и стучать так сильно.

Финрод начал понимать – внутри все горело, пульсировало, тело наливалось незнакомым прежде жаром.

– Что ты подмешал в вино?

– Сейчас узнаешь, – довольно, по-кошачьи фыркнул Саурон, подходя к нему.

Он встал за стулом эльфа и запустил руки под просторную рубаху с высоким воротом, мягко, бережно, но настойчиво массируя затылок, шею и плечи. Черный шелк – и белая кожа, гладкая, нежная, теплая...

– Мы просто созданы друг для друга, Финдарато, – шептал майа пленнику, щекоча языком острый краешек уха, изгибы раковины, тонкую полупрозрачную мочку. – Это возбуждающее зелье, только и всего, чтобы немного оживить тебя, мой ледяной эльда. Я и сам выпил, хотя мне оно в общем-то ни к чему.

Финрод дернулся было, но железные пальцы сдавили плечи, и Саурон все тем же тихим, странным голосом произнес:

– Будет совсем не больно. Разве что – если не расслабишься, мой сладкий. Тебе будет хорошо со мной, обещаю.

Гортхауэр торжествовал. Кажется, эльф наконец испугался. Или... так сильно действует? Льдисто-голубые глаза затуманились, губы приоткрылись. Конечно, Финрод попытался вырваться, когда майа взял его на руки и понес в другую комнату. Даже порывался укусить запястье. «Как девчонка, ахэрэ меня поимей. Ну и сделаю с тобой то, что делают с девчонками. Сам напросился, думал, посадишь меня в лужу?»

Но ярость Повелителя воинов вдруг куда-то ушла, улетучилась, – он словно впервые увидел запрокинутое назад тонкое лицо, горевшее лихорадочным румянцем, беззащитную шею, застывшие между оттолкнуть и обнять руки. И – не смог бросить, осторожно положил эльфа на огромное ложе, некогда принадлежавшее младшему брату пленника. Сам лег рядом, обнимая за плечи, слизывая с его мокрого лба соленые капли пота. Финрод тяжело дышал, пытаясь противостоять страшному, непредставимому прежде влечению роа. Саурон нежно провел ладонью по волнистым золотым прядям, освобождаясь от ненужных одежд простым желанием созданного в Предначальные Дни духа. Он повернул набок, прижал к себе тонкое, изможденное тело эльфа – все, от горящей щеки и хрупких ключиц, до маленьких горошин сосков, дразнивших из-под тонкого шелка, до косточек исхудавших бедер, до наливавшейся выпуклости в штанах, прикосновение к которой вызвало у Гортхауэра сладкую дрожь во всем теле. Майа, чуть ли не робея, прикоснулся губами к жаркому, пересохшему рту эльфа. И был впущен внутрь, его нахальный язык, вибрируя, начал изучать нёбо, десны, столкнулся с неожиданно дерзким, стремительным языком Финрода. Саурон задыхался от странного, пугающего чувства, растапливавшего его, как солнце превращает сугробы в веселые ручейки погожим весенним днем. Майа скользнул вниз, разжимая объятия, стянул с охваченного горячей истомой тела пленника штаны, потом рубашку. Тьма, белая кожа эльфа порозовела. Финрод не говорил ни слова, но прижимал, гладил его шею, плечи, растрепанную копну роскошных черных волос, снившуюся всем девушкам и юношам Аст Ахэ. Движения эльфа были робкими и неуверенными, но одновременно – дерзкими и волнующими. Саурон покрывал поцелуями его нежный, сладкий, растущий на глазах пестик, едва касаясь губами и кончиком языка. Эльф едва слышно вздыхал, когда Черный майа начал понемногу вбирать его в себя, засасывая, покусывая, облизывая... Никто так не ласкал его, понял Саурон (хотя и прежде был в этом почти уверен) – и отстранился, заглядывая в полузакрытые глаза Финрода, ставшие иссиня-серебряными.

– Если ты не хочешь, я не смогу, – прерывающимся голосом произнес Саурон, нажимая на маленькое, нежно-розовое отверстие. И тут же убрал палец, хитро улыбаясь. Финрод застонал, когда исчезло то горячее, настойчивое, пытавшееся войти...

– Скажи мне, – настаивал Жестокий, – ты хочешь этого.

Финрод снова молча прижал его к себе; потом развел ноги, и Саурон от неожиданности немного отпрянул, чтобы через мгновение стиснуть эльфа не только руками – всем телом, дрожавшим от предвкушения.

– Я возьму тебя нежно, – тихо, на пределе слышимости шептал Гортхаур, – сначала изучу и зацелую все твое тело. Потом войду в тебя языком, пальцами, смоченными в душистом масле, – медленно, осторожно, я могу долго сдерживать себя. Потом, когда ты уже не сможешь ждать, буду брать тебя долго, сводя с ума то медленными, то быстрыми движениями.

Финрод снова застонал – он уже был на грани... Саурон еще только начал выполнять обещанное, когда он не сдержался – густые горячие сливки брызнули на живот, на руки и губы Жестокого, подвергавшего тело эльфа сладостной пытке. Саурон чувствовал неизведанное прежде никогда, даже с Тано, ревущее пламя, поднимавшееся в нем все выше и яростней. Он всей плотью, всей кожей ощущал желание Финрода, продолжавшего мучить майа своим молчанием. Жестокий стиснул бедра эльфа, устроившись между покорно разведенных, согнутых в коленях ног.

– Инголдо, ты хочешь? Скажи что-нибудь, Тьма, я не могу так...

– Эру, я не знаю... не могу, сделай же что-нибудь, мелль...

Это «мелль» было последней каплей. Жестокий в который уж раз поцеловал манящую звездочку входа.

Когда его длинные, искусные, блестевшие маслом пальцы оказались там, бесстыдно исследуя и вытаскивая на поверхность страсть и нежность, таившиеся глубоко, на самом дне, – Финрод начал приходить в себя. Действие зелья проходило и горячечная мгла рассеивалась, но он не успел осознать до конца, что происходит, откуда этот страшный и в то же время полный жуткого очарования сон. Потому что Гортхаур Жестокий сделал такое, что эльф выгнулся дугой, сотрясаемый горячими, острыми толчками, приступами...

– Еще? – улыбнулся Саурон.

«Это не он. Это не я. Или мы оба сошли с ума», – сомневался рассудок, а губы уже сказали: «Да». Беззвучно, одним коротким движением. Жестокий ввел третий палец, и Финрод закусил губу.

– Больно? Инголдо, милый, сейчас...

Снова – тот же огонь до безумия, до забвения затопил все его тело. Финрод разочарованно застонал, когда пальцы Саурона исчезли, оставив ноющую, пульсирующую пустоту, жаждавшую заполнения. И тут что-то твердое, горячее прижалось к нему, требовательно раздвигая, входя быстро и неостановимо, так глубоко, что сначала ему трудно было вздохнуть. Финрод вскрикивал от боли и наслаждения, одновременно ударявших в него. Он необычайно остро чувствовал и руки, крепко и бережно державшие бедра, и голос – ни на кого не похожий и вместе с тем – тревожно знакомый, хрипло повторяющий: «Инголдо мельдо, тебе хорошо? Какой ты тесный, горячий, солнышко мое золотое...»

Действие зелья ушло совсем, сменившись чем-то другим. Он не сразу осознал, что движется навстречу этому неведомому существу, – закрыл глаза, чувствуя, что не нужно смотреть, нужно – слиться с ним, отдавая себя и принимая его, яростного и ласкового, желанного...

– Meldonya, – Финрод произнес это ясно и громко – не шепотом, не сдавленным хрипом, – нет, почти крича, из последних сил сдерживая радостные слезы. И тот, кого он не видел, но знал уже всей плотью и кровью, услышал и ответил. Они оба словно парили над тонкой, пронзительно звучавшей гранью прошлого и будущего, и вот – перешли эту грань, ослепнув и оглохнув, когда невидимая струна лопнула, отрезав их от того, что было прежде.

– Открой глаза, Инголдо, – промурлыкал тот, сладкий и запретный, оторвавшись от его губ. – Нам не помешало бы принять ванну и поесть. Или ты хочешь спать? Вставай, я хоть постель расстелю, – хихикнул голос.

Веки были неимоверно тяжелы; наконец темно-золотые ресницы несколько раз вздрогнули, прежде чем стремительно взлететь, едва ли не рассыпая гневные искры.

– Ты?

– А кто же еще? Манвэ Сулимо?

– Ты опоил меня, – обвиняющее прошипел Финрод, отталкивая Гортхаура.

– Я только сегодня понял, как давно мечтал о тебе, Финдарато. А действие зелья довольно слабое и короткое, ты и сам это понял. И ты тоже желал меня, не смея признаться себе самому! Тьма, неужели ты хочешь сказать, что я совершил насилие? Кажется, в этом поединке не было победителя и побежденного, – шептал Саурон, прижимаясь к эльфу, лаская его соблазнительное тело, и в плену не утратившее сводивших майа с ума красоты и изящества. – Прости, что обманул, Инголдо. Ну хочешь, на колени встану? Ну ударь меня, а лучше – отдери, чтобы живого места не осталось.

Финрод молчал, изумленный последними словами. «Это все же сон. Жестокий не может так говорить». Но теперь он чувствовал майа так же хорошо, как самого себя. Он ощущал странную и страшную близость, окутывавшую, пеленавшую их, прижимавшую друг к другу невидимыми покровами.

– Так не должно быть, – прошептал Финрод, не в силах оторваться, отпрянуть от своего врага. Мучителя. Тюремщика. Любимого, объятия которого он не хотел покидать.

– О чем ты, мельдо? – Саурон обнял эльфа за плечи и легко перекатил на себя, сладко вздохнув. – О том, что мы – враги? Думаю, уже нет. Или о том, что мужчины не должны... Как глупо, – майа фыркнул от сдерживаемого смеха, – тебе же понравилось, или будешь отрицать?

«Понравилось – не самое подходящее слово». Финрод не сказал этого вслух, просто улыбнулся, так, что внутри Жестокого вновь возникла и закипела, поднимаясь из самых глубин, горячая волна желания. Саурон тоже улыбнулся – с хитрецой, прищурившись, его руки ласкали плечи, спину, поясницу эльфа, ниже, глубже... Финрод застонал, вжимаясь в него всем телом.

– Еще? – Саурон смотрел на нолдо серьезно, чуть ли не умоляюще. Он просил позволения не только на новые безумные ласки, но и на все... На будущее.

Финрод неожиданно поцеловал его – больно, укусив нижнюю губу, впиваясь в его рот, как в спелое яблоко. Эльф сбросил себя с оторопевшего майа.

– О том, правильно это или нет, мы поговорим потом. Сейчас я возьму тебя, Гортхаур Жестокий. Ты нанес мне рану, которой не исцелить.

– Ты тоже, – ответил Саурон, покорно становясь на четвереньки.

Потом, когда утомленный эльф уснул, майа, все еще дрожавший и снаружи, и изнутри, бесшумно встал с кровати и вышел в коридор, набросив лишь тонкий черный плащ.

– Принести еды и горячего вина. На двоих, – добавил он, холодно глядя на стражников.

– Ты видел – он босой.

– Ага. И не мерзнет на камне-то.

– Он же не человек.

– А поесть-попить любит.

– И босой, – повторил первый.

– И растрепанный, – хихикнул второй и тут же осекся: – Хорош ржать, мигом на кухню!

– Счас. Слышь, Хенейд, думаешь, поимел он того эльфа?

– Кто кого поимел. Не заметил, как он шел? Словно полвзвода орков обслужил. А засосы на шее – ого-го! Так что досталось нынче Повелителю воинов. Видно, эльф этот здорово ему засадил...

* * *

На следующее утро Илльо не знал, куда девать глаза и как он сможет говорить – гортань сдавило. Полуэльфу хотелось забиться куда-нибудь, где будет тихо и темно и провалиться в черноту без сновидений надолго, навсегда... Он обожал Айан’Таэро с тех пор, как впервые увидел в Твердыне, и за его благосклонный взгляд готов был расшибиться в лепешку, прекрасно понимая, что ему вряд ли что-то достанется кроме взгляда и слов одобрения. Все в Аст Ахэ знали о чистой, святой любви Тано и таирни. Илльо тоже наивно полагал, что ничего плотского в отношениях Мелькора и Гортхауэра не было, но сейчас усомнился в этом, увидев в огромной кровати, на которой Саурон обычно валялся, просматривая карты и донесения и при этом выпивая и закусывая, – золотые кудри Финрода, натянувшего одеяло почти до носа.

– Ты выполнил мой приказ?

– Да, Повелитель, – чуть слышно произнес полуэльф. – Пленники размещены в трех просторных комнатах...

* * *

Финал № раз – совершенно шизофренический полет авторского воображения

Тем же вечером, когда Финрод еще спал, по-детски подложив ладони под щеку, Саурон вспомнил о десяти эльфах, брошенных в подвал Тол-ин-Гаурхот. Майа торопливо оделся и вызвал Илльо.

– Нет, Повелитель, волка к ним не пускали. Ты же не велел.

Полуэльф, как всегда, смотрел на него более чем преданно, щеки Илльо рдели от смущения: Саурон стоял в наспех зашнурованной рубашке, на груди и шее виднелись странные багровые пятна. Жестокий облегченно улыбнулся – молодец зануда Илльо, не было приказа – и не запустил Драуглуина, и все живы...

– Перевести в светлые комнаты в западном крыле. Новая одежда, баня, хорошая еда. И вот еще что...

Утром полуэльф навестил пленников, передав слова Саурона.

Эдрахил изумленно свистнул.

– Он что, с ума сошел?

Илльо нервно закусил губу, и эльфу отчего-то стало его жаль.

– Повторяю еще раз: вам принесут бумагу и чернила. Неважно, сделает это кто-то один, двое, трое... да хоть все вместе. Вы должны написать достоверный рассказ о том, как в том подвале, откуда вас извлекло милосердие Повелителя Воинов, вы вместе с вашим королем гнили заживо в оковах, пока огромный волк не сожрал всех – одного за другим.

– Извращенец, ulundo haccandil, – процедил Вильварин.

– Не при ребенке, – толкнул его в бок Кальмегил, а Лауральдо и Лоссар отчего-то покраснели.

Айменель же тихо спросил:

– Что с королем?

– Ничего с ним не случится, – усмехнулся Илльо, – если вы сочините достаточно убедительную историю.

– Зачем это Тху? – молчаливый обычно Айглос подошел к полуэльфу чуть ли не вплотную.

– Сам у него спроси, – зло бросил Илльо и вышел, хлопнув дверью. Он прекрасно знал, что Гортхауэр был непревзойденным мастером иллюзий, обманных чар, неотличимых от действительности.

В его ушах все еще звучали вчерашние слова Черного майа:

– Финрод будет жить в моих покоях . И скажи слугам, пусть нагреют воды...

За эту мечтательную улыбку Повелителя Воинов полуэльфу тут же захотелось выдрать по волоску золотую шевелюру Финдарато.

– Ты о чем задумался, Илльо? Не хочешь к нам присоединиться? – насмешливо спросил майа. – Нет? Тогда иди и проследи, чтобы наши гости испытывали как можно меньше неудобств.

Когда он вышел, Финрод негромко произнес:

– Я боюсь за тебя. Моринготто...

– Во-первых, Мелькор. Во-вторых, что-нибудь придумаем, – говорил Саурон, сдирая рубашку и плюхаясь на кровать.

Прошло несколько дней. «Это не сон, но что-то очень на него похожее». Финрод не мог вырваться из этого плена – сладкого, постыдного, обжигающего фэа и роа. Никакие попытки убедить себя, что это – враг, Жестокий, правая рука Мелькора, руководивший уничтожением бессчетных эльдар и атани, – не помогали, когда майа долго, нежно целовал его руки, тянул к столу и кормил чуть ли не с ложечки, или сажал в ванну и бережно проводил губкой по спине, одновременно слизывая капли с его плеч... Эльф не просто верил – он знал, что чувства Гортхаура глубоки и искренни. Он был счастливым и очень растерянным и – мучился, не понимая, что из происходившего между ними хуже – любовь к врагу или страсть к мужчине.

Как-то они заговорили о втором.

– Но так же нельзя, это проявление Искажения Замысла, это ужасно. Ортхэннэр, я не знаю, как такое могло случиться...

Саурон посмотрел на него так, что нолдо сразу же дико захотел. Завалить, ласкать, пока хватит терпения, потом – дать майа понять, как сильно он его любит.

Гортхауэр шутливо подул на раскрасневшееся лицо эльфа.

– Ты уже весь горишь, мельдо. Чуть подожди, пока я отвечу, хорошо?

Он обнял Финрода за плечи и заговорил, прерываясь на легкие, едва касающиеся кожи любимого поцелуи.

– Ты же не считаешь, что низко и мерзко поступает Финдекано Нолофинвион, ваш теперешний Король Изгнанников, мой нолдо? Неужели ты не догадывался, что он спит с Маэдросом уже не одну сотню лет?

Финрод застыл, чувствуя – майа не лжет.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда. Мои шпионы, конечно же, – люди, звери, птицы. Впрочем, они особо и не скрываются. Я даже завидовал – пока не обрел тебя.

«А вот сейчас тебе не позавидуешь», – знакомый голос сковывал льдом и обжигал пламенем.

«Тано...»

«Да, таирни. Ты что, думаешь до Второй Музыки прокувыркаться в кровати?! Вы на разных сторонах в этой игре, фаэрни».

«Тано, я люблю его».

«Вижу. Скоро об этом вся Арта узнает, Ортхэннэр».

– Тано, что же делать? – всхлипнул майа.

Финрод обнял его за плечи, понимая, что происходит, и открылся для осанвэ.

«Сделай со мной все, что пожелаешь, Моринготто. Но не мучай его, Ортхэннэр не виноват перед тобой».

«Как же, не виноват! Он ничего не делает, Инголдо, забыв обо всем, кроме ваших постельных сражений. Хоть бы ты на него повлиял, что ли?»

Финрод сперва ошеломленно молчал... Потом расхохотался до слез.

* * *

Конец II Эпохи, Лихолесье, зима

– Вовсе нет, мельдир. Я ведь давно знаю, что авари живут по ту сторону Валар и Властелина Мордора. Это ваш выбор, но не мой.

* * *