«Если я не для себя, тогда кто же для меня?»
Талмуд
Гортхаур Жестокий, преданный ученик и безотказный любовник Черного Валы Мелькора, тихо сходил с ума от ревности. Его обожаемый Тано, выйдя из заточения в Мандосе, не спешил возвращаться в свою твердыню, самоотверженно хранимую для него верным майа. Гортхаур ждал Мелькора, словно пес, забытый хозяином на привязи у чужого дома. Чтобы точно отсчитывать проведенное в разлуке время, он даже изобрел мудреное приспособление под названием «часы». Так, под сухое клацание шестеренок и шорох маятника, и миновало триста лет, срок, по мнению Короля Арды, достаточный, чтобы успеть вывернуть наизнанку самого себя. Потом до Гортхаура дошли слухи о том, что Мелькор молил о прощении и получил его, что Крылатый наставляет в ремеслах эльфийских мастеров, что Король Арды благоволит раскаявшемуся брату... Гортхаур знал: если Восставший в Мощи действительно захочет покинуть Аман, его не остановят все Валар вместе взятые. И если Мелькор не появлялся в отстроенном Ангбанде, то только потому, что сам не хотел этого. Думая о причине, удерживающей Тано в Благословенном Крае, верный ученик скрежетал зубами от досады. Гортхауру было бы куда спокойнее, если бы Мелькор по-прежнему находился в темнице, а не в постели Манве Сулимо.
Из напряженного ожидания, тягостной неопределенности и невнятных слухов родилось безумие Гортхаура. Оно разъедало Жестокого изнутри, словно кислота, застило глаза кровавой мутью, заставляя обращать к Мелькору длинные безмолвные монологи, исполненные надежды и укоризны. За своими беседами с пустотой Гортхаур ни на чем не мог сосредоточиться, а стоило закрыть глаза в попытке хоть немного передохнуть, как богатое воображение услужливо предоставляло его вниманию постельные сцены с участием Падшего и его слащавого братца-тихони. Майа попытался уйти в запой, но алкоголь только обострял восприятие, делая и без того яркие образы почти осязаемыми, так что Гортхауру оставалось лишь запереться в своих покоях и бесноваться в гордом одиночестве.
Мелькор больше не вернется – с каждым днем это становилось все очевиднее. Гортхаур мог сколько угодно тешить себя иллюзиями, сохраняя в прежнем виде его комнаты, вещи и живые игрушки, но факт оставался фактом. Ангбанд лишился хозяина. Следовало взять себя в руки и перестать жить прошлым, но майа казалось кощунственным мeнять что-либо по своему вкусу, не оглядываясь на возможную реакцию Мелькора. Гортхаур попытался представить себя на его троне, и Жестокого замутило. «Я всего лишь твой подмастерье, Тано. Я не знаю, как мне теперь быть и что делать! Я не могу больше один, без тебя, Мелько...»
Перед глазами вновь неспешно поплыли видения тесно переплетенных тел Мелькора и Манве. Гортхаур досадливо сморгнул и в сердцах пнул сапогом дверь опочивальни. Та с грохотом распахнулась, заставив боязливо прижаться к стене бредущего по коридору эльфа-служку с тщательно сервированным подносом в руках. Странно, в свете факелов Гортхаур не рассмотрел его мордашку, но зато безошибочно распознал застывшее на ней выражение. Страх. Вернее, благоговейный ужас перед Гортхауром Жестоким, бывшим светлым майа, отрекшимся от всех соблазнов Амана. Перед творцом жутких тварей, не похожих ни на что живое. Перед наместником Ангбанда, поднявшим крепость из руин и собравшим под своей рукой остатки своенравного темного воинства... И Мелькор здесь был совершенно не при чем.
– Эй, ты! Поди сюда! – отрывисто приказал Гортхаур, с удовольствием услышав в своем голосе прежние властные и уверенные нотки, и когда эльф приблизился, жестом велел ему войти.
Если присмотреться как следует, можно было понять, что эльфенок едва-едва вошел в возраст и, наверное, даже взрослого имени еще не нажил. Собственно, на вид он был довольно невзрачный – ниже Гортхаура на целую голову, худенький, остроплечий, ни золотых-серебряных локонов, ни смарагдовых-сапфирных очей, однако майа было на все это наплевать. Присматриваться он не собирался.
– Поставь это, – Гортхаур подбородком указал на поднос, – здесь.
– П-повелитель, н-но... к-как же? Я д-должен отнести ужин господину Готмогу, – отчаянно заикаясь, выжал из себя эльф. Гортхауру оказалось достаточно приподнять бровь, чтобы поднос был поставлен прямо на пол у кровати, а мальчик замер перед ним, нервно сплетая и расплетая пальцы. Майа впервые так остро ощутил собственное могущество. Муштруя стада бестолковых орков, помыкая надменными балрогами, сгибая в бараний рог величавых эльдар, он не испытывал ничего подобного тому, что чувствовал теперь, когда перед ним трепетало это хрупкое забитое существо.
Гортхаур грубо схватил эльфенка за плечи и швырнул ничком поперек постели, тот и пикнуть не успел, как повелитель уже сдернул с него штанишки и задрал повыше рубашку, чтобы не мешалась.
– Пожалуйста, не надо... – едва слышно взмолился малыш. Его колотило, как в лихорадке, но о серьезном сопротивлении он не смел и помыслить. Гортхаур молча наклонился к подносу, отковырнул кусочек подтаявшего масла и небрежно мазнул по ложбинке между ягодицами эльфенка, одновременно другой рукой стягивая штаны с себя.
Первое проникновение было сущей мукой для обоих. Эльфенок был таким зажатым, что Гортхауру с трудом удалось растянуть его пальцами. Ощущение было – будто напряженная плоть майа попала в тиски, но он, сцепив зубы, упорно пробирался все глубже и глубже. Сдавленное хныканье малыша постепенно становилось все громче и громче, вскоре он уже ревел во весь голос, а когда Гортхаур вошел в него до упора, дико, жалобно и пронзительно заверещал. Тут же широкая ладонь зажала ему рот, лишая последней возможности хоть как-то выразить свой протест.
У Гортхаура была давняя привычка разминать что-нибудь в руках, чтобы лучше думалось, и теперь он так же мял погребенное под ним неподатливое тельце, как прежде – комок глины или хлебный мякиш. Финал не заставил себя ждать, и майа показалось, будто вместе с семенем он освободился от всех своих сомнений и тревог. Он блаженно вздохнул и скатился с полузадушенного эльфенка, наслаждаясь изрядно подзабытым ощущением полной ясности рассудка. Можно было хоть сейчас приниматься за работу, которой за время его отшельничества накопилось предостаточно. И первым долгом надо поставить на место зарвавшегося Готмога. Что ему, Гортхауру, за дело, если Мелькор некогда считал балрога своей левой рукой? Это вовсе не обязывало темного майа делить власть с Огненным Бичом теперь... Эльфенок лежал тихо и неподвижно, боясь даже дышать, чтобы снова не привлечь к себе высочайшее внимание. Гортхауру, впрочем, было уже не до него – Жестокого переполняла жажда деятельности. Он торопливо поднялся с постели и застегнул штаны, мысленно составляя список новшеств, которыми осчастливит Ангбанд в ближайшее время.
– Свободен, – Гортхаур довольно чувствительно шлепнул малыша по заднюшке. – Брысь отсюда.
Лихорадочно копаясь в кипе сваленных на широкий подоконник бумаг, он не увидел и не услышал, как слуга бесшумно ретировался вместе со своим подносом. На Гортхаура разом снизошло такое количество мудрых мыслей, что вскоре вся темная твердыня была поставлена с ног на голову, невзирая на поздний час. Разжалования, повышения, отмена старых запретов и введение новых, ужесточение взысканий, увеличение пайка – майа поспевал везде, и горе было нерасторопному подчиненному, что счел бы этот ливень распоряжений блажью спятившего от неудовлетворенности начальника. А на гигантской кухне Ангбанда среди очагов, котлов и сковородок, захлебывался горькими слезами маленький эльф.
– Я не пойду туда больше! – твердил он, то и дело всхлипывая. – Яххи, он меня... он... такое со мной...
– Да перестань, – увещевал его товарищ, ни на минуту не прекращая яростно оттирать жир с противня. – Неужели было настолько больно?
Малыш судорожно кивнул. Больно? Да он ослеп, оглох и онемел от боли!
– Это потому, что ты достался повелителю девственником, – со знанием дела пояснил Яххи. – В следующий раз просто расслабься и не мешай, понял? Ох, и повезло же тебе, дурашка!
– Повезло?! – эльфенок не поверил своим ушам. Интересно, что Яххи расценил как большее везение – то, что его изнасиловал Гортхаур, или то, что его хлестнул огненным бичом Готмог? Счастье еще, что удар пришелся по ногам, балрог очень не любил, когда еду ему подавали остывшей.
– Конечно, повезло! Если ты сумеешь понравиться повелителю, он возьмет тебя в мастерские – хоть опилки подметать, все лучше, чем киснуть здесь. А может, тебе и вовсе не придется больше работать, – заговорщически подмигнул Яххи, и новоиспеченный фаворит Гортхаура передернулся всем телом.
– Он меня не найдет, – с робкой надеждой прохлюпал он. – Для повелителя мы все на одно лицо... Если я не стану больше ходить мимо его покоев, он меня никогда не найдет...
– О чем ты только думаешь? – с ласковой укоризной покачал головой Яххи. – Мы же братья, Тинньи. Мы должны заботиться друг о друге, а это шанс, который выпадает раз в жизни... Маленький, ну потерпи немножко, хотя бы ради меня. Улыбнись ему, поласкайся, скажи, как тебе хорошо – разве это так сложно?
– Я не смогу, Яххи. Извини... Мне правда очень жаль, но я не могу, не могу, не могу! – голос Тинньи сорвался на щенячий визг, и малыш разрыдался с новой силой.
Гортхаур носился по всему Ангбанду с азартным блеском в глазах, чего с ним давненько уже не случалось. Единственно возможным разумным обьяснением этого приступа трудолюбия было единогласно признано скорое возвращение в родные пенаты самого Черного Валы, после чего работа закипела пуще прежнего. Под горячую руку Мелькору (а вряд ли можно было ожидать от него терпимости и благодушия после трехвекового заточения!) не хотелось попадать никому. Слухи об этом достигли Гортхаура уже на исходе дня, вызвав у майа самодовольную усмешку. «Тано бы меня одобрил!» – промелькнуло в голове, и он почувствовал, как со дна души поднимается знакомый ядовитый осадок. Нет, Мелькор не перестанет в одночасье быть его вторым «я», но, по меньшей мере, теперь Гортхаур знал лекарство от этой головной боли. В Ангбанде полным-полно Эллери Ахэ, так почему бы одному из них снова не обнаружиться прямехонько за дверью опочивальни? Будто совершая ритуал вызова, Гортхаур резко поднялся, пнул сапогом дверь и крикнул в сумрак коридора:
– Эй, ты! Поди сюда!
Эльф действительно появился – снова-таки навьюченный подносом служка – и грациозной, рассчитанно-волнующей походкой двинулся к нему. Гортхаур вдруг отчетливо понял – не то. Он с трудом подавил мгновенный порыв стереть фальшивую улыбку с губ эльфа оплеухой.
– Чем могу служить, повелитель Гортхаур? – нежный голос сочился медом и патокой.
– Приведи вчерашнего! – скомандовал майа, с грохотом захлопывая дверь перед носом разочарованного Яххи.
Было бы поистине странно, если бы Гортхауру пришлось долго дожидаться желаемого. Через считанные минуты в дверь поскреблись – упирающийся эльфенок был доставлен. Тинньи молча и методично вырывал руку из пальцев брата, Яххи снова и снова ловил его запястье, что-то с жаром нашептывая на ухо.
– Пошел вон. А ты – раздевайся и ложись.
Молоденький эльф не шелохнулся, с безмолвной мольбой глядя в глаза Жестокому, и выражение ужаса на его личике было поистине бесподобным. Чистая, незамутненная вера во всесилие Гортхаура, какой тот, вечно осененный тенью наставника, кажется, никогда еще не встречал прежде.
Пользуясь паузой, Яххи заискивающе улыбнулся Гортхауру над плечом Тинньи и принялся расстегивать на нем курточку.
– Простите моего братика, повелитель. Он очень застенчивый и совсем неопытный. Может быть, мне тоже остаться? – кокетливо сверкнул лучезарными и бесстыжими одновременно глазами предприимчивый служка.
– Вон, – это прозвучало низко, на грани рычания, и Яххи поспешил убраться. Надо же, как повелителю не терпится! Вот уж воистину, дуракам всегда везет...
Тинньи прерывисто вздохнул и тут же весь сжался – так неожиданно громко это прозвучало в наступившей тишине. Трясущимися пальцами он неловко дернул ворот рубахи, не отрывая взгляда от хмурого лица майа.
– Быстрее, – недовольно процедил Гортхаур, испытывая некое злобное удовлетворение от того, что будет пользовать малютку-эльфа на той самой кровати, где так часто отдавался буйной страсти Мелькора. Тинньи, наконец, вышел из ступора, мигом справился с немногочисленными пуговицами и застежками и без понуканий улегся лицом вниз, вытянувшись в струнку. После вчерашнего белая, едва не полупрозрачная кожа эльфа украсилась синяками везде, где только касались неласковые руки Гортхаура, а поперек изящных лодыжек протянулась узкая полоса свежего ожога. Тинньи наивно полагал, будто повелитель сочтет эти отметины отталкивающими и брезгливо прогонит его прочь, однако Жестокий слишком торопился принять свое противоядие, чтобы замечать подобные мелочи.На этот раз под рукой у него не оказалось ничего, мало-мальски пригодного для смазки, и Гортхаур взял эльфенка всухую. Добрый совет Яххи «расслабиться и не мешать» пропал втуне – когда все закончилось, малыш был почти в обмороке от страха и боли. Повелитель позволил ему кричать, и Тинньи голосил до хрипоты, умоляя не мучить его, но погруженный в раздумья майа обратил на эти вопли не больше внимания, чем на скрип кровати.
– Завтра, в это же время, – коротко распорядился Гортхаур, когда эльф уже стоял на пороге.
– Как будет угодно повелителю, – прошелестел тихий голосок, хрупкая фигурка на мгновение замерла в поклоне, а потом бесследно растаяла в полумраке, и Гортхаур тут же забыл о ее существовании вплоть до следующего вечера, когда пришло время ложиться в пустую постель.
Ходячее лекарство Жестокого снова позволяло себе задерживаться. Гортхаур начал всерьез подумывать о том, чтобы притащить паршивца за уши. Удерживало только нежелание порождать очередную волну слухов, а впрочем – «Разве теперь я не сам себе хозяин? Что захочу, то и сделаю, и пусть сплетники сотрут языки хоть в кровь. Кому им теперь доносить о том, что повелитель Гортхаур забавляется с эльфом? Ах, Тано, Тано...» Майа стиснул пальцами виски, потом решительно встал, отшвырнув ногой табурет, и направился на поиски маленького негодника, посмевшего стать напоминанием о едва утихшей боли. Появление Жестокого на кухне произвело фурор.
– Где этот заморыш? – свысока бросил он, со смесью удивления и недовольства отметив, что буквально все – от кухонного балрога-надсмотрщика до посудомойки – поняли, о ком идет речь.
– Он, наверное, прячется, повелитель, – догадался один из поварят. Кажется, именно он вчера предлагал себя Гортхауру. Вся челядь немедленно ринулась обыскивать кухню и прилежащие чуланы.
Эльфенок обнаружился за огромным котлом, зареванный и перепачканный сажей. Он сжался в комочек, подтянув острые колени к груди, и уже даже не плакал, а только судорожно икал, размазывая по лицу грязь и слезы. Гортхаур без разговоров взял его за шиворот и потащил за собой, однако на этот раз малыш с неожиданной решительностью принялся сопротивляться. Пара оплеух слегка привела его в чувство, но ненадолго. Когда Гортхаур положил ладонь ему на затылок и с силой пригнул эльфенка к перине, заставляя принять обычную позу, тот, похоже, окончательно вознамерился вывести Жестокого из себя. Он бился и вырывался до тех пор, пока майа не заломил его тонкую руку за спину, навалившись сверху всем весом, но и тогда эльф продолжал колотить ногами по перине, вздымая облака пуха и пыли. Гортхаур досадливо скривился и легонько сжал своими сильными, жесткими пальцами его тоненькую шейку, предоставив Тинньи решать – или задохнуться, или продолжать свои бессмысленные трепыхания. Со всхлипом втянув в себя воздух, малыш затих, предоставляя повелителю делать с ним все, что заблагорассудится.
Это «все» не имело ничего общего с желанием – Гортхаур хладнокровно преподавал упрямцу урок, и каждый толчок его плоти в трепещущем теле эльфа был равноценен увесистой оплеухе. Нельзя открыто выступать против воли повелителя, нельзя сопротивляться его желаниям – Гортхаур постарался, чтобы эта нехитрая истина была прочно усвоена его партнером.
На негнущихся ногах Тинньи вышел из опочивальни и обессиленно прислонился к стене. Его бил озноб , по бледному личику катились слезы, но поднять руку и утереться казалось подвигом, равносильным сотворению Арды.
Из-за угла осторожно высунулась любопытная мордашка вездесущего Яххи.
– Ты кричал, – жизнерадостно заметил он. – Я же говорил, со временем тебе понравится!
Гортхаур начал носить черную мантию, точно такую же, как раньше была у Мелькора, хотя в прежние времена напяливал ее только в исключительных случаях, и то после прямого приказа Тано. «Владыка!» – перешептывались обитатели крепости, завидев издали его рослую, чуть сутуловатую фигуру, и Гортхаур точно знал, что за плечом у него не стоит Крылатый. Он мог собой гордиться. Готмог начал произносить «повелитель» с неподдельным почтением, орки скалились в подобии приветственной улыбки за триста шагов, Глаурунг, кажется, научился вилять хвостом, а эльфенок аккуратно и безропотно являлся к ежевечерней пытке. Гортхаур так и не озаботился узнать имя своего нечаянного наложника – наверняка, Гэл-что-то-еще, как и все Эллери Ахэ. Это было и ни к чему, поскольку все разговоры между ними ограничивались короткими приказами майа и бессвязным лепетом эльфа, который Жестокий воспринимал как неизбежный аккомпанемент.
Тинньи никак не мог понять, почему выбор повелителя пал именно на него, ведь среди Эллери Ахэ было немало эльфов обоих полов, готовых служить Гортхауру на ложе с должной радостью и прилежанием. Например, тот же Яххи, у которого вошло в дурную привычку ежевечерне расспрашивать брата о том, что говорил ему повелитель и каков был в постели, а потом еще и давать советы, как получше ублажить грозного возлюбленного. В ответ Тинньи только хлюпал носом и кивал, как игрушечный болванчик, потому что Гортхаур никогда не улыбался ему, не беседовал с ним, ни разу даже не поцеловал, и уж точно ни за что бы не позволил продемонстрировать полученные от Яххи знания.
Малышу было невдомек, что Гортхаур наслаждался именно его страхом и судорожным, безнадежным сопротивлением. Эльфенок олицетворял для Жестокого всех его строптивых подданных, и раз за разом одерживая победу над этим жалким существом, он подминал под себя и Ангбанд со всеми окрестностями и обитателями, все прочнее утверждаясь в своем могуществе. Бывали недели, когда Гортхаур ни разу не вспоминал о наставнике, а если и вспоминал, то без прежнего трепета. Крылатый сделал свой неправильный выбор в пользу Манве и Валинора. Такому Мелькору и впрямь было здесь не место. Темная твердыня нуждалась во властелине, а не в мученике.
Потом все как-то вдруг, разом, кончилось. Однажды Гортхаур открыл дверь опочивальни, и голова у майа пошла кругом от дикой смеси восторга, обиды, стыда и гнева. Мелькор сидел в кресле у камина, и его тень билась на стене – неровная, трепещущая, будто поистрепавшаяся от долгого употребления. За плечом Черного Валы горбился эльф Гортхаура, живая улика всех грехов майа, но радость встречи пересилила, отодвинув все страхи на задворки сознания.
– Тано! – статная фигура Жестокого вдруг будто переломилась напополам. Он рухнул на колени, припал губами к руке Мелькора, как слепой щенок, ищущий ласки, но от неожиданного удара в лицо отлетел прочь.
– Знаешь, за что ? – спросил Мелькор, не отводя взгляда от гудящего в очаге пламени.
– Да, – тихо проговорил Гортхаур, поднимаясь. – За любовника.
Тут же его щеку ожгла новая оплеуха.
– Спасибо за добровольное признание, хотя подразумевалось совсем не это.
Черный майа отлично понял, что подразумевалось. Он посягнул на авторитет Крылатого, установив в Ангбанде свои правила, а это преступление не шло ни в какое сравнение с любовными шашнями Гортхаура. «Но я же прав! Я сделал лучше, чем было!» – мысль обожгла его почти так же, как пощечина.
– Ему же больно! – прозвенел вдруг тонкий голосок. Всеми забытый Тинньи заслонил Гортхаура своим тощим тельцем, прижимая к груди заломленные руки. Малыш даже не представлял, кем может быть этот беловолосый наглец в черном, но не мог не заступиться за слабого – потому что в этот момент Гортхаур выглядел еще ничтожнее безымянного кухонного cлужки.
– Это и есть твоя новая страсть? – весело осведомился Вала. Момент был самый подходящий, чтобы высказать Мелькору все, передуманное и выстраданное наедине с собой... но Жестокий промолчал, вместо этого лихорадочно придумывая себе убедительное оправдание. Мелькор поманил к себе Тинньи:
– Подойди-ка, хочу рассмотреть тебя как следует.
Эльф сделал шажок навстречу Мелькору, не смея поднять на него взгляд.
– Экий уродец... – покачал головой Вала. – Таирни, ты же всегда отличался хорошим вкусом!
До Тинньи, наконец, начало доходить – он отшатнулся и зажмурился, будто ожидая удара.
– В-владыка?.. – сорвалось с его нервно дрожащих губ.
– Ты хорошо заботился о его нуждах, а, ушастик? – Мелькор нежно уцепил Тинньи за острое ушко и подтянул поближе к себе. – Из какой же навозной кучи выудил тебя мой ученик? Конюшня, кузня?
Эльфенок беспомощно скосил полные слез глаза на Гортхаура. Малыш хорошо знал, кого следует бояться больше – ожившую легенду, полузабытого в собственной твердыне Владыку, или скорого на расправу и неразборчивого в средствах ее свершения Повелителя. В интересах самого же Тинньи было, чтобы Мелькор не гневался на своего беспутного любовника. В любом случае, эти двое вместе не одно тысячелетие, прекрасно знают, чего ожидать друг от друга и непременно найдут общий язык, сорвав зло на предмете временного раздора. Так не лучше ли взять вину на себя сразу? Возможно, это облегчит его участь, и повелитель Гортхаур сможет вступиться за него, не опасаясь уронить себя в глазах Владыки.
– Это я виноват, – глухо проговорил Тинньи, не подымая на Черного Валу глаз. – Я. Я сам пришел к повелителю, я хотел, чтобы он дарил мне всякие красивые вещи и разрешил больше не работать на кухне.
– Замечательно, поработаешь в другом месте, – почти ласково улыбнулся Мелькор. – Сейчас ты пойдешь к Готмогу и скажешь, что я велел пустить тебя по кругу в орочьей казарме. Побрезгуют – пожалеют.
Вся эта тирада, собственно, была адресована Гортхауру – не возразит ли он? Не защитит ли своего любимца от произвола? Жестокому отчаянно хотелось завизжать и затопать ногами, как капризному ребенку: «Не тронь, мое!!!» И дело было не в эльфенке, а в том, что Гортхаур снова становился существом подчиненным и зависимым, только теперь ему это было не в радость. Уже не было ни любви – Мелькор предпочел ему Манве, ни уважения – Мелькор лгал ему все эти годы, ни желания – Мелькор просто пользовался его телом. Их с Тано, как не страшно это признавать, не объединяло больше ничего. Когда он испытал подобное разочарование с Ауле, Гортхаур нашел опору и утешение в Крылатом. Теперь он знал, что полагаться нужно только на себя самого.
– Я отдал тебе приказ. Или ты слушаешься только своего возлюбленного? Гортхаур, – Черный Вала повернулся к ученику, – будь любезен, повтори ему...
– Делай, что сказано, – коротко отозвался тот. Тинньи беззвучно охнул, завертел головой, переводя взгляд с Мелькора на Гортхаура и обратно, в тщетной надежде на милость и прощение за несовершенный проступок, но ни тот, ни другой уже не обращали на него внимания. Глупый эльф, взявшийся выгораживать черного майа, был немедля сброшен со счетов, будто смахнутая с шахматной доски фигура. Черные Айнур знали, что он сейчас же пойдет и передаст Готмогу слова Владыки, а тот не замедлит исполнить распоряжение, потому что ни балрог, ни эльфенок ничего здесь не решали, и их уделом было и останется молчаливое подчинение, чем бы ни закончилось нынешнее противостояние Крылатого и его майа.
Тинньи попятился к двери, до последнего надеясь, что Гортхаур оценит его добрую волю и ограничит наказание поркой или пусть даже заключением на нижних ярусах ангбандских подземелий, но тот не смотрел в его сторону. Все внимание Гортхаура было поглощено Мелькором – тот бродил по комнате, будто прозревший слепец, пытающийся соотнести вид предметов со своим представлением о них.
– Что это? – остановился Черный Вала перед каминной полкой.
– Часы. Ими измеряют ход времени, – неохотно отозвался Гортхаур.
– Надо же.
Мелькор вдруг поймал маятник двумя пальцами, тот по инерции дернулся, жалобно заскрипели шестеренки, тренькнула пружина, и стрелки беспомощно обвисли, как перебитые крылья.
– Вот время и остановилось, – отрешенно проговорил он. – Теперь все будет по-прежнему, таирни.
Гортхаур закрыл глаза и судорожно сглотнул.
– Нет, – едва слышно проговорил он.
– Разве я задал тебе вопрос? – усмехнулся Мелькор. Приблизившись к своему ученику, он стал целовать его в лоб, глаза, щеки, нос, пока не прижался губами к плотно стиснутым губам Гортхаура.
– Что с тобой?
– Манве! – почти выплюнул тот, заменив все вертящиеся на языке речи о самостоятельности и независимости этим коротким именем. Произнести его было не в пример проще. Мелькор натянуто улыбнулся.
– У тебя ведь была своя зверушка? Вот и у меня – своя. Жаль, его вот так не отдашь оркам на потеху, – его пальцы рассеянно перебирали смоляные локоны Гортхаура. – Бедняга, как же тебе было плохо без меня, если тебя смог одурачить какой-то эльфенок! Наверное, ты слишком долго был один.
– Я так долго был один, что перестал нуждаться в тебе.
Он сам испугался вызывающего тона, каким это было сказано. Мелькор, похоже, был не менее удивлен бунтом своего майа, потому что смолчал, и Гортхаур продолжил, заставляя себя говорить неторопливо и с достоинством, неосознанно подражая манере самого Крылатого, хотя ему хотелось поскорее выпалить все свои требования и замереть в ожидании сокрушительной вспышки гнева.
– Мое ученичество завершилось. Я отдавал тебе много и с радостью, но только сейчас понял, что ты не способен правильно этим распорядиться. Ты слаб, Тано. И всегда был таким, но мне хотелось видеть тебя сильным, и я делал все, чтобы поддержать эту иллюзию и в глазах остальных. Я могу делать это и впредь, но только на моих условиях. То, что Ангбанд все еще существует, – исключительно моя заслуга, и я требую, чтобы за мной было оставлено право распоряжаться здесь так, как я сочту нужным.
– Ах ты, щенок! – с чувством произнес Мелькор, но в голосе его не было угрозы, скорее даже – восхищение.
– Я вырос, Тано, – устало промолвил Гортхаур.
– И поумнел, – без иронии заметил Черный Вала. – Что же, теперь ты меня гонишь прочь, таирни?
Гортхауру казалось самым важным сказать обо всем вслух. Он не предполагал, что Мелькор так легко согласится с его правотой и что решать, как быть дальше, придется немедленно.
– Нет. Мы вполне сможем ужиться, если наконец перестанем лгать друг другу, – сказал он после минутной паузы.
– Раньше ты называл это любовью...
– Ты же сам сказал – я поумнел.
Чуть наклонившись к Гортхауру, Мелькор доверительно произнес, почти касаясь губами его уха:
– Мне недоставало тебя в Валиноре, таирни.
Такие знакомые, волнующе-вкрадчивые интонации, такой родной голос, так трудно не поддаться его очарованию, пробуждающему память о былом...
– Надеюсь, ты не думаешь, будто твои чувства обязывают к чему-то меня?
...И еще труднее выдерживать этот тон, но как же странно и приятно видеть Мелькора почти заискивающим, без обычной снисходительно-насмешливой маски.
– Ты просто великолепен! – искренне рассмеялся Вала, от удовольствия даже всплеснув руками.
Гортхаур высокомерно посмотрел на него, не вполне понимая, что сейчас чувствует к Тано. Кажется, Крылатый не отдавал себе отчета в происходящем, а может быть, просто не воспринимал ученика всерьез – благо, помнил его не «Повелителем Гортхауром», а чумазым подмастерьем.
Майа взял его лицо в ладони и внимательно заглянул в сапфирные глаза в золотой оправе ресниц. Мелькор, блистательный и беспомощный, недалекий и хитрый, опасный и доверчивый, был как-то по-особенному желанным теперь, когда они так неожиданно поменялись ролями. Хуже всего было то, что Крылатый и сам прекрасно осознавал свою притягательность.
Вала накрыл ладонь Гортхаура своей рукой, ласково потерся щекой, умильно и пытливо одновременно вглядываясь исподлобья в лицо майа. Тот осторожно провел пальцами по выжидающе полуоткрытым губам Мелькора, и это прикосновение отозвалось дрожью во всем теле. Никогда прежде ему не предоставлялась инициатива. Овладеть Крылатым, подчинить его своей воле, своему телу, точно так же, как безвестного эльфа, было бы достойным завершением бунта.
– Иди в постель, – велел Гортхаур, сам удивляясь тому, как внезапно охрип его звучный низкий голос.
Мелькор усмехнулся, освобождаясь от своей неизбежной черной мантии едва ли не одним движением плеч, и склонил белокурую голову в шутовском поклоне:
– Да, повелитель, как скажете, повелитель...
Несмотря на тон, каким это было сказано, майа совсем потерял голову от такого обращения и готовности Тано признать его верховенство. На ходу сдирая с себя одежду, он ринулся к Мелькору, сильным толчком в грудь опрокинул его на постель, а сам рухнул сверху, вызвав у Крылатого очередной довольный смешок:
– И все-таки ты скучал!
Гортхаур не собирался ни получать удовольствие, ни доставлять его партнеру. Теперь он знал, что постель может быть всего лишь одним из способов доказать свое превосходство, и майа вовсю пользовался этой возможностью, доведя Мелькора почти до истерики, до того предела, когда грань между болью и удовольствием становится такой тонкой, что преодолеть ее можно одним лишь касанием пальцев в нужный момент и в нужном месте. Сознание власти над телом любовника пьянило куда сильнее самых изысканных ласк, но Гортхаур умудрялся сохранять последние крохи хладнокровия, пока Крылатый не вымолил у него позволения кончить, и только тогда сам облегченно рухнул в душную трясину удовлетворенной похоти.
– Ты так изменился, таирни, – тихо проговорил Мелькор уже почти сквозь сон. – Но таким ты мне нравишься еще больше...
Черный Вала еще сладко спал, обнявшись с подушкой, когда Гортхаур оделся и вышел во двор крепости. Майа полной грудью вдохнул сырой утренний воздух, поплотнее запахнул плащ, защищаясь от противной мелкой мороси. Орки волокли ему навстречу какой-то сверток в грязной мешковине, ворча и огрызаясь друг на друга, кухонные эльфы сновали через двор с охапками дров и ведрами, что-то деловито чирикая своими нежными голосками.
Жестокий на несколько секунд остановился, торжествующе оглядывая свои – да, именно так – свои владения. Секрет власти над Черным Валой оказался до смешного прост. Пока Гортхаур обращался с ним почтительно и вежливо, тот позволял себе любые, часто обидные, вольности и капризы, но стоило на него прикрикнуть, как он сам начал осенней паутиной льнуть к пальцам. Если бы Гортхаур знал об этой его особенности раньше, может быть, сейчас бы майа уже был Королем Арды. Впрочем, еще не поздно. Сделав шаг назад – для лучшего обзора, он споткнулся о давешний мешок, притащенный орками, невнятно ругнулся, но обернуться и посмотреть, что там разбросали по двору эти бестолочи, было лень.
...из-под рогожки высовывалась тонкая рука с переломанными пальцами.
