Май,2000, начало
* * *(Димка)
Что называется, в отрыве. И тут на литературу пришла тетка из комитета по делам несовершеннолетних, или как оно там называется, проводить социальную профилактику.
Отличная, в общем, тетка, нотаций не читала, не нудела, о вреде и опасности не пиздела сверх меры. Историйки да анекдоты из жизни рассказывала. А под конец раздала нам всем листовочки под названием «Наркотики: будьте знакомы». Смотрю я на доску и вижу вдруг, что сегодня мая 11 число, и куда пропали две недели, не знаю...
Короче, подошел я к этой тетке тихонечко, изложил, что к чему. Типа, скажи мне, умная тетя, а не влип ли я?
А влип.
* * *(Димка)
Вешаться хочу! И выть! И ломит все. И тошнит. И ни хуя никакой нозепам не помогает.
Гады! Суки! Я еще приду, я вам что-нибудь придумаю... Новенькое... Надо ж так наебать...
А надо было так наебываться, мальчика-одуванчика из себя строить, а то сам не знал, что в мире почем... Ну не ебала меня эта дурь, ну не касался ни разу...
Короче – экстази. И ебись теперь, как хочешь. Нет физической зависимости... Ха! И так все хуже некуда... В общем, я в жопе. И экзамены на носу.
* * *(Димка)
Мамочки! Нельзя мне на второй год! Спасите!
Денег хочется. Много.
* * *(Димка)
Кого ебет чужое горе? Даже предков не сильно это волнует. Пытаюсь заниматься – хрен толку. Худо-то как! Помогите!
Гады! Предатели! Ненавижу! Все...
* * *
И очень хотелось плакать. Теперь Димку никто не бил – всем было не до него и ни до чего, многие прекрасно понимали, что он уже готов. А что делать?
От отчаяния Вадим перепробовал уйму способов. В крайнем случае – другая школа... Потерять все шансы поступить... Потом все равно армия... И ведь учиться все равно – никак! Чего только не пробовал... Не помогало.
Был, как водится, вечер. Потому что подышать воздухом да покурить... Во дворах было тихо. Димка ходил по подворотням, пинал консервную банку и увидел вдруг Алекса. Тот был какой-то смурной и кислый, роскошные волосы висели сосульками. А вдруг? Чем черт не шутит? Алекс старый наркоман, ну как он знает?
– Алекс... Привет. Я Димка. День рождения Вика... Помнишь?
– Не очень. Привет. Чего тебе?
– Понимаешь, такое дело... Блин, Алекс, помоги! Я тут типа просидел на экстази две недели, случайно, а теперь башка не варит, а у меня переводные...
– Мудак, лучше бы ширялся! Хотя... Да, слушай: купи ноотропил и глицин. Глицин под язык трижды в день, ноотропила четыре капсулы в день – можно два по две, можно четыре раза по одной. Дня три будешь дрыхнуть, потом пройдет. Там того ноотропила то ли 60, то ли 100, ты остановись на сорока. Если до конца не пройдет, недельку пережди и снова. Глицин можешь вообще пить всю дорогу, он полезный. Вроде все. Нет, еще элеутерококк, или лимонник, любой биостимулятор в аптеке спроси.
– А... позвонить можно, если что?
– Записывай, – Алекс продиктовал телефон, – только сейчас катись ты на... и быстро. Худо мне, понял?
Димке не осталось ничего, кроме как – в плату за полезный совет – исчезнуть. Разговаривать с ним не хотели. Наутро выяснилось, что ноотропил – это дико дорого, а в родительской аптечке его сроду не было.
Вечером Вадим пошел в дискотеку – зажигать.
И не пил ничего, кроме сока.
Сентябрь, 2000, начало
* * *(Димка)
– Ну вот, – рассказывала мне Лекси, – я возвращаю Джея с прогулки, а он ошивается у подъезда с букетом в манере икэбаны: ветка, палка и цветок. Хризантемы. Еще что-то за спиной – за рюкзаком, вернее – прячет. И вдруг сует это что-то мне в лицо: целый веник белых хризантем! «Возложи, – говорит, – на могилку». Интересуюсь, не спятил ли он...
* * *
– ...Наоборот: каюсь. Ошибался... Но как! Прости мне, Лекси, я мудак. Я тебя люблю.
– Сейчас? Вообще? Как друга?
А Вик расхохотался – и уселся на бордюр переводить дыхание. Тут до Лекси дошло – и она заржала следом. Слово «друг» в терминологии геев как правило обозначало любовника.
А в общем, был вечер, и были свечи, и Лекси с гитарой в руках, и Вик отплясывал такие невероятные фигуры и формы, что захватывало дух, и молчал так...
Потом, уходя в три, в ночь, бросил на пороге:
– Ну спасибо тебе, Хари. Хотя шуточки у вас...
– А если бы я не звала судьбу? – и тонко дрожала задетая струна, и было тихо, и трещали свечи, – но скажи мне, Чак: ведь и ты не последний в нашем браке? Верно?
Кто бы видел, как одинаково они сейчас улыбались, как смотрело прошлое в глаза прошлому, наркоманский Арлекин в глаза трассовой Беатриче...
– Эх, бег мой и бог мой...
– А кто здесь затеял вспоминать? Я больше не Хари, да и ты уже не Чак...
Сломанный в кулаке случайным движением Вика карандаш и сквозняк.
* * *
– ...В общем, родной мой – ты понял?
– Нет... А куда он... Короче, где он сейчас?
– Ах да! Он оставил крок, нас тоже звал, но мы на подъем тяжеловаты. Он там чем-то вроде инструктора – то ли по туризму, то ли по мозгоебству...
Димка посмотрел на половинку листа. План был набросан уверенно и четко, даже не умея ходить по крокам, трудновато было бы не дойти.
– Ладно. Тогда я пойду собирать рюкзак.
– Погоди! Прихвати... На могилку, – Лекси протянула ему вышеупомянутый веник, на поверку оказавшийся букетом хризантем редкостной красоты. Димка так и застыл, как дурак, с цветами в руках и выраженьем на лице. – В речку кинешь по дороге. Ну, катись, удачи, мяушки вам! Привет передай!
Пятясь к лифту, Димка глупо кивал.
Август,2000, начало
* * *(Лекси)
Милые мои мальчишки... Этим не шутят. Докричаться бы мне до Верки, ей же чуть-чуть ошибиться, и одного из них мы будем хоронить, не ее, так Вика.
Жаль. Это мне ее не жалко, мне ведь даже признаваться в этом не стыдно. Да, она умница (по Вику). Прелесть (по Вику) и ангел небесный (опять по Вику), а также талант и непризнанный гений (по нему же). А еще сука, стерва и единственная женщина, которую он может. Да, я ревную! Потому что мне больно видеть, как один из самых верных и проверенных моих друзей становится бесплотным духом, да еще и радуется этому.
А судьбой, мои милые, не шутят. Случайностей не бывает. Ангелов не бывает тоже, и мальчик с желто-голубыми волосами, глубоко синими глазами и отрешенностью во взоре – всего лишь досадное исключение. Объяснения вроде «Ноги случайно занесли, да не мои, а Юркины, ненавижу эту пушерскую мелюзгу, да и оторваться хотелось» –не котируются. Многовато у вас, дорогие мои, на пути случайностей. Нет-нет, верю. А Гарри, бедолага, даже ревновать не может по этому поводу. Да и ни к чему тут ревность. Воплотилась больная Сережина сказка, верно ведь, Вик?, только для тебя немножечко поздно.
Каюсь. Я презирала это поколение. Я не слышала их веры и их боли. Я не знала, что они бывают крылаты.
Слова. Слова, слова, оправдания, и нет ответа не вопрос «Зачем?», только в его глазах стынет небесная ледяная синь. Хэнгист... Но послушай, Лекси, при чем здесь Хэнгист, и все вроде бы явно, нет, я не влюбилась, я просто всегда боялась судьбы вот такой – неприкрытой и почти решенной...
Он же смог! Он вытерпел нашего Витьку в тот раз, а ведь Гарри бы немедленно впал в депрессию, ведь я отгородилась бы гитарой, а Яшки давно нет на свете. Он ведь ни боли, ни грязи, ни крови не побоялся, – с гуся вода, да и грязь тоже с гуся, остался, остался, пусть случилась беда – ерунда, не поддался, пусть ни веры, ни слов – но надежды хватило, пусть не кровь, не любовь, но и верность есть сила, пусть готовили им сто сверкающих молний – не влюблен, не любим, он же даже не помнит! – но посмел и пошел, ненароком позвали, вот и весь разговор, слишком поздно... Не ждали...
А ведь я тебя почти люблю, Димка. А это очень много. Твои синие глаза, смешную твою стрижку, твою постельную искренность, твою надежду на чудо...
Витька, перечитай «Esterday». Вспомни! Заметь!
Ой, братишка, не успеваешь ты, боюсь, и уже не успеешь. Ты их так отчаянно хоронил, что заодно и нас припечатал. Ты даже меня не заметил.
Июль, 2000, середина
* * *
Быть счастливым или стать им? А не все ли равно? Новый диск, play и – танцуют все! Ты и сам удержишься вряд ли от ставших привычными движений и, может быть, выдернешь наверх застенчивую, но очень заводную девчонку, которой, кажется, и пятнадцати нет, но, боже, как она танцует!
Потом – пара глотков ледяного апельсинового сока с тоником, сигарета и дальше, дальше, драйв есть, драйв в кайф, все круто и танцуют все! Это твое и только твое, и ты здесь вместо бога, и, говорят, при Димке скучно не бывает.
* * *(Димка)
Стою и думаю, сдохнуть сейчас или позже. Я здесь не хозяин и решать не мне, и я не могу отказать и послать их на хер я не могу. Но я не могу соглашаться! Я ж знаю эту дрянь, я же помню, как это... Тут-то мне голову и оторвут. Как цыпленку.
Народ затих и кое-кто, кажись, уже понимает, что к чему. Бля... У них же перья! Да и волына хоть одна, но найдется. И хозяева согласны, с-суки. Всем денег хоцца. А мне так не хочется!..
Молчи – как ты, Димочка, в тряпочку.
* * *
Ты, мудак, хотел еще удержать убегающее счастье, спорил, пытался доказать, что это опасно, что где одни, там и другие появятся, вторые, третьи, а тебе спросили: «Знаешь, что станет с клубом, если мы их пошлем?»
Ты кивнул.
Ну да, дело ясное, знаешь. Пожар – не самое страшное.
Потому что самое страшное – что Вичка пьет эту дрянь.
* * *(Димка)
Вот теперь – страшно. Не переставая. Иду в клуб – страшно. Возвращаюсь – страшно. Гуляю – оглядываюсь по сторонам. Паранойя.
Эким ты, Димочка, грамотным языком заговорил. Не иначе, со страху.
Маман болтает о разводе. Треп, конечно... Папашка пьет втихую, послала его, значит, шалава эта. Бабка в деревню зовет... А я боюсь. Я всего теперь боюсь. Хочу бежать, но даже бежать – страшно. Засекут? Нет?
* * *
И померкло твое счастье, увяло, потускнело. Драйв отлетел от тебя – а вместе с тобой покинул он и весь клуб, по крайней мере на твои смены. Ты, конечно, хороший диджей, но там, где уходит огонь, остается техника. Так ведь тебе нет даже шестнадцати. Значит, придет другой.
* * *
В этот вечер барыг было трое. Никто вокруг них особенно не толпился – так, подходили, но поток страждущих не ослабевал. Первую свою подлость Димка уже совершил, злую, страшную, жестокую... Настоящую. По его наводке Вичку избили. Хорошо избили, так что пришлось класть в больницу. Зато от барыг подальше, и не перед кем раздвигать ножки, и некому предлагать дозу... Что-то играла Вичка последние пару недель в чужие игры. Он, конечно, знал, что так нельзя. Он только не знал, а как иначе.
А сукой быть тяжело. Тошно это – быть сукой.
В гомоне и кумарном тумане двух новых лиц попросту не заметили. Танец. Второй. Третий. И видно, что у барыг что-то не заладилось. Пятерка напряженных до крайности фигур. Началось?
Димка тихонечко подошел к стойке, взял свой безалкогольный коктейль, подкрался поближе и увидел... Вика. Как, опять?!
Ну, не опять, а снова, как сказала бы Лекси, но Вик был вдвоем. И какой-то странный.
Его спутник, высокий, худой, элегантный и в шляпе, держал руки в карманах бежевого плаща. Вик, как всегда, босой, в джинсах и вечной своей жилетке, локтем придерживал объемистую сумку и ненавязчиво крутил в пальцах маленький, загадочный, но явно небезопасный предмет.
– Ну уж нет, ребятишечки, мы уж поговорим... Стоп, стоп... Где имение, где вода?.. Что ближе – Чертановская или Стан?
– Кажись, Чертановская.
– Дивно. Ребятишечки, а теперь такой вопрос, простенький: чья тогда это территория?
– Ничья.
– Неверно, – четко проговорил спутник Вика, – никак у барыг эта территория не может быть нейтральной. Вы просто не в курсе, это старые расклады... Ты объясни, приятель.
– Есть у меня хороший друг, старый пушер, – отозвался Вик, – и живет он здесь неподалеку. А еще он терпеть не может новой химии и малолетних наркоманов. Ну, он из старых...
– Не понт? – вкрадчиво поинтересовался старший из местной троицы, и положение фигур переменилось, и расстояние между ними – тоже.
«Хозяева» оказались чересчур близко друг к другу, мужик в плаще отшагнул назад, протягивая Вику мобильник, а Вик уселся на угол стойке в самой невинной позе, набирая номер.
– Алло, Вовка, привет. Это Вик, я тут неподалеку. Ну, там, где угол Бицевского, в глубокой жопе... Тут это... помесь клуба с дискотекой. Адрес дать? А то тут кувшин повадился по воду ходить... Не, спасибо – потом. Своими силами. Нет, имей в виду. Пару слов? Ага, – так же невинно улыбаясь, он протянул телефон барыгам. Трубка рявкнула несколько слов и дала отбой. Дальше началось непонятное, и Димка почел за благо удалиться.
Вик покатился вдруг под стойку, подсек, ударил, развернул чью-то руку, швырнул невесть откуда взявшуюся пушку напарнику, выпрямился и вновь уселся на стойку.
– Кто не понял – я наблюдатель от Отшельника. И почему-то Отшельник вам как-то не рад, почему бы это? Ну?
– Ну? – переспросил его приятель, поигрывая трофейным пистолетом.
Три встрепанных ублюдка, недавно еще бывшие хозяева положения, почли за благо выместись за дверь. Тихо поскуливая...
– Юра, выпей, – сказал напарнику Вик и улыбнулся. – Привет, Димка. А мы здесь случайно... Пойду я закончу этот базар. Щасвирнус, танцевать буду.
* * *
И он действительно танцевал. Димка, по собственному разумению, так не умел никогда. Спутник Вика куда-то исчез, неоднократно выпив чистого джина, а Вик не произнес ни единого слова с момента возвращения.
Это был драйв, хотя бызу было видно сразу: низкие стойки, скользящие переходы, слишком функциональная акробатика... Вывернул каратэ наизнанку! Или – не каратэ? Ничего Димка в этом не смыслил, но пристраивался рядом и снимал особо понравившиеся движения.
– Вик! Что сказать хозяевам?
– Что с хозяевами говорят заранее! Что Отшельник против! Приходил наблюдатель... один... Хи! И опаньки! В общем – звоните Отшельнику! Связной телефон оставлю. Все!
К рассвету от Вика не осталось даже тени – только воспоминания. Если бы не вичкина больница, Димка был бы снова – и окончательно – счастлив.
Август, 2000, конец
* * *
– Тьфу ты, Сидоров – тень отца Гамлета! Скорбящая жена Лота! Долго ты еще мне глаза будешь мозолить?
– Дмитрий Сергеевич, ну пусти... Мы ненадолго...
Происходил разговор в предбаннике крезы. Впереди, за решеткой, виднелся длинный коридор...
– Ничего не изменилось?
– Что там может измениться? А! – махнул рукой врач, невысокий плотноватый бородатый дядька с очень живыми глазами. – Идите...
«Ну и вошли», – подумал Димка чьими-то словами. Ему было душно и страшно. Атмосфера давила, хотя было, в общем, и чисто, и тихо. Тишь, гладь и божья благодать... блядь! – вспомнилось вдруг виково присловье. А еще – что у Дивова в «Лучшем экипаже» один из героев говорил о психушке с недоброй теплотой. Типа со слезами на глазах. Кажется, Боровский...
Палата как палата. Как в больнице. Капельница. Фиксирующие ремни. И полная неподвижность. Димка Вика даже не сразу узнал.
– одишь, ходишь, –пробурчали сзади, и дверь закрылась. Его тут явно не замечали, и стало совсем жутко. Димка опустился на единственный стул – не удержали ноги. Коленки противно дрожали.
Лицо у Гарри было совсем белое, с мелкими капельками пота. Господи, он же ходит сюда почти каждый день, хрупкий ранимый гитарист, мальчик, который не родился девочкой по досадной случайности... Отчаянно смелый человек. Кажется, это безнадежно...
А Гарри присел на краешек кровати, и гладил Вику висок, и тихо что-то говорил, совсем непонятно. Это, наверное, от отчаяния, потому что чудес не бывает. И Вика, значит, тоже больше не будет, никогда, будет чужой мертвый человек, да и не человек даже, а Вика не будет, ни лукавого взгляда из-под челки, ни взлетающего голоса в незнакомых стихах, ни злых непонятных шуток о смерти и боли, ни лекций о качестве пива, ни... ничего.
А потом у Димки поплыло и потемнело в глазах, и он испугался настолько, что совсем перестал бояться, потому что так худо ему не было ни разу в жизни, и едва не упал, с трудом удержался на стуле, и, наверное, что-то сказал, а в глубине себя отчаянно кричал, со стоном звал Вика – или того, кого знал как Вика, неважно – звал назад, просил, умолял вернуться...
А потом Вик открыл глаза. И Гарри улыбнулся. И позвал врача. А потом их обоих выгнали с комментарием «не беспокоить... началось улучшение... может быть нестойким... звоните завтра...». В себя Вадим пришел только возле метро, видя протянутую ему бутылку пива. Огляделся. Метро было вовсе не то, с которого ехали в психушку, то есть они, видимо, изрядно прошлись пешком. Он ничего не помнил.
– Ох и нажрусь сегодня... – усмехнулся Гарри, – Лекси была права.
– Вместе нажремся, – ответил Димка, – чтоб еще когда-нибудь...
– Зарекалась ворона говна не клевать. Она летит, оно лежит, ну как не клюнуть?
– Ты это к чему? – подозрительно спросил Димка.
– А ни к чему. Поехали потихоньку...
Июль, 2000, конец
* * *(Вик)
Не смешно, зато про любовь. Так и чуешь себя неким героем, не то рассказа, не то расклада. Ты скажи, солнышко, а ты не с меня пишешь? Я по натуре кадавр. Был тут один такой... Жаль, что был.
Что я опять себе мозги парю? Кого ебет, что мне больно? Мне? Мне-то что, разве кто спросит, чего мне надо? Чего мне хочется?
Одиночества... Хэ, а вот и рифма. Случайная, как явление чайника в Сапфире. Боже, ты бы и послал мне слез, так ведь тебя нету! Мы проиграли, мы на мели, мы не отсюда, нам поздно меняться, можно лишь перед собой оправдаться тем, что мы сделали все, что могли.
И ну их всех на хер!!!
* * *(Гарри)
Ты смеешься... Ты рад, и тогда я – почти счастлив. Витька, милый, мне так никогда не научиться держаться. Я плачу о тебе не таясь. Лекси понимает. Но твой безумный танец на грани рассудка... Все трое, мы знаем, что ты сорвешься, как только плеть попадет не по корпусу, а по ногам. Мы с Лекси точно знаем – это случится.
У тебя железные нервы, спокойное дыхание и холодное сердце. Ты привык держать себя даже не в руках – в ежовых рукавицах, ты психолог-практик и владеешь NLP, но ты болен... И закономерности не для тебя.
Самое горькое, что я – знаю. Я знаю, ты даже меня считаешь не больше, чем ниточкой в прошлое, осколком незабвенных и забытых времен, когда ты жил полетом... Любимый, ты же сам сковал себе цепи! Ты прекрасный кузнец, и оковы срослись с плотью, если их сорвать, откроются кровавые раны. Прости. Прости и поверь мне. Я не хочу этого ждать! Я боюсь, Витька!
Сентябрь 2000, середина
* * *(Димка)
Вот о чем говорили, наверное – увидеть и умереть. Вот Вик и умер.
Гарри ехал со мной – выступать у нас в клубе, и вдруг замер, вжался в угол, спрятался за моей спиной. Это он, бескомплексный гей, нудист и просто оттяжный парень. Я удивился и попытался понять, куда он смотрит. Он прошептал за моей спиной:
– Димка, мы лучше до конечной доедем, я же слабый человек, я же ее убью...
– Гарри, ты чего? Да кто она?!
– Это Верка. Жена Вика. С-с-с... – по-моему, у Гарри не хватало слов. Впервые вижу, чтобы он задохнулся. Но отвести от нее глаз не мог даже я – пока она не вышла. Только потом понял, что не красота, не обаяние... Я не знаю названия этому свойству. Неприступная холодность? Абсолютная доступность?
Лекси ненавидит ее совершенно бешено. Не может простить. Гарри, кажется, тоже.
Хотя... Люди, она ни разу не приехала к Вику в психушку! А там даже Катька с Алексом побывали! И Танечка! Я потом по журналу смотрел, когда Вик ездил на консультацию...
Красота рассыпалась. Вдребезги. Потонула в глухом отчаянии, которое смотрит из глаз Вика. Она сделала его таким. Я его никогда... не брошу?
И кто я после этого?
