День в прошлом
В первый раз я увидел Охотника, когда мне было двенадцать лет.
Охотник встретил меня прямо перед рассветом, когда я возвращался домой, в замок. Он был выше меня почти вдвое, у него было два кривых клинка и ярко-рыжие волосы. А еще он был человеком.
Он прыгнул в мою сторону без предупреждения, и только молниеносная реакция спасла меня от серебряных лезвий, со свистом рассекших воздух. Я не мог поверить, что он пришел за мной, ведь я еще не тронул в своей жизни никого. Я даже не знал, что могу это. Я не умел защищаться, поэтому, когда серебряный клинок полоснул по плечу, я закричал.
Тогда я впервые увидел, как вампир убивает человека. Отец настиг Охотника на краю поляны, когда тот уже занес надо мной, испуганным, раненым, загнанным к корням огромного старого дуба свой меч для последнего удара. Острые когти отца впились в плечо Охотника, он дернул человека на себя и впился ему в шею. Я видел, как горели глаза отца, как изменилось его лицо, как изменился весь он...
Я закричал и бросился в лес – прочь, прочь от ужасной картины. Кажется, меня тошнило, но я плохо помню, что было дальше...
Очнулся я уже в замке, в своей комнате, в постели. Рядом в кресле спал отец – привычный, домашний, никак не похожий на тот кошмар, который уже подернулся в памяти спасительной дымкой. Сквозь шторы еле-еле просвечивало солнце.
Я протянул руку и опасливо тронул отца за рукав. Он открыл глаза.
– Папа... – почему-то шепотом позвал я. – Ты – вампир?
В глазах его я увидел сожаление и даже какой-то оттенок ненависти к самому себе:
– Да, сынок. Я – вампир.
– А... я?
Отец опустил голову:
– Не знаю. Я не знаю, кто ты сейчас и кем ты будешь завтра. Да, в тебе течет кровь вампиров, моя кровь. Но твоя мать... Я никогда не пытался объяснить для себя, что такое Люди Тьмы и откуда они берутся – они все такие разные. Ты не боишься солнца и серебро не вызывает у тебя боли, но твои раны зарастают в один день, а ночью при полной луне – в считанные секунды. Ты еще маленький, и я не знаю, как проявится в тебе вампирская кровь...
– Я – не человек... – Я почувствовал, что в глазах стоят слезы. – Вот почему мы живем в замке почти одни... Все остальные, они ведь тоже не люди, да? И люди будут охотиться на меня несмотря ни на что?
– Я надеялся, что жизнь наладится. Я оберегал тебя от всего, но ты стал самостоятельным и теперь должен знать все. Свою силу и Их слабости, опасности, подстерегающие людей и без нашего участия, явления, болезненные и почти смертельные для нас. Что такое Барбарои. Кто такие Охотники. Чем люди отличаются от нас. Кто такие дампилы. Что такое магия. Кем был на самом деле тот, чей портрет висит в парадной зале. И кто твой отец.
– Ты пьешь кровь... – прошептал я.
– Я делаю это редко. Очень редко. Я не люблю враждовать с людьми, потому что лучше худой мир... Мой народ и так почти уничтожен...
– Твой народ? Ты...
– Да, сын. Я – Король вампиров. И ты – мой наследник. Единственный принц нашего народа. Кристиан Мария фон Дракула.
– Полукровка... – прошептал я с недетским пониманием. Должно быть, именно тогда я поседел.
День первый
Белое солнце, падающее в окно ровными красивыми лучами, рисует на ковре копию витой решетки. Кристиан читает книгу – любимую, «Воспоминания графа Дракулы», зная ее уже наизусть, но вновь и вновь убеждая себя с ее помощью, что можно быть вампиром и не пить кровь. Как Влад.
Кристиану двадцать четыре года. Он высок и холодно-красив; незнакомые девушки в тех редких случаях, когда он выходит в город, не могут отвести глаз от такого мужчины. Его коротко стриженые волосы почти совсем седы, глаза похожи на весеннее небо, а кожа кажется совсем прозрачной, как лучший голубой фарфор.
В замке уже давно нет никого. Отец погиб три года назад, с ним погибли многие из свиты, оставшихся Кристиан отпустил, и они, должно быть, вернулись в Барбарои. Единственное обитающее в замке существо – Мрана, некогда бывшая кошкой. Она следит за тем, чтобы пыль не превратила замок в подобие склепа; без нее Кристиан не смог бы содержать в порядке полторы сотни комнат и гигантскую королевскую библиотеку.
– Он идет, – сообщила Мрана, садясь на пороге комнаты и чопорно вылизываясь. – Охотник в черном с длинным кривым мечом и симбиотом. Он ищет тебя.
– Я знаю, – отозвался Кристиан. – Эта дурочка Лилиан выполнила свою угрозу. Не понимаю женщин: если бы я ее изнасиловал, что мне бы и в голову не пришло, имело бы смысл давать заказ Охотнику, но ведь я ей отказал.
– Вспомни, как ты это сделал! Ты ее напугал.
– Мне пришлось показать клыки, иначе она не хотела отстать от меня.
– Вот и получи людскую реакцию.
– Ладно, иди, не попадись под горячую руку.
– Выйдешь к нему навстречу? – поинтересовалась Мрана, уже уходя.
– Нет. Я подожду его здесь, – ответил Кристиан, переворачивая страницу.
«Я слышу, как он идет по коридорам дворца. Он не крадется, его шаги размерены, поступь тверда. Так ходит не охотник, не вор, так ходит хозяин. Он еще не знает, где я, поэтому не торопится.
Когда он входит на этаж, где расположены мои покои, я останавливаюсь взглядом на точке в конце предложения и не читаю дальше, прислушиваясь к шагам. Я удивлен, ведь он – не человек. Он – полукровка и не мутант. Полукровка с вампиром. Древним вампиром. Вампиром из королевского рода. Я знаю лишь об одном таком, я слышал о нем. Ему нет равных в бою. Он всегда спокоен. Он знает все повадки вампиров, потому что сам носит их кровь и в чем-то подобен им.
Он идет по коридору, и я уже многое знаю о нем. У него длинный меч, похожий на крест. Он носит все черное и всегда прячет глаза за полями шляпы. Он никогда не остается один из-за симбиота. Только он рискнул бы в одиночку войти в замок вампира, даже не зная, что это родовое имение Дракулы, потому что он не желает знать, что такое страх.
Он – дампил, и потому почти бессмертен.
– Здравствуй, Ди, – говорю я ему, когда черный силуэт показывается в проеме полуоткрытой двери. Внимательный взгляд изучает меня с ног до головы, а я читаю книгу, даже не поворачивая голову в его сторону. В десятый раз за последнюю минуту я читаю одну и ту же строку.
– Где твой хозяин? – спрашивает он, и я смеюсь, захлопывая книгу:
– Думаешь, я – морок? Лестно и весело. Сколько я стою сегодня?
Он смотрит на меня и ждет подвоха.
– Ты ведь шел искать вампира, не так ли, Ди? А нашел меня. Разве я – вампир?
– Ты – Кристиан, граф Дракула?
– Именно так, – я встаю и церемонно раскланиваюсь. – Ты все равно уже вошел, поэтому будь моим гостем.
Он входит и садится на стул напротив меня.
– Так сколько Лилиан пообещала за то, что ты убьешь графа Дракулу?
– Десять тысяч.
– Ты продешевил, мой друг! – Я улыбаюсь. – Лорд Райден в прошлом месяце платил банде Гриспена восемнадцать за то, что они принесут ему мою голову. Но мне не понравилась цена. Я стою больше.
– Ты – король вампиров? – Он, как всегда, говорит только о деле.
– Увы, по стечению обстоятельств, хоть я и недостоин этого. Сей позор мой народ вряд ли стал бы терпеть, будь у него время и силы заниматься чем-нибудь еще, кроме собственного выживания.
– Женщина заплатит мне за обман. Прощай, граф, и пусть кровь твоих предков никогда не проснется в тебе.
Он встает – крылом взлетает черный плащ. Так двигается ожившая статуя. У него черные глаза и упрямые губы. У него роскошные волосы и длинные гибкие пальцы рук. У него странный меч и ужасная шляпа. От него пахнет свежестью гранита после дождя.
– До свидания, брат.
Мрана сидит на пороге и умывается, полная кошачьего презрения ко всем двуногим».
День второй
– Куда ты собрался? – спросила Мрана, заходя в комнату. Я не ответил, изучая вещи и соображая, что из этого можно оставить дома и не тащить с собой. Терпеть не могу лишние вещи.
– Все дело в нем, не так ли, мой король?
Она обвилась вокруг моих ног и в прелестной кошачьей манере потерлась щекой о сапог. Я снова промолчал.
– Раньше ты не упускал случая поговорить со мной, – упрекнула Мрана и села статуэткой богини Баст.
– Извини, – я вытряхнул тяжелые упаковки сухпайка – обойдусь без еды, это – излишество. – Извини, должно быть, я невежлив… Дело не в нем. Дело во мне.
– Он нравится тебе?
– Нет. Он мне не нравится. Он замкнут. Он лелеет свое одиночество.
– Так же, как и ты...
– Нет. Я не жалею себя. В моем сердце давно утихла боль от сознания своего естества. Я умею верить в себя и наслаждаться красотами мира. Он же не видит ничего вне себя. Я не люблю таких.
– Он гораздо больше вампир, нежели ты, – напомнила Мрана, вылизывая лапку.
– Я знаю. Он ненавидит вампиров и не может быть с людьми, ведь они пробуждают в нем кровь и инстинкты отца. Скажи, кто еще, кроме меня, сможет быть рядом с ним?
– Главное – убедить его в этом, да?
– Да. – Я затянул ремни сумки.
– Ты влюбился в него, мой король, м-м? – Мрана облизнулась.
У меня холодная кровь, если ты забыла, – напомнил я, снимая со стены отцовские пистолеты-автоматы и фамильную шпагу с впаянным намертво в самое основание клинка голубым сапфиром карат в триста, может, больше – его не было видно целиком. Меч, выпивающий души, – страшное оружие, которым не пользовались почти никогда, но, если все же мне придется биться с вампирами или Людьми Тьмы, – что сможет быть лучше? «Странно, – усмехнулся я, – наверное, наступает конец времен, если король Древних готов биться со своим народом не на жизнь, а на смерть...»
Лучи солнца подкрались к левому окну и заглянули в комнату.
– Я видел его во сне сегодня, – сказал я. – Он умирал в солнечной пустыне. Ты знаешь, что это...
– Всегда ли твои сны о будущем?
– Не знаю. Что мы можем знать о «всегда»?
Мрана усмехнулась хищной женской улыбкой:
– Тогда иди, мой молодой король. Иди и возвращайся с ним. Конец мира Тьмы близок. Отсчет начался.
– Нет, Мрана, – я застегнул пояс с ножнами и повесил на плечо сумку: – Он начался много тысяч лет назад, когда Влад женился на смертной.
– Иди, мой король, – прошептала Мрана, принимая облик женщины. – Иди, я буду ждать тебя.
– Будь хозяйкой в замке до моего возвращения и... – я усмехнулся. – И делай все, что захочешь.
Мрана улыбнулась в ответ хищной кошачьей усмешкой. Вскоре по окрестностям поползут байки о проклятом замке, где нельзя ночевать, – все быстро забудут, что там жили вампиры, о пропавших в окрестных лесах истребителях нечисти и егерях, уснувших навеки Охотниках на вампиров... Мрана не любит героев, они глупы. Мрана не любит мужчин – всех, кроме Короля Тьмы.
Мрана очень изобретательна в своих развлечениях.
Она сохранит замок до моего возвращения.
Я натянул поводья, и бионикл тронулся с места – ни одна обычная лошадь не могла жить в замке Тьмы. Да и забот с биониклом меньше.
По брусчатке старой дороги, уже сломанной во многих местах корнями деревьев и травой, проросшей сквозь камень, я ехал вниз, прочь от замка. Мир вампиров уже умер. Все то, чего боятся люди, есть на самом деле всего лишь посмертные судороги.
Я никогда не хотел быть вампиром. Люди заставляли меня ненавидеть их, но так и не смогли, я стал лишь презирать их. Но сейчас, когда я смотрел на мертвое тело великого царствования, на глаза наворачивались слезы. Не знаю, почему. Я не должен уметь плакать.
Люди Тьмы не умеют плакать. У них холодная кровь.
Холодная голубая кровь.
День третий
Я остановился в замке Брендона Ланса, потомственного вампира. Сначала он, конечно, не поверил в то, что перед ним Дракула, пришлось показать клыки, предварительно распяв его на стене собственного дома с помощью Силы.
Потом он долго извинялся и чуть ли не стелился по полу, лишь бы Его Величество не гневался. Я не гневался, напротив, меня развлекало то, что даже самые древние вампиры до последнего уверены, что видят человека.
У Ланса красивая дочь. Красивая, но не очень умная. Должно быть, отец сказал ей, что она должна мне понравиться, и она старалась.
Мне не нравятся «прелесть, какие дурочки».
У Ланса три сына.
– Как ты можешь быть вампиром, если ты – теплый? – спросил меня младший из братьев, Генрих.
Генрих младше меня и выглядит совсем прозрачным; должно быть, кто-то из его предков в далеком прошлом согрешил с человеком, и по меркам вампиров он не совсем здоров.
– Необязательно быть холодным, – я улыбнулся, приближаясь к нему, и он отступил на шаг. – Тебя интересует, какая у меня кровь? Попробуй.
Я взял его за подбородок и притянул к себе так, что его губы почти коснулись моей шеи. Человек не может провернуть этот фокус дважды, потому что каждому вампиру видно, как пульсирует сонная артерия.
Генрих отшатнулся и посмотрел на меня с изумлением и испугом. Я улыбнулся и пошел прочь с балкона, на котором мы стояли.
Да, если прикоснуться ко мне, я почти такой же теплый, как человек. Вот только у меня холодная кровь.
Холодная голубая кровь.
Вечером он постучался в мою дверь.
«– Входи, – говорю я, не вставая. Я лежу на диване и читаю любимую книгу. Замок затихает перед долгим солнечным днем.
Генрих очень красив, у него огромные глаза, в которых отражается, кажется, сразу все ночное небо и все шесть тысяч звезд. У него в руках чаша.
– Что это? – спрашиваю я.
– Зеркало, – отвечает он, опускаясь на колени посреди комнаты. Чашу он ставит точно по центру, в алый круг – такие есть в каждом замке вампира.
Я ошеломлен: прежде Зеркала были в каждом роду, но их крали, целенаправленно уничтожали в клановых разборках, теряли вместе с вырезанными подчистую семьями Древних. Зеркало само выбирает себе наследника из детей своего носителя. Наследник может при желании передать Зеркало любому вне семьи. При одном условии...
Генрих не отрываясь смотрит на меня, а тонкие фарфоровые пальцы медленно расстегивают пуговицы шелковой рубашки. Его длинные серебряные волосы скользят по плечам, словно хотят скрыть его от любых глаз.
Рубашка с шелестом соскальзывает на пол. Я опускаюсь на колени позади Генриха и останавливаю его руки.
Мне стыдно.
Я собираю и заплетаю его волосы – медленно, словно оттягивая время.
Мне страшно.
Генриху тоже.
Когда я ненароком касаюсь его рукой (зачем я только снял перчатки?!), он вздрагивает. Я не хочу этого, но мои руки скользят по его плечам на грудь и роняют его мне на колени. Генррих смотрит на меня огромными серыми глазами, и в них мало страха, больше – другого...
Он улыбается. Его руки тянутся к моему лицу, он заставляет меня наклониться, и наши губы соприкасаются...
Я отшатываюсь в ужасе: что я делаю?! Как это может быть?! «Что это ты? – ехидно шепчет внутренний голос. – Испугался? Конечно, такой сильный, такой уверенный в себе... ты ни разу не делал этого, ты боишься, что сделаешь что-то не так. Но ведь ты все знаешь, ведь он все написал об этом. Не начнешь – никогда и не узнаешь, все ли ты делаешь так...»
Я прикусываю губу, но не сильно, чтобы не потекла кровь. Ненавижу вкус и запах крови.
Генрих смотрит на меня снизу вверх, а его тонкие фарфоровые пальцы гладят мою руку.
На меня никогда не смотрели так...
А в Зеркале появляются первые блестящие капли.
Я знаю, что такое Зеркало. Оно нужно мне, чтобы узнать, где Он и что с Ним сейчас. Больше не искать наугад... Генрих целует пальцы моей руки, от этого нежная прохлада растекается по всему телу. Медленно провожу рукой по его гладкой коже – от шеи по груди, неожиданно рельефным для такого хрупкого на вид тела мышцам живота к пряжке пояса. Я чувствую, как он напрягается под моей рукой и как отзывается мое тело. Никогда не знал, как это – когда твое тело имеет вдруг свои желания...
Он красив, очень красив. У него такие глаза... Он смотрит на меня – и в глазах нет страха, есть совсем другое...
Новые капли в золоченой чаше.
Я не расстегиваю пряжку его пояса, но позволяю руке скользить ниже. Какие странные ощущения...
Генрих закрывает глаза и тихо стонет, подаваясь навстречу моей руке. Я заставляю себя отвести руку – в сторону по бедру.
Становится тяжело дышать, словно воздух вдруг стал плотнее.
Хочется... чего-то...
Я поднимаю Генриха и разворачиваю к себе – он немедленно обвивает руками мою шею и целует в плечо. Прямо у моих губ пульсирует артерия – холодная голубая кровь. Не тошнотворная горячая красная – нежная голубая... Я прикасаюсь губами к пульсирующей жилке, пальцы Генриха взъерошивают мои волосы. Мне не хватает смелости.
Я первый раз...
Осторожно отодвигаю его от себя – он удивлен и обеспокоен: «Что-то не так?» – спрашивают его глаза. «Успокойся», – так же без слов отвечаю я ему и, наклонившись, расстегиваю его пояс, медленно опускаю вниз по упругим бедрам шелковые брюки. Генрих бледнеет, но не от страха, хоть и казалось бы – куда больше.
Вместе с ним дрожит от напряжения чаша Зеркала.
Я никогда не раздевался в присутствии других, это казалось таким странным, нелепым. Впрочем, о том, чтобы красоваться, я не думаю, просто стряхиваю брюки и распускаю шнуровку рубашки – снимать почему-то не хочется, как будто останешься без защиты...
Генрих вновь обвивает мою шею руками, и его губы почти касаются моих. Все, что ниже пояса, уже не подчиняется мне, но я все еще не двигаюсь.
Наши губы встречаются. Я не умею целоваться, но Генрих умеет.
Он резко прижимается ко мне, наше дыхание совпадает: мой выдох – его вдох, его выдох – мой вдох.
Один воздух на двоих.
Воздух, пахнущий ванилью.
Мой любимый запах, как я не заметил его раньше?
Странные судороги заставляют прижиматься все плотнее и плотнее друг к другу, тело ищет чего-то, его трудно сдерживать, и хочется плакать от обиды: где, где то, что оно ищет?!
Сознание спит, в голове – туман, голова кружится.
Мы падаем на пол – он совсем не холодный.
Что со мной? Что происходит?
Тело движется,
движется,
быстрее,
быстрее...
Я прокусил губу и голубая кровь брызнула на пол.
Генрих стонет подо мной, это странный стон – люди стонут, когда им плохо, но ему не плохо, нет...
Быстрее, быстрее...
Оно находится – то, что тело искало, – впивается куда-то.
Генрих...
Я ловлю рукой что-то твердое, упирающееся мне в живот; все движется, движется: вперед-назад, вперед-назад, глубже, дальше
чего-то не хватает, не хватает...
найти...
достичь...
вдох-выдох-вдох-выдох...
воздуха нет…
раз-два-раз-два-раз-два-раз-два-раздвараздвараз
и – пик неимоверного страдания, пик судорог, сводящий с ума.
Генрих кричит. Я, кажется, тоже.
И – блаженство, захлестывающее с головой, вмиг наступившие покой и тишина, ради которых все странные страдания, страдания, которые в прошлом.
Я лежу, и совсем рядом с мои сердцем бьется сердце Генриха.
Осторожно мы освобождаемся друг от друга – такая лень по всему телу. Не глядя, я сдергиваю с кровати покрывало и заворачиваю в него нас двоих.
Генрих лежит на спине и огромными глазами смотрит в потолок, по щекам его текут слезы. Я лежу на животе, уткнувшись лицом в его разметавшиеся волосы. Они пахнут ванилью.
Я приподнимаюсь на локте и осторожно целую Генриха в губы – нежно, без страсти. С благодарностью. Он смотрит на меня глазами, полными слез, – так смотрит совершивший то, к чему долго стремился, может быть, всю жизнь. В его глазах – счастье. Теперь я видел, что это.
Теперь я знаю.
Я убираю волосы с его лица и вытираю слезинки.
– Спасибо, – шепчу я. – Это лучший день в моей жизни.
Генрих чуть кивает и закрывает глаза. Спать... Я притягиваю его к себе – он весь пахнет ванилью, я обожаю этот запах. Спокойный, свежий, холодный...
Перед тем, как закрыть глаза, я вижу Зеркало – чаша блестит серебром. Она полна до краев. По зеркальной поверхности плывут смешные серебристые облака, похожие на взбитые сливки.
Ванильные облака...»
