- Черт знает что, - проворчал Остап, переворачивая нежного Козлевича на живот. - Радует одно: теперь к «Рогам» можно подобраться только с наветренной стороны, что значительно облегчит нашу участь в случае ведения круговой обороны…

Великий комбинатор оглядел войско. Войско было морально раздавлено, повержено на скрипучие конторские половицы и окутано сизыми алкогольными парами. Лежали вповалку, слабо икая и делая бессмысленные движения мягкими конечностями. Нежный Козлевич спал, подстелив шершавую длань под розовую щечку, и могучим храпом сотрясал бронзовые канцелярские избушки на начальственном столе. Паниковский слабо повизгивал и перебирал ногами, унося очередного воображаемого гуся. Балаганов находился в сакральной позе лотоса, хмуро смотрел в пол и раскачивался, время от времени трогая щепотью нос.

- Кадет, - тихонько позвал его Остап, брезгливо обтирая руки курьерским картузом. - Вы в состоянии взглянуть мне в глаза и поведать о большом и нежном чувстве, что гложет вас вот уже неделю? Как сын турецкоподданного обещаю не бить вас ногами в живот.

Балаганов вздрогнул и замер, оглушительно икнув. Великий комбинатор сидел рядом с ним на полу, мечтательно откинувшись на конторку, и лунный свет серебрил его монетный профиль.

- В такую лунную ночь, когда даже липы и черешни шепчут нам слова любви, вы ухитрились надраться до полного свинства. Шура, вы совсем не романтик… Нет, не надо мне ваших липких лап, - отмахнулся Бендер от страстных и бестолковых объятий механика. - Я не приму вашей пошлой любви без моральной компенсации за испорченный чудный вечер.

- Все, что захотите, – преданно заглянул в глаза Балаганов.

- Все? – насмешливо переспросил Остап, и веселье задрожало в его сощуренных глазах.

- Все… - клятвенно заверил его Шура, сглатывая.

***

Они стояли на пустынном полночном пляже под мерцающей от неверной страсти луной. Базальтовые валуны слепо глядели им в спины, а теплое южное море шептало о любви неземной, приключающейся лишь с самыми терпеливыми и настойчивыми.

Остап стоял, запрокинув голову к Альфе Центавра, фуражка с белым околышем валялась на песке, и ветер шевелил его жесткие волосы. Балаганов дрожал. Он дико смотрел на открытую смуглую шею великого комбинатора, на хрупкий белый шрам и сходил с ума. Механик давно был «уже», но мистический страх перед Бендером и прочно засевшее чувство субординации не позволяли поддаться желанию. Он шумно втягивал насыщенный возбуждающими ароматами ночной воздух и шевелил занемевшими пальцами.

- Взгляните, кадет, - сказал великий комбинатор. - Миллионы лет это небо висит над этим пляжем, разглядывает эти холодные валуны и скучный прибой, а не уходит, не сменяется ничем другим. Что-то здесь происходит такое, что любопытные звездочки каждую ночь занимают свои наблюдательные посты… - Остап тихонько рассмеялся. – Шура, вы дышите, как паровоз Черепанова, сколько же можно сдерживаться? Не томите, красавица, эта ночь и это небо – только для вас, пользуйтесь, пока дают…

Балаганов с хриплым клекотом обхватил великого комбинатора непослушными руками, впился в мерцающий шрам и заелозил дрожащими ладонями по широкой атлетической спине Бендера. Остап глубоко вздохнул, не отрывая глаз от соблазнительной Альфы. Неожиданно Балаганов потрясенно охнул и отстранился, глядя куда-то вниз.

- Что это? – прошептал он, нерешительно проводя пальцами по вздувшимся штанам Остапа.

- Вы уже большой мальчик, - раздраженно произнес великий комбинатор, снимая пиджак. - Только не говорите, что до сих пор не отличаете эрекцию от электрификации, – уволю без пенсии…