Называй это как хочешь, но я назову это любовью. Единственной вещью, кроме, конечно, дружбы, которая была неотъемлемой частью жизни меня, Мальчика-У-Которого-Никогда-Ничего-Не-Было.

Я – Рональд Уизли, шестой сын в семье и по жизни младший брат и козел отпущения. Я – Рон Уизли, рыжий шалопай, из-за бедности родителей вынужденный ходить в драных обносках. Я – Уизли, потомственный гриффиндорец и чистокровный маг из разорившейся семьи, не чета, разумеется, Малфоям. Я – Рон, твой друг и обязательное приложение к Гарри Поттеру. К тебе.

Зависть – сильное чувство, а особенно сильное чувство детская зависть... И кто знает, во что она может перетечь: в любовь ли, в ненависть ли? Будет ли она приносить бесчисленные ссоры или, наоборот, укрепит наши отношения.

Ты помнишь четвертый курс? Помнишь, я и сам его помню. И тот месяц, что мы не разговаривали, я тоже помню: четко, до каждой детали, пусть даже несущественной, так ясно, как будто это было только вчера. Я помню каждый день, каждый час, каждую минуту, что я провел не с тобой, воздвигая вокруг себя стену ледяного отчуждения.

И помню, как днем я горько рыдал в подушку, когда тебя не было в нашей мальчишеской спальне. И старался прогнать из души бесов, которые паразитировали в ней подобно червякам в мякоти яблока. А сколько раз я с трудом сдерживал минутный порыв пойти и извиниться? Помириться? Подойти, обнять, похлопать по плечу и сказать: «Я с тобой, друг, что бы ни случилось... Я буду всегда с тобой...»

Я делал маленький шажок и останавливался: просыпалась пресловутая гриффиндорская гордость, которая на поверку оказалась не более чем упертостью и нежеланием сдавать с таким трудом завоеванные позиции. А потом гордость прогнулась, нежелание мириться отступило, оставив после себя пустоту и стыд... Стыд – жгучий и непереносимый...

Мерлин, я думал, у меня сердце выскочит из груди, когда я наблюдал за тобой с трибуны... Я помню, как намертво стиснул руку Гермионы, и та невольно ойкнула и спросила, в порядке ли я... Нет, я не был в порядке... А потом она с тревогой в глазах посмотрела на меня... И ее черное отчаяние передалось и мне... Смешалось со стыдом. И страхом потерять тебя. Я бежал со всех ног к медпалатке, летел, и дыхание мое сбивалось... И каждый вдох приносил боль, много боли... Тогда я еще не знал, что именно в этот момент мое сердце вдребезги разбилось о ребра...

Наша дружба – сплошная цепь взлетов и падений. Мы ссорились. Мирились. И снова ссорились. И каждый раз мне казалось, что это навсегда. Что больше никогда ты не взглянешь на меня... Что теперь будешь проходить равнодушно мимо, не обращая внимания на бывшего друга.

И тогда я понял, что так больше продолжаться не может. Это безумие. И я назвал его любовью.

Я назвал свою одержимость любовью.

Я назвал свои бессонные ночи любовью.

А тебя я назвал любимым...

За тобой я готов был отправиться хоть в ад. Я готов был умереть за тебя. Я был готов на все... Даже на предательство... Я был готов совершить любую глупость, любую безрассудность только для того, чтобы ты заметил меня... Я был готов на все, лишь бы ты взглянул на меня по-иному. Не как на приятеля. И тогда бы ты понял все. Твои глаза прочли бы то, что отражалось в моих...

Я был готов убить за тебя любого: Снейпа, Малфоя, Дамблдора, Вольдеморта... Любого, кто посмел обидеть тебя...

Любовь иногда заставляет нас совершать глупости... А я совершал их постоянно: согласился быть вратарем и опозорился на всю школу, в твоих глазах, начал со скуки встречаться с Гермионой... Мне хотелось быть героем, мне хотелось спасти тебя, увидеть в твоих глазах истинное восхищение... Понимание... А потом и... любовь? И я сломя голову помчался за тобой в Министерство Магии... За Сириусом... Но не смог помочь – даже Невилл оказался куда полезней меня...

Я жил, существовал... Ты знаешь, почему-то с годами не стало легче... Наоборот, годы безжалостно обточили эту любовь со всех сторон, и она стала чертовски острой... И резала она больно... И легко... И сильно.

Я тянулся за тобой, как светолюбивое растение тянется за теплым лучиком солнца. Я старался быть лучшим, первым... Мне это почти удалось в колледже авроров: я стал вторым... Первым после тебя...

И старался заглушить свою боль занятиями... Старался завалить любовь книгами... Но ты забыл: любовь острая, и ей все нипочем, и она с удовольствием изрезала эти книжки на мелкие полоски... О, она и вправду оказывала достойное сопротивление...

Она помогала мне жить, плыть и не утонуть в этой нудной учебной рутине. Отрезвляла меня, когда это было необходимо, била меня.

И ты всегда был рядом. Всегда и везде. Готовый помочь в любой ситуации. Лучший друг. Человек, знавший меня лучше, чем я сам. И нет участи хуже, чем полюбить друга...

Я называл эту любовь одержимостью.

Я называл эту боль безумием...

Я называл тебя Дьяволом и пытался возненавидеть...

И каждая секунда моей жизни была полна тобой: во сне и наяву. В реальностях и в непозволительных мечтах. И каждый сон мой – неважно, кошмар это или нет! – был о тебе...

И каждые выходные я шел в деревню, убегал от тебя, ссылаясь на то, что мне надо написать письмо матери. И заходил в небольшой домик на окраине поселения – в бар, что-то вроде «Кабаньей Головы».

Однажды я познакомился там с одним юношей, Марком.

Мы не знали ничего друг о друге, да и зачем?

Просто он ясно дал мне понять, что я ничего и он не против.

Он был похож на тебя: черные непослушные волосы, смуглая, нежная на ощупь кожа, зеленые глаза. Но не твои яркие изумруды, а простая и надоедливая зелень английских холмов.

Я представлял тебя на его месте.

Называй это дурью.

Называй это блажью.

Как хочешь.

Но я ни за что не изменю своего мнения.

Как-то раз, потом, я стащил из кабинета Алхимии пузырек Многосущного зелья. Один Мерлин знает, чего мне это стоило. А с каким трудом удалось избежать разоблачения профессором Глумом?

И на следующий уик-энд я вновь сбежал в деревню, наврав тебе с три короба и оставив в здании колледжа одного.

– Хочешь попробовать, Марк? – спросил у него я, доставая из-за пазухи тщательно завернутую колбу с зельем.

Ради прикола он согласился.

Когда я кинул в зелье твой волос, который предусмотрительно стащил с твоей подушки, зелье забурлило, став зеленым. Цвет моего проклятья, цвет твоих глаз.

С непонятным душевным трепетом я смотрел, как сквозь резкие черты юноши проступали твои, родные. Как глаза стремительно темнели, напоминая по свету чистейший малахит. Как на лбу появлялся шрам.

Когда превращение окончилось и Марк поднялся с колен, я с трудом подавил рвавшееся наружу восклицание.

Ты.

С сумасшедшим отчаянием я набросился на Марка, называя его чужим именем, целуя его глаза, щеки, губы. Я прижимал его к себе, не боясь показаться глупым, страшась, что он вдруг исчезнет, что его вдруг отберут у меня.

Скажи, что ты ненавидишь меня.

Скажи, что я противен тебе.

Скажи что угодно, только не молчи, я прошу тебя.

Тогда я кончил, выкрикивая твое имя и в упор глядя в глаза Марка, насмешкой судьбы казавшиеся еще твоими. Но они не были. Это была ложь и иллюзия, которым я сознательно верил, не желая ранить себя еще сильнее. И раня поневоле еще сильнее.

Я резко поднялся с постели, отворачиваясь. Было мучительно стыдно и липко. За свою слабость. И хотелось клясть себя за глупость. И я проклинал. И уходил, не прощаясь с Марком, зная, что через неделю обязательно вернусь в его маленький, по-холостяцки уютный домик, в эту душную тесную спальню. И принесу с собой вновь Многосущное зелье, которое буду готовить сам, вспоминая и второй курс, и слова Гермионы. Да, я буду готовить его вновь и вновь. И приходить. Снова и снова. Пока окончательно не сойду с ума.

И, возвращаясь обратно в здание колледжа, я просил у тебя прощения. За все. Понимая, что ты ничего не узнаешь и не простишь. Просто не сможешь.

Я называл эту любовь болезнью.

А целителем был ты. И ты не помог мне, забыв свою клятву.

Я называл это заразой и патологией.

И от них не было лекарства.

И я жаждал забвения...

И боялся его больше смерти.

Называй это как хочешь, но я останусь при своем мнении и назову это любовью.

* * *

Я понимал, что конец уже близко, что пришел час отдать свою жизнь за тебя. Мы, безоружные, ободранные, уставшие, стояли напротив Вольдеморта. Тот вышагивал, размахивая нашими палочками, и говорил, говорил, говорил... Я не слышал. Я просто запретил себе слушать это.

Я наслаждался последними, должно быть, минутами своей жизни. И смотрел тебе в глаза. В твои красивые, большие, родные глаза... Лицо... Милое, родное, мое... Несмотря ни на что... Губы, которые так хотел целовать... И, видно, мне придется умереть, так и не узнав их вкус...

Лучи взглядов скрестились. На секунду... Мои губы неосознанно прошептали: «Я тебя люблю». Взлетели твои брови, уголок рта судорожно дернулся вверх.

Называй это сумасшествием, но я упорно буду звать это любовью.

Называй это помешательством...

Называй это как угодно.

Я кивну, соглашаясь с тобой, но мои губы тихо шепнут: «Я люблю тебя...»

– Попрощайтесь перед смертью, друзья!!! – ворвался в измученный мозг голос Вольдеморта, – и оцените мою гуманность...

Я приблизился к тебе. Потрясенный выдох. Я соврал: все-таки я целовал тебя... Мята и конфеты... Запах твоей кожи... Мед и соблазн... Запах твоих волос... Пьянящий... Сколько раз я сидел, тупо уткнувшись лицом в твою подушку? Это было совсем по-другому, и ты, кажется, сменил шампунь... Прядки пробежались по моей щеке, и я улыбнулся сквозь слезы:

– Не забывай...

– Это ужасно мило! – раздался резкий голос Вольдеморта. – Думаю, пора заканчивать.

Взгляд лихорадочно скользил по твоему лицу, стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку: изгиб бровей, форму носа и губ, насыщенный цвет глаз, челку, сползавшую на лоб...

Ты назовешь меня безумцем, но я – влюбленный, а это подчас даже страшнее...

Ты назовешь меня другом, лучшим другом, а я тихо уйду, не согласившись...

Ты назовешь это бредом, и я соглашусь с тобой...

Назови это любовью. Пожалуйста, и я умру спокойно...

Прощальный взгляд. Счет времени уже сбился на секунды.

– Импедимента! – короткий, резкий, гортанный выкрик. И, связанный прочными путами веревок, я замер. Старался дернуться, но потерял равновесие и упал. Я падал бесконечно долго. Удар о землю немного отрезвил.

– Сначала умрет, я полагаю, мистер Поттер.

Злобное шипение само собой змеей скользнуло мне в уши. А следом пришло и понимание очевидного: все, конец. Все кончено, как ни прискорбно, но это так. Я не смог тебя защитить. Прости меня, я ведь обещал, но не сумел выполнить этого опрометчиво данного обещания. Прости. Прости, друг.

И ничего больше.

Я смотрел на тебя, не смея оторвать глаз. Долго, кажется, целую вечность, хотя вряд ли прошло больше, чем полминуты. «Я люблю тебя...» Знаю, не услышишь, не разберешь... наблюдаешь за мной? Не поражен? Не удивлен? Где же ожидаемое отвращение в глазах? Где ненависть? Только принятие и понимание... Нежность... Симпатия и светло-серая грусть...

Смириться?.. Да я смирился. Я подавлен и растоптан своим бессилием. А где же гриффиндорский оптимизм и желание драться до конца за свое счастье? Не знаю, наверное, исчезли вместе с этой самой пресловутой гриффиндорской гордостью...

Пережить?.. Вряд ли, нет, не смогу... Мое сердце – твое сердце. И если перестанет биться твое, мое замрет в ту же секунду.

Быть может, ты назовешь это глупостью. И я молча кивну тебе в ответ.

Быть может, ты понял и принял мои чувства, и я назову это раем. И я уйду туда спокойно, в поисках такого желанного рая...

Быть может, ты простишь меня за то, что я ничего не смог сделать, и облегчишь душащий меня сейчас груз вины.

Я назову это любовью, и ты улыбнешься мне.

Я до боли сомкнул веки.

– Авада Кедавра.

И погас в ушах твой кошмарный, оглушающий крик.

Ты кричал, отчаянно, громко. Мое имя.

Я открыл глаза.

А ты знаешь, я сейчас умру... И, может быть, встречу тебя... Там.

Знаю, ты со мной не согласишься, но я тогда назову это счастьем.

© by Elga
март 2004 года